Текст книги "Гарпия. Одержимая местью (СИ)"
Автор книги: Кристина Денисенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Amour peut beaucoup, argent peut tout.
Сильна любовь, да деньги сильнее.
Намистины подолгу не выходили у меня из головы. Дни шли; я вела уроки.
Аромат весенних цветов вперемешку со сладкими восточными духами Вероники наполнял её дом. В приоткрытое окно влетал легкий ветерок, принося с собой пьянящий запах белых абрикос, балеринами выстроившихся на заднем дворе поместья. Из детской комнаты были видны их пышные наряды – легчайшие, как фата невесты, и омытые свежими каплями слепого дождя. В росинках отражались солнечные лучи, и абрикосы-балерины за прозрачным занавесом гипюровых гардин блистали как в лучах прожекторов. Я вела уроки, не упуская возможности смотреть в окно, но думала не о том, как красива природа, а о «великолепной четверке».
Вероника, постоянно чем-то недовольная, вела себя крайне непредсказуемо. То делала всё возможное, чтобы я чувствовала себя белой вороной, то наоборот старалась увлечь в круговорот интриг, обсуждая в моём присутствии свои любовные похождения. Слышали бы вы, с каким жаром она говорила о Хосе Игнасио однажды, когда после окончания уроков Эмма опять пригласила меня на чашечку кофе!
Отпивая по глотку кофе с коньяком, вальяжно развалившись в белом кресле, застеленным желто-молочной накидкой с узорами тропических пальм, Вероника, как царица смотрела сквозь меня с довольной улыбкой, потом вскакивала и, закрывая глаза, массировала виски, отложив чашку, словно страдала от мигрени. Определенно, понять Веронику было невозможно. Не буду повторяться и описывать одно и то же событие (о том вечере, когда Семён стрелял в Хосе Игнасио) дважды: версия Вероники звучала более фривольно – с подробностями эротического характера, но, по сути, ничем не отличалась от представления Каллисты Зиновьевны.
– Дарья Леонардовна! – Вероника всякий раз тормошила меня, когда я никак не реагировала на её реплики. На этот раз я опять отвлеклась. – Что вы думаете о супружеской неверности? – она повернулась ко мне лицом, сдерживая хитрую улыбку.
– В вашем случае, – я наградила её выразительным взглядом, – это лекарство от скуки! Не так ли?! Вам бы направить свободную энергию в освоение какой-нибудь профессии, заняться полезным делом! – не знаю, что на меня нашло, но я вслух сказала о том, что подумала.
Вероника расхохоталась, привстав с кресла:
– Тоже мне еще! – сказала она. – Для освоения профессий и полезных дел есть те, у кого недостаточно денег для того, чтобы жить так, как им хочется! Я не говорю о детях – им необходимо учиться. Я надеюсь, что мои сыновья станут прокурорами, судьями; у них будет стимул к чему-то стремиться. А я… у меня всё есть, и эта жизнь меня вполне устраивает. Устраивает, когда есть пища для ума: новости, сплетни, тайные свидания, вот такие разговоры обо всём и ни о чем.
– Да, это и есть лекарство от скуки, – в разговор влилась Эмма, соглашаясь с моей точкой зрения. Как это они на меня не набросились за это сравнение и попытку поучать, кому что делать? – Я тоже задумывалась об этой поселковой жизни, – продолжила Эмма, – но кто знает, возможно, в городе нам потребовалось бы лекарство от других недугов.
– Лекарство от людей! – выпалила Вероника. – Их там столько, что хочется галопом бежать назад в эти скучные стены. Дарья Леонардовна, – она снова устремила на меня хитрый кошачий взгляд, – вам Каллиста Зиновьевна уже всё рассказала о моих любовниках?
Всё? Как можно рассказать всё?
– А у вас есть любовник? – прикинулась я чайником.
– Неужели самой старой сплетнице посёлка сорока на хвосте еще не принесла это известие?! – с сарказмом произнесла Вероника. – Дарья Леонардовна, вы лукавите!
