Текст книги "Запретный город"

Автор книги: Кристиан Жак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

18

В немалое волнение пришел весь град Фиванский. Ибо правдивой оказалась молва: Рамсес Великий покинул Пи-Рамсес, свою царственную столицу в Дельте, намереваясь провести несколько недель в своем южном дворце, в Карнаке. Придворные судачили промеж себя, и всякий раз выходило по-разному. Одни толковали, что самодержец просто решил немного развеяться, другие – что престарелый правитель собирается объявить о каких-то важных решениях.

Рамсес Великий царствовал в Египте вот уже пятьдесят семь лет. Скоро ему будет восемьдесят. Давно, когда ему только двадцать один год исполнился, он подписал мирный договор с хеттами, положив тем самым начало продолжительной эпохе мира и процветания Египта. Но самого царя несчастья не миновали: уже не было на свете ни его отца, звавшегося Сети, ни матери, которая носила имя Туя, ни обожаемой жены, возлюбленной царственной супруги Нефертари. И ближайшие друзья тоже на земле живых не задерживаются, а Хаэмуас, сын возлюбленный, муж весьма искушенный в словесности и ученой премудрости, коего отец прочил в преемники, два года назад присоединился к обитателям потустороннего мира. И посему унаследует престол другой сын – Мернептах, ему, стало быть, предначертано влачить тяжкое бремя власти.

Ввиду своих преклонных лет и причиняющих жестокие страдания ревматических болей в мышцах и суставах, Рамсес уже возложил на Мернептаха заботы по управлению Обеими Землями – Верхним Египтом и Нижним. Однако же царские указы, составляемые верным писцом Амени, по-прежнему подписывались собственноручно им самим, хотя он ото дня ко дню становился все более ворчливым и раздражительным.

Благодаря фараону истина изгоняет ложь, и благодетельный разлив реки случается в надлежащий час, и тени отступают пред светом. И разве нет у царя миллионов ушей, слышащих словеса всех существ? И укроется ли от владетельного слуха тайна даже на дне самой глубокой пещеры? И не сияет ли царственный взор ярче звезд небесных? Чистая свежая вода в жару и зной и тепло под кровом зимой, – фараон велик в сердцах своих подданных, ибо его попечением Египет зеленеет ярче и цветет счастливее, чем великий Нил.

Рамсес Великий прибыл в Карнак на богато украшенных носилках. Навстречу ему вышли великий жрец Амона, визирь – верховный сановник и главный советник, – градоправитель Фив и многие другие чиновники, которых ввергала в благоговейный трепет сама мысль о высокой чести лицезреть блистательнейшего самодержца, громкая слава которого давно уже преодолела границы Египта и распространялась за его пределами. За безопасность царя отвечал младший предводитель колесничих Мехи, которому столь важное дело доверено было еще и затем, чтобы поощрить молодого военачальника за безупречную и верную службу.

Годы не пощадили царя, однако Рамсес Великий производил столь же сильное впечатление, как и в юности, когда его венчали на царство. Длинный нос с маленькой горбинкой, круглые уши изящной лепки, властная тяжелая челюсть, царственный взор – все это складывалось в образ самодержца, который привык повелевать и править.

Дворец завораживал своей красотой. Полы и стены зала приемов были украшены изображениями лотоса, папируса, рыб и птиц, а также картушами – орнаментами в виде овала, символизировавшего путь солнца, внутри которых синим по белому были начертаны имена Рамсеса. Ввысь уходили величественные колонны. По самому верху вдоль стен тянулись фризы, расписанные изображениями васильков и диких маков.

И воссел фараон, в белом облачении и белой с золотом набедренной повязке, с золотыми браслетами на запястьях и в белых сандалиях, на престол свой из позолоченного дерева. И каждый из высокопоставленных лиц, вошедших в зал, узрел, как крепка еще длань Рамсеса Великого и сколь уверенно возлежит она на кормиле Египта.

