Текст книги "Запретный город"

Автор книги: Кристиан Жак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

15

Начальник охраны Собек даже не предложил гостям присесть. Он не выспался, проглоченные наспех бобы с подливкой переваривались скверно, да еще проклятая жара, от которой нет спасения.

– Вы же знакомы со старшим мастером артели Неби? – спокойно спросил Молчун.

– Запутать меня хочешь? Ты ведь его совсем не знаешь. У Неби сыновей нет.

– С точки зрения непосвященного, ваши слова, бесспорно, точны.

– Что ты такое несешь?..

– Мои родители умерли, и Неби принял меня в свою семью. Поэтому мастера Места Истины видят во мне сына своего начальника. А вы, наверное, с недавних пор здесь служите, иначе бы вам наверняка довелось не раз услыхать мое имя.

Собек что было силы грохнул кулачищем по утлому столику.

– Наплетут с три короба – истории, тайны… Почему я должен тебе верить? У меня нет права входить в селение!

– Позвольте мне переговорить со стражем у главных ворот. А он сообщит отцу.

– Ну-ну… А этой чего надо? Кто она?

– Это Ясна, моя жена.

– Дочка она чья, спрашиваю.

– Одного фиванца. Он живет на восточном берегу.

– Чего? Так она не в деревне живет?

– Пока нет. Будет. Вместе со мной.

Собек обвиняюще выставил указательный палец в сторону Молчуна.

– Чем докажешь, что вы женаты?

– Вам хорошо известно, что никаких документов для подтверждения брака не требуется.

– Но я же должен знать, что у вас общий кров и совместное хозяйство. А где он у тебя, этот твой кров?

– Если вы разрешите нам войти в поселок помощников и изволите пойти с нами, то вы его увидите.

– Пошли.

С внешней стороны стен, ограждавших селение, стояли скромные домики – в них жили помощники, но не все, а лишь те, которые могли в любую минуту понадобиться тем или иным мастерам. Поэтому им и было позволено селиться неподалеку от деревни и за ее оградой строить себе неброское жилье. Без кузнеца мало кто может обойтись, и потому в поселке жил сириец Овед, коренастый и коротконогий бородач со здоровенными ручищами. Сорокалетний кузнец клепал кое-какую утварь и мог починить или выковать любое орудие для чего угодно, лишь бы оно было металлическим.

Завидев приближающегося Молчуна, Овед выскочил из кузни и кинулся к молодому человеку, чтобы обнять его. Будь Молчун чуть худосочнее, это объятие его если бы и не переломило то наверняка свалило бы с ног.

– Наконец-то! Явился не запылился! Я всегда говорил, что никуда ты не денешься! А они: пропал, пропал… Писец Рамосе хнычет всю дорогу, а отец, тот и вовсе всякую надежду потерял.

Собек, похоже, почувствовал себя чужим на этом празднике жизни и прорычал, не скрывая раздражения:

– Посмеяться надо мной вздумал? Это же не твой дом, тут Овед живет.

Тут уже кузнец взвился:

– Тебе-то какое дело, начальник?

– Этот человек утверждает, что он женат на этой женщине, но у них даже общей крыши над головами нету.

Овед наконец обернулся к Ясне.

– Боги вездесущие! Эх, все божества неба и земли! Вот это красавица! Если б мне на такой надо было жениться, в миг бы женился! Тебе не все докладывают, начальник, ой, далеко не все. И потому до тебя еще не дошла весть, что я подготовил покои для этой молодой четы. И молодожены войдут в свою обитель у всех на виду, и никто не сможет сказать, что они от кого-то прячутся. И останутся там друг с другом, и, это, ну, вступят в этот ихний союз.

Совсем уж разозлившийся Собек сдаваться не хотел.

– А если девушка не согласна, а если эти двое вообще брат и сестра, то…

– Ну-ка бери меня на руки, – велела Ясна Молчуну, который уже ступил одной ногой на порог дома и был готов войти в него. Без нее?

– Я восхищаюсь вами, начальник Собек! Вы так замечательно исполняете свой долг! – торжественно произнес приемный сын Неби. – Мы любим друг друга, Ясна и я, мы – муж и жена, и мы намерены воздать подобающие почести богине любви Хатхор и будем молить ее о даровании нам счастья.

– Ты намерен лично присутствовать при этом событии? Чтобы если уж писать донесение, так по горячим следам, так? – поинтересовался у стражника кузнец.