– А разве можно верить каждой сороке?
– Можете поверить мне! Мэр Элфи любит меня и хочет стать моим законным мужем. Он настаивает на разводе, а я вожу его за нос. Дело в том, что я не хочу ничего менять, если не считать мужчин – некоторые из них приедаются уже через пару месяцев, не говоря о том, чтобы не приесться за долгие годы. Элфи – пылкий любовник, – она прямо расцвела, говоря о нём, – темпераментный, щедрый, с чувством юмора. Мы давно дружим, а после того, как его истеричка-жена уехала к родителям в город и подала на развод, наши отношения приняли другой поворот. Мы встречаемся три раза в неделю во время обеденного перерыва! – её распирало от чувства восторга. Глаза сверкали как у кошки в ночи.
Что за женщина! Зачем она всё это рассказывает мне – неужели хочет вовлечь в свою компанию? Я мысленно вернулась к списку друзей Намистиных (если отталкиваться от истории с Хосе Игнасио): брат Семёна с семьей покинули поместье; Хосе Игнасио оказался искалеченной игрушкой и после одного вечера в их обществе больше с ними не контактировал; Джеймс Бонитетов из друга стал недругом, а вместе с ним и поэтесса Лилия Оливер отгородилась от старых друзей; мэр Элфи из друга перекочевал в любовники. Из прежней компании осталась лишь «великолепная четверка»: Семён, Вероника, Эмма и Фаина. Элфи приходил лишь тогда, когда Семёна не было дома, предпочитая не смотреть ему в глаза.
Одиночество. Вероника утверждала, что ей одиноко в двухэтажном шикарном доме с четырьмя ванными комнатами, библиотекой из трехсот книг, с богатым мужем и двумя замечательными активными мальчиками, с Эммой, из которой она сделала прислугу, с Элфи, который, похоже, околдован её духами больше, чем её красотой и нравственностью. Мне тоже раньше было одиноко, но я оставалась в однокомнатной квартире наедине с тетрадками, у меня не было ничего кроме форума с виртуальными друзьями, но обо мне, как и о Веронике, распускали чудовищные слухи. С одной лишь разницей – Вероника гордилась тем, что о ней говорят, словно разговоры были напоминанием, что она еще жива.
– Элфи решительно настроен, – повторила она, нарушив воцарившееся молчание. Мне показалось, что Эмма была озадачена её словами; я и сама не понимала, к чему она клонит. – Разве я могу покинуть это имение? Нет!
Стало быть, в её душе нарастал бунт – одна часть боялась перемен, а другая – боялась прожить в золотой клетке до конца своих дней.
– Дарья Леонардовна, – продолжала Вероника, – если бы я по-настоящему любила Элфи, то уехала бы с ним хоть на край света; забрала бы детей; Семён перечислил бы на мой счет кругленькую сумму – у нас контракт; я бы… – она замолчала. Я увидела Веронику другой, и эта Вероника вызывала сочувствие. Не столько, сколько Хосе Игнасио со своим увечьем, но я её понимала чисто по-женски. Она несчастна.
Долив в остывший кофе немного коньяка, она обратилась к Эмме:
– Нет! Я не брошу тебя, моя девочка, – она коснулась её руки, и была в этом жесте и нежность, и страсть, будто с Эммой Веронику связывает не только дружба. – Элфи перебесится; он не посмеет всё решать за меня.
Что решать? Почему Элфи бесится? – Вероника сразу не уточнила, а я спросить не осмелилась, но позже мне всё стало ясно. Мы продолжили пить кофе, завели разговор об уроках, о фотографиях – Вероника попросила в следующий раз принести флешку для просмотра снимков на мониторе. Потом разговор прервался – Веронику явно что-то беспокоило.
