Текст книги "Запретный город"

Автор книги: Кристиан Жак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

60

На следующий день после смерти Рамосе Кенхир трижды вымыл волосы: мыть голову было его любимым удовольствием. Поскольку скончалась и супруга писца Маат, он наследовал все имущество своего покровителя, из которого ценнее всего была, конечно, прославленная библиотека с творениями древних авторов – Имхотепа, зодчего, возводившего пирамиды близ Саккары; мудреца Хордедефа, творившего во времена великих пирамид; визиря Птаххотепа, поучения которого Кенхир не уставал переписывать; пророка Неферти или необычайно осведомленного Хети, написавшего, среди прочего, «Сатиру на ремесла», чтобы похвастаться своим положением писца и преимуществами, с ним связанными.

Став полноправным собственником прекрасного дома Рамосе, Кенхир вдруг почувствовал себя состарившимся, и это было тяжелое чувство. Пятидесятилетнюю отметку он перешагнул, не утратив ни крупицы своего задора да и крепости тоже, но теперь ощутил тяжесть одиночества. Что и говорить, Рамосе уже давно передал ему многочисленные обязанности, и с работой писца некрополя Кенхир вполне справлялся; но ведь нельзя отрицать, что он часто советовался со своим предшественником и, как бы он ни сетовал на чрезмерную доброту Рамосе и на его немыслимую душевную широту, позволявшую снисходительно принимать чуть ли не любые человеческие слабости, из слов учителя он извлекал очень большую пользу. Отныне управляться с селением придется в одиночку, и споры с обоими начальниками артелей, далеко не всегда разделяющими его взгляды, обещают быть жесткими и утомительными.

А эта юница пятнадцати лет, Ниут… Она убиралась в доме и стряпала. Кенхир рассчитывал платить ей совсем немного, но она потребовала достойное жалованье и выказала такую силу характера, что писцу некрополя пришлось уступить. Первое время Кенхир хотел, точнее, мечтал отделаться от этой малолетней помощницы, но та как-никак с задачами своими справлялась и никогда не забывала смахнуть пыль с папирусов, так что он в конце концов махнул рукой, – как бы хуже не стало…

В задумках у Кенхира недостатка не было. Первым делом следует утвердить свою власть, чтобы ее никто не оспаривал. Для этого надо дать понять обоим начальникам артелей, что он – писец некрополя, а не абы кто, и что ни единое решение не может приниматься без его согласия. Затем стоит укротить мастеровых – что-то много они себе позволяют, вплоть до выходок если и не совсем позорных, то уж точно недостойных Места Истины. Отвечая перед визирем за качество работ, исполняемых братством, Кенхир ежедневно вел летопись некрополя, записывая некрасивым и почти нечитаемым почерком, кто что делал, кто и почему не вышел на работу, сколько и чего было израсходовано и какие орудия трудя были доставлены в селение. Один он на самом деле знает, что и как происходит, и он, в отличие от Рамосе, не станет потакать даже мелким нарушителям.

Кенхир знал, что думают про него почти все мастеровые: тщеславный, суетный, высокомерный, себялюбивый и слишком гордящийся своей властью; но полномочия его никто не оспаривал. Мало кто знал, что он и к себе так же строг и способен признавать свои ошибки, лишь бы право упрекать оставалось только за ним, а не за кем-то еще.

Кенхир принял обоих начальников артелей в своем новом доме. Почувствовав, что оба как-то скованы, Кенхир с порога заговорил о самом существенном.

– Этот дом принадлежал моему предшественнику Рамосе. Сегодня, с согласия братства, он переходит в мою собственность. Так что впредь встречаться и работать мы будем здесь. Почитание памяти писца Маат не должно препятствовать нам продолжать наши славные труды.

Оба начальника артелей согласились.

– Как и должно ожидать, первая просьба к вам – высечь мою обитель вечности в южной части некрополя. Она должна быть просторной, блистательной и соответствовать моему положению.

– Пусть этим займется левая артель, – сказал Неби. – Мои каменотесы заняты на работах в святилище ка Рамсеса.

– Разумеется, – проворчал Кенхир, – но лентяев я щадить не стану. Надо понимать, что в селении только долг в чести и не может быть никаких незаслуженных поблажек. А чем занят Панеб Жар? Он закончил белить дома, верно?

