Текст книги "Гарпия. Одержимая местью (СИ)"
Автор книги: Кристина Денисенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Chaque chose en son temps.
Всему своё время.
Мы попрощались, договорившись встретится следующим вечером, и я пошла знакомиться с Каллистой Зиновьевной, решив, что прежде, чем предстать перед Вероникой Намистиной, с дороги нужно отдохнуть и привести себя в порядок.
Дом пожилой женщины был рассчитан на двоих хозяев – по бокам имелись два одинаковых крыльца, окрашенные в цвет мокрой глины. Краска местами облупилась, но под одним слоем просматривался другой – идентичный. Многослойным здесь было почти всё. Я не знала, к какой двери мне идти, и, войдя во двор через скрипучую калитку, остановилась. Откуда ни возьмись выбежал лохматый пёс, поднял лай, но бросаться на меня не стал – остановился и, смешно наклоняя мордочку, уставился на мою сумку. Я бросила её у ног и ласково заговорила с дворняжкой. Пёсик завилял хвостом, но идти дальше я не решалась – ждала хозяйку.
Каллиста Зиновьевна оказалась очень пожилой женщиной – еле ходила; все лицо измято, в глубоких морщинах; волосы белее белого; руки жилистые, в пигментных пятнах, с сине-зелеными вздутыми венами; от неё пахло лекарствами и мятными конфетами, которыми заглушался неприятный запах изо рта. Каллиста Зиновьевна прижимала к груди пуховой платок и, не стесняясь, длительно смотрела мне в глаза:
– Даша, – произнесла она с нотками радости. Старушке не хватало живого общения не меньше, чем мне, – я с самого утра выглядываю вас. Ну, не стойте, идите за мной. Я специально для вас испекла пирог с начинкой из сухофруктов! Вы такого еще не пробовали!
Я стала уверена – скучные голодные вечера мне не грозят.
В коридоре Каллиста Зиновьевна любезно предложила мне шерстяные носки:
– Пол холодный, – сказала она, – наденьте – это мой подарок, – и вручила мне пару вязаных носков. Каллиста Зиновьевна вязала на продажу; держала двух пушистых овечек исключительно ради натуральной шерсти. Соседи были постоянными клиентами, и в холода и дети, и взрослые ходили в её носках, теплых, но немного колючих.
Я поблагодарила Каллисту Зиновьевну, и мы из коридора сразу очутились в гостиной. Именно так я бы назвала светлую комнату с высоким потолком. Окна под кружевными занавесками глядели на улицу; через них вливался солнечный свет, и настырные лучи весело играли на хрустальных рюмках и старинных сервизах, выложенных на стеклянных полках лакированного серванта с антресолью. Стены были оклеены обоями в цветочек – побледневшие хризантемы на пожелтевшем поле. Потолок цвета несвежей пенки на кипяченом молоке, люстра с тремя серыми от пыли тюльпанами – всё говорило о том, что Каллиста Зиновьевна в силу ослабленного здоровья опустила руки. Конечно, воспитание мне не позволило с порога предложить освежить комнату новыми обоями, смыть побелку и выкрасить потолок эмульсионной белоснежной краской, но я об этом подумала.
Диван стоял у стены. Над ним «Утро в сосновом лесу». На полу ворсистый красно-черный ковер. Вскоре медведи стали свидетелями наших разговоров и поднятых со дна тайн, как ил и тина, о которых все местные знали, но не поднимали на поверхность.
Каллиста Зиновьевна показала мне мою часть дома: спальню, кухню с ванной за кирпичной грубой, пустую комнату с отклеившимися обоями и коридор, точно такой, как тот, через который мы оказались в доме. Раньше здесь жил сын Каллисты Зиновьевны с женой и детьми – они уехали сразу после закрытия шахты. Дверь между двумя частями дома плотно закрывалась и с обеих сторон имела по шпингалету.
– Если устанете от моего общества, можете, закрыться со своей стороны, и я не стану вас тревожить всякой болтовнёй, – сказала Каллиста Зиновьевна, похлопав меня по плечу. – Но если станет одиноко, я всегда буду рада составить вам компанию – шпингалет с моей стороны никогда не использовался по назначению.