– Я хочу попросить вас об одной услуге, – сказала она взволнованно. – Вам не составит труда помочь мне; от вас требуется только одно – рассказать Каллисте Зиновьевне о том, что я вам сейчас скажу, а для лучшего результата убедите её вечером выйти на прогулку – она со своими больными ногами что-то совсем не выходит сплетничать с местными старухами.
Я похолодела от таинственного тона, а Эмма и вовсе покусывала губы вся белая, как мел.
– Вы ведь понимаете, что я не хочу ничего менять? – спросила меня Вероника. Я кивнула. – Элфи превосходный человек, но я не хочу разводиться с мужем! Я не люблю этого тощего слюнявого бульдога, но не хочу, чтобы после развода он достался другой женщине; не хочу, чтобы моё место заняла другая; я хозяйка поместья Намистиных и пока я жива никто не будет здесь хозяйничать вместо меня. Но Элфи вбил себе в голову, что мы должны узаконить отношения. Ну, не чудак ли?! Он не поддается уговорам, и боюсь, как бы он не решился на убийство. Понимаете меня? Элфи замышляет сделать меня вдовой, чтобы сохранить и мои интересы, и свои! Но я не хочу менять шило на мыло.
– Вы думаете, если сплетни разлетятся по посёлку, то ваш любовник откажется от своего замысла? – спросила я. Странно, что Вероника и Эмма сами не распустили эти слухи и с помощью меня решили воспользоваться Каллистой Зиновьевной, – подумала я в ту минуту.
– Я не вижу другого способа вразумить Элфи, – ответила Вероника. – Пусть всё остается как есть – на чужом несчастье счастья не построишь, так ведь?! У Каллисты Зиновьевны язык как помело – если она сегодня выйдет с этой новостью к своим подружкам-сплетницам, то завтра в посёлке все будут знать о намерении Элфи, и он не посмеет запятнать свою депутатскую репутацию. Только ни слова старушке, что это моя просьба, договорились?
– Договорились, – согласилась я, считая, что не лишним будет предотвратить убийство, если Элфи действительно всерьёз задумал избавиться от соперника.
L'amour ne se commande pas.
Насильно мил не будешь.
Всё было сделано, как просила Вероника. Семён был жив-здоров и не упускал возможности при каждой встрече оказывать мне ненужные знаки внимания. Я его избегала.
После занятий каждый вечер я шла на край посёлка и прогулочным шагом бродила, любуясь закатом над речкой. Я не боялась встретиться с Семёном, сделав опрометчивый вывод, что вечера он проводил либо в боулинг-клубе, либо дома. По крайней мере, никто не упоминал, что Семён кормит косуль и вечером.
Был один из таких вечеров. Солнце с каждым днём садилось всё позже, продлевая волшебные минуты наслаждения зарей. Я свернула с дороги и не заметила, как оказалась на тропе между густыми кустами акации вперемешку со стройными дубами, дикими яблонями и боярышником. В руках то и дело сверкал фотоаппарат – вечерние снимки получались необыкновенно красивыми – даже сухая травинка на фоне заката. Я шла по тропе; она вела не в глубь леса, а кругом и к реке. В тишине пели птицы; тепло; спокойно. Я забывала обо всем. Шла, останавливаясь у каждого причудливого дерева, у пня, поросшего мхом; заметив на ветке птицу, приближала объектив и делала фотографии, шикарные и без специальных эффектов. Но вдруг где-то за спиной послышался хруст ветки, я испугалась и поторопилась выйти на открытую местность. Ветер шелестел камышами недалеко, и я метнулась к реке, сама не знаю, почему, ведь можно было вернуться назад. Но там ведь что-то хрустнуло.
Мрачные картины рисовало воображение; неосознанно я перешла на бег; бежала от чего-то призрачного, а натолкнулась на черную фигуру, выходящую из камышей. Я закричала от страха и, резко развернувшись, побежала назад. Солнце уже почти скрылось, и тонкие лучи едва выглядывали сквозь длинную узкую тучу фиолетово-стального цвета, в форме кухонного ножа для разделки мяса.