– Нефер Молчун взял его к себе в помощники.

– Что, Панеб уже не хочет стать рисовальщиком?

– Пока что он делает то, что попросят.

– Прекрасно! Пусть все идет, как идет.

После приема у визиря, которого Кенхир заверил в том, что уход Рамосе нимало не нарушил уклад Места Истины, новый писец некрополя был осыпан пылкими поздравлениями: после велеречивой здравицы главный управитель западного берега Абри пригласил Кенхира на завтрак. Они устроились в саду под сенью ветвей, куда слуги принесли красное вино из Дельты, салат с оливковым маслом и фаршированных перепелов.

– Мы очень горюем по Рамосе, – объявил Абри.

– Три гробницы в некрополе селения не дадут его забыть, – отозвался Кенхир.

– Но надо думать о будущем… И будущее – это вы! После столь многих лет в тени Рамосе, когда вы не могли проявить себя как следует… Несмотря на боль утраты, которую причинила вам его кончина, надо признать, что перед вами открываются новые возможности.

Кенхир с удовольствием поглощал вкусную пищу.

– Что вы имеете в виду?

– Я ни на мгновение не сомневаюсь в вашем полном успехе, тем более при поддержке властей, которая вам, безусловно, обеспечена. Но вряд ли все дни вашей жизни наполнены весельем – селение закрыто…

– Легко вам говорить!

Абри едва удалось скрыть свое ошеломление. Он-то ожидал, что писец некрополя выскажет свое несогласие или изобразит притворную обиду.

– Никому не пожелаю своей должности, – продолжил Кенхир. – Ни один писец столько не работает за столь скудное вознаграждение.

Управитель обрадовался. Никогда неподкупный Рамосе не произносил таких слов! Судя по дородности, походке вразвалочку и недоброму взгляду, Кенхир, можно не сомневаться, грезит о служебном росте и, наверное, польстится на кое-какие предложения.

– Эта ваша работа… впрочем, вам же нельзя ничего про нее рассказывать, не так ли?

– Я должен хранить тайну, но могу вас заверить, ничего любопытного в этой тайне нет! Если вы знакомы с честолюбивыми молодыми писцами, советуйте им обходить Место Истины стороной.

– А почему вы согласились на эту должность?

– Несчастливое стечение обстоятельств, – объяснил Кенхир. – Я долго и упорно учился, рассчитывая продвинуться достаточно высоко, быть может, даже управлять каким-то уделом в Фиванской области. Но, познакомившись с Рамосе, я был очарован его умом и его познаниями, которыми он щедро делился со мной. А поскольку у них – у него и его супруги – детей не было и быть не могло, они меня усыновили, с условием, что я возьму на себя обязанности писца некрополя. Первое время мне было очень лестно и я был счастлив, потом разочаровался. А ведь говорят, что это место из самых завидных в Египте!

– Если я могу быть вам полезным…

– Со всеми своими трудностями я должен справляться сам, ничего не обсуждая ни с кем, кроме визиря.

– Эта охрана тайны уж очень обременительна… Не стоит ли ее отменить?

– Мы живем в царстве, ревностно хранящем традиции. А традиции легко не меняются.

Абри почувствовал, что писец некрополя готов на уступки, а то и на доверительные отношения, но важно его не спугнуть, не перегнуть палку. Кто лучше Кенхира сможет поставлять существенные сведения о Месте Истины? Если Абри сумеет с ним подружиться, у него появится преимущество перед командующим Мехи и он сможет понемногу ослаблять хватку союзника.

– Вы, Кенхир, человек необычайно приятный, и мне не хочется видеть вас в плену всех этих тягот.

– Таков закон селения! Хлопоты и хлопоты, одна забота за другой. И конца этому не видно.

– Хлопоты… какого рода?

– Не имею права говорить.

– Как же вы, должно быть, одиноки!

– Я бы выпил еще вина… У вас, наверное, неплохой погреб.

– А пару-другую амфор красного атрибийского от меня в подарок примете?

– С радостью и благодарностью, Абри. Обычный стол приедается, а это такое… разнообразие.