– Ваше величество, – склонился перед царем фиванский градоправитель, – град бога Амона ликует и веселится. Ибо заботами вашего величества и мудростью царских указов благоденствуют жители помянутого града и живут счастливо, ибо нет у них другого отца и матери, кроме величества вашего. И да будут и впредь слова фараона питать сердца наши. А всяк нечестивец, буде таковой сыщется, тем паче дерзнувший восстать на фараона, да накличет пагубу на себя же и сокрушит себя в падении своем.

– В пути моем довелось мне взглянуть на донесения касательно управления дорогим мне градом Фиванским. Правишь ты городом неплохо, однако же стоило бы усилить попечение о благоденствии его жителей. Почему пишут мне о волоките с устройством мостовых и дорог и мест для сбора вещей нечистых?

– Все будет по воле вашего величества, и волокиту мы устраним не мешкая. Но дозволительно ли мне ввести в число обладателей золотого ожерелья младшего предводителя колесничих Мехи? Этот юный военачальник печется о безопасности вашего величества в Фивах и, могу заверить, прекрасно справляется со своими обязанностями. Под его началом отборные войска, что и говорить, однако же он так ревностен…

Рамсес устало пошевелил рукой: мол, давай. Уже давно его нимало не радовали затеи с пышными награждениями и поощрениями, и детская игра с почестями была ему скучна, а ведь какой чиновник к ним равнодушен и сколько царских слуг теряли голову из-за каких-то побрякушек!

Мехи же торжествовал: блестящее начало пути к великолепным высотам. Получить тонюсенький золотой ошейник из рук визиря – это не только признание заслуг. Визирь от имени фараона еще и повышает его в чине: Мехи станет старшим предводителем. И будет вхож в высшие властные круги такого богатого города, как Фивы. Толстые губы лоснились от удовольствия. И все же его радость была если не совсем отравлена, то подпорчена: Рамсес не соизволил обратить свой взор на своего достойного слугу. Да и обряд награждения какой-то скомканный вышел, раз – и все готово. Как в войске: смирно, вольно, разойдись.

– Я получил послание главного управителя западного Фиванского берега, – соблаговолил изречь царь, – и знайте: написанное им привело меня сюда. Да выйдет вперед податель оного послания и да поведает нам свои печали.

Абри, сановник высокого чина и завидной упитанности, поспешил предстать пред самодержцем, дабы усердно переломиться в пояснице.

– Ваше величество, я осмелился на причинение беспокойства по причине тревоги, которую внушает мне некоторый устоявшийся порядок вещей, ибо не представляется он разумным. Мастеровые Места Истины образуют сообщество со времен царствования славнейшего из предков вашего величества Тутмоса Первого. И вот уже три столетия существует это содружество, высекая обители вечности в Долине царей… Не настал ли час его преобразования?

– Что ты ставишь им в вину?

Вопрос в лоб заставил писца поежиться.

– Ваше величество, речь не об упреках. Но… изволите видеть: имеется некоторое братство, и ежедневно взыскует оно причитающееся ему, и немалое, надо сказать, количество съестных припасов, что, естественно, сильно отягощает расходы казны. А сколько помощников на службе у братства! И коль скоро обыватели Места Истины причастны тайне, нет никакой возможности надзирать за их трудами и, в случае чего, требовать от них отчета или привлекать их к ответственности. Весьма многочисленны чиновники, пребывающие в недоумении относительно истинной деятельности означенного сообщества, равно как и его назначения. Тем паче, что наслаждается оно преимуществами и льготами, кои некоторым представляются немыслимыми и непомерными.

– Что предлагаешь?

Главный управитель понял, что от него ждут продолжения рассуждений. Видимо, доводы его представляются царю убедительными.

– Думается, что Место Истины следовало бы упразднить, сообщество мастеров распустить, а ремесленников, ему принадлежащих, рассеять. Поелику само селение особенной величиной не отличается и площадь занимает не сказать чтобы значительную, на месте его можно было бы учредить хранилище, что, среди прочего, позволило бы с пользой употребить то выморочное имущество, каковое останется от бывшего Места Истины. Мы получили бы немалые хозяйственные выгоды и сберегли бы изрядные средства, не обременяя неподъемными податями народ. Исчезновение этого селения сулит великие выгоды всему царству.

