Текст книги "Гарпия. Одержимая местью (СИ)"
Автор книги: Кристина Денисенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
Celui qui sait beaucoup dort peu.
Меньше знаешь – лучше спишь.
Эммы всё еще не было, и Веронике снова пришлось провожать меня через весь двор. Мы перебросились парой реплик о похоронах и у ворот попрощались – меня ждал коренастый седой мужчина в серых брюках и старомодном пиджаке с затертыми рукавами. У него была свежая стрижка, и короткие волосинки на воротнике свидетельствовали о недавнем посещении парикмахерской. Я сразу отметила, что сын Каллисты Зиновьевны обладает привлекательными чертами лица. Было в нем что-то женское, но его лицо мне понравилось большими голубыми глазами с легкой зеленцой, выразительным очертанием губ и волевым подбородком. Он заговорил со мной хриплым грудным голосом, соблюдая нормы приличия и этикета:
– Здравствуйте, Дарья Леонардовна, жаль, что нам довелось познакомиться при столь неприятных обстоятельствах. Меня зовут Глеб Васильевич. Мама с восторгом отзывалась о вас, звала в гости, а я за две недели так не выкроил дня, чтобы приехать. Как я жалею об этом, вы себе и не представляете.
Он предложил руку, и мы направились к машине. Я в свою очередь выразила соболезнования, а он похлопал влажной ладонью по моим пальцам и сказал опечалено:
– Жену не отпускают с работы, а я толком не разбираюсь в похоронных обрядах, поэтому обратился в бюро ритуальных услуг. Они всё сделают и сегодня, и завтра. Единственное, нужно найти в шифоньере черное платье с алыми пионами – мама неоднократно напоминала, что хочет, чтобы её положили в гроб именно в нём.
– Мы его непременно отыщем. Вы останетесь ночевать, Глеб Васильевич? – спросила я.
– Нет, я уеду вместе с этими ребятами, – он указал жестом на двух парней, переносящих во двор крышку от гроба. Крест и венки уже стояли под стенкой. – Завтра с самого утра приеду с женой и сыновьями. Надеюсь, вы не побоитесь спать под одной крышей с покойником?
– Бояться нужно живых, – ответила я. – За меня не беспокойтесь – мне уже пообещали составить компанию на вечер, да и ночь я как-нибудь скоротаю.
– Думаю, местные вечером и так не дадут вам скучать – соберутся все старушки, обступят гроб со всех сторон и будут судачить допоздна. Я тут подумал, что мы поставим гроб на вашей части дома. Большая комната ведь по-прежнему пуста? Принесем стулья, стол, лавки, если вы не возражаете, конечно.
– Нет, не возражаю. По-моему, так будет даже проще – не нужно занавешивать простынями трюмо и сервант, и ковры сворачивать в гостиной Каллисты Зиновьевны.
– Да, и еще я хотел вам сказать, что мы с женой не планируем ни переезжать в этот дом, ни продавать его – будем использовать как дачный участок, поэтому ваше присутствие нам нисколько не помешает. Живите сколько хотите! Но только не занимайте часть дома матери. Я хочу, чтобы там всё осталось без изменений.
– Разумеется, Глеб Васильевич, – ответила я.
Не буду останавливаться на этом эпизоде и расскажу вам о том, что случилось через некоторое время.
