Текст книги "Следы в пустыне. Открытия в Центральной Азии"

Автор книги: Кристоф Баумер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Ли уже завел мотор. Передние колеса обоих китайских грузовиков начали угрожающе зарываться в землю, а тросы натянулись до предела. Мы ждали, отойдя на почтительное расстояние… И вдруг наш «юнимог» совершил огромный прыжок назад и вновь ощутил под колесами твердую почву. Наши избавители вскоре уехали, и мы долго махали им в знак благодарности, стоя возле спасенного грузовика.

Четыре следующих дня мы с черепашьей скоростью пробирались в сторону Лоуланя, находя путь с помощью старой карты, сделанной Гедином, и проверяя свое местонахождение по GPS. Будто сплетая Ариаднину нить, мы тщательно фиксировали пройденные точки маршрута, чтобы точно найти дорогу обратно. Мы ехали сквозь песчаные барханы и ярдангидо метра высотой, которые на расстоянии казались спинами гигантских акул. Ветровая эрозия прорыла между ярдангами длинные и глубокие борозды, и поверхность земли была так изломана, что нам постоянно приходилось обследовать путь пешком, прежде чем двигаться дальше. За день мы покрывали всего 18 километров. Местность была настолько безводной, что всякая жизнь исчезла. Последним существом, встретившимся нам недалеко от пересохшего Кара-Кошуна, была мертвая птица. Но мы видели, что в пустыне Лобнор когда-то была жизнь, по множеству устилавших землю раковин – единственному свидетельству того, что некогда вся эта пустыня была дном озера.

Пока мы медленно продвигались к Лоуланю, мои мысли витали вокруг событий 2000-летней давности, когда согдийские купцы, ехавшие по Шелковому пути, курсировали по тому же самому маршруту. Избегая жары и жалея верблюдов, которых бывало свыше ста, караваны шли не днем, как мы, а по ночам. Поскольку вдоль этого участка дороги не было колодцев, они везли с собой ледяные глыбы. На каждые 8 верблюдов приходился один погонщик, отвечающий за своих идущих в связке животных. Все верблюды были нагружены шелком, драгоценными лакированными изделиями и новой дорогой диковиной – бумагой.

Первая настоящая бумага, пригодная для письма, была изобретена в начале II века н. э. Она изготавливалась из конопляного волокна, текстильных отходов или остатков рыболовных сетей. Но археологические находки обнаружили грубую, похожую на войлок бумагу, использовавшуюся как обертка уже во II веке до н. э. Будучи легче и удобнее в обращении, чем деревянные таблички или полоски папируса, и дешевле, чем пряденый шелк, этот новый материал пользовался большим спросом.

Начав путь от Дуньхуана, караваны часто на несколько дней останавливались в Лоулане, давая своим усталым верблюдам возможность восстановить силы и продавая часть товаров городским властям или квартирующим там китайским солдатам. Возможно, многие посещали лоуланьский храм, чтобы попросить у Будды защиты от жестокости бандитов, угрожавших им на дальнейшем пути, несмотря на то что большинство караванов охранялись наемниками, вооруженными мечами и арбалетами, еще одним китайским изобретением.

Наемники, как и погонщики верблюдов, сопровождали торговый караван в Кашгар, находившийся почти в 2000 км от Дуньхуана, где караваны переформировывались и закупали припасы. Из Кашгара они спешили в Афразиаб – сегодняшний Самарканд – в сердце Согдианы, где все оставшиеся товары продавались персидским купцам. Там был конец согдийского караванного пути: проход в глубь Ирана был для согдийцев под запретом. У персов согдийский купец закупал предметы из стекла, золотые украшения и асбест, который высоко ценился тогда как материал для свечных фитилей и даже одежды. В конце лета караван пускался в долгий обратный путь в Дуньхуан. Ритм жизни торговца определяла смена времен года. Караваны могли двигаться только осенью и зимой: весной бушевали ужасные песчаные бури, а летом жара даже ночью была непереносимой.

