Текст книги "Король без завтрашнего дня"

Автор книги: Кристоф Доннер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Кристоф Доннер
«Король без завтрашнего дня»

Мама, вчерашний день еще не кончился?..

Людовик XVII

~ ~ ~

Анри работал уже над пятой или шестой версией своей книги о Юлисесе.

Но, черт подери, говорил он себе, чего ради я так мучаюсь вот уже столько лет, изображая проповедника истины и глубинного самопознания? К чему приведет это постоянное стремление добираться до оголенных нервов?

Он резко встал из-за стола, обуреваемый безумным желанием бросить свою автобиографию и вместе с ней – весь этот изнурительный самоанализ. Затем принялся с самого начала править написанное, всюду заменяя первое лицо единственного числа на третье.

Для такого писателя, как Анри, это был настоящий переворот. Его рассказы, всегда предельно автобиографичные, принесли ему репутацию врага романа – репутацию, с которой он, в конце концов, сжился, хотя и продолжал писать романы – по-прежнему от первого лица, чтобы замести следы вымысла. Поскольку Анри все же не отвергал услуги воображения, если оно подсказывало удачные ходы, хотя не слишком доверял ему. В конечном счете, он попробовал всего понемногу, но в основном публика воспринимала его именно тем возмутителем спокойствия, каким он представал в автобиографических произведениях.

Настоящим вызовом для него было – писать от третьего лица. Говорить о себе как о персонаже, который был все же не совсем он, Анри еще никогда не осмеливался. Однако теперь он довольно скоро почувствовал огромное облегчение. Порыв литературного вдохновения подхватил его и вовлек в писание – к его собственному изумлению. С огромной радостью он обнаружил, что его текст, изначально написанный от первого лица, вследствие изменений ничего не потерял – напротив, местоимение «он» не вытеснило «я», а лишь стало для него изящным обрамлением, узаконив особенно долгие и изощренные отступления от основной темы и даже позволив совершать более глубокие и искусные погружения внутрь собственной натуры. Вот так вот.

Только название романа – «Это мое дело» – Анри не стал менять. Его он оставил как есть, потому что считал удачным.

В названии «Это его дело» нет никакого смысла, сказал он себе. Так или иначе, роман еще не завершен. Главное – довести до конца эту версию, седьмую и последнюю.

«Это мое дело». Он повторил свою ироничную формулировку, одновременно служившую стимулом и символизировавшую завершение усилий по разрыву с автобиографическим жанром, и в этот момент у него на столе зазвонил телефон.

– Привет, это Симон. Скажи, как тебе идея написать сценарий о Людовике XVII?

– О Людовике XVII?

– Сейчас объясню, в чем дело: моя дочь снимает фильм о Людовике XVII.

– Я не знал, что твоя дочь – режиссер.

Анри не сказал, что не знает к тому же, кто такой Людовик XVII.

В лицее он интересовался лишь массовыми движениями, войнами, революциями. В четырнадцать лет он бросил лицей, чтобы устроить революцию. Но из этого ничего не вышло, он остался один, на улице, и теперь ему ее недоставало.

Пока Симон Лешенар продолжал говорить, Анри взял Малый роберовский словарь имен собственных и начал перелистывать страницы в поисках Людовика XVII.

Анри встречался с Симоном три раза в жизни, и каждый раз старик рассказывал ему о Кокто, с которым был знаком, о Превере, который был его другом, о графине де Ноайль, в гостях у которой разбил фарфоровую чашку. Симон знал еще совсем молодого Джонни Холлидея, он дважды номинировался на Гонкуровскую премию в шестидесятые годы. И каждый раз Анри выходил от него с одной и той же маленькой книжонкой, украшенной его автографом. Из любопытства и вежливости Анри пытался ее прочитать, но ничего не получалось, и он удивлялся, как этот человек, такой занимательный в разговоре, может составлять на бумаге такие серьезные фразы. Анри не любил серьезности, особенно в литературе.