Посреди комнаты три на четыре метра с местами отклеившимися желтыми выцветшими обоями и крашеным деревянным полом со щелями, в которые запросто может проскользнуть не только монетка, но и коробок спичек, стоял гроб на двух табуретках. На столе горели свечи; мутноватый свет разгонял вечерний полумрак по углам. Унылые старухи шептались, сидя на лавках. Одна с видом провидицы утверждала, что Каллиста Зиновьевна потянет за собой в могилу виновника своей смерти; другая – плевалась, оспаривая её слова; третьи – тупили взгляды на сложенных на груди руках покойницы и без толку качались взад-вперед, время от времени вспоминая других покойников, их предсмертные часы и подобные вечера. Я заглядывала в комнату, но тут же исчезала, как только старухи оборачивались в мою сторону – говорить с ними я не хотела. Я не хотела абсолютно ничего и пряталась в спальне, глядела сквозь оконные стекла на алый закат. По темнеющему небу медленно растягивались перистые облака. Рыжий кот Лилии умывался на пологой крыше опустевшего дома, а внизу лаял её пес. Я расчувствовалась и поспешила через двор в запертую часть дома, чтобы взять что-нибудь съестное и накормить несчастных животных, но меня остановил мужчина в грязной фуфайке и с растрепанными редкими волосами. По забинтованным кистям я догадалась, что это был Ян Вислюков.
Он неуклюже переминался с ноги на ногу, вжал голову в туловище так, что не было видно шеи. Из-за узких штанов и фуфайки не по размеру он был похож на напыщенного индюка с сине-красным носом. У него были темные густые брови и стеклянные бледные глаза, жесткая борода, скрывающая губы, грубый голос и фамильярная речь неадекватного человека.
– А это ты, Дашка? – пробормотал он, вытянув вперед руку, будто намеревался схватить меня за локоть. – Так вот ты какой, северный олень?! Ничего бабёнка! Не зря слюнявый таракан как кенгуру скакал вчера с розовым пакетом! Только говорят, подарочек был со смертельным ядом, да? Собирала бы ты манатки и съезжала отсюда, пока цела. Видишь, что началось? И докторишку забирай с собой.
Я отступила назад. От Яна пахло настолько отвратительно, что я не могла дышать с ним одним воздухом.
– А что началось? – спросила я.
– А ты сама не знаешь? – он обнажил верхний ряд кривых зубов, как это делают волки, пугая противника. Хорошо, хоть не рычал. – Ты раздраконила гарпию и этим всё сказано!
Он посмотрел сквозь меня, дьявольски насмехаясь, и я проследила за его взглядом – он смотрел в окно. К подоконнику уже припали старухи, и их головы появлялись одна над другой.
– Я вас не понимаю.
– Может гарпии гнездо здесь свить надумали, а может на этом участке залежи нефти! – расхохотался он и набросился на меня, двигаясь как воскресшая мумия.
– Не говорите глупости! – я оттолкнула его назад.
– Это правда! Гарпии не дремлют – они всё спланировали. Не зря же бабу Каллисту придушили и тебя убрать хотели. Гарпии и слюнявый таракан, скорее всего, за одно, так что поберегись! Уезжай отсюда и докторишку забирай с собой.
– Вам что-то известно? Расскажите! – попросила я негромко. – Кого я раздраконила? Чем? Кто задушил Каллисту Зиновьевну?
– Ага, так я и сказал! С гарпиями шутить опасно. Собирай чемоданы и проваливай отсюда!
С такими словами Вислюков Ян прошел мимо меня и направился к старушкам-сплетницам. Я уже представляла себе, что они начнут говорить обо мне, как исковеркают услышанное, но идти вслед за пьяным невменяемым больным человеком я и не подумала. Разве хоть один здравомыслящий воспримет всерьёз его слова? Какие еще гарпии? Но, тем не менее, почему он сказал «гарпии»? Кому мешаю я? Неужели под гарпиями он имел в виду Намистиных? Нет, он сказал: «гарпии и слюнявый таракан», значит, если слюнявый таракан – это Семён Намистин, то гарпии – это – и тут меня осенило – остальные члены «великолепной четверки»: Вероника, вспыльчивая красавица Фаина и скромница-блондинка Эмма.
Bouche baisée ne perd pas sa fraîcheur.
От поцелуев уста не блекнут.
Тогда я обезумела от подозрений. Вопросы так и навязывались, и отделаться от них мне удалось лишь в не полной мере, погладив пушистого кота Лилии. Он жадно грыз куриную лапку, как и два лохматых пса по разные стороны забора, а потом еще долго терся о мои ноги, выпрашивая добавки. С котом на руках меня застал Хосе Игнасио.