Вскоре мы сочли невозможным продолжать путь сквозь лабиринт ярдангов,которые становились все выше и гуще, на машине, поэтому решили пройти последние 25 км, отделявшие нас от Лоуланя, пешком. До рассвета, под освещающей путь луной, мы, тяжело нагруженные, снялись с места. Кроме фотооборудования, каждый из нас нес воду, вяленое мясо, сухую лапшу и спальный мешок – все необходимое на четыре дня. Палатки и остальное снаряжение мы оставили в «юнимоге».

Это был изнурительный путь, так как ярдангитянулись с запада на восток, тогда как мы двигались с юга на север. Нам приходилось преодолевать их сотнями. Часов через пять утомительной ходьбы мы нашли несколько наконечников для стрел эпохи каменного века, а потом – то, что некогда было садом: первые следы поселения Лоулань. Более 20 длинных рядов высохших абрикосовых деревьев, росших, возможно, в IV веке, выстроились перед нами. На земле все еще лежали абрикосовые косточки. Сразу за садом был большой участок земли, усеянный черными и красными глиняными черепками, на некоторых был геометрический узор. Незадолго до полудня Виллайяти вдруг воскликнул: «Лоулань, Лоулань!» В отдалении виднелся силуэт ступы Лоуланя. Нам повезло, что ступу так далеко видно и что стоит она на равнинной местности, так как мы обнаружили, что местоположение Лоуланя по-разному нанесено на карты Стейна – с расхождением в 12 км [66]66
  Более старая и лучшая по качеству карта приводится в работе Стейна Сериндия, а другая, более поздняя – в книге Внутренняя Азия. См. Marc Aurel Stein and Major К. Mason, Memoir on Maps of Chinese Turkistan and Kansu (1923), pp. 79f, 83, 85, 87, 90, 95, 112f, 142.


[Закрыть].

Первое знакомство с Лоуланем показало, что здесь мало что изменилось с того времени, когда сюда 80 лет назад приезжал Стейн. Все выглядело точно так, как на старых желтоватых фотографиях, копии которых я привез с собой. Мне пришло на ум высказывание Гете: «Земля – это саван мира». Все органическое преходяще и рассыпается на крошечные частички, которые покрывает земля. Археологи – это те, кто в конце концов срывает земляной саван. Черепки серой и красной керамики лежали возле большинства разрушенных домов, а если слегка смести в сторону песок и каменную крошку, обнаруживались прекрасно сохранившиеся лоскутки шелка, льняной и шерстяной ткани, кусочки войлока и кожи. Мы нашли несколько медных монет с квадратным отверстием в центре, хотя многие из них были сломаны. В те времена в обращении было мало мелкой монеты и меньшие суммы отсчитывали, просто ломая монету.

Маленький городок Лоулань был густонаселен, как свидетельствуют разбросанные повсюду тополевые колонны. Над ним возвышаются два здания: 12-метровой высоты башня из глиняных кирпичей, которую Стейн определил как ступу, а Гедин – как сторожевую башню, и 12-метровой длины кирпичное здание, которое, скорее всего, было резиденцией китайского военного командования. Здесь Г един сделал одну из своих самых важных археологических находок. В мусорной куче он обнаружил сотни документов на дереве, бумаге и шелке. Именно эти документы наряду с предметами, найденными Стейном при более поздних раскопках, позволили восстановить историю Лоуланя.

Самое раннее упоминание о Лоулане содержится в письме Мотуна, правителя хунну, к китайскому императору Веньди, датированном 176 г. до н. э. В нем Мотун, ликуя, сообщает о победе своего военачальника над Юй-Чи и завоевании Лоуланя и еще 28 государств. Однако горожане Лоуланя злоупотребляли его стратегическим положением на Центральном Шелковом пути, грабя китайские торговые караваны, что в 108 г. до н. э. вызвало репрессии со стороны Китая, войска которого возглавлял генерал Цао По-ну. Когда Лоулань вновь перешел к хунну, Китай послал еще одну карательную экспедицию, в 77 г. до н. э., поставив в городе китайский военный гарнизон. Последний расцвет Лоуланя начался со вступлением на пост генерала Со Маня в 260 г. н. э. Неизвестный автор так называемой «Классической книги вод» писал: «Со Мань принял пост командующего; во главе тысячи солдат он пришел в Лоулань, чтобы основать там земледельческую колонию. Он построил белый дом» [67]67
  Цитата по книге: Christoph Baumer, Southern Silk Road (2003), p. 135.