Она улыбалась беззубой улыбкой, придающей лицу дружелюбие и особое старческое обаяние, и ничего в её образе не отталкивало: ни корявые пальцы, ни пара жирных угрей на носу. Я взяла её за руку и легонько сжала:
– Я мечтаю, чтобы вы тревожили меня всякой болтовнёй! – С душевным трепетом уверила я. – Это как раз то, что мне нужно! Живое настоящее общение! Я со своей стороны тоже не буду закрывать дверь, – пообещала я и разжала руку, утихомиривая свой пыл.
– Тогда оставьте вещи и идемте обедать! – буквально воскликнула она, заряжая меня своей разудалой энергетикой.
Говорила она бодро. Ум с годами ничуть не помутился, и только ноги отказывались служить. Хосе Игнасио позже подробно разъяснил мне, что у Каллисты Зиновьевны остеомаляция – нарушение обмена веществ, ведущее к размягчению костей, и остеопороз – истощение и оседание костей, а причина развития деформации ног в том, что кости обделены белком и минералами. На запущенных стадиях есть только один способ выровнять ноги – заменить коленные суставы металлическими протезами. Даже сыр богатый кальцием не поможет. Без сострадания я не могла смотреть, как Каллиста Зиновьевна переваливается с ноги на ногу – бедняжка – это должно быть очень больно.
Отобедав горячим супом, квашеной капустой и оладьями из тертого картофеля, мы так разговорились, что пили чай остывшим. Пирог был вкуснейший, начинка – бесподобная, но наша болтовня – куда более значимая, чем сытый желудок. Пищи для ума Каллиста Зиновьевна подбросила, как говорится, воз и маленькую тележку. Выведав информацию обо мне, она заключила:
– Милочка, вы еще пожалеете о своем выборе, – она не уточнила о каком, и продолжила, не обращая внимания, что я не совсем поняла. – Время не даёт повторных попыток; жизнь нельзя распустить как носок и связать заново; мы или берём от жизни всё, или рано или поздно нас берут на буксир сожаления и тянут в открытое море неудовлетворённости.
– О чем я должна пожалеть? – спросила я простодушно. – Я не понимаю, – ох уж эти загадки. Почему не сказать прямо? Нет, нужно закрутить, чтобы я перепрыгивала с носка в открытое море.
– Он же импотент, – прошептала она, будто нас могли услышать.
– Кто?
– Эмиров Хосе Игнасио – кто же еще! Вы приехали вдвоем – со стороны может показаться, что между вами что-то назревает. У меня больные ноги, но зрение как у ястреба! Между вами определенно что-то есть.
Я поперхнулась, и Каллиста Зиновьевна на секунду умолкла.
– Я бы не стала тратить на импотента драгоценное время, – продолжила она. – Как не крахмаль веревку – стоять не будет, какими бы хорошими не были руки, – и это дословная фраза восьмидесятипятилетней женщины.
– Нет! – запротестовала я. – Мы знакомы всего два дня!
– Это ничего не меняет. Всё против вас. Зная Веронику, не трудно предугадать, как она восприняла это маловероятное совпадение, а она уже знает о вашем приезде. Она ревнивая особа; замужем, с Хосе Игнасио несколько лет не виделась, но если узнает, что между вами любовь, пусть даже платоническая, то несдобровать вам как бы вы не ладили с её двойняшками. Мой вам совет: не встречайтесь с Хосе Игнасио. Тем более как мужчина он ничего собой не представляет. Ну, зачем вам такой мужчина?
«Такой» мужчина? Так вот, что имел в виду Хосе Игнасио, когда сказал: «Вероника мне больше не нужна, а я такой ей уж тем более не нужен».
– Почему я не могу с ним встречаться? Неужели Вероника сможет запретить мне дружить с ним? – наивно спросила я.
– Она может найти другого учителя для Филиппа и Кирилла. Вы ведь не первая – третья! Первые две были студентками, причем вторая – страшненькой, но и это не помешало ей очаровать нашего мэра – Дифирамбова Элфи Евгеньевича. Мужчина он видный, к тому же разведенный; еще февральские морозы стояли, когда Вероника и Элфи начали тайно встречаться, но об этом давно каждая собака знает. Вероника с позором выгнала ту несчастную девочку только за то, что Элфи замечал в ней задатки утонченной женщины. Страшно подумать, что ей взбредет в голову, если Хосе Игнасио и вы будете открыто расхаживать по посёлку, как сегодня днём. Она непременно захочет от вас избавиться, а вы мне с первого взгляда приглянулись, поэтому запомните главное правило: не подпускайте к себе на пушечный выстрел мужчин Вероники. Ни бывших, ни настоящих.