Вислюков Ян всё еще находился в доме, а старушки потихоньку расходились. Мы стояли на крыльце; я гладила пушистого кота; Хосе Игнасио рассказывал о допросе – Капитан Каратов и с ним беседовал около двух часов.
– Меня задержала Миа, – сказал он позже с виноватым видом, – у нее сломалась розетка, и она попросила меня починить. Я снова был у неё дома. Пользуясь случаем, проверил электронную почту в надежде хоть на один утвердительный ответ по моим письмам – ничего. Эта глушь действует мне на нервы. За всё время ко мне на приём приходили от силы человек двадцать, и то чаще дети с простудными заболеваниями. Я здесь умру от скуки, – жаловался он.
– Неужели тебе скучно и сегодня? – спросила я. – У меня голова пухнет от догадок. Я успокоиться не могу. Меня так и распирает желание узнать, кто за всем этим стоит.
– Мне тоже интересно, но я не хочу гадать и уподобиться местным сплетницам.
– Это так по-мужски!
Пару мгновений мы молча смотрели друг на друга. В этом молчании была симпатия, робость и неуверенность, но это молчание действовало на меня как бальзам на раны.
– Зайдем? – предложила я и выпустила пригревшегося кота.
Мне показалось, что Хосе Игнасио хотел что-то сказать, но он так и не решился. Мы вошли в дом.
Старушки переглянулись и не произнесли ни слова. Ян Вислюков стоял к нам спиной и неразборчиво говорил сам с собой, слегка наклонившись над столом. Что он там делал, невозможно было угадать, не подойдя к столу. Любопытство потянуло меня в противоположный конец комнаты. Ян держал двумя забинтованными руками свечу и неуклюже писал каплями расплавленного воска зашифрованное послание на металлическом подносе. Что за тараканы жили в его голове, если он не мог прямо рассказать о том, что ему известно, вместо того чтобы водить окружающих за нос.
Определенно он написал три слова. Трудно было распознать все буквы с первого раза, но я прочитала. Каплями воска было написано «Дочь пророка и Зелье».
– У гарпий разные перья, но белая гарпия это тоже гарпия, а не ангел, – тихо произнёс Ян.
– У него белая горячка, – зашептали старухи. – Совсем ополоумел.
Из коридора донесся звук шагов. Я оглянулась. В дверном проёме остановились Семён и Вероника Намистины. Она презрительно окинула всю комнату надменным взглядом и заметно свела брови, глядя прямо мне в глаза. Так уж получилось, что по обе стороны меня окружали её бывшие любовники. Она не удостоила вниманием Яна, а от Хосе Игнасио не могла оторвать глаз. До чего смешно она выглядела: элегантная (в черных перчатках по локоть, пальто персонального кроя), серьезная, с двумя гвоздиками и с отвисшей челюстью. Семён вывел её из состояния ступора и подвел к гробу. Она бросила гвоздики, не опуская глаз.
– Рано или поздно каждый получит по заслугам, – Ян нарушил тишину и, обойдя гроб с другой стороны, покинул комнату.
Хосе Игнасио обнял меня за талию и, не здороваясь, сверлил взглядом Намистиных. Его дыхание стало прерывистым, я чувствовала, как нарастало его волнение. Это была их первая встреча спустя неполные семь лет. Похоже, Семён догадался, что Вероника тоже разволновалась, и, лихорадочно облизав губы, предложил ей уйти:
– Выражать соболезнования не кому – идём, дорогая. Не стоит задерживаться. Своё почтение мы уже проявили. Ну же, идём. Идём! – он силой развернул её, и она пошла с ним, медленно переставляя ноги. Тонкие, как гвозди, каблуки пару раз застряли в щелях, и она с трудом их вынимала, будто нарочно продлевая время пребывания в одной комнате с Хосе Игнасио.