[Закрыть]. Этот «белый дом», вне всяких сомнений, является большим строением из глиняных кирпичей, когда-то побеленным мелом.

Маленький гарнизонный городок, похоже, вскоре был забыт, так как последний датированный документ, относящийся к 330 г., написан во имя последнего императора Цзинь, чье правление завершилось в 316 г. Значит, к 330 г. Лоулань уже 14 лет как был изолирован от центральной власти. Около этого времени Лоулань был оставлен жителями, скорее всего, из-за пересыхания Курукдарьи и Лобнора. Военный гарнизон был переведен на 55 км на юг, в городок Хайтоу, у Стейна помеченный как «L.K.».

Вечером, обойдя весь Лоулань и исследовав каждый дюйм, мы уселись вокруг маленького костерка на границе развалин. На горизонте пылал багровый закат, постепенно уступая место фиолетовым сумеркам. Все мы были в приподнятом настроении: несмотря на препятствия, нам удалось добраться до Лоуланя. Особенно довольным и умиротворенным было лицо неутомимого Вонга. Шэн тоже лучился радостью: ведь теперь он вошел в весьма узкий круг китайских археологов, побывавших и в Нии, и в Лоулане.

Я был счастлив оттого, что исполнилась моя юношеская мечта; 27 лет ожидания того стоили. Но и грустно мне было тоже: ведь скоро предстояло прощание с пустыней и ее сокровищами – и с китайскими коллегами, ставшими нашими добрыми друзьями.

СКЕЛЕТЫ В ПЕСКАХ

Был октябрь 1998 г., и мы собрались перед отправкой в экспедицию в самое сердце пустыни Такламакан возле руин отдаленной крепости Мазар-Таг. Она когда-то стояла на караванном маршруте между Северным и Южным Шелковыми путями. Наша группа состояла из фотографа Урса Мёкли, который проявил себя как отличный штурман; второго штурмана Эрнста Рюэгга, который на досуге помогал архитекторам в качестве лозоходца, отыскивая водные жилы; норвежского оператора Йона Йерстада, снимавшего фильм об экспедиции для немецкого телевидения, – и, конечно, меня. С китайской стороны с нами шли наш переводчик У, который также занимался снабжением экспедиции; повар-китаец, трое уйгуров – погонщиков верблюдов и их 15 откормленных подопечных.

Нашей целью был исчезнувший город-оазис Дандан-Ойлык, желание побывать в котором у меня не ослабевало с тех пор, как я впервые «проглотил» книгу Свена Г едина «Путешествуя по Азии», а это было 30 лет назад. Г един нашел руины этого города 24 января 1896 г. благодаря двум уйгурским охотникам. Позже Стейн отправился в пустыню Такламакан по следам Гедина и раскопал там несколько буддистских святилищ. Обнаруженные китайские документы показали, что город был оставлен тибетскими войсками к 768 г. н. э., а в 790 г. был полностью покинут жителями.

Последними, кто побывал в Дандан-Ойлыке до нас, были немец Эмиль Тринклер и швейцарец Вальтер Боссхард в 1928 г. Они так описывали свой отъезд из Дандан-Ойлыка: «25 марта колокольчики верблюдов в последний раз огласили своим звоном это древнее поселение. Пустынный покой вновь воцарился над бревнами и развалинами. Кто из европейцев еще придет сюда?» [68]68
  Walter Bosshard. Hazards of Asia’s Highlands and Deserts (undated), p. 91.