– Огласите весь список, пожалуйста, – я попыталась найти в себе силы шутить, но мои мысли были заняты серьезными размышлениями: что же за мегера эта Вероника и как мне с ней поладить?
– Намистин Семён Романович – муж; Хосе Игнасио, Вислюков Ян – бывшие любовники; Дифирамбов Элфи – нынешний.
– А кто такой Вислюков Ян? А то вдруг я случайно встречусь с ним на улице, а он окажется персоной под запретом, а я, не зная этого, заведу с ним разговор, а Вероника потом будет упрекать меня в посягательстве на её собственность.
Каллиста Зиновьевна рассмеялась.
– Местный пьяница! Вы его сможете отличить по неопрятной бороде, мятой одежде и утреннему перегару. Когда он пьян, то на каждом углу кричит, что любит Веронику и грозиться раздавить Семёна как жалкого таракана. Я бы к нему не стала никого ревновать, но Вероника особа со странностями. Первую учительницу она выгнала именно из-за Яна, но тогда он еще не спился окончательно. Кстати, вы первая, кому она не выделила одну из своих комнат, но так для вас будет даже лучше – больше свободы, и мне заодно будет с кем поговорить. – Она заметила моё удивление и добавила, смеясь: Яна не бойтесь – по-моему, его угрозы убить Семёна – просто трёп алкоголика.
Вот так новости! Ну что же, я отдохнула, наелась, наслушалась предостережений, а, между прочим, вечер приближался, и красноватое солнце уже катилось к горизонту, предвечерними лучами касаясь черепицы поместья Намистиных.
– Каллиста Зиновьевна, – сказала я со всем уважением, – я приму к сведению всё, что услышала от вас, а сейчас мне нужно идти знакомиться со своими учениками и Вероникой Наумовной. – Я встала из-за стола и предложила перед уходом вымыть посуду, продлив еще на несколько минут наш диалог вопросами о Хосе Игнасио. Мне было интересно, что с ним случилось – ему ведь не шестьдесят лет, чтобы мужские силы покинули его, но Каллиста Зиновьевна сказала, что это длинная история, и она расскажет мне её вечером, когда я вернусь от Намистиных.
Un vu moeux que cent entendus.
Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Я протерла испачканные дорожной грязью ботинки сначала сухой салфеткой, затем влажной, и в чистой обуви направилась к поместью Намистиных.
Издали я приметила во дворе стройную блондинку в светло-голубых джинсах и расстегнутой синей куртке, из-под которой выглядывал объёмный жёлтый шарф. Она наклонилась и игралась с кавказской овчаркой: то взъерошивала шерсть на холке, то просила дать лапу, и упитанная крупная собака подчинялась, высовывала длинный розовый язык и лизала руки блондинке. Мне не пришлось воспользоваться звонком, имеющимся справа от ворот, как раз возле почтового ящика в форме хлебницы, но не из дерева и не из пластика, а из серебристого металла. Овчарка учуяла приближение чужих шагов и метнулась к воротам. Груда мышц на длинных ногах испугала меня не на шутку – с детства боюсь крупных породистых собак, к тому же метровый забор для овчарки разве преграда? Я остолбенела, затаив дыхание.
– Арабель, к ноге! – крикнула блондинка и рванула догонять овчарку. Схватив за ошейник, девушка утихомирила её прыть, но к моему удивлению не собиралась загонять эту устрашающую махину с тигриными клыками в вольер, а вместе с ней пошла мне навстречу и с невинным личиком распахнула передо мной кованую калитку.
Сердце у меня от испуга в пятки ушло, но, глядя в лучистые глаза девушки, на естественный румянец и губы, расплывшиеся в доброжелательной улыбке, я старалась не думать о собаке. Передо мной стояла красивая девушка, и её приятная внешность ни за что не заставила бы меня подумать о ней как о мегере, безнравственной и жестокой особе – она излучала позитивную энергию, как лампочка в безлунную ночь – желанный свет. Чистая матовая кожа, мягкие черты лица, явственный контур чувственных губ, шелковистые локоны и голубые глаза, обрамленные подкрашенными длинными ресницами.