Еще немного поднажать, и Рамсес подпишет нужный указ, и мечтания его превратятся в действительность.

– Ведомо ли тебе предназначение Места Истины? – вопросил царь.

Важный чиновник растерялся.

– Да, ваше величество… Как уже сказано было мною, мастера высекают обители вечности для царствующего фараона, для его великой царственной супруги и для его близких.

– Строительство предназначенной мне гробницы начато на втором году моего правления. Тебе показалось, что мастеровые бьют баклуши, но учти: гробница давно готова, а мне даровано было долголетие.

– О нет, ваше величество, мне ведомо, что они заняты на других работах, и я вовсе не хотел сказать, что…

– Фараон благоволит трудам ради богов, ибо во имя них созидаются храмы. В Бубастисе, Атрибисе, Пи-Рамсесе, Мемфисе, Гелиополе, Гермополе, Абидосе, Фивах, Эдфу, Элефантине, в Нижнем, равно как и в Верхнем, Египте процветает мастерство и являет оно себя во множестве личин и образов. В сердце этого мастерства – вечная обитель фараона, и создана она мастерами Места Истины. Вот почему отец мой Сети повелел расширить селение, ибо истина сущего, исходящая оттуда, есть рождение и начало того, что непосвященным видится всего лишь могилой, но на самом деле это – средоточие света. Мастера трудятся изо дня в день ради победы над смертью, они созидают ради ка: ка же есть та невещественная мощь, что оживляет всякий образ, но не связывает себя с образом оным и исчезает вместе с его исчезновением. И ради царственного ка, передающегося от фараона к фараону, мастера продолжают труды свои по совершенствованию моей вечной обители. Но в силах ли ты постичь таинство сие, будучи писцом, чей дух беден, а ум тесен? Знай же, что пребывание мое в Фивах не имеет иной цели, как облагодетельствовать селение мастеров, с тем чтобы дарована была им всевозможная помощь и чтобы они чувствовали, что положение их прочно и все более укрепляется. И делу этому намерен я посвятить последние годы моего земного существования, ибо нет ничего важнее Места Истины.

19

Рамсес Великий прохлаждался в дворцовом саду. Пальмы и тамариски отбрасывали здесь плотную тень, особенно густую на берегу пруда, под ивами. Прямые, проложенные по шнуру дорожки, посыпанные песком и обсаженные с обеих сторон лютиками, васильками и маками, поддерживались в чистоте и полнейшем порядке. Беседка, в которой, развалившись в удобном кресле и примостив голову на подушке, отдыхал престарелый царь, была обнесена тоненькими деревянными колоннами, выкрашенными зеленой краской. Перед самодержцем стоял низенький столик, ломившийся от множества сосудов со свежим и легким пивом, изюмом, смоквами и яблоками. Царь с удовольствием подставлял пожившее на этом свете тело поднявшемуся с севера приятному ветерку и рассеянно любовался удодами и ласточками, резвящимися в лучах заходящего солнца.

Вот и прибыл тот, за которым он посылал: вид склонившегося пред ним человека пробудил воспоминания о былом и давно минувшем. Гость был сановником, из самых сдержанных и воспитанных, до незаметности, но вместе с тем и самых значимых за все его долгое царствование, ибо этот Рамосе, сын посыльного, именовался «старшим писцом некрополя» и был назначен на эту должность на пятом году царствования Рамсеса, во второй день третьего месяца сезона разлива. Царь лично избрал Рамосе, дабы поручить ему столь сложные обязанности, хотя тот уже мог быть вполне доволен успешным восхождением по служебной лестнице: воспитание при храмовой библиотеке; становление в качестве помощника писца; должность писца, ответственного за учет скота, принадлежащего храму Амона в Карнаке; затем – ответственность за перепись, потом – за хранилища царских указов и летописей, потом – за сокровищницу фараона; оттуда уже оставался один шаг до перехода в число ближайших царских сановников.