– «Дочь пророка и Зелье», – я взяла в руки поднос, – что это значит?
– Уж не Зельеву Эмму Вислюков белой гарпией прозвал? – задорно предположила та старушка, которая недавно говорила, что Каллиста Зиновьевна заберёт на тот свет и своих обидчиков.
– С какой стати Эмме душить Каллисту? – подхватили остальные.
– В тихом омуте черти водятся, – прозвучало в ответ. – Кто-то же её задушил.
– Я бы не воспринимал всерьёз эту надпись – Ян ненадежный источник информации. С ним вообще творится что-то странное. Он живёт в своём нереальном мире. – Сказал Хосе Игнасио и взял из моих рук поднос. Он повертел его и вернул на стол. – Какая-то ерунда.
Мы постояли еще пару минут у гроба. Все молчали. Атмосфера была напряженной. Я увела Хосе Игнасио в коридор:
– Ты ужинал? Я бы с удовольствием съела сейчас огромный кусок медовика и выпила полулитровую чашку крепкого чая с бергамотом! А ты?
– А я бы не отказался от яичницы! Давай прогуляемся в магазин и, если ты не против, вместе поужинаем.
Предложение было принято. Мы выбрали торт, купили необходимые продукты. Хосе Игнасио расплатился. София подмигнула мне, лукаво улыбаясь. Встал вопрос, где нам ужинать. Не в кухоньке смежной с комнатой с гробом, однозначно. Хосе Игнасио пригласил к себе, но подобный поступок вызвал бы бурю обсуждений и осуждений у местных сплетниц, в том числе и у Вероники, поэтому мы расположились в кухне Каллисты Зиновьевны. Я подумала, что её сын не сильно расстроится по этому поводу – я обещала, что не буду занимать весь дом и сдержу обещание, но лишь после похорон.
Мы нажарили картофеля, яичницу из пяти яиц. Я достала из погреба бутыль с солеными помидорчиками; наложила в тарелку квашеной капусты, порезала луковицу, добавила подсолнечного масла; почистила селёдку и заварила чай. Хосе Игнасио ел как волк. Такой забавный! Его аппетиту можно было позавидовать – что значит двадцать четыре года. Глядя на него, и я не отставала. Очередь пришла и к десерту. Мы уплетали торт за обе щеки, не стесняясь испачкать руки и губы в заварной крем с кондитерской крошкой.
– Когда я с тобой, я забываю обо всём, – произнёс Хосе Игнасио, вытирая кончиками пальцев мои губы. Я почувствовала, как краска заливает лицо, и неохотно уклонилась от его руки.
– Мы можем быть лишь друзьями. Не прикасайся больше ко мне, – я встала и начала убирать пустые тарелки со стола, а сама думала и о его прикосновениях, и о разнице в возрасте, и о том, что он импотент тоже.
– Прости, – прошептал он и осторожно взял меня за руки, вынуждая отложить посуду. – Я люблю тебя, Даша, но не осмеливаюсь добиваться твоей любви, потому что неполноценный. Я боюсь, что не дам тебе того, что может дать другой мужчина. Но со мной происходит что-то необычное, когда ты рядом. Я оживаю с тобой. Я чувствую в себе желание. Вот и сейчас, когда прикасаюсь к твоим запястьям, чувствую твой ускоренный пульс, вижу смятение в твоих глазах, я мечтаю о поцелуе, и всё во мне трепещет как в семнадцать лет.
– Я для тебя старуха, Хосе Игнасио. Я старше на одиннадцать лет!
– Меня тянет к тебе как магнитом.
Он подошел вплотную, взял меня за талию и крепко прижал к себе. Я на миг забыла, сколько мне лет. Неопытная девчонка в моём теле тоже хотела поцелуев, нежности и признаний в любви. Я и не думала, какие чувства нахлынут; не думала, что позволю губам Хосе Игнасио покрывать мою шею ласковыми поцелуями. Я не чувствовала ног; в голове розовый туман; на губах робкий поцелуй горячих губ.