– Но, простите, если вам так докучают тяготы и невзгоды, то… вы же, наверное, подумываете о чем-то своем?

Кенхир надолго замолк.

– Что касается Места Истины, то с ним ничего не поделаешь. Но кое-какие личные задумки у меня есть.

Управитель про себя ликовал. Рамосе умер, и селение мастеровых осталось без души. И как же не угадал писец Маат с выбором наследника! И какой удачей обернулся этот промах покойного! Вот угрюмый и обозленный на весь свет чиновник, подкупить такого ничего не стоит.

– Эти ваши замыслы… они тоже тайна?

– Отчасти. Надеюсь, кое-что из задуманного принесет определенную выгоду.

– Не поделитесь ли со мною этой тайной?

Кенхир напрягся.

– Знаете, я хочу писать, – признался Кенхир. – Имена великих авторов сохраняются лучше, чем имена строителей пирамид. Их чада – сочинения, а их супруги – письменные приборы. Те самые, что есть у каждого писца. Самые прочные памятники ветшают, истлевают и рушатся, а слова – они запоминаются. Хорошее сочинение прочнее любой гробницы. То, что изрекли великие мудрецы, исполняется, а то, что исходит из их писаний, запечатлевается в памяти. В их сочинениях скрыта сила, которая благодетельна для тех, кто их читает.

Кенхир поднялся.

– Дольше задерживаться не смею. Будет лучше, если вы никому не расскажете про то, о чем мы с вами доверительно беседовали, – посоветовал писец некрополя ошеломленному Абри, – и не забудьте прислать мне красного вина.

61

Чтобы рассказать о встрече с писцом некрополя, Абри явился прямо в главную казарму Фив, где командующий Мехи испытывал новую колесницу с укрепленным дном.

– Я не сумел вытянуть из него никаких сведений, но общение с ним сулит многое.

Выглядел Мехи взвинченным, а настроение у него, похоже, было премерзким.

– Похож ли он на Рамосе?

– Ничуть, будьте покойны.

– Но ведь и этот держится за свои тайны… Цепко, как обезьяна за пальму!

– Видимость одна… Кенхир все время жаловался на тягостный груз, взваленный на его плечи, и на досадные происшествия, которые докучают ему в селении.

– А о чем он мечтает? Должно же быть у него какое-то честолюбие…

Вид у Абри сделался смущенным.

– Он признался мне только в одном…

– В чем же?

– Он хочет писать.

Взбешенный Мехи саданул что было силы кулаком в бок черного коня, и животное испуганно заржало от страха и от боли.

– Смеяться надо мной вздумал!

– Никак нет, командующий! Кенхир разразился речью во славу литераторов, творения которых якобы прочнее пирамид.

– Этот писец совсем из ума выжил.

– Пусть так, но он недоволен жизнью. И это может быть нам на руку.

– Как бы и эта ниточка не оборвалась сразу же, как с Собеком!

– А что неладного с Собеком?

– Да проще некуда, дорогой Абри. Был я у визиря и намекнул ему, что стоило бы перевести Собека на другую должность. Пусть служивый надзирает за каналами близ Фив. И осечка! Первая за все годы моей службы! А все твоя дурацкая подсказка! Только фараон и его визирь вправе решать вопрос о переводе начальника стражи Места Истины на другую должность, и ни в чьих советах они не нуждаются. Тем более, что Собеком они вполне довольны. Ты подтолкнул меня к неверному шагу, Абри, и никакими бреднями Кенхира ты свой промах не загладишь. Так что исправляйся, и поскорее.

– Давай ты, – сказал Нефер Молчун Панебу.

Как раз перед тем, как установить каменный блок в самом верхнем ряду глыб, из которых складывалась стена, молодой великан в последний раз при помощи нитки с грузом на конце проверял отвесность строения. Потом Нахт Богатырь и Каро Угрюмец рычагами переместили блок по направляющим, Фенед Нос деревянным рычагом подогнал его к соседней глыбе и выровнял шов, а Каза Тягло, точно следуя указаниям Имхотепа, разработавшего эти приемы еще при сооружении самой первой пирамиды, вставил между каменными блоками медное лезвие, смочив его во взвеси наждачного порошка, и прошелся по шву: чем глаже поверхности, тем лучше они прилегают друг к другу и со временем сцепляются, как бы сливаясь воедино.