– А вы должно быть Дарья Леонардовна? – услышала я сквозь гул собственных мыслей мелодичный чистый голос, и растеряно улыбнулась в ответ. – Мы вас ждем, – продолжила она, – проходите!
– А как же собака? – вздрогнула я, когда та коснулась влажным носом моих пальцев.
– Арабель не кусается! – Услышала я в ответ. – Она умная как человек! Если чужой входит во двор с кем-то из своих, то и Арабель воспринимает чужого как своего.
Как бы там ни было, но слово «чужой» овчарка воспринимала насторожено. Я посмотрела ей в глаза – спокойные, цвета крепкого чая, и заговорила ласково:
– Арабель, какое у тебя красивое имя! Мы с тобой подружимся? – и она завиляла хвостом, как Дружок Каллисты Зиновьевны.
– Вот видите, не такая она и страшная! Проходите, Вероника уже три часа выглядывает вас, – сказала блондинка, и я поняла, что это милое создание вовсе не хозяйка дома. – Меня зовут Эмма; я подруга Вероники, – объяснила девушка.
– Очень приятно, – пробормотала я, и мы пошли через аллею к поместью.
– Когда всё зацветет, вы не узнаете это место! – воодушевленно лепетала Эмма. – А как пахнут липы в июне! Да, что там липы! В лесу сейчас столько цветов! А если солнечная погода продержится и дальше, то через неделю там будет сказочный рай! Вы обязательно должны сходить на прогулку в сторону леса. В глубь можно не идти, если боитесь диких животных, а цветов и на полянах перед лесом хватает. Главное, не упустить время!
– Я с удовольствием прогуляюсь по здешним местам! – подхватила я. – Ваш посёлок окружен такими красотами, что грех не взять фотоаппарат и не запечатлеть эту красоту в снимках.
– Вы еще и фотограф?
– Любитель! – призналась я, не вдаваясь в подробности.
Арабель сопровождала нас до ступеней у центрального входа, потом свернула в сторону и исчезла из поля зрения.
Пять невысоких ступеней, и мы на крыльце с навесом; вытерли ноги о ковер непонятного цвета, и вошли в дом. Первая комната была просторной раздевалкой со шкафом-купе для верхней одежды и полками для обуви в виде двухъярусных лавочек. Эмма присела расшнуровывать кроссовки, и я последовала её примеру.
В зеркалах шкафа отражались идеально оштукатуренные и выкрашенные в теплый розовый цвет стены, напольная ваза с золочеными розами и ветками папоротника, словно взбрызнутыми утренней росой. Эта мнимая роса блестела в лучах лампочек разбросанных по потолку как звезды по небу. На полу лежал мягкий красный ковер, чистый как новый.
Мы перешли в другую комнату, роскошную, выполненную в красно-золотых тонах. Посредине – лестница на второй этаж: широкая, с закругленными перилами, черно-золотыми коваными цветами, виноградными лозами. Красная дорожка – как же иначе?! По бокам гипсовые статуи древнегреческих богинь с амфорами и арфами у ног. На стенах осенние пейзажи в позолоченных рамках, на старинном комоде – опять ваза с искусственными цветами и семейные фотографии.
Эмма повела меня в правое крыло, в гостиную с кожаным белым диваном и креслами, словно наспех укрытыми желто-молочными накидками с великолепными выбитыми узорами тропических пальм на фоне скалистых берегов океана. В углах у окон стояли высоченные солидные фикусы; окна застилали легкие гардины; с потолка лился мягкий приглушенный свет; на стеклянном столике между диваном и креслами в вазе пестрели яблоки, бананы и мандарины; и стояла пустая бутылка и два коньячных бокала. Эмма смущенно убрала со стола посуду:
– Присаживайтесь, Вероника сейчас спуститься, – сказала она, и оставила меня наедине с молчаливой мебелью, кричащей, однако, о благосостоянии Намистиных.
Femme querelleuse est pire que le diable.
Злая баба в дому – хуже черта в лесу.