– Дашенька, не бойтесь – это я! – раздался знакомый голос, но я не думала останавливаться.
Семён побежал за мной и, догнав, упрямо преградил путь. Мы оба тяжело дышали. Темнело.
– Вы что, преследуете меня? – спросила я, не отдышавшись. – Зачем погнались за мной?
– А зачем ты убегала? Ты же знала, что это я, – он подхватил меня под локти своими костлявыми пальцами и сжал, взволнованно теребя.
– Поэтому и побежала? И уберите от меня руки! – опять крикнула я.
Он не послушал и еще сильнее сдавил руки, пристально всматриваясь в мои глаза.
– Глупенькая! – прошептал он на ухо, и меня словно обожгло горячим дыханием. Щеки запылали. – Расслабься! Я не обижу. Если позволишь, приласкаю, и ты потом бегать будешь не от меня, а за мной.
– Нет уж, лучше я побегаю от вас! – я вырвалась и опять побежала, понадеявшись, что смогу бежать быстрее, чем он.
– Эти игры во мне только страсть разжигают, душенька моя, – рассмеялся он.
Семён схватил меня железной хваткой и, заключив в объятия, уткой вытянул вперёд свои мерзкие губы и попытался коснуться ими моих, но я выворачивалась как могла.
– Прекратите! – взбешенно я начала брыкаться и вырываться, но он лишь напористее прижимался животом, и его затвердевшее мужское начало ярче всех слов подтверждало намерения.
– Я заплачу за твою сговорчивость, – прорычал он, а потом спокойнее добавил, – назови сумму. – Его скользкие губы заслюнявили мне обе щеки, он присосался к мочке уха и запустил руку под куртку. – Оклад? Два? Ну же! Соглашайся!
– Помогите! – заорала я во всё горло.
Его рука закрыла мне рот.
– Не смей кричать! Иначе я приласкаю тебя по-быстрому; ты ничего не почувствуешь и только сорванное горло назавтра напомнит об упущенной возможности получить и удовольствие, и деньги.
Я ничего не могла с ним сделать. Ни шелохнуться, ни оттолкнуть. Он еще крепче обнял меня, и его губы – фу! – впились в мои ненасытным поцелуем. Слюни текли по подбородку; меня чуть не стошнило, а он вдобавок ко всему еще и вывалил свое хозяйство – я разревелась и стала умолять его отпустить меня, и – спасибо Господу – за спиной раздался голос:
– Отпусти её или от твоего члена останутся лишь два мешка воспоминаний.
Семён ослабил хватку, я оглянулась. В руке Хосе Игнасио блеснул серебристый пистолет. Щелкнул затвор, и Семён живёхонько натянул штаны.
– Щенок! – прорычал он. – Ты не посмеешь!
– Почему же? Ты ведь посмел.
– Я был пьян, и Вероника моя жена. Скажи спасибо, что я не убил тебя, сопляк.
Воспользовавшись случаем, я метнулась к Хосе Игнасио и повисла на нём, уткнувшись носом в плечо.
– Пусть он уйдет, – попросила я.
– Нет! Я не отпущу его просто так, – Хосе Игнасио обнял меня, продолжая держать Семёна на мушке.
– Опусти свой дамский пистолетик, если не хочешь неприятностей. Ни один адвокат не оправдает тебя – не тот случай, – заявил Семён и шевельнулся, чтобы развернуться, но тут раздался выстрел.
– Стоять! – потребовал Хосе Игнасио.
У меня задрожали колени, а ноги потяжелели, будто по жилам тёк расплавленный свинец. Бросило в жар, я протерла выступивший на лбу пот. Не представляю, что творилось с Семёном, – он снова стоял к нам лицом. Выражения его лица я не могла разглядеть – заря погасла, а молодой месяц заволокли дождевые тучи.