Царь остановил свой выбор на Рамосе, и с тех пор судьба последнего переменилась самым решительным образом. Столько времени этот Рамосе провел в необременительной суете под сводами необъятного Карнака и в храмах Тутмоса IV и мудрого Аменхотепа, сына Хапу, и вот высокому сановнику пришлось отказаться от легкой жизни в несусветной роскоши ради надзора за сокровенной деревней ремесленников.

Рамосе же нимало не колебался: уж слишком незаурядным представлялось обещанное приключение, чтобы упустить такой шанс испытать себя, После вступления в должность он обязан был, согласно указам царя, требовать от служителей Места Истины возведения заупокойного храма Рамсеса, расширения храма покровительницы общины Хатхор и, попутно, продолжения работ в обители вечности царя.

В свои 87 лет Рамосе был вправе проситься в отставку, но он оставался в селении, где был любим всеми. Ни единое важное решение без него не принималось.

На встречу со своим повелителем Рамосе явился в праздничном платье: на нем была рубаха с длинными рукавами, по всей длине которых шли многочисленные глубокие складки, передник с такими же складками и кожаные сандалии. Благодаря Рамсесу он познал возвышенную жизнь, которую провел в заботах о процветании Места Истины, и потому был счастлив высказать свою благодарность фараону прежде смерти своей.

– Помнишь ли ты, Рамосе, знаменитые слова, которые ты любил зачитывать перед учениками писцов: «Подражай отцам твоим, жившим прежде тебя, преуспевай в познании по мере сил твоих. Мудрые передали поучения свои в писаниях своих: сверяйся с ними, изучай их, читай их и перечитывай их непрестанно»?

– Невзирая на слабость очей моих, я, ваше величество, продолжаю усердствовать в следовании сему предписанию.

– А помнишь ли великое празднество в год семнадцатый? Это же ты устраивал тогда пир. И Пазаир, лучший из моих визирей. Мы тогда были молоды, и силы наши казались нам неисчерпаемыми. Сегодня ты старик, и я тоже состарился, но нет человека в Месте Истины, которого почитали бы более тебя, и нет другого сановника, которому дозволялось бы именоваться «писцом Маат».

– И это вы, владыка, даровали мне возможность служить Маат на протяжении всей моей жизни, в сердце братства, живущего ею во все дни и каждый день. Но близится час великого путешествия.

– Подготовил ли ты три гробницы близ селения? Те, которыми хотел заняться?

– Да, ваше величество. В первой я возношу почести божествам и вашим пращурам, которым братство наше обязано столь многим. Это – Аменхотеп I и мать его, Хоремхеб, и Тутмос IV; там я поместил стелу, на которой и ваше, владыка, имя начертано. Во второй я повелел увековечить двух священных коров и пекущегося о них волопаса. В третьей помещены изображения самых дорогих мне людей на этом свете. [5]5
  Фиванские погребения № 7, 212 и 250.


[Закрыть]

– Молчун помогает?

– Он – самое большое утешение последних дней моих, ваше величество. Вам, владыка, известно, что у нас с супругой Мут детей не было, несмотря на статуи, стелы и прочие приношения, которые мы посвятили Хатхор, великой матери Таурт и даже чужеземным божествам. Готовясь со всем возможным тщанием к переходу в мир иной, не забывал я и о воспитании преемника моего, писца Кенхира. Но все же тот, кого я ценю более всего и к кому сильнее всех привязан, – это Молчун. Когда он покинул селение, дабы отправиться в долгое странствие, я страшился умереть прежде его возвращения, но в том, что он вернется, никогда не сомневался. К счастью, приемный суд братства принял его в нашу среду, ибо он услыхал зов. И ныне он – служитель Места Истины, и я убежден, что ему, как резчику камня и как ваятелю, суждены важные деяния.

– А какое имя было дано ему при посвящении?

– Неферхотеп, Ваше Величество.