На фоне бледно-желтых стен выделялись и белые книжные полки, где помимо книг пылились различные безделушки: сувениры, шкатулки, коллекция часов, глобусы, подзорная труба, фигурки солдатиков. Словом, всё выглядело так, будто Вероника все старинные вещи затолкала в эту стенку-шкаф со стеклянными дверцами, и на полках творился безвкусный хаос. Не успела я об этом подумать, как в комнату с надменным видом вошла пухленькая брюнетка.
На этот раз передо мной предстала Вероника собственной персоной. Пышногрудая, с округлыми бедрами, округлость которых подчеркивало элегантное обтягивающее платье, отлично вписывающееся в обстановку дома, этого старинного поместья, сохранившего от старины лишь груду бесполезных вещей, захламляющих внушительную библиотеку. Я поднялась; Вероника незамедлительно преодолела расстояние от входа до дивана, и мы, стоя лицом к лицу, на мгновение застыли, сканируя каждая своего оппонента. Уверена, Вероника так же тщательно рассмотрела меня, как и я рассмотрела её – буквально до расширенных пор на крыльях носа.
Красавицей я бы Веронику назвала с очень большой натяжкой. Отталкивающими были её тонкие губы. Точнее верхняя. Вероника её подрисовывала карандашом выше естественного контура и жирно смазывала блеском, придавая мнимую пухлость. Кожа провисала, и образовывались носогубные неприятные складки. Пудра придавала лицу бархатистый вид, и глаза, как у Арабель, цвета крепкого чая, тоже казались бархатными. У нее был строгий взгляд, но, когда она улыбнулась и протянула мне руку, представившись, её лицо стало добрее, симпатичнее, и даже верхняя губа не такой уж и непривлекательной. В другой руке она держала конверт, взмахнув которым, предложила обсудить дела:
– Надеюсь, ваше репетиторство благотворно повлияет на моих мальчуганов. У вас большой опыт в этом деле, и мне бы хотелось, чтобы Филипп и Кирилл с отличием закончили шестой класс. Времени не так то и много – полтора месяца, поэтому, как мы с вами условились в электронной переписке, до конца мая вы будете проводить уроки ежедневно, кроме воскресенья, по два часа в день. Возьмите, – она всунула мне в руки конверт, – это аванс. Думаю, деньги вам не помешают. Теперь относительно выбора одежды: забудьте о юбках, оголяющих икры, – в моём доме вы должны появляться только в длинной юбке. Если у вас в гардеробе таковой нет, то завтра же поезжайте на школьном автобусе в город и выберите себе что-либо скромное и неброское, пожалуйста.
– У меня есть длинная юбка. Не волнуйтесь, Вероника, завтра я буду в ней, – ответила я, соглашаясь на эту странную прихоть.
– Называйте меня "Вероника Наумовна", и я тоже буду к вам обращаться по имени-отчеству, – прозвучало требовательно и резко, – я не терплю фамильярности.
– Конечно, Вероника Наумовна, простите, я с вами полностью согласна.
– Так вот, – продолжила она важным тоном, – надеюсь, между нами не возникнет разногласий, и ваше репетиторство продлиться пока Филипп и Кирилл не получат золотые медали. Должна вас предупредить еще об одном важном условии, – она интригующе замолчала, а я уже перебирала в голове различные варианты, связанные по наставлению Каллисты Зиновьевны с её мужчинами. – Я не потерплю посягательства на мою собственность: будь то чайная ложка или мой муж. Если я узнаю, что кто-то позарился на моё, тому будет не сладко.
– Я никогда не возьму чужого, – заверила я, а сама сжалась от неописуемого отвращения. Мне не понравился тон, слова, манера задирать нос, и я почувствовала себя такой жалкой, что никакие пейзажи здешних мест не могли развеять моё расстройство.
В эту минуту в гостиную вошла Эмма и привела с собой двух светловолосых мальчишек двенадцати лет, ничем не похожих на Веронику. Они были опрятно одеты и держались сдержанно, хотя, скорее всего, прилагали немало усилий, чтобы не шуметь и не дурачиться. Я увидела в их серых глазках озорные огоньки, когда они сели на диван и украдкой поглядывали на меня. Баловни! – охарактеризовала я их, и была права, но в первый день они вели себя как подобает воспитанным детям, и Веронике не пришлось краснеть, успокаивая их угрожающими криками.