Развеселился… Смешок у этого Оведа какой-то каркающий, злобно думал Собек, торопливо шагая к своей конторе. Ничего. Придет и его час. И этому Молчуну он еще все припомнит. И если тот хоть разок оступится, если позволит себе хоть малейшую оплошность – ему несдобровать.

До чего же сладостной была эта ночь любви в тесной клетушке, в которой, кроме колченогого лежака, ничего больше и не было! Тела трудились сообща и друг для друга, каждое спешило ответить на малейшее желание другого, и в слитности согласных движений являла себя ворожба желания и открывало себя волшебство нежности.

– Счастлив он, этот час, – сказал Молчун, когда солнце стояло уже высоко в небе. – И какая богиня могла бы продлить его навеки?

– Я спала рядом с тобой, любовь моя, твоя ладонь лежит на моей ладони, и я стала твоей супругой. Не покидай более меня, дабы ничто не смогло разлучить нас. Ничто и никто, никогда.

Молчун потянулся было к ней, но тут послышался какой-то шум.

– Если молодожены уже отдохнули, – грохотал кузнец, – может быть, они пожелают кое-чем подкрепиться?

Молоко, еще горячие лепешки, свежий сыр, смоквы… Воистину царское пиршество!

– Твоя жена, Молчун, прекрасна, как богиня. Думаю, у нее и других достоинств не счесть. Высочайших… Но ты… ты хоть сказал ей, в какой рай ее тащишь? Сельцо-то невелико, мирок тесный, закупоренный, на новеньких все пялятся, да так неласково, что, того и гляди, сглазят. А уж если новое грозит затмить все прежнее…

– Моему мужу скрывать нечего, – сказала свое слово Ясна.

– Ну да… И бояться, значит, вам нечего?

– Я тоже услышала зов. Как и он.

– Ладно… Какой прок от моих слов? По мне, так я бы выкинул из головы это Место Истины. Устроился бы на берегу, а уж заработать на жизнь там всегда можно. И думать тут нечего. Такие молодые – и запереться в деревне, не видеть ничего, кроме какого-то там таинственного творчества… Но ничего не поделаешь, у каждого своя судьба.

Омыв друг друга водой, которую ежедневно доставляли в селение водоносы и затем разносили помощники, молодые оделись.

– Моя набедренная повязка какая-то не… ну, не та, – признался Молчун. – А ты в этом новом платье смотришься даже лучше прежнего.

– Надеюсь, что приемный суд нелицеприятен, И уж на внешность смотрит в последний черед.

– Если честно, я понятия не имею, какие там у них мерки. И даже толком не знаю, когда они соберутся.

– Волнуешься?

– Боюсь провала, боюсь, что тебя не примут, да и отца обидеть могут…

– У меня тоже на душе неспокойно. Но я знаю, что выбора у нас нет. Значит, стесняться нечего, скрывать ничего нельзя. И они увидят нас такими, каковы мы на самом деле.

– Меня еще вот что тревожит: я-то предъявлю все те вещи, которых требуют от искателя. А что, если они и от тебя потребуют того же?

– Скоро увидим.

И тут Молчуна окликнул Овед.

– Вот то, что ты оставил у меня перед своим уходом, – сказал он и выставил кожаный мешок, полено – этой древесины очень высокого качества должно было хватить на изготовление дорогого кресла – и раскладное деревянное сиденье. – Но я вот что хочу спросить… Почему ты тогда не в приемный суд пошел, а сбежал невесть куда? Ведь все, что нужно для приема в братство, у тебя уже было наготове. И ты… ты же еще и приемный сын старшего мастера.

– Потому что тогда я еще не слышал зова.

– И поэтому ты так долго шатался по чужим краям?

– Так оно и есть. И я его услыхал – так близко, и он был такой громкий, что я боялся оглохнуть.

Кузнец вздохнул:

– Знаю, что правду говоришь. Но мне это никогда не понять… Ох, ладно. Все равно, удачи вам.

Утро выдалось на славу, а усиливающаяся жара становилась все невыносимее. Чета прибыла к главному посту стражи, и молодые убедились, что и у Собека скверное настроение бывает не всегда – вероятно, завтрак оказался вкусным и переваривался легко.

– Причин заключать вас в темницу или просто задерживать у меня нет, – сказал он с сожалением в голосе. – Так что идите-ка вы к северным вратам.