– Нефер – «красота, доброта», и хотел, – «умиротворение, полнота, приношение»… Да, путь вы ему предначертали нелегкий!

– Преисполненность умиротворением – хотел – будет, быть может, даром, который определит его существование, залогом того, что он достигнет совершенства как мастер. Обязан сообщить вам, владыка, что Молчун предстал пред вратами селения не один.

– И кто же его сопровождал?

– Супруга его Ясна, имя которой – Убехет – значит «светлая». Она поразила суд решимостью своей и блистательностью. Красива, умна, не тщеславна, и не могу вспомнить иной женщины, сравнимой с нею по способностям. Супружество их крепкое, суровые превратности, которые на них обрушивались, сокрушить его не сумели. Суд оставил имя Ясна как имя посвящения супруги Нефера. Смею полагать, что эта чета – надежда братства.

– А каково происхождение этой молодой женщины?

– Она – фиванка, духовная дочь Нефрет, покойной главной целительницы царства.

– Нефрет… Она замечательно меня пользовала. Если эта Ясна унаследовала ее дарование, братству выпала великая удача. Но скажи мне честно, Рамосе: сомневаешься ли ты в качествах преемника твоего Кенхира?

– Нет, ваше величество, хотя нрав у него нелегкий и исполняет он служение свое с твердостью, подчас избыточной. Не раскаиваюсь ни в том, что избрал его, ни в том, что он унаследует мои столы, и стулья, и сундуки, и мои свитки, и мои поля, и мой скот. И потом, он – не более чем писец некрополя… Начальники артелей, резчики камня, ваятели и живописцы значат никак не менее его. Быть может, разумение этой правды еще не проросло в его сознании, но время знает, что оно делает.

– За последние годы пополнения не было, многие из мастеров ушли и никто не пришел им на смену, – сокрушенно напомнил Рамсес. Будучи верховным руководителем братства, царь внимательно следил за его жизнью. – В полной артели может быть до сорока мастеров, тогда как ныне их не более тридцати.

– Тридцать и один – вместе с Молчуном, ваше величество.

– Довольно ли этого числа для подобающего исполнения текущих работ?

– Качество важнее количества. Существенно – и вам, владыка, это хорошо известно – лишь надлежащее исполнение «Домом Золота» его предназначения и его способность творить. На этот счет я не испытываю ни тревоги, ни беспокойства. К тому же я убежден, что появление Молчуна равнозначно пророчеству сияющего будущего.

– Речи твои – целительное умащение на раны мои, Рамосе, ибо благополучию Места Истины угрожает серьезная опасность. Высокие сановники, грезящие лишь о своем обогащении и собственной выгоде, нимало не беспокоясь о будущем страны, видят в братстве нечто неразумное и мечтают о его устранении.

– Но пока вы властвуете, ваше величество, этого произойти не может!

– Сколько живу – а живу я давно, – Место Истины подвергается непрестанным нападкам завистников и клеветников. Уповаю, что сын мой Мернептах двинется по стопам моим, ибо без помянутого братства великий свет Египта померкнет. Но кому по силам предвидение? Кто предскажет поведение человека? Тем паче после того, как этот человек будет облечен верховной властью?

– Вам лучше знать, ваше величество.

Рамсес Великий знал, что Рамосе всегда был щедр и великодушен и что ясность души его всегда светила братству, но фараон ведал также и о грозной опасности. Сонмами воинов своих самодержец мог затопить весь Ближний Восток, но не мог он ослабить ни ненависть, ни честолюбие, и никакой власти это не по силам… И остается уповать единственно на богиню Маат: быть может, она, будучи воплощением справедливости, помешает роду людскому отдаться низменным склонностям своим и покатиться вниз, к порче, беззаконию, погибели…

Со времен великих пирамид власть фараонов опиралась на братство мастеров, посвященных в таинства «Дома Золота» и способных высекать вечность в камне. Когда основатели Нового царства сделали Фивы стольным градом, именно община Места Истины возродила пламя. И оно возгорелось вновь.