Пятьдесят лет назад Симон Лешенар женился на очень богатой молодой женщине, которая по прошествии нескольких месяцев после свадьбы погибла при крушении вертолета, оставив на его руках крошечную дочь Сильвию, ныне которая кинорежиссер. В обязанности Симона входило распоряжаться ее деньгами. Привыкший за долгие годы к роскоши и светской жизни, он чуть было не промотал все семейное состояние. Теперь, в семьдесят лет, изгнанный из всех административных советов, он жил за счет своей дочери.

– Она одна из самых богатых женщин Европы, – сказал он Анри.

В самом деде, Сильвия вышла замуж за месье Деламара, который привел дела в порядок. После этого, собрав около сорока миллиардов в акциях, размещенных здесь и там, она оставила финансовые верхи и вспомнила, что унаследовала от матери киностудии в Париже, Лондоне и Берлине; киностудиями она никогда не занималась, и те вот уже много лет не приносили ей ни единого су дохода. И вот в один прекрасный день, в начале июня, сидя у своего косметолога на авеню Иена, она наткнулась на статью в рубрике «Точка зрения» газеты «Мировые образы», где шла речь о Людовике XVII. Прослезившись даже под своей питательной маской над судьбой несчастного ребенка, она загорелась идеей снять о нем фильм.

– Это будет первый фильм, когда-либо снятый о Людовике XVII, – сказал Симон в трубку.

– Людовик XVII, – повторил Анри, который только что нашел в словаре статью о сыне Людовика XVI и Марии-Антуанетты. – «Ребенок из Тампля», так его называли, да? О котором было точно не известно, действительно ли он умер в заключении.

– Но теперь известно. Так или иначе, всегда можно что-то домыслить. Сильвия не хочет выстраивать сюжет заранее. Она собиралась попросить Ребекку Брандт написать сценарий. Ребекка Брандт и Людовик XVII, представляешь? Но я убедил ее, что ты единственный, кто способен написать такой сценарий. И она меня попросила тебе позвонить. Вот я и звоню. Тебе это интересно?

~ ~ ~

Анри сделал глубокий вдох перед тем, как войти в здание кинокомпании, принадлежащей Сильвии Деламар, на авеню Иена.

Сколько раз его просили взяться за написание сценария! Сколько раз он очертя голову бросался в эти авантюры и работал как проклятый, чтобы несколько недель спустя оказаться ни с чем, поскольку выяснялось, что фильм снимать не собираются, или же собираются, но не по его сценарию, – одним словом, сколько раз он тратил свое время и силы даром!

За исключением фильмов, которые Анри снимал сам, на собственные деньги, ручной камерой, все кинопроекты, в которых он так или иначе принимал участие, проваливались. Он уже готов был поверить, что на нем лежит какое-то проклятие, касающееся всего, связанного с кино. Или, наоборот, благословение: ангел-хранитель берег его от плохих фильмов, которые он мог бы создать. До сих пор он не написал подходящего сценария и больше на это не надеялся. Однако после звонка Лешенара Анри сказал себе: хорошо, я попытаюсь еще раз, но на этот раз не буду тратить времени даром – я начну работу только тогда, когда на руках у меня будет подписанный контракт. Ни строчки без чека. Он просмотрел свою будущую книгу о Юлисесе: Мексика, безумные ночи, предательство… но душа уже не лежала к этому роману, и казалось невозможным пересказывать одну и ту же историю в седьмой раз. Все воспоминания как будто выветрились – даже написанные от третьего лица. На самом деле с тех пор, как ему позвонил Лешенар, Анри не переставал думать о Людовике XVII. Этот ребенок, умерший в тюрьме Тампль в возрасте десяти лет, – что с ним случилось? Как снимать о нем фильм?

Анри вошел в здание кинокомпании, чувствуя, как его буквально переполняет энтузиазм.