[Закрыть]Китайские археологи считали, что найти город невозможно, поскольку он был поглощен песчаными дюнами, так что, если мы сумеем его вновь отыскать, это будет настоящим чудом.

Наши верблюды были нагружены более чем 1,7 т припасов, в том числе 750 л воды, предназначавшейся только для людей. Им самим предстояло обходиться солоноватой водой, которую мы надеялись отыскать в пустыне, так как глубина залегания водоносного слоя была всего несколько ярдов. Вдобавок к прочим съестным припасам мы взяли двух овец и несколько кур. Канистры с водой завернули в белое полотно, отражающее солнечные лучи и защищающее от зноя, и перед отправкой проверили каждую, убедившись, что они полны. В апреле 1895 г., находясь в 180 км к западу от Мазар-Тага, Свен Гедин приказал проводнику своего каравана взять с собой достаточно воды для 10-дневного перехода по пустыне. Однако Гедин так и не проверил, выполнены ли его распоряжения, – и это упущение было фатальным. Проводник решил, что сумеет найти воду в пустыне, и наполнил бочонки водой из расчета всего на 4 дня. Когда Гедин обнаружил это через два дня после начала путешествия, он совершил вторую ошибку: вместо того, чтобы повернуть назад, он поддался на уговоры и уверения проводника и продолжил путь, как было запланировано. Двое из пяти членов экспедиции и все верблюды, кроме одного, заплатили за это своими жизнями, погибнув от жажды. Гедин и два погонщика едва избежали той же участи.

Наши верблюды, тяжело ступая, неохотно двинулись в путь. Мы должны были пройти пешком весь маршрут, нагрузив на каждого верблюда только 120 кг багажа, так как дорога – огромные рыхлые песчаные дюны – в противном случае истощила бы их силы. Верблюды, с их непропорционально длинными шеями, чем-то напоминавшие динозавров, восхищали меня. Казалось, они сошли со знаменитых готических шпалер на сюжет Апокалипсиса св. Иоанна Богослова, хранящихся в Анжере, которые еще в детстве произвели на меня глубокое впечатление.

Мы пересекли пересохшее русло Хотандарьи, которая доносит до этого места свои воды лишь раз в несколько лет. Мазар-Таг медленно погружался за горизонт за нашими спинами. Начался поход в неизведанное. Все мы были в отличной форме, веселы и оптимистично настроены, хотя и понятия не имели, увенчаются ли успехом поиски Дандан-Ойлыка. Мы начинали оттуда, где многие бы остановились.

К вечеру первого перехода погонщики верблюдов заволновались. До сих пор мы не сообщали им о цели нашей экспедиции из опасения, что если они о ней узнают, то откажутся идти. Так что теперь они со своей единственной собственностью, верблюдами, должны были следовать за четырьмя европейцами к руинному городу, о котором ничего не знали. Когда мы огорошили их этой новостью, их глава, Ибрагим, был в ужасе. Он пришел в ярость и злобно зашипел на меня:

– Вы, европейцы, говорили всего лишь о «нормальном» переходе по пустыне из Мазар-Тага к деревне Тынгыз-Басти, так что мы оставили свои лопаты у источника на этой дороге. Как мы докопаемся теперь до воды для наших верблюдов? Мы никогда не слышали об этих развалинах, да и вы не знаете, где они находятся. Завтра поворачиваем обратно!

Я пытался успокоить Ибрагима, говоря ему, что у нас есть две лопаты и что Эрнст умеет находить воду с помощью лозы. Я уверял его, что если какой-нибудь верблюд падет, мы заплатим ему двойную цену и что наш GPS – гарантия того, что мы не заблудимся. Уйгуры несколько часов спорили у костра, держа нас в подвешенном состоянии и испытывая наше терпение. У стал их поддразнивать: «Вы что, больше боитесь своей родной пустыни, чем длинноносые европейцы, которым она чужая? Мужчины вы или тушканчики?»