С тех пор как друг стал брать его с собой на стройку, где Панеб вместе с другими сооружал святилище Рамсеса Великого, для молодого мастера настало волнующее время. Его необычайная выносливость поражала товарищей, а поскольку он почти не разбирался в строительном деле, то во всем беспрекословно подчинялся распоряжениям каменотесов, к немалому их удивлению.

Да и то, как Нефер сумел наладить работу на стройке, Панебу нравилось. Верный своему прозвищу, Нефер скупо ронял слова и никогда не повышал голос, даже если ему что-то не нравилось. Указания его были точны: начинал он с того, что сообщал товарищам пожелания начальника артели, а потом предоставлял строителям почти полную свободу. По утрам и вечерам все собирались вместе, и Нефер требовал отчета о проделанной работе. Он спокойно выслушивал любые замечания и соглашался с упреками, но хладнокровно игнорировал нападки, представлявшиеся ему безосновательными, при этом нисколько не обижаясь и не обижая недовольного. Он полагал, что, прежде чем браться за дело, следует хорошенько все продумать сообща, но после того, как решение было принято, он требовал от каждого полной отдачи.

Неби ежедневно проверял стройку, иногда с ним приходил Кенхир. Писец никогда не хвалил, зато обязательно подмечал самые мелкие недочеты, разражаясь при любом удобном случае ядовитыми речами; впрочем, все выявленные недостатки исправлялись незамедлительно.

Панеб словно губка впитывал в себя все новые и новые знания, особо подмечая приемы, при помощи которых мастера исправляли погрешности. Учение было для него что роскошные яства для чревоугодника, и потому общество этих грубых мужчин, не скупившихся ни на ядовитые замечания, ни на насмешки, было ему в радость. Молодой человек на время забыл о своей гордости: главное – перенять науку опытных мастеров.

А когда Нефер разрешил ему пользоваться нитью, прицепленной к деревянной рамке и с каменным грузилом на конце, Панеб страшно возгордился. Ему, ученику, подмастерью, – такое доверие. И он глядел на законченную стену так, словно в ней осталась частичка его существа.

Нефер положил руку на плечо друга:

– Хорошо работаешь.

– Эта штука в руке… знаешь, такое чудо!

– Свое поведение, Панеб, ты также должен измерять этим отвесом, ибо неверное действие не дает плодов добрых. Орудия научают нас прямому деянию, ибо им дела нет ни до наших слабостей, ни до наших переживаний. Если бы не эти инструменты, как родилось бы это святилище?

Сразу же за главной дверью находился вестибюль, соединенный коридором с залом, представлявшим собой беседку, увитую тяжелыми виноградными гроздьями и украшенную многоцветными рисунками и иероглифами, начертанными голубым. В центр композиции Шед Избавитель, создавший это выдающееся по утонченности и изяществу творение, поместил изображение обряда: Рамсес Великий преподносит благовония Хатхор. Это помещение, в свою очередь, переходило в залу со сводчатым потолком, из которой три ступени вели в святилище. По левую руку от лестницы находились алтари для жертвоприношений. Личные покои фараона – спальня, рабочее помещение, кладовая, терраса – примыкали к святилищу, и маленький царский дворец сообщался с храмом Хатхор посредством крытого перехода с «окном явлений», в котором по торжественным дням фараон мог представать перед своими подданными. «Окно явлений» украшал рельеф с изображением фигур ливийцев, нубийцев и азиатов, символизировавших хаос и темные силы, победить которые было под силу одной лишь Маат.

– Мы свою работу закончили, – заметил Панеб, – но Рамсес живет в столице в Дельте и сюда никогда не приедет.

– Присутствует ли здесь фараон или нет, его ка обитает в этих стенах, при условии, что камни, из которых они сложены, обладают воистину животворящей силой. Вот почему столь важен обряд торжественного освящения.

– Непонятно говоришь, Нефер… Можно подумать, что это ты придумал обитель Рамсеса!

– Да что ты… я всего лишь старался следовать указаниям Рамосе и мастера Неби.

– Но разве не ты командовал мастеровыми, которые куда опытнее тебя?