– Немедленно извинись перед Дашей, – продолжил Хосе Игнасио, – я не шучу.
– Окей, я вижу, что ты окончательно спятил, ботаник с заштопанным пестиком, но знай, ты еще пожалеешь, что осмелился вернуться и угрожать мне расплатой. Я этого так не оставлю.
– Не слышу извинений! Ну же, давай извиняйся и уходи пока цел.
– Прошу меня простить, Дарья Леонардовна. Не знаю, что на меня нашло, но, клянусь… если бы не этот щенок, меня ничто не остановило бы. Может, вам не стоит гулять в одиночестве? Подумайте! Ведь в следующий раз поблизости может не оказаться никого, кто пришел бы вам на помощь, – он замолчал, но не сдвинулся с места. – Всё? Я могу идти?
– Уходите! – ответила я, скорее умоляя, нежели приказывая.
Хосе Игнасио опустил пистолет.
– Да, извиняться, конечно, тебя не научили, ну да ладно – ты можешь идти.
Семён развернулся и молча пошел прочь.
– Уходим! Уже темно, – я взяла Хосе Игнасио за руку и мы быстрым шагом направились к освещенной фонарями улице.
– Почему ты забрела так далеко? Ты ведь раньше не гуляла по этой дорожке? – спросил Хосе Игнасио, нежно сжимая мою ладонь.
– Я не гуляла и по дорожке, которая ведёт в глубь леса, а хотелось сходить и туда, посмотреть, как там красиво и сделать еще сотню новых снимков. Впредь я даже днём не рискну сюда ходить – похоже, Семён не из тех, кто легко отступится от намеченной цели, а он уже две недели подбивает ко мне клинья. Во время вечерних прогулок я его не встречала, поэтому со спокойствием удава свернула на эту дорожку. Обычно он по вечерам уходил в свой боулинг-клуб или дома играл с Яблочной Фаиной в шахматы. Правда, всегда находил возможность поговорить со мной, когда я приходила давать уроки. Как же он мне омерзителен! Не хочу даже думать, что бы было, если бы ты не появился.
– Всё позади, – успокаивал меня Хосе Игнасио. – Если хочешь, в воскресенье сходим в лес. Я покажу тебе свою любимую поляну. Там сейчас уже наверно вовсю цветут желтые тюльпаны и котики-ротики, а еще там можно понаблюдать за косулями, пьющими воду из ручья.
– С удовольствием! – согласилась я, но цветение желтых тюльпанов я всё-таки пропустила по непредвиденным обстоятельствам.
Il n'y a pas de roses sans épines.
Нет розы без шипов.
– Я сегодня был у Миа, – после короткой паузы заговорил Хосе Игнасио.
Об этой юной смуглянке с черными косами я была наслышана и от него, и от Каллисты Зиновьевны. Миа жила на второй улице в арендуемом доме; дом её бабушки был не пригоден для жилья. Миа работала медсестрой в местной поликлинике. Кроме её и Хосе Игнасио не осталось ни одного медицинского работника – всех сократили, не считая старого доктора, которого и сменил Хосе Игнасио. Каллиста Зиновьевна о Миа отзывалась нелестно. С её слов, она росла капризной, избалованной девчонкой, злопамятной и недоброжелательной. Я с Миа за первые две недели своего пребывания в посёлке не встречалась ни разу, но, основываясь на ту информацию, которой со мной делились и Каллиста Зиновьевна, и София, и даже Эмма, я сделала вывод, что дыма без огня не бывает, и Миа, на самом деле, неординарная личность. На мой взгляд, её неординарность заключалась в первую очередь в замкнутости и твердом характере – она как одинокая волчица никого к себе не подпускала, а тех, кто пытался влезть в её пространство, резко отбрасывала назад, конечно, не без исключений. Верить потоку сплетен, которым местные обливали каждого, я отказывалась, но не только от Каллисты Зиновьевны я слышала, что Миа в прошлом была любовницей Семёна Намистина, и более того несколько месяцев назад она якобы сделала аборт, и с тех пор при встрече не здоровается ни с Семёном, ни с Вероникой. Хочу упомянуть еще один интересный случай, связанный с Миа. Каллиста Зиновьевна как-то застала с ней своего несовершеннолетнего внука – догадайтесь, чем они занимались? Миа тогда было тринадцать, и Каллиста Зиновьевна за руку привела её к бабушке, рассказав, за каким пикантным делом застала подростков. Миа всё отрицала, плакала и твердила, что это неправда; тогда Каллиста Зиновьевна поклялась крестом, и бабушка Миа строго наказала девочку. С тех пор Миа и стала замкнутой, жесткой и неприветливой.