Это сработало. У задел их гордость, и они согласились идти дальше при условии, что могут повернуть обратно, как только запасы воды станут меньше 300 л.

На следующее утро я уменьшил расход воды с 5 до 4 л на человека в день. Я не хотел, чтобы наше пребывание в Дандан-Ойлыке пришлось свернуть, если поиски города займут больше времени, чем планировалось. Мы надеялись добраться до руин за 6–7 дней, но жажде предстояло стать нашим постоянным спутником. Рот и горло уже неприятно покалывало от сухости. Главным предметом моих фантазий сделался бокал холодного шипучего пива.

Единственное, что могло помочь нам в поисках Дандан-Ойлыка, были карты Свена Гедина и Аурела Стейна, который проводил там раскопки зимой 1900–1901 гг. Я по опыту знал, как неточны бывают такие старые карты, для которых отклонение до 5 км – в порядке вещей. Меня также беспокоило то, что в море движущихся песчаных барханов мы запросто можем не увидеть развалины и пройти мимо них, если они окажутся за высоким гребнем дюны. Мы ввели картографические данные Стейна в GPS и надеялись, что они приведут нас достаточно близко к Дандан-Ойлыку, чтобы его было видно на расстоянии.

Все мы, кроме погонщиков, шли раздельно, каждый по своему гребню. Однако мы не могли себе позволить терять друг друга из виду. Поскольку пустыня поглощает все звуки, звать кого-то, кто потерялся, – напрасный труд. Пока погода стояла ясная, заблудившийся имел возможность отыскать остальных по следам верблюдов; но ужасные песчаные бури, имеющие обыкновение налетать без предупреждения, в считаные минуты засыпают даже самые крупные следы копыт и уменьшают видимость до нескольких ярдов.

Наш распорядок был рассчитан по минутам. Мы вставали в 6.30 утра, в пронизывающий холод, сворачивали лагерь и наслаждались завтраком, состоявшим из пресных лепешек, яичницы, мясных консервов, яблока и кофе. Каждому выдавался литр воды во фляжке на день. Погрузка снаряжения на верблюдов занимала час и происходила в темноте. К тому времени, как в 8.30 вставало солнце, караван был готов продолжать путь. Если до восхода мы пытались согреться горячим кофе, то теперь нас согревало солнце, лаская кожу теплыми лучами.

Расстояние, которое надо было покрывать за день, равнялось 20 км по прямой, но мы огибали самые высокие дюны, так что на самом деле проходили до 35 км вдень. Первые три часа обычно были довольно приятными, но потом солнце начинало безжалостно палить. Его лучи, которые еще пару часов нежно согревали, теперь жалили, как раскаленные иглы. От них не было никакого спасения, нигде ни малейшей тени. В таком пекле хочется сорвать с себя всю одежду, но обжигающее солнце и угроза обезвоживания не дают этого сделать. Во время невыносимой полуденной жары, когда температура достигала 50 °C, караван делал привал на полный час (по-прежнему на палящем солнце), и мы позволяли себе освежиться сочными дынями. Такламакан сделался настолько враждебным для жизни, что постоянно жить в этой пустыне не могут ни люди, ни животные. Мы бросали дынные корки в песок – и за час ни одна букашка не приползала ими полакомиться. Здесь не выживают даже скорпионы. Как точно заметил Урс: «По сравнению с Такламаканом Сахара просто перенаселена!»

Каждый вечер в 6.30 мы разбивали лагерь. Несмотря на усталость и желание упасть, где стоишь, нам приходилось разгрузить верблюдов и поскорее, пока не настала ночь, поставить палатки. Даже когда с этим было покончено, оставалась еще масса неотложных дел: проткнуть кровавые волдыри на ступнях, счистить с аппаратуры песок, разжечь костер. Находилось занятие и повару: поймать блеющую в панике овцу, повернуть ее головой к Мекке, пробормотать молитву и перерезать овце горло.