– Хозяин здесь только один – начальник нашей артели, и ты должен это понять.

– Фенед Нос проговорился: ты будто бы сделал рельеф для святилища в этом дворце…

– Так и есть.

– Покажешь?

Нефер проводил Панеба до порога святилища и медленно поднял ткань, скрывавшую известняковую балку.

Рельеф изображал огромную корову Хатхор, выступающую из зарослей папируса, и совсем крошечного Рамсеса, находившегося под ее защитой и обращенного лицом к овальному картушу, в котором было начертано его имя.

– С ума сойти! – одобрил произведение друга Панеб. – Ты это сам придумал?

– Конечно же нет. Начальник артели дал мне образец, и я все сделал по нему.

– А почему царь такой маленький?

– Я тоже про это спрашивал у Неби, Он мне ответил, что здесь, в этом святилище, богиня-мать ежедневно возрождает царский ка и поэтому он выглядит как дитя, оставаясь при этом вполне взрослым, Здесь представлено чудо вечного возрождения, тайну которого ведают только боги.

– Мне что-то в это не верится…

– Что ты такое говоришь, Панеб?

– Тот свет, что проникает сквозь врата… Люди его видят, а они вовсе не боги! Да хоть бы этот храм: это же ты его построил, но право входить сюда дано не тебе.

– Всему свое время. Лишь бы мы не сошли с праведного пути.

– Не хочу я, как ты, Нефер, ждать милостей от судьбы! Не стану я покорно дожидаться, пока она мне что-то там откроет. Я сам хочу открывать и узнавать. И проникать в тайны этого селения. И понять, почему мало кого из мастеровых считают достойными работать здесь. И научиться высекать обители вечности, и увидеть своими глазами миг воскрешения. И вот тогда я поверю, что этот путь и в самом деле истинный.

62

Все резчики по камню собрались в новом святилище Рамсеса Великого, чтобы отпраздновать окончание строительства. Начальник артели даже выпросил у Кенхира – знал бы кто-нибудь, чего это стоило! – кувшин вина, причем из винограда, собранного в двадцать восьмой год царствования фараона – прекрасный был урожай. В погребе писца некрополя оставалось еще несколько кувшинов.

Как подмастерье, Панеб Жар должен был чистить инструменты, раскладывать их по деревянным ящичкам и возвращать Кенхиру, который, по своему обыкновению, долго и придирчиво их проверял и пересчитывал, а потом записывал, что все сдано в наличии и в полном порядке.

– Хорошим резчиком по камню будешь, – сказал Фенед Нос Панебу.

– Моя дорога – рисование.

– До чего же ты упрямый малый!

– А ты не скажешь, почему тебя так зовут?

– А то ты не знаешь, что главнее носа ничего нет? Вот, положим, есть соискатель на место мастерового и надо понять, годится он или нет. И на что прежде всего смотреть? На его нос. Ведь нос – тайное святилище тела. Чтобы творить, парнишка, нужен нос, да еще какой, да еще чтоб дышал! И не только воздухом, что проходит через нос всякого живого существа и потом им выдыхается. Нос должен улавливать дух творения. Коль уж ты выучился грамоте, должен знать, что слово «радость» пишется со знаком носа, а без радости, поверь мне, не построить ничего прочного и долговечного. И самый чистый источник радости – служба во славу Маат.

– Кончай болтать! – крикнул Нахт Богатырь. – Что ты его поучаешь? Не видишь разве, что он ни единого слова твоего не понимает?

– По-твоему, здоровый – так тупой, сила есть – ума не надо? Так, что ли? – спросил Панеб.

Стиснув кулаки, здоровенный Нахт начал медленно подниматься.

– Да я тебе шею сверну, поганец!

Фенед Нос и Каро Угрюмец поспешили вмешаться:

– Тихо, вы, оба! Хорош портить нам настроение. Вино такое богатое пьем, а вы тут… И новый год скоро тоже праздновать будем.

Нахт Богатырь погрозил Панебу пальцем:

– Гляди, дождешься у меня!

– А чего ждать – я всегда готов. Это ты горазд на одни лишь разговоры.

Каменотес скривил рот в ухмылке:

– Зато ты… эх… хоть бы раз смолчал.