– У неё есть доступ к высокоскоростному Интернету, – продолжил Хосе Игнасио. – Я разостлал резюме по множеству адресов крупных клиник. Надеюсь, рано или поздно для меня найдется вакансия, и мне не доведется куковать в этом богом забытом посёлке. Ты бы поехала со мной?
Его вопрос застал меня врасплох.
– С тобой? – переспросила я.
– К сожалению, я пока не могу предложить тебе ничего кроме дружбы, и если ты откажешь, я всё пойму. Я неполноценный мужчина и не могу рассчитывать на семейное счастье, на тепло домашнего очага, я не могу дать женщине ту ласку, о какой вы все думаете, – он запнулся, и мне стало не по себе от сочувствия. – Если бы я мог, я бы сделал тебе предложение, как там говорят в романтических фильмах, руки и сердца, но из-за случая с Вероникой, я на всю жизнь калека, хоть с виду и не скажешь. Ты ведь знаешь, о чем я?
Мне неловко было говорить об этом, но я не могла притвориться и изобразить удивление.
– Семён поступил бесчеловечно, – сказала я, – и ни опьянение, ни состояние аффекта не оправдывают такого зверства.
– Я не держу на него зла. Бог ему судья. Я не знаю, как бы я поступил на его месте, будь у меня ружьё под рукой, когда моя жена в моём же доме кувыркалась бы с другим, и будь я также пьян, – он тяжело вздохнул и умолк на секунду. Мне хотелось утешить его, обнять и поцеловать по-братски в щечку, но я не решалась. Хосе Игнасио почти в любви признался, и я боялась, сама не знаю, чего.
– Давай уедем вдвоём, – предложил он, остановившись, как только перешагнул с проселочной дороги на шлаковую. Свет фонарей рассеивался во мгле, не освещая нас.
– Я подумаю, – ответила я, – если бы не Намистины и меньше грязных сплетен, опутывающих эту парочку как ядовитая паутина, то я бы наверняка даже не задумывалась о переезде. Здесь потрясающие пейзажи! Но и Семён, и Вероника внушают мне страх – они оба с приветом.
– Не только они.
– Кого ты имеешь в виду?
– Миа устроила мне сцену, – вяло и нехотя ответил Хосе Игнасио. – Она всё это время всячески оказывала мне знаки внимания: массировала плечи, приносила кофе, улыбалась и строила глазки, будто не знала о моём несчастье, а сегодня взяла и разделась передо мной, а я, как ты понимаешь, не оправдал её ожиданий. Пришлось объяснять ей, что и как, вот она и взбесилась: осыпала проклятиями и Семёна, и Веронику, кричала, что её надо сжечь на костре, – я еле её успокоил. Потом она загорелась желанием вылечить меня нетрадиционными методами, начала рассказывать, что её бабушке это не составило бы труда, но я врач и я, кажется, безнадежен. Мне трудно будет завтра смотреть ей в глаза. Поскорее бы убраться отсюда. Ты не представляешь, как мне здесь паршиво. Одна радость – ты.
– Я старше на одиннадцать лет, – возразила я.
– Твой возраст не имеет значения, а вот я… как дряхлый старик.