Наружная решетчатая ограда, садик, тяжелая дверь, внутренний дворик, который пришлось довольно долго пересекать, третья дверь, кодовый замок и, наконец, более широкий двор в тени деревьев: всюду сдержанная роскошь.

Он вошел в кабинет заседаний, строго обставленный, середину которого занимал длинный стол. Здесь, кроме Сильвии, был Симон Лешенар и еще два типа, скорее всего сопродюсеры. Сильвия Деламар оказалась высокой женщиной властного вида с манерами классной наставницы. На столе среди кофейных чашек, служивших также пепельницами, полными раздавленных окурков, были разложены деловые бумаги. Симон потребовал возмещения своих расходов – двести шестьдесят восемь евро, что он особо подчеркнул, – а кроме того, ежемесячный чек от дочери на сумму три тысячи двести евро. Анри был слегка смущен тем, что присутствует при обсуждении семейных финансовых дел. Представители компании с легким презрением смотрели на отца своей патронессы, получающего ежемесячную жалкую подачку.

Уладив этот вопрос, Сильвия Деламар обратилась к Анри:

– Кажется, никто еще не снимал фильм о Людовике XVII?

Они все дымили, как паровозы. Это не слишком нравилось Анри, который окончательно бросил курить после ухода Юлисеса. Ему бы следовало им сказать: извините, я не выношу табачного дыма. Так между ним и этими людьми из сферы кинобизнеса сразу установились бы другие отношения. Но Анри робел в присутствии этой женщины, обладающей специфической красотой и к тому же, судя по всему, не уступающей ему в интеллекте, – или же так казалось из-за ее огромного состояния.

Вместо этого он сказал, что идея написать сценарий о Людовике XVII кажется ему очень интересной.

Польщенная Сильвия, в свою очередь, похвалила романы Анри, особенно те, где речь шла о детях, – их она даже давала читать своим собственным отпрыскам. Людовик XVII тоже был ребенком, так что все совпадало – казалось, уже никакие препятствия не способны остановить кинопроект.

Симон смотрел, как его дочь и Анри беседуют о Людовике XVII и о Французской революции, и явно гордился тем, что ему удалось объединить две столь примечательные личности: одну с большими деньгами, другую – с большим талантом. Все и в самом деле шло как по маслу. Они договорились о плате за «приблизительный сценарий», которую Анри определил заранее: шесть тысяч евро, выплачиваемые в три приема, и все обменялись рукопожатиями, довольные друг другом.

~ ~ ~

Стоя на тротуаре авеню Йена, Анри чувствовал себя буквально оглушенным недавними событиями. Происшедшее казалось чудом, и в то же время все свершилось так легко, что он с трудом мог в это поверить – в сам этот мир, где с помощью денег творят кино. Такое могло существовать лишь в мечтах, говорил он себе, и в глубине души, несмотря на все свое воодушевление, чувствовал, что этот фильм о Людовике XVII никогда не будет снят. Ему бы стоило перезвонить Симону Лешенару и сказать: к сожалению, вынужден отказаться, найдите кого-нибудь другого, и вообще, это конечно же была шутка, в которую я ни на минуту не поверил. Но ему очень хотелось, чтобы все сработало, хотя бы на этот раз. Поэтому, вопреки предчувствиям, говорящим о том, что ничего из этой затеи не выйдет, ему все же было любопытно посмотреть, как пойдет дело, пусть даже обреченное на неудачу.

В конце концов, говорил он себе, спускаясь к набережной Сены, никогда не знаешь заранее, как все обернется. Почему бы и не попробовать?

Он напишет этот сценарий в своей манере, так, как он всегда считал нужным писать сценарии, с той дерзостью, с какой были написаны все его книги. В жанре тотальной свободы, сказал он себе.