Слева от запертых ворот стоял на часах один из двух стражников. Вахта началась в четыре утра, а кончится лишь в четыре пополудни. В руках у него был большой жезл, рядом – навес, даже можно сказать – шалаш, чтобы спасаться от солнца. Разрешения переступать порог у него не было. А жил он, как и его напарник, на возделанных землях, вдали от Места Истины.

Голова квадратная, плечи широкие, жизнь гнула, да не сломала, хотя каких только передряг не случалось и с кем только и как только не доводилось биться… А жалованье курам на смех. Правда, вознаграждение доплачивают, когда торгашам нужен свидетель сделки: должен же кто-то подтвердить, что они и вправду ударили по рукам.

– Мое имя – Молчун, я – сын Неби. Моя супруга Ясна также услышала зов, как и я, и мы просим тебя открыть нам врата селения.

– У меня нет дозволения пропустить вас туда.

16

Кожа у дровосека была дубленая, как кожа для поделок, выделанная дубильщиками, а сам он без устали жевал листья бирючины. Дровосек и Жар брели за десятком коз, которых куда-то вела совсем старая коза, такая старая, что верилось: она-то уж должна знать, куда вести товарок.

– Мы лес рубим или скотину пасем?

– Что ты такой нетерпеливый, мальчик? Ремесла, вижу, совсем не знаешь: мои козы помогают мне не тратить попусту ни силы, ни время.

Старая коза приметила акацию, за которой уже начиналась пустыня, и ожесточенно накинулась на листву на тех ветвях, что росли пониже. Не в силах спокойно наблюдать за обжорством своей вожатой, прочие козы, распихивая друг друга, поспешили присоединиться к пиршеству.

– Видишь пальму вон там? Пошли, чуток посидим, а козы пускай пока поработают. У меня с собой хлеб, лук и бурдюк свежей воды.

– Я не лодыря гонять пошел, мне дерева нарубить надо. Много дерева.

– На что оно тебе?

– Мне нужно столько дерева, чтобы хватило на кресло.

– У тебя мебельная мастерская?

– Мне нужно дерево.

– У тебя всякие тайны да секреты, но выбивать их из тебя никто не собирается, ты не думай. Я вот дважды разводился, и все потому, что слишком доверял своим женам. И что вышло? Те с хлеба на воду едва перебиваются и на соломе ночуют, а я на старости лет с топором таскаюсь. Какому-то столяру угождаю.

– Так когда начнем?

– А ты гляди на коз во все глаза. По скотине сам поймешь.

Козы, встав на задние ноги, увлеченно очищали дерево от листвы. Когда они уже обглодали все, до чего смогли дотянуться, дровосек поспешил помочь животным. Зацепив веревкой за верхнюю ветку, он притянул ее к земле, так что стадо продолжило грешить чревоугодием.

– Как стараются, а? Оцени, мой мальчик. Акация голенькая, все с нее содрано – подчистую. На радость нам.

Жару была вручена секира с деревянным топорищем и кривым бронзовым лезвием. Сначала он несколькими легкими точными ударами надсек ствол, потом, не переводя дыхания, рубанул что было силы, Могучий удар поразил дровосека. Мало того, что юнец как будто бы не ведает устали, так еще и замах у него, как у заправского лесоруба.

– Говорю тебе, зря ты так спешишь… Торопыге и напортачить недолго.

– Я к тебе в ученики не прошусь и хлеб у тебя отнимать не собираюсь. Я заканчиваю. Вели своим козам подобрать еще одно дерево.

– А хозяин говорил…

– Топором я машу, а не хозяин.

Дровосек понял, что лишние невзгоды ему ни к чему. Да и козы – умницы! – сами нашли другое дерево. И пока они его обгладывали, дровосеку удалось славно перекусить. А потом Жар навалился на свою вторую акацию.

Молчун и Ясна прождали еще трое суток. Кузнец Овед приносил им скромную еду, не говоря ни слова, словно ему было строго-настрого велено блюсти обет молчания. И начальник Собек тоже, если встречался на пути, ни разу не заговаривал с молодыми.

Молодоженам оставалось лишь глазеть по сторонам, и они наблюдали, как приближается караван ослов, груженных съестными припасами и другим добром, как потом его разгружают, как пристально следит за разгрузкой страж у ворот, как суетятся помощники, и все это – для Места Истины. Чтобы в деревне ни в чем не было нужды, а селяне не отвлекались на низменные заботы.

– Скажи, это порядок тут такой? И все по правилам? – спросила Ясна.

– Не знаю. Те, за стенами… ну, они, верно, думают, что так лучше.