Ночное небо, полное мерцающих звезд, – неописуемое зрелище. В отсутствие искусственного освещения Млечный Путь вырисовывался с удивительной ясностью, и картину оживляли падающие звезды. Если не считать тихих звуков лагеря, окружавшая нас пустыня была наполнена тишиной. Покой и далекий океан света над головой рождали такое чувство защищенности, что я предпочитал спать на открытом воздухе снаружи палатки. Ночь в пустыне – время вопросов, которыми предпочитаешь не задаваться днем, время, когда чувствуешь свою незначительность. Человек, может быть, и венец творения на земле, но в сравнении с нескончаемыми галактиками в пустынном небе мы – всего лишь звездная пыль.

Хотя в космосе и происходят циклопические события вроде взрывов сверхновых звезд или движения комет, с такого расстояния он производит впечатление совершенной гармонии. Наверное, подобные размышления приводили к рождению религиозных верований и началу постижения законов науки. Возможно, это не просто совпадение – то, что все великие монотеистические религии зародились в пустынных регионах.

Для тела моего подъем на крутые дюны был сущим мучением. Делая три шага вперед, я на два съезжал назад. Но душе пустыня дарит невообразимое чувство свободы. Бытовые проблемы теряют свою важность, когда перед тобой раскрывается необъятный горизонт. Все несущественное для жизни становится излишним. Пустыня дает отчетливо понять, до какой степени жизнь людей в городах, с ее обязанностями, правилами и ограничениями, загоняет нас в свое прокрустово ложе [69]69
  Прокруст – разбойник из греческого мифа. Он привязывал своих жертв к лавке, получившей название «прокрустова ложа», и увечил их, отсекая «лишнее», или растягивая до тех пор, пока их рост не становился равным ложу.


[Закрыть]. Все, что нам полагается исполнять, что мы должны и чего не должны делать, надевает на нас смирительную рубашку из норм. Если, как жертвы Прокруста, мы чересчур высоки, нас укорачивают; если чересчур малы – вытягивают до среднего размера. Обязательность современных норм извращает нас до фальшивых, сокращенных версий себя самих, превращая в бонсай-людишек. Но разве для того, чтобы достичь источника, не надо плыть против течения?

Это как нельзя лучше выразил один христианин-отшельник в Египте IV века: «Грядет время, когда человечество сойдет с ума; и когда увидят кого, кто не обезумел, то станут оскорблять его, говоря: «Ты, верно, безумец, ибо ты не похож на нас!» [70]70
  Yushi Nomura & Henri Nouwen. Weisheit aus der Waste (2002), p. 31.


[Закрыть]. Чувство освобождения, испытанное в пустыне, оставляет свой след в душе: многие из путешественников, в ней побывавших, говорят, что вышли из нее другими людьми, нежели входили. Уилфрид Тесигер, один из величайших исследователей пустыни XX столетия, признавался:

Никто из людей не может жить (в пустыне) – и выйти неизменным. На нем останется печать пустыни – каким бы слабым ни был ее оттиск; та печать, которой отмечены кочевники; а в душе у него будет гореть желание вернуться, слабое или неистовое – это зависит от его натуры. Ибо эти суровые места могут так околдовать, что с ними не сравнится никакой край в умеренном климате [71]71
  Wilfred Thesiger. Arabian Sands (1960), p. XIII.


[Закрыть].

Пустыня жестока. Она разоблачает наше притворство и уловки и заставляет нас столкнуться лицом к лицу с тем, какие мы на самом деле и что мы можем. Неверно думать, что в пустыне ничего нет, ибо там мы находим самих себя.

Путешествуя по пустыне, не спрячешься ни от себя, ни от других членов экспедиции. Сильные и слабые стороны каждого безжалостно выставляются напоказ. Споры, касающиеся продолжительности изнурительных переходов или времени старта, неизбежны. Однако пространство в пустыне настолько безмерно, что конфликты буквально уходят в песок, а дарующий тепло лагерный костер вскоре восстанавливает согласие.