– Прекрати, дружочек, ты молодой, красивый, умный, элегантно одеваешься – какой же ты старик?!
– Идём, – он снова взял меня за руку. – Забудь всё, что я наговорил, но если ты захочешь уехать вместе со мной, я буду несказанно рад.
Эти простые слова вызвали трогательное умиление, и моя нежность к Хосе Игнасио возросла, заслоняя собой недавно пережитое волнение. Какой же он хорошенький! Мы еще с пятнадцать минут поболтали о фотографиях, и он провел меня до самой калитки. Мы не целовались – лишь пожали друг другу руки и молча смотрели в глаза, как стеснительные школьники на первом свидании. Он ушел, и я пошла – жаловаться Каллисте Зиновьевне.
После ужина мы сели в гостиной на диване под «Утром в сосновом лесу» – я с чаем и плюшками, Каллиста Зиновьевна довязывала последний носок, возмущаясь поступком Семёна.
– Ох, и кобелина, – причмокивала она.
В тот вечер она часто чесала ноги и жаловалась на боль, пощипывание и судорогу. Смазала кремом выступающие варикозные вены и говорит:
– А Булавкина наша не дура, – сказала она тем же тоном, что и Вероника о Софии и Джеймсе, – охмурила таки Бонитетова. Тебя пока не было, Лиля прибегала. Бедняжка, бледная взволнованная. Правду бабы говорили, спят они – эта усохшая Софья и красавец-джентльмен Джеймс. Это же надо продавщица и хозяин магазина! Да черт с ним, что она на него работает, но она же старше на семь лет! Подумать только! А знаешь, что случилось то?
– Откуда же мне знать – я у Намистиных была, потом вдоль леса приключения на свою голову искала. Так что же произошло?
– А то, что Семён, прежде чем тебя домогаться, Джеймсу нос разбил. Софья уговорила его после работы сводить её в боулинг-клуб. Джеймс раньше туда ни ногой, как и Семён в его магазин – принципиально, понимаешь? Они же поругались из-за старого клуба. Видимо, Софья настояла – пойти то у нас в посёлке больше некуда, ну если только в лес или на речку. Короче, сидели они за столиком, выпивали, ясное дело, – куда же без этого, и тут Семён предложил Джеймсу забыть старые обиды и покатать шары. Джеймс неохотно подал ему руку; они вроде бы помирились; Семён даже поддался пару раз. Ничего не предвещало беды, как вдруг Семён решил подшутить над тем, что Джеймс шашни крутит со своей продавщицей. Смолчал бы Джеймс – ничего бы не произошло, но он за словом в карман не полезет. Знаешь, что он ответил Семёну, да так громко, что все взгляды были прикованы только к ним, а посетителей, судя по словам Софьи, было немало? Он сказал: «А чем Софи хуже других женщин нашего посёлка? Из простых? Так твоя Вероника ведь тоже Вислюковым не побрезговала в своё время»! И тут Семён дал ему прикурить, чтобы меньше языком болтал! Их еле разняли – сцепились как жуки. Софья отвела Джеймса домой, давай лёд прикладывать, а синяк на половину лица растекся. Никакого подходящего крема у Джеймса в аптечке не оказалось, и Софья побежала через огород к Миа, чтобы та открыла поликлинику и продала ей крем от синяков. Джеймсу завтра за товаром на оптовую базу ехать, а с него и так там посмеиваются, что он ни грузчика, ни водителя не наймет, а сам всю работу выполняет. Они бы его засмеяли, если бы с синяком увидели. Так вот, когда Софья и Миа уже из поликлиники вышли, их встретила Лиля – домой пешком из города шла, задержалась. Софья и разболтала всё. Бедная Лиля – любит она Джеймса с семнадцати лет, а он даже не догадывается. Уже десять лет стихи пишет – видела бы ты, сколько она тетрадок исписала. Всё страдает, страдает, а Джеймс ни сном, ни духом.
До первого убийства оставалось девятнадцать часов.