Анри написал Сильвии Деламар:

«Дорогая мадам Деламар, еще никогда ни один сценарист не заходил так далеко, как собираюсь завести вас я с вашей идеей фильма о Людовике XVII. В фильмах уже показывали мучения детей и оплакивали этих несчастных, но это не то. Одного лишь оплакивания недостаточно. Это было свойственно людям во все эпохи. Но если вы в точности исполните все, что я вам скажу, история Французской революции после нашего фильма уже никогда не будет прежней.

Если мы покажем историю этого ребенка такой, какой она была на самом деле, фильм вызовет всеобщее отвращение к Французской революции. Отношение к детям также может сильно измениться. И сам кинематограф, возможно, возродится на новом уровне.

Я не думаю, что подобный фильм когда-нибудь покажут по телевидению, он также может быть запрещен и для кинопроката. Я надеюсь, что вашей основной целью не было получить от него максимальную прибыль. Этот фильм не должен быть кассовым – он должен быть сокрушающим. У вас есть для этого все средства, вам нужно лишь набраться мужества».

Ставя подпись, он чувствовал, что подписывает себе приговор как сценарист, и был невероятно удивлен, когда по прошествии нескольких дней получил контракт от «Сильвия Деламар продакшн» на написание синопсиса, с возможностью сделать из него сценарий в случае принципиального согласия сторон.

Анри подписал оба экземпляра контракта и еще через три дня получил первый чек на две тысячи евро. Впервые в жизни он получал аванс за сценарий, для которого не написал еще ни строчки.

Он тут же полностью забросил свою книгу о Юлисесе, словно бы литература потеряла для него всякое значение и всякую пользу – по сравнению с огромным механизмом производства кинокартин, в который он по-прежнему надеялся проникнуть.

В тот же самый день, когда пришел чек, Анри отправился в Библиотеку Франсуа Миттерана. Он обновил читательский билет в зал на первом этаже, выходивший окнами в сад и зарезервированный для профессиональных историков, и начал изучать литературу о Людовике XVII.

Он заказал более пятисот исследований. В большинстве из них говорилось о том, что ребенок не умер в тюрьме Тампль в 1795 году – ему устроили побег и впоследствии переправили в Германию (в Голландию, Буэнос-Айрес, на Карибы). Согласно другим, столь же разнообразным, сколь и экстравагантным версиям, он вначале скрывался, а затем вновь появился под именем Нандорфа или Ричмонда. Были и сотни самозванцев – некоторые из них не имели представления ни о возрасте, ни о национальности, ни даже о цвете кожи сына Людовика XVI и Марии-Антуанетты.

Анри не любил загадок Истории, сказок и легенд, научной фантастики. Ему нужны были факты, а не домыслы. Его последняя книга была скорее памфлетом, встреченным суровыми нападками тех, кто не уловил в ней юмора. Вообще, так часто происходило с его книгами.

– Мы должны рассказать подлинную историю этого ребенка, – сказал он Сильвии. – Историю, которая известна и которую до сих пор скрывают. Этот фальшивый Людовик XVII, якобы спасшийся во время революции, все эти вымыслы, они заслоняют от нас самую суть дела, его историческую и моральную сторону.

– Вы полагаете?

– За всеми фантазиями выживших свидетелей, республиканцев и роялистов, видится их некий молчаливый сговор – они якобы ничего не видели, ничего не знают. Безусловно, причина этого в том, что и те и другие хотят выставить себя невиновными: одни в том, что убили ребенка, другие в том, что ничего не сделали для его спасения. Все они были сообщниками преступления и остаются ими, хотя этот факт оплетен их нелепыми вымыслами. Выдумав себе одного, двух, десять, сто спасенных королей, скитающихся по всему свету в поисках своей короны, французский народ, объединенный ложью и лицемерием, создал себе некий коллективный фантом раскаяния. Когда Леон Блуа пишет книгу «Сын Людовика XVI», он не говорит ни о каком Людовике XVII. Ребенок его не интересует.