После четырехдневного марша продвижение нашего каравана замедлилось, так как верблюдов мучила жажда. Нагруженному верблюду, проходящему большие расстояния по сложной местности, требуется вода каждые четыре или пять дней. Животные стали раздражительными, потому что слышали плеск воды в канистрах на своих спинах. Когда вечером мы сгрузили канистры, они сердито потянулись к ним головами. Собиравшегося открыть их повара взяли в осаду. Погонщики тоже роптали и требовали, чтобы мы прервали экспедицию и пожертвовали запасы воды в пользу животных. Нам срочно нужна была вода, но где копать? У погонщиков не было на этот счет никаких идей. В этой критической ситуации Эрнст доказал, что он – настоящий лозоходец. Целый долгий, мучительный час он бродил с пластиковой рамкой, взывая к воде на своем швейцарском диалекте немецкого: «Вода-водичка, где же ты? Верблюды хотят пить. Дайка мне знак, да поскорее!»

Он ввел себя в транс и заклинал скрытую подземную воду до тех пор, пока мы не начали волноваться за его душевное здоровье. Затем в маленькой ложбинке он, наконец, подал сигнал, что нашел воду, и недоверчивые погонщики начали копать. На глубине трех метров стенки песчаной ямы приобрели темный оттенок. Верблюды, которые только что отчаянно ревели, встали кружком вокруг повлажневшей ямы и с надеждой заглядывали вниз. Погонщики продолжали копать при унылом свете луны. Наконец, на глубине около четырех метров один из них опустил в яму ведро, и оно медленно наполнилось отталкивающей на вид водой. Не очень-то похоже было, что ее можно пить, хотя бы и верблюдам, но они с удовольствием осушили ведро. Погонщики работали посменно до самого рассвета, и, наконец, каждый верблюд получил по 25 л воды.

Следующий день приготовил нам мрачное открытие. Мы набрели на три человеческих скелета с выбеленными солнцем костями, видимо освобожденные от песка бурей. Еще издалека мы заметили блестящие белые предметы, которые оказались гладко отполированными черепами. Возле них лежали красные глиняные черепки. Кто были эти люди? Обитатели Дандана? Заблудившиеся путешественники? Искатели сокровищ? Хотя и заманчиво было остановиться и как следует обследовать окрестности, мы решили идти дальше.

Три скелета остались позади – и наши мысли остались с ними. Мы просто разрывались между исследовательским азартом от приближения Дандан-Ойлыка и неясной тревогой. О своих личных страхах мы не говорили – только об опасениях, что не найдем того, что ищем. Осознание собственной смертности перед лицом немилосердной пустыни вернулось ко мне, но я заставил себя преодолеть его.

Если наши расчеты были верны, то мы должны были добраться до Дандан-Ойлыка на следующий день. Я устал и плелся более чем в километре позади Эрнста и Урса, которые в тот день возглавляли караван. Вдруг они остановились как вкопанные, и издалека мне было видно, как они бешено размахивают руками. Может, они что-то нашли? Надежда придала моим утомленным ногам новые силы, и я поспешил к ним. Молча, но с многозначительным взглядом Урс протянул мне бинокль. Я увидел несколько тонких деревянных колонн, торчащих из песка. Спустя еще несколько часов перед нами развернулась панорама городских руин. Мы вновь открыли затерянный город Дандан-Ойлык! Как и Свен Гедин столетие назад, я был ошеломлен.

Кто бы мог вообразить, что в глубине ужасной пустыни Гоби… дремлют, укрытые песком, настоящие города; города, тысячи лет продуваемые ветрами; разрушенные пережитки некогда цветущих цивилизаций? Однако вот он я, стою посреди опустошенного и разоренного обиталища древнего народа, куда никто никогда не входил, кроме разве что песчаной бури… стою, как принц в зачарованном лесу, пробудив к новой жизни город, дремавший тысячу лет, – или, по крайней мере, избавив память о его существовании от забвения [72]72
  Sven Hedin. Through Asia (1899), p. 787.


[Закрыть].