Панеб вообще терпеть не мог праздники, а этот его и вовсе утомил. Такая помеха – ему-то невтерпеж было предстать перед рисовальщиками и попросить начальника артели о заступничестве: надо же ему хоть когда-то получить положенное. И потому, как ни услужлива была его супруга, как ни старалась она его не гневить, все равно за ужином он дал волю своему дурному настроению. Правда, с Уабет Чистой что с гуся вода: она же обещала, что будет довольна уже тем, что ей позволено выполнять обязанности хозяйки.

Не в силах снести всеобщей радости по случаю празднования первого дня нового года, сгорая от нетерпения, Панеб за полночь поднялся и выскочил из дома. Покинув селение через малые западные ворота, он пошел по тропинке, которая вела к вершине, нависавшей над Долиной царей. Зная, что дорога просматривается со сторожевых постов, расставленных Собеком по периметру долины, Панеб, дабы укрыться от бдительных взглядов охранников, свернул за кучи щебня и, спрятавшись за той, что побольше, уселся на камень.

Знающие люди предрекали в этом году великолепный разлив и заверяли, что Хапи, щедрый бог нильского разлива, и на этот раз благословит Египет процветанием. Но Панеб плевать хотел на плодородный ил, равно как и на зеленеющие нивы, и на грядущие урожаи, и на все благоденствие родимого края. Он рисовать хотел и красками писать, а братство… Что братство? Оно снизошло к нему и даже удостоило посвящением. Но до сих пор прячет от него тайны его призвания. И держит все ворота, куда бы он ни ткнулся, на замке!

Нефер Молчун вот уж действительно продвигается семимильными шагами. За считанные годы перемахнул через столько ступенек, что его уже сделали начальником над каменотесами, хоть скромняга и отпирался. Панеб ни капельки не завидовал, да и не хотел такого счастья, чужое оно, просто досадно немного. Чего было много, так это тоски и пустоты – до отчаяния. Вот, казалось бы, он снова почти дошел до цели, и опять – в который раз! – откуда ни возьмись неотложная задача, и дорога опять перекрыта. Скажут, конечно: ты же, мол, чему только не научился, Спору нет, так оно и есть, но учиться-то хочется совсем не этому – а там… от ворот поворот.

Тонкие пальцы, нежные ладони, сладостные, да еще надушенные, накрыли его глаза.

– Я тебя ждала, Панеб.

– Бирюза! Откуда ты знала, что я сюда приду?

– А почему бы жрице Хатхор не быть немножко ясновидящей?..

Властным движением он притянул ее к себе.

– Забыл, что женат? Прелюбодеяние – тяжкий проступок.

Из всех чудес, сотворенных богами, Бирюза принадлежала к числу самых соблазнительных. Панеб сбросил свою набедренную повязку и снял облачение с молодой женщины, чтобы из подручных средств соорудить хоть какое-то ложе или хотя бы подстилку на куче щебня. На спину лег он сам – пусть уж острые камешки вонзаются в его мощное тело, а Бирюза, она много легче: пусть она будет там, где он обычно видит небо.

И под звездным сводом ночи последних суток навсегда уходящего года они любили друг друга до рассвета.

Когда Панеб проснулся, любовницы рядом уже не было. Ненадолго закрыв глаза, он постарался припомнить хотя бы некоторые из самых сладостных моментов минувшей ночи и, пусть мысленно, пережить эти ощущения вновь. Потом все же поднялся и побрел в селение.

И как и в то утро, когда он узнал о смерти Рамосе и его супруги, Панеба поразило безмолвие. Тишина казалась тем более тягостной, что, как-никак, день был праздничный. Надо думать, опять кто-то умер и, значит, веселье отменили. Значит, опять траур, более или менее затяжной. И значит, Панебу опять велят не шуметь и уважать скорбь общины.

Но он же за этот обычай свой голос не подавал! И ломать его не собирается – он просто не будет его блюсти. Не его это правило. Ни у кого, будь это даже начальник артели, нет права требовать от него полного повиновения. Пока другие будут оплакивать скончавшегося, Жар будет трудиться, заставив лаской или таской хоть кого из рисовальщиков давать ему уроки.