– Меня зовут Дарья Леонардовна, – представилась я и вскользь прощупала почву, так сказать, выяснив уровень знаний моих учеников, задав всего несколько вопросов на французском языке и предложив решить легкий пример по математике на тему распределительного свойства умножения.
Отвечал только Филипп, причем – грамотно, а вот Кирилл – смеялся, казалось, собственной несмышлености. Вероника и Эмма не спускали с нас глаз, но я не терялась и предложила мальчикам устно решить задачу с помощью уравнения. Мы бурно обсуждали решение, Кирилл скакал по дивану мячиком, Филипп выстраивал логическую цепочку, Вероника подсказывала, воображая себя великим математиком, а Эмма по её просьбе пошла заваривать чай. Странная дружба, не находите? – Вероника использовала подругу как прислугу.
Эмма вернулась с подносом. На нём – пять чашек на блюдцах, сахарница, конфетница, ложки. Мальчишки первыми накинулись на сладости, ухватили по чашке чая и наперебой хвалились, с какой начинкой кому попалась конфета.
– Сколько вам сахара? – Спросила Эмма, а не Вероника, и взяла в руку чайную ложку. Чайную ложку! С того дня я всякий раз, когда вижу чайную ложку, вспоминаю Веронику, и чтобы не вспоминать о ней, пью чай без сахара.
– Я слышала, что чай полезнее пить не сладким! – вдруг выдала я, – мне без сахара!
Разговор не клеился. Если бы не дети, я бы поспешила покинуть это богатое поместье, но вдруг Вероника спросила о Хосе Игнасио, прервав молчание:
– Что Хосе Игнасио вам рассказывал обо мне, когда вы стояли у ворот?
– У ворот? – переспросила я, – ах, да! О вас ничего – он сказал, что у деда вашего мужа были золотые руки. – Ответила я честно. Меня позабавил её вопрос, но я не выдала себя, изображая недопонимание.
– Как? И больше ничего? – вскрикнула она с нескрываемым негодованием. – Вы прибыли одним поездом? Как вы познакомились? – спросила она мягче.
– В поезде, – ответила я коротко, побаиваясь её реакции.
– Так, Филипп, Кирилл, идите в свою комнату! – скомандовала она. Дети беспрекословно подчинились и оставили нас втроём. – Я была бы вам очень признательна, если бы вы рассказали мне кое-какие подробности вашего путешествия. Хосе Игнасио упоминал моё имя? Ведь упоминал же! Я не верю, что он ни словом не обмолвился обо мне. – По-моему, в ней говорила влюбленная женщина, и меня удивляло, как она может жить с одним, встречаться с другим и думать о третьем.
– Да, упоминал, но с большой неохотой. Я не знаю, что между вами было, это не моё дело, но воспоминания о вас всякий раз сопровождались грустью на его лице, – ответила я, сомневаясь, что поступаю правильно.
– Всякий раз! – воскликнула она. – Значит, он неоднократно говорил обо мне?!
– Я рассказала, что вы мой работодатель, таким образом, мы и затронули ваше имя.
– Вы не хотите говорить, – заключила Вероника. – Не влюблены ли вы случайно в нашего молодого терапевта? – прозвучало с укором.
– Он слишком молод для меня! – уверила я.
– Любви все возрасты покорны, – сказала она, не сводя с меня глаз. – Если увидитесь с ним, передайте ему… хотя нет, не стоит. – Она замолчала, и я заторопилась попрощаться.
Эмма любезно провела меня через двор, не упоминая имени ни Вероники, ни Хосе Игнасио, – лишь спросила: «Как вам Филипп и Кирилл? Правда, милые сорванцы?!», на что я ответила, что могу подобрать ключики к любому ребёнку, и эти сорванцы будут с удовольствием учиться, соперничая друг с другом.
Арабель вальяжно обходила свои владения, а из-за дома доносился грозный лай другой овчарки. Её редко выпускали из вольера, так как у неё не было разделения на своих и чужих – она признавала лишь Намистина Семёна Романовича и поскольку могла даже перепрыгнуть через забор, сидела за решеткой. Так сказала Эмма и, пожав мне руку на прощанье, добавила:
– Семён целыми днями или в лесу косулей кормит, или в боулинге шары катает, но думаю, завтра вы увидите и нашего знаменитого главу семейства!