– Ожидать здесь вместе с тобой совсем не тяжко. Да и само место… оно такое волшебное, что время здесь порой течет, как густой мед.

Молчун оставался безмятежным – но это потому, что рядом была она. Рядом с ней и благодаря ей ему никакой удар не страшен, откуда бы он ни исходил. Если приемный суд надеется, что тоска окажется для них слишком мучительной и тяжелой, что они дрогнут и отступят, то он заблуждается. Просто быть здесь, в сердце пустыни, среди диких холмов, над которыми высится величественная Закатная вершина, и совсем рядом с тем местом, где творят ради вечности и живут тайной мастерства, разве это уже не счастье?

Но вот уже третий день был на исходе, и солнце клонилось к закату. И вдруг привратный страж оставил свой пост и направился к чете.

– Итак, Молчун, ты настаиваешь на своем намерении присоединиться к братству Места Истины?

– Мои намерения не изменились.

– А ты, Ясна?

– И мои не поменялись.

– Мы с моим напарником ответственны за передачу вестей. Можете черкнуть записочку кому-то из ваших близких. Ваше письмо прочтут прежде, чем вы предстанете перед приемным судом.

Молчун замотал головой, и жена повторила за ним отрицательный жест, думая об отце: он не захотел понять, почему его дочь приняла решение уйти из дома.

– В таком случае следуйте за мной.

Темнело стремительно. Помощники уже удалились восвояси: в большинстве своем жили они довольно далеко отсюда, на равнине. И могло показаться, что селение, тонущее во мраке, брошено и здесь давно никто не живет.

Хотя Ясна была преисполнена решимости, сердце ее все же трепетало. Сладостные чары этого волшебного места улетучились вместе с последними закатными лучами. Остался только страх. Ползучий, вездесущий, гнетущий.

Вслед за стражником молодожены дошли до северного входа, главных врат Места Истины.

– Ждите здесь.

Молчун взял жену за руку.

Охранник присел на корточки, зажег факел и потерял всякий интерес к своим спутникам. В небе, в последних желтых и красноватых отсветах закатившегося солнца, носились прилетевшие из пустыни соколы.

В широкой щели между раздавшимися створками ворот показался человек, недвижно застывший на пороге. Это был старик, на голове – тяжелый черный парик, длинная, до колен, белая набедренная повязка, почти юбка, в правой руке – узловатый посох. Кого-то он Молчуну напомнил: если он не обознался, то на пороге стоял резчик камня, известный тяжелым характером и не упускавший случая укрепить дурную славу о себе.

– Кто вы, дерзнувшие нарушить безмятежный покой Места Истины?

– Молчун, сын Неби, и моя жена Ясна.

– Ведомы ли вы приемному суду?

– Мы желаем представить высокому суду свое прошение.

– О чем же?

– Мы желаем присоединиться к братству мастеров и поселиться в Месте Истины.

– Принес ли ты, что положено?

Молчун показал кожаный мешок, складное сиденье и дерево для изготовления кресла. Судейский оглядел его приношение и не произнес ни слова.

– А ты, Ясна?

– Я услышала зов Закатной вершины.

Человек с посохом надолго замолчал, словно бы силясь понять, что же она такое сказала.

– Во имя фараона! Поклянитесь, что вы никому и ни при каких обстоятельствах не откроете ничего из того, что увидите и услышите.

Пара поспешно поклялась.

– А коль вы нарушите данное вами слово, да обрушатся на вас злые духи преисподней, да терзают они клятвопреступников неустанно и вечно! Теперь следуйте за мной.

Двинувшись за человеком с посохом, Молчун сначала пропустил в приоткрытые ворота Ясну. На той стороне они увидели переулок, заставленный домами, но времени глазеть на эту таинственную вселенную у них не было, ибо им пришлось свернуть налево и приблизиться к портику, перед которым стояли двое мастеровых.

Темень не давала разглядеть их лица.

Один из мастеров шагнул вперед и схватил Ясну за запястье.

– Куда ты ее тащишь? – немедленно окликнул его Молчун.

– Ты повинуешься нашим законам или немедля покинешь селение.

– Не перечь им, – сказала Ясна.

Мастер ушел. И увел с собой молодую женщину.

Молчун вдруг остро почувствовал свое полнейшее одиночество, и ему стало страшно: что ждет впереди? Он-то надеялся, что разлучать их не станут и что перед судом они предстанут вместе и, стало быть, будут поддерживать друг друга, так что силы у каждого прибавится за счет супружеской подмоги. Но не тут-то было: ему придется отбиваться в одиночку.