– Это безумие. – Я отталкивала его. Он снова целовал меня. Я не находила в себе сил отказаться от его поцелуев. Они были слишком сладкими и вкусными, как голодному горбушка свежего пахучего хлеба.
– Да, это безумие, потому что не может быть продолжения, – раздосадовано шепнул Хосе Игнасио. – Скажи, если бы мы с тобой… – он нерешительно посмотрел мне в глаза. – Может, мне бы удалось… Что если нам было бы хорошо вместе?
Никогда мне еще было так неловко перед мужчиной. Его руки сжимали талию и гладили по спине; за окном цвела сирень и щебетали птицы; я боялась влюбиться в импотента.
– О нас будут говорить. Ты слишком молод для меня. Меня назовут аморальной… Вероника уволит меня сразу, как только узнает! Нет, забудь эту идею. Проводи эксперименты на Миа – она как раз подходит для тебя, да и ты ей нравишься, сам же говорил, что она и раздевалась перед тобой.
– Ты думаешь, что я выбрал тебя для эксперимента?! Нет! Тебя выбрало моё сердце. А Миа к нему не подобрала ключей. Она утверждает, что может вылечить меня, но я, кажется, могу обойтись и без её помощи.
– Ты хочешь сказать, что…
– Да, он подает признаки жизни. Это невероятно! Ты мое лекарство, Даша.
– Горькая микстура, которую ты готов пить с закрытыми глазами, лишь бы чувствовать себя мужчиной? Это не любовь, Хосе Игнасио.
– Ты, та женщина, к которой меня влечет впервые за семь лет. Как называется это чувство, когда я думаю лишь о тебе, прокручиваю в памяти наши разговоры, фантазирую и представляю разные ситуации, придумываю наши диалоги, мечтаю быть с тобой, засыпать, обнимая твои плечи, целовать твою шею, вдыхая запах твоих волос. Я хочу жить с тобой! Разве это не любовь? Каждая клеточка во мне стремится к тебе. Каждая! И твой поцелуй – а ты ответила! Ответила! – Твой поцелуй дал мне надежду. Прошу, давай попробуем. Разреши мне любить тебя.
От его слов у меня закружилась голова. Слабость по всему телу разлилась с бурным потоком нежности. Стать любовницей Хосе Игнасио в прямом смысле слова? О Боже! Я не нашла ничего подходящее для ответа и сказала, что подумаю.
– Подумаю! Подумаю! – бормотала я в его объятиях, а он ласкал меня поцелуями, и я была уже почти согласна.
– Переночуем сегодня у меня? – предложил Хосе Игнасио весь вспотевший от страсти.
– Нет, я еще не готова. Не торопи события.
Mieux vaut assez que trop.
Во всем знай меру.
На часах было одиннадцать, и я решила, что пора закругляться – нужно было посмотреть, все ли старушки разошлись по домам, погасить на ночь свечи и ложиться спать. Я мечтала залезть под одеяло, укрыться с головой, оставить лишь щелочку для носа и думать перед сном о пленительном времени, проведенном в объятиях Хосе Игнасио.
– Нужно вымыть посуду и прибрать со стола, – засуетилась я.
Хосе Игнасио не возражал и как мог помог мне.
Мы вышли во двор и вошли в дом с другой стороны. Межкомнатная дверь, соединяющая две части дома, была закрыта мной на оба шпингалета, чтобы посторонние не ходили по всему дому, а вот дверь в мою спальню не закрывалась. Я понадеялась, что в моё отсутствие никто не посмеет рыться в моих вещах, но оказалось, что кто-то либо что-то искал, либо нарочно разбросал по полу мои личные вещи вплоть до нижнего белья. Все двери, кроме той, что на шпингалетах, были настежь раскрыты. Мои блузки, юбки, платья скомканными лежали как ненужный хлам.