А без этого огня не выживет, не устоит Египет.

– Забыл о забавном происшествии, ваше величество. Явился некто, желающий присоединиться к братству, и потребовал, чтобы мы внесли его имя в списки искателей. Событие совершенно неслыханное, но мне неловко отягощать внимание вашего величества столь ничтожным случаем.

20

– Я слушаю, Рамосе.

– Он выполнил условия, которые ставятся перед теми, кто хочет вступить в братство, и потребовал, чтобы мы испытали его на деле. Представьте себе, владыка, юного исполина лет шестнадцати и без всяких серьезных поручительств. Сын земледельца, прошедший через мастерские дубильщика и мебельщика… Но каков упрямец! Собек, начальник стражи, был вынужден схватить его и поместить в темницу. Уже во второй раз!

– Так говоришь, он выполнил все условия, без которых нельзя предстать пред приемным судом?

– Да, ваше величество, но…

– Многие из составляющих нынешнее братство пришли извне, начиная с тебя, Рамосе. Пусть мальчик предстанет пред судьями Места Истины.

Далеко глядел Рамсес Великий.

Старый писец почувствовал, что сподобился высокой чести разделить с самодержцем одно из тех редких мгновений, когда видение царя объемлет пределы необозримые, словно бы восходя на высоты, недоступные обычным людям. Давно жил на свете царь, и за долгое время своего земного существования он не единожды рассеивал туман грядущего благодаря своей прозорливости и потому мог избирать новые пути, минуя хоженые тропы.

– Ваше величество полагает, что этому мальчишке…

– Должно предстать пред мастерами, и им непозволительно проявлять легкомыслие при принятии решения. Если он сумеет восторжествовать над превратностями и пройти испытания, то… как знать, быть может, этому молодому человеку предначертаны великие свершения и суждено решать судьбы Места Истины.

– Буду ходатайствовать за него перед Собеком. Пожелаете ли вы осмотреть вашу обитель вечности, владыка?

– Разумеется. Но есть и другая задача: надобно расширить святилище царского ка. Ты позаботишься об этой стройке, тебе решать, когда приступать к работам и как их осуществлять.

Рамосе почувствовал себя облагодетельствованным.

– Это великое счастье для селения! Мы выберем должный день и час вместе с мудрой ведуньей.

Рамсесу вспомнилось, как в юности он тоже услышал зов. Как же хотелось ему прожить свою жизнь среди этих людей, мысль которых преображается в светоносные творения, но Сети, отец, избрал его своим наследником. И он должен был удерживать Египет на пути Маат и хранить связь земли с небесами. Ни единого дня не сумел он похитить у своего долга, у своих обязанностей. И очень хорошо, что стало так, а не иначе.

Собек повозился с запорами. Потом посильнее толкнул дверь тесной каморки:

– Чего расшумелся?

– Да вот стену хочу пробить – наскучило мне в темнице. Но у меня только кулаки, да и вы помешали, – отвечал Жар.

Ничего, кроме кулаков, но молодой человек успел уже заметно повредить крепкую кирпичную кладку.

– Не уймешься – в цепи велю заковать!

– Почему вы держите меня в темнице? Я же все приволок. Все, что надо показывать перед воротами.

– Хочешь сказать, что лучше меня законы знаешь?

– Если речь идет только о моем случае, то да.

Собек потрогал рубец под левым глазом – век не забыть этот бой не на жизнь, а на смерть. В нубийской саванне на него накинулся леопард.

– Нарываешься, парнишка. И мне это начинает надоедать. Гляди, лично займусь твоим делом. И уж навсегда отобью у тебя всякую охоту разевать пасть на стражу. Кончай препираться!

Жар скривился.

Вытесан он был, пожалуй, помощнее. Зато Собек был немного выше и крупнее. Но главное, в правой руке страж держал здоровенную палку – палицу.

В темницу ворвался запыхавшийся стражник:

– Начальник! Требуют! Вас! Лично! Срочно!

– Мне некогда.

– Насчет узника.