– Я и не знала, что Леон Блуа написал книгу о Людовике XVII.

– О нем написано в общей сложности около пятисот книг.

– И нет ни единого фильма!

– Однако все известные историки в своих исследованиях посвятили «ребенку из Тампля» в лучшем случае несколько строк или небольшой абзац. Порой они проливают слезу над его участью, но, насколько я знаю, ни один из великих историков революции, а это Мишле, Жорес, Жорж Лефевр…

– Я даже не знала…

– …Бланки и, ближе всех к нашему времени, Собуль… не говоря уже о современных историках Фуре, Озуфе, – никто из них не говорит напрямую о преступлении, о его поистине огромном резонансе – и они даже как будто сами толком не знают, как к этому относиться. Во Французской революции их всегда интересовало другое – возможность анализировать события, искать смысл. Они ее не пересказывают, они ее обдумывают. А смерть Людовика XVII с их точки зрения не стоит раздумий, поскольку в ней как раз нет никакого смысла. А зачем историку подробно останавливаться на бессмысленных вещах?

– Да, в самом деле…

– Жорес, со своим огромным исследованием в шести томах, в котором, однако, иногда звучат сентиментальные нотки, думаете, он много уделил внимания «ребенку из Тампля»? Он даже не упоминает о его смерти. Еще хуже Мишле – поскольку он убежденный коммунист. Он пишет, что ребенку давали игрушки, и спрашивает: «Это называется плохим обращением?» Он даже забывает упомянуть, что ребенок находился в тюрьме, настолько сам захвачен огромным значением революции в целом. По сути, участь этого ребенка до сих пор считается скорее побочным недоразумением, а не апофеозом Террора. Официальная история до сих пор просто проходила мимо Людовика XVII.

– Но ведь мы не пройдем, Анри? Мы расскажем его историю?

– Конечно, Сильвия.

~ ~ ~

«Я – предводитель революции», – сказал себе Анри, выходя из Библиотеки Франсуа Миттерана. Он шел, борясь с ветром, постоянно свирепствующим на эспланаде этого злополучного строения. Сегодняшний день, как и все остальные дни в течение нескольких недель, Анри провел за чтением книг о Людовике XVII.

«Я – предводитель революции» – так называлась его книга для детей, которую он писал у развалин Баальбека. Все то время, что солнце поднималось над храмами Юпитера и Меркурия, потом садилось и снова поднималось над их классическими колоннами, наполовину разрушенными, он чувствовал потребность рассказывать все новые эпизоды из своей жизни юного революционера. Над такими юнцами можно смеяться, но когда оружие выпадает из их рук – смеяться уже не хочется.

Анри восторгался Революцией, как другие – космическими достижениями или футбольными победами. До тринадцати-четырнадцати лет он мечтал только об одном – стать вождем революции, вести ее обрывистыми тропами марксизма, ленинизма и большевизма, чей дух выражался для него в революционных песнях. Ибо это был один из наиболее трогательных и гротескных аспектов его собственного революционного прошлого: он знал наизусть «Юного часового», «Дело пойдет» и «Карманьолу».

Своей книгой для детей, написанной на веранде старинного отеля напротив руин Баальбека, Анри пытался поставить точку, окончательно избавиться от призрака того ребенка – солдата революции, который все еще жил в нем. Вытравить всю горечь былого разочарования.

Рассказать историю ребенка-короля – это казалось самым надежным способом похоронить прошлое. Анри словно нашел новый источник вдохновения.

Потому что не революцию я любил, думал Анри, словно осторожно оглядываясь назад. Теперь, узнавая больше о Людовике XVII, я наконец понял, что всегда любил мучеников революции. Вся моя жизнь, если хорошо разобраться, была связана с этой темой. Мой дед был, прежде всего, мучеником.