– Кто посмел устроить здесь погром? – возмутилась я, поднимая с пола бюстгальтер. – Кто посмел залезть в мой шифоньер?
– Может Дружка впустили? – предположил Хосе Игнасио.
Я подбирала свои вещи, то и дело выхватывая их рук Хосе Игнасио то трусы, то майки для сна. В комнату с гробом я вошла с ворохом тряпок и в дверном проёме застыла от увиденного, не решаясь сдвинуться с места. Около сотни свечей были воткнуты в половые щели. Часть, приклеенные расплавленным воском, стояли на обшарпанных досках. Огнями светилось слово «Ведьма» и буква «Э» в правом углу, словно подпись автора послания.
– И свечки тоже Дружок расставил?! Наш с тобой ужин слишком затянулся, Хосе Игнасио. Я должна была находиться здесь. Кто-то дурачится, мне кажется. Может, проделки Вислюкова. У него явно не все дома – то про гарпий мне рассказывал, а теперь вот, пожалуйста, ведьма из свечек.
– И буква «Э», – добавил Хосе Игнасио. – Эмма не стала бы себя афишировать. Кто-то хочет, чтобы её подозревали. Кто-то отводит от себя подозрения.
– Ян Вислюков? – мы переглянулись.
– У него ожоги. Сомневаюсь, что он мог бы задушить Каллисту Зиновьевну, но он мог оказаться на месте убийства и, действительно, мог что-то знать. Что если он видел кого-то за поликлиникой? Идём, – он направился к столу, взял в руки поднос, но восковые капли исчезли. Остались лишь остатки счищенного воска.
– Здесь было написано «Дочь пророка и Зелье», – сказала я. – Может быть, он не дописал «ва» после «Зелье». Тогда получилось бы «Зельева». Эмма Зельева.
– Давай думать логически: у Эммы нет причин набрасываться на Каллисту Зиновьевну…
– Но у кого-то же они были!
– Возможно, её убрали как ненужного свидетеля. Но что такого она могла увидеть, услышать в районе поликлиники, я не могу себе представить.
– А я, кажется, догадалась! Каллиста Зиновьевна видела того, кто принёс Намистиным ядовитый презент. Точно! Других вариантов и быть не может. Цель убийцы Намистины, а Каллиста Зиновьевна случайная жертва. Убийца заманил её в глухой угол и безжалостно лишил жизни. Вислюков тоже мог стать свидетелем, но уже после убийства. Убийца, возможно, находился еще на месте преступления, когда ты с Вислюковым курил на пороге. Потом ты ушел, а Вислюков… Что если он пошел за угол, а там… Или у меня уже паранойя, как думаешь?
– Мне нравится, как ты рассуждаешь. Но есть несостыковки – это шахматная фигурка и "гарпии" во множественном числе. То есть гарпий как минимум две.
– И одна белая, а вторая черная. А про Семёна он говорил, что он, скорее всего, за одно с гарпиями. «Скорее всего» – Ян не утверждал. У меня мозг сейчас взорвется. Помоги мне погасить свечи и собрать их в кучу, – попросила я и принялась делать то же самое.
Хосе Игнасио охотно помогал мне:
– Даша, я боюсь оставлять тебя одну, – сказал он. – Если ты не пойдешь ночевать ко мне, я останусь здесь. Лягу на лавках и буду сторожить тебя как преданный пёс.
– Не нужно. Я закрою дверь на замок, и меня никто не потревожит. Нам не нужны лишние сплетни. Уверена, завтра о нас с тобой и так разговоров будет больше, чем надо. Поэтому иди домой и не тревожься обо мне. Всё будет в порядке.
Уговорить Хосе Игнасио было непросто, но в двенадцатом часу мы всё-таки попрощались. Свечи погасили, и на утро о загадочной надписи напоминали лишь застывшие восковые лужицы. Без свечей по ним трудно было определить, что же там было написано, а вот у меня перед глазами это огненное слово «ведьма» стояло еще долго.