Что-то в голосе подчиненного заставило Собека прислушаться к его словам. И он грохнул дверью каморки, оставив Жара взаперти.

Жар задумался: как, интересно, этот живодер орудует своим жезлом? Если он, замахнувшись, задерет палку кверху, Жар сможет схватить его повыше локтя и испытать головой его грудь на прочность. Ага, как же, будет он тебе, как простоватый малолетка, махаться, этот Собек: он обученный. Ладно, пускай Жару тяжко придется и пускай даже верх возьмет не он, но все равно и тот целехоньким из передряги не выйдет. Жар бросит в бой все свои силы.

Опять загремела дверь.

– Выходи, – велел Собек, поигрывая палицей.

– Хотите огреть меня по спине?

– Может, я бы и не против. Только приказ у меня. Страж отведет тебя к главным вратам селения.

Жар выпятил грудь колесом:

– Есть еще закон в Египте.

– Выходи давай. Не выводи меня из себя!

– Коль свидимся еще раз, Собек, то уж тогда уладим наши разногласия по-мужски. Один на один.

– Выметайся!

– А я сюда не с пустыми руками пришел.

Стиснув зубы, Собек вернул Жару кожаный мешок, футляр для папируса, надежно перевязанную охапку ровных поленьев и складной стул, сколоченный учеником столяра. Навьюченный драгоценным грузом, этот самый ученик покидал укрепление, высоко подняв голову, словно победоносный завоеватель, вступающий во главе своих полчищ в покоренную страну.

Нубиец, сопровождавший Жара, был молодцеватым весельчаком, бодрый такой крепыш. Но и он рядом со своим спутником выглядел тщедушным.

– Ты бы поберег свою задницу, – посоветовал он Жару. – Не подставляй ее Собеку почем зря. Он зла не забывает. И случая попомнить обиду не упустит.

– Пусть лучше за свою трясется… Если что, так я тоже спуску никому не дам.

– Он – начальник местной стражи!

– Мужик ты или нет – вот что считается. Дело не в чинах да званиях. Вздумает требовать с меня должок, так свое от меня получит.

Страж махнул рукой и перестал увещевать упрямца, который, видя, что цель все ближе, расходился все пуще.

На этот раз охранник, а не охраняемый должен будет остановиться у входа в запретное селение.

Что такое стряслось, почему дела обернулись совсем по-другому, Жар, понятно, не знал, да и какая ему была разница? Ему судей пересилить надо, чтобы поверили, что он услышал зов. И уж тогда все ворота перед ним отворятся.

Солнце щедро обливало землю жарким сиянием, придавая пыла и без того резвому молодому человеку, которого не устрашило бы и самое беспощадное лето. То, что селение мастеровых обустроилось в пустыне, на самом солнцепеке, было, на его вкус, дополнительным преимуществом. Что называется, приварок сверху.

– Я останусь здесь, – сказал стражник. – Дальше пойдешь один.

Кто бы спорил. Широкой поступью, но без суетливости он перемахнул пустырь между пятым, и последним, укреплением и межой деревни.

Утро спешило превратиться в день, а прохлада, очень относительная впрочем, преображалась в зной, и мастерские пустели: помощники неспешно плелись под большой навес, чтобы пополдничать в тенечке. Бездельники эти, разумеется, уставились на стремительно шагающего юношу.

Страж у главных врат вытянулся во весь рост и перегородил дорогу:

– Куда разогнался?

– Имя мое – Жар, я желаю войти в Место Истины и имею при себе все требуемое.

– Ты уверен?

– У меня все как положено.

– Соврал – пеняй на себя. На твоем месте я бы не искушал судьбу, а повернулся бы – и ходу. Туда, откуда пришел.

– Знай свое место, стражник, а меня не трожь.

– Я тебя предупредил.

– Хорош попусту болтать. Открывай ворота.

Охранник с ленцой принялся раздвигать створки.

На несколько мгновений у Жара дыхание перехватило. Неужто все это взаправду? Его сон наконец сбылся!