Одна из книг Анри была посвящена деду, участнику Сопротивления, умершему во время депортации. Безумная отвага, с которой этот человек бросался прямо волку в пасть, не давала покоя Анри. Долгое время он не знал про деда ничего, только видел его фотографию, стоявшую на пианино, молчаливую фотографию, не вызывавшую ни малейшего отклика, но тем не менее запоминающуюся – она врезалась в память мальчика, играющего арпеджио, и в конце концов сыграла решающую роль, побудив его написать историю этого героя, которого одни называли фарфоровым, а другие стальным. Из-за судьбы, постигшей книгу, вначале запрещенную к печати, затем подвергшуюся цензуре и, наконец, после выхода смешанную с грязью, всей этой нездоровой шумихи вокруг нее у Анри сложилось твердое убеждение, что на самом деле вся история человечества – это история мучеников, великих и малых, которые, конечно, однажды предъявят обвинения трусам и лжецам – но лишь в конце времен.

Это было проклятие, частью которого некогда стал его дед, а сейчас был он сам, Анри, воспевший хвалу мученичеству.

За исключением злосчастной книги о герое Сопротивления, сильно омрачившей его литературную репутацию, Анри писал только книги для детей и очерки о путешествиях, более или менее увлекательные. Он был и в России, снял фильм о разрушенных церквах и симпатичных молодых людях, прогуливавшихся вокруг них. Также он ездил в Никарагуа, Амстердам, Мексику – причем всегда, говорил он себе, спускаясь в метро на станции «Гран Библиотек», в поисках заброшенных детей, готовых рассказать мне о своих несчастьях. Я любил не их самих, хотя мне и казалось, что я влюбляюсь в них с первого взгляда, – нет, я любил их драмы. Я не просто знакомился с ними – я выводил их из тюрьмы бедности, проституции, наркомании, чтобы утешить, выслушать, исцелить, спасти, хотели они того или нет. Так оно и было, говорил себе Анри, так оно всегда и было. С Юлисесом, как и со всеми остальными, подумал он, ощутив, как невольно сжалось сердце.

Кем я был для них? Добрым самаритянином, простофилей, типом, которого они могли заставить заплатить за все свои несчастья? Но с этим покончено, сказал он себе, я изменился.

Да, изменился, повторил он, словно для того, чтобы надежнее убедить себя в этом и удостовериться в подлинности чувств, которые питал к той женщине, которую недавно встретил вновь. С ней он познакомился не в борделе, не подобрал ее в канаве, не спас от наркотиков – нет, ничего подобного, они познакомились на вечеринке, как приличные люди. Она не имела ничего общего с нищетой, была далека от бедствий этого мира, трудностей, препятствий, асоциальности; она была хорошенькой и веселой, вероятно, богатой, довольно известной, часто появлялась на телеэкране, жила полной жизнью, везде была желанной гостьей – и, прежде всего, взрослым состоявшимся человеком, но в то же время очень нежной, думал Анри, вспоминая ее манеры, ее грудь, полускрытую декольте… Она очаровывала и возбуждала одновременно.

Кажется, я влюбился, сказал он себе, глядя на часы.

Он боялся опоздать и в то же время испытывал страх, что она окажется не такой красивой, как прежде.

Рассказать ли ей о Людовике XVII? Соблазнить ее, изображая знаменитого писателя? Он никогда еще никого не соблазнял, играя на своем таланте, поскольку все написанное по большей части не удовлетворяло его самого. Его любовные отношения с женщинами всегда развивались стремительно и бурно, он знакомился с представительницами слабого пола на улицах, в кафе, на пляжах – но не на вечеринках и тем более не в барах роскошных отелей.

Моя жизнь перевернулась, подумал он, пересекая мост у министерства финансов. К тому же я больше не рассказываю о ней – ни от первого, ни от третьего лица, я полностью забросил литературу, посвятив себя кино и этой женщине. Это новая жизнь, гораздо более легкая, добавил он про себя, направляясь в сторону Лионского вокзала.