– Час настал, – возгласил человек с посохом.

17

Четыре акации.

Жар срубил четыре акации – и управился неслыханно быстро, так что потрясенный дровосек не сводил с него изумленных глаз. Сам дровосек теперь должен был объясняться с хозяином и в ответ на недоуменные вопрошания только бекал и мекал без складу и ладу что-то путаное и невразумительное: хозяин увидал перед мастерской огромную груду поленьев и пожелал знать, откуда они взялись. А молодой человек под шумок уже раздобыл пилу и разделывал комли, чтобы, выбрав участки без сучков и трещин, распилить их на длинные доски, такие ровные, что никакой бывалый умелец не придерется.

К беседе между хозяином и работником Жар прислушиваться не стал, решив, что куда достойнее его внимания готовый товар: рукоятки вееров, гребни, чашки и прочая бытовая мелочь, сундуки и табуретки.

Хозяин мастерской направился к молодому человеку.

– Я дал подробнейшие указания, а ты их попрал. Ты что, не понимаешь: одно деревце свалить и то без дозволения начальства не моги. А ты вон как размахался! Что я властям скажу? Мол, работничка нанял, и уж такой он рьяный, такой услужливый, удержу нет – так, что ли?

– Ваши трудности, хозяин. По-моему, вы просто дали мне задаток и потому, думаю, теперь вправе выгадать на моем заработке. А скажите, как мне распилить эти деревья на поленья и доски, чтобы получилось столько древесных заготовок, сколько мне надо?

– Дровосеком ты больше не будешь. Хватит.

– Вы меня увольняете?

– Спору быть не может: выгнать тебя – выход наилучший. Но ведь тебе же нужно сколотить раскладной стул и кресло, так? Если я правильно понял.

– Память у вас редкая.

– Не вздумай только в мастерской важничать. У меня там работают большие мастера своего дела, по многу лет. Поэтому все ученики и подмастерья понимают, что надо слушаться и вести себя прилично. Боюсь, что не очень-то ты на это способен.

– Я тоже так думаю.

– Смотри у меня: после первого же выкрутаса вылетишь.

Хозяин и работник ударили по рукам.

– Можно приступать?

– Подожди хоть до завтра ты…

– А чего зря время терять?

Когда хозяин ввел Жара в свою мастерскую, там сразу все застыло, словно подул ледяной ветер. Все бывшие там рабочие угрюмо уставились на пришельца, давая понять, что нежданному гостю тут не очень-то рады.

– Вот, привел вам новенького, его зовут Жар, он будет у вас учеником, – объявил хозяин. – Будет помогать тем, кто со сроками запаздывает. Так что всяк, кому нужна подмога, пусть зовет Жара.

– А что он умеет делать? – сразу же поинтересовался десятник.

– Учиться, – откликнулся парень. – Кто преподаст мне урок?

– Иди сюда.

Десятник протянул Жару тесло – инструментик с деревянной рукояткой, к которой при помощи кожаных ремешков крепилось под прямым углом бронзовое лезвие.

– Поглядим, на что ты годишься. – В голосе десятника звучала нескрываемая насмешка.

Жар проверил лезвие, проведя пальцем по его режущей кромке, потом долго ходил по мастерской, то ли что-то выглядывая, то ли собираясь завладеть ею. Он задержался ненадолго у одного полена, потом наконец выбрал доску и стал обрабатывать ее поверхность своим теслом.

– Кто тебя научил? – удивился десятник.

– Инструмент делают под тот материал, с которым этому инструменту работать. Эта штука предназначена для того, чтобы стругать дерево. Разве не так?

– Никакой ты не новичок…

– До сих пор я ни в чьей помощи не нуждался. Надеюсь, и впредь так будет. Больше ничего не покажете?

Хозяин дал знак рабочим: мол, хорош глазеть, что, своей работы нет? Впрочем, рабочий день все равно заканчивался.

– Ты кто? На самом деле кто? Только честно, парнишка.

– Я же сказал. Хочу научиться делать складной стул.

– А чего ж так по сторонам пялишься? На мое заведение позарился?

– На этот счет не беспокойтесь. Получу что хочу – и ноги в руки.

– Ладно… Вот, смотри сюда.

Хозяин присел на скамью, взял в правую руку колотушку, а в левую – стамеску. Выбрав тонкую дощечку похуже и зажав ее меж колен, он проделал в дощечке несколько небольших лунок. Отверстия выстроились в ровный, очень правильный ряд.