Вот бы можно было лечь спать, а на утро проснуться без забот и хлопот, чтобы все опасения и неприятности попросту исчезли, испарились, улетучились как сон, но проблемы сделаны из другого теста – они бесследно не исчезают. Утром мне нездоровилось – снова будто какая-то ведьма порчу навела – и голова кружилась, и всё зеленело и прыгало перед глазами как лягушки на болоте. Но нежиться в постели – роскошь непозволительная, каким бы не было состояние, – нужно было привести и себя, и мысли в порядок.
Я ходила по дому как душа неприкаянная; нигде места себе найти не могла. Перебрала охапку одежды – всё требовалось перестирать: полы были грязные; проверила другие личные вещи – пропала розовая губная помада и шейный платок из цветастого атласа. Хорошо, что я папку с документами и банковской картой спрятала в надежное место – хоть это меня порадовало. После того, как кто-то рылся в моих вещах, я решила, что не оставлю впредь посторонних без присмотра, даже если с виду они будут как божьи одуванчики. О пропаже платка и помады я не стала заявлять в полицию. Надо было всё-таки заявить, но, как говорится, умная мысля приходит опосля, и о пропаже я рассказала лишь Хосе Игнасио и Лилии.
Перед работой Хосе Игнасио зашел проверить, как я. Утром я уже и не верила, что вечером мы жарко целовались и что я мечтала уснуть, летая в розовых облаках, а уснула, словно проваливаясь в черную дыру, поглощающую весь оптимизм, наэлектризованное спокойствие и весеннюю романтику. Мы недолго постояли на крыльце. Хосе Игнасио со смущенным видом поцеловал меня в губы; при свете дня я видела румянец на его гладко выбритых щеках. На мгновение я подумала, что уехала бы с ним куда угодно, далеко-далеко, где нет Намистиных, живущих как в мыльном сериале: любовники, любовницы, сплетни и к тому же убийства. Я закрыла глаза, и меня охватил трепет перед несдержанной силой нахлынувшего чувства. Как бурная река этот поток вымыл из моей головы тяжелые, словно камни, мысли, болотную зелень, и осталась лишь слабость, легкая и приятная как воздушный зефир. Я увлекла Хосе Игнасио в коридор, чтобы никто не подглядывал за нами, и сама впервые за два года проявила инициативу – я пила его поцелуи как сладкий нектар, и меня ничто не останавливало. Это был кипящий вихрь страсти, порожденной тысячами ночей воздержания; вихрь, срывающий крыши и лепестки бульдонежей; вихрь, в котором черное сливалось с белым и буйствовало разноцветьем полевых цветов.
Хосе Игнасио шептал мне признания в любви с юношеским пылом. Это было лучшее лекарство от моих недугов. За пять минут я снова обрела силу и уверенность, ко мне вернулась радость и азарт перед неизвестностью. Хосе Игнасио зарядил меня энергией как электрический ток гальванические элементы.
– Беги на работу, – сказала я, уловив неприветливое рычание Дружка во дворе, – кто-то идёт.
Хосе Игнасио поглядел на меня пристальным взглядом, полным протеста, но сдался, блаженно опустив ресницы:
– Обещай, что уедешь со мной! – умолял он с ребяческой наивностью.
Я погладила его по щеке; его губы покрыли поцелуями мою ладонь. Он неуверенно опустил голову, глядя на меня распахнутыми заклинающими глазами. В расширенных зрачках таилась глубокая душевная рана, чернее вороньего крыла, чернее самой черной ночи на Земле.
– Давай посмотрим, что принесёт нам время, – ответила я, отрезвев, – не будем загадывать, ладно?
Лицо Хосе Игнасио вдруг сделалось смешным как у обиженного ребенка:
– Что мне сделать, чтобы ты согласилась?
– Ничего. Просто будь собой!