– Твой черед.

Жар уселся на место хозяина и безукоризненно повторил все его действия.

– Слушай, малый, и ты мне будешь говорить, что никогда прежде не работал с деревом…

– Думайте что хотите, но давайте продолжим.

Когда он оглядывал мастерскую и даже немного прошелся меж верстаков, он приметил кучу всяких разных орудий: топоры, пилы, резаки, стамески… Жар даже думать не хотел про весь этот инвентарь. Рука тверда, глаз точен, а что и куда пихать или толкать – видно будет.

Хозяин мастерской ошеломленно глядел, как юнец ловко подбирает доски с подходящими пазами и выступами, как он их соединяет, подгоняет друг к другу, а потом укрепляет соединение скобами и шпонками. Потом сам показал ему кое-какие приемы.

– Вот клинья с расширением в самом верху, они из дерева, вот прорези, а вот выступы, ответная часть, так сказать. Вставляешь выступы в прорези, и получается ласточкин хвост: ни клея, ни гвоздей не надо. А вот, гляди, так надо обивать ребра сундуков – не то уронят его или грохнут по нему чуть посильнее, и все, что внутрь положили, рассыплется. А доски под ящик или планки под стул подгоняют друг к другу вот так.

Рука Жара все схватывала и ничего не забывала. Что бы ни показал учитель, ученик тут же усваивал прием и орудовал подчас сноровистее, чем сам восхищенный наставник.

– Ты родился столяром, мой мальчик. Как же легко тебе все дается. Будешь удачлив и богат.

– А сколько табуреток мне надо сколотить, чтобы получить складной стул?

– Десятка хватит… Но, точно знаю, ты так пристрастишься, что…

– А покажите, как обивать сиденье.

– Завтра.

– Вы устали?

Задетый за живое, хозяин схватился за пучок плетеных волокон и принялся обивать ими скамеечку, способную выдержать немалый вес.

Стемнело стремительно, но учитель не обратил внимания на наступившую ночь, продолжая испытывать прирожденные дарования ученика, и тот ни разу его не разочаровал.

А когда мебельщик не мог уже более сопротивляться сну, Жар заканчивал свой первый табурет.

Настал выходной, и все работники отдыхали. Кроме Жара, который работал под смоковницей. Владение молотком и долотом его забавляло: он как бы заманивал дерево в западню и добивался от него всего, чего хотел. Доски были гладкие, аж блестели: помог шлифовочный камень. А еще больше помогал опыт: из-под его рук уже выходила мебель и крепкая, и вместе с тем красивая.

– Это ты – Жар? – окликнула его высокая стройная девушка с коротко стриженными волосами.

– Ну.

– Я присяду?

– Как хочешь.

Долговязая смуглянка, стреляя глазками, облизывала и обсасывала сладкий стебель папирусного тростника. На ней было легкое платье на бретелях.

– Знаешь что, Жар? Листья смоковницы шелестят, и шуршащие нашептывания ее благоухают медом, и листва ее как бирюза, а кора ее как обожженная глина, а сочные плоды ее краснее яшмы. Тень ее освежает, но мне жарко, так жарко… Помог бы снять бретели.

– Недосуг мне.

Она обошлась без помощи, самостоятельно выскользнула из легенькой одежки, и на свет божий явились два хорошеньких яблочка любви, которыми она поспешила прижаться к могучему бедру юного богатыря.

– Тебе что, не понравилось, как я воспела смоковницу?

– Лучше признайся, кем ты хозяину приходишься.

Свеженькое личико чуть-чуть скривилось.

– Я… я – его племянница.

– Уже привыкать начинаю: я перехожу от хозяина к хозяину, и каждый подсовывает мне молоденькую родственницу. Чтобы, значит, та меня уболтала и я бы у него остался.

– Ты… ты… Зря ты так… я…

– Брось. Врать-то не умеешь. А дяде, если спросит, скажешь, что я ему чистую правду говорил и никаким столяром я не буду. Он здорово мне помог, это да. Если б не он, возиться бы мне еще ох как долго… А так скоро у меня будет ладный складной стульчик.

– Так ты здесь не останешься?

– У меня другое на уме.

– Подумай. Твое будущее…

– Давай-ка я сам позабочусь о своем будущем. А с самым ближайшим будущим и так все ясно: вот прекрасная девочка, которой не терпится поскорее заняться любовью.