Малые западные ворота, через которые дозволялось проходить только сельчанам, оказались запертыми.

Совсем уж озадаченный Панеб заторопился к главным воротам. Близ них – никого: помощники тоже люди и право на отпуск имеют. Новый год, как-никак.

Привратный страж, присев на корточки, сосредоточенно обгладывал утиную ножку. Оглядев мастерового, охранник поприветствовал его кивком головы, потом кивнул: проходи, мол.

Панеб прошел в ворота и закрыл их за собой.

Кругом ни души.

Обывателей Места Истины не было ни на погосте, ни в селе. Куда они подевались? Остается только храм.

Юный богатырь заторопился, но, выйдя на главную улицу, услыхал за спиной чьи-то шаги. Обернувшись, он увидал Казу Тягло, Фенеда Носа, Каро Угрюмца и Нахта Богатыря. Стоят поперек дороги, и у каждого по дубине.

– Не ожидал, а? – спросил довольный Нахт. – Иди сюда, парнишка. Мы по твою душу.

К шеренге каменотесов присоединились Усерхат Лев и Ипуи Дотошный.

Шестеро мужиков, и кое-кто из них – о-го-го… Стычка обещала быть серьезной, но Панеб не боялся. Махалово так махалово: на каждый удар он ответит вдвойне.

– Не смоешься, и не думай, – предостерег Нахт Богатырь. – Глянь-ка перед собой.

Панеб поглядел туда, куда было направлялся: на противоположном конце главной улицы народу было еще больше. Ренупе Веселый, Шед Избавитель, Гау Точный, Унеш Шакал, Диди Щедрый, Тхути Ведун и даже Паи Доброхлеб. Все при дубинах и готовы к бою.

Не было только начальника артели и Нефера.

Шайка рисовальщиков, по сравнению с отрядом каменотесов, выглядела хиловато, конечно. Так что Панеб первым делом врежет по черепу Паи, выхватит у него дубину и тогда уж вломит подельникам этого увальня. Что и говорить, их вон сколько, забьют, конечно. Но он будет махаться, пока сил хватит.

Так, значит, не было у них иной заботы, кроме как сговориться у него за спиной, чтобы от него отделаться! До чего ж противно такое двуличие! Панеба охватила ярость, удесятерившая его силы, и он двинулся в наступление.

Тем временем строй рисовальщиков раскололся: им пришлось дать дорогу ведунье. Алое облачение служило выгодным фоном для роскошной и ухоженной седой гривы.

– Постой, Панеб! Ты во всем видишь лишь противостояние и раздор. И ты не ошибаешься, ибо они есть суть нашего существования. Но жизнь в Месте Истины требует от нас чего-то большего. Она зовет нас к свершениям и безмятежной ясности… И ради этого мы должны победить наших врагов, а это, прежде всего, вспыльчивость, несдержанность и злоба, разъедающие наши сердца. Тебя выбрали в качестве воплощения этих пороков, дабы другим неповадно было причинять собратьям вред и дабы наступивший год принес нам всем счастье и процветание.

Мастера правой артели отшвырнули свои дубины и с радостными воплями накинулись на Панеба, а тот и не сопротивлялся. Не без труда они оторвали юного великана от земли и поволокли его к храму Хатхор, где крепко-накрепко привязали его к столбу.

Все, от самых малолетних до самых пожилых, осыпали его проклятиями и оскорблениями и кричали, чтобы он не вмешивался в жизнь села.

Со своего места Панеб Жар наблюдал за приготовлениями к пиршеству, по ходу которых каменотесы и некоторые жены, похоже, уже успели хлебнуть винца. Бирюза ни единым взглядом его не удостоила, Уабет Чистая строила глазки и всем своим видом выражала сочувствие, Ясна и Нефер подавали дружеские знаки. Нефер, кстати, приносил ему, и не раз, свежей воды: иного ему и не требовалось – уж очень внутри все кипело.

– Что, не мог предупредить меня? Надо же такое выдумать. А если б я убил кого? На половину артели меня бы хватило… Кто эту дурость выдумал – случаем, не ты ли?

Молчун на это ничего не ответил.

Выполняя роль козла отпущения, Панебу приходилось не только, сдерживать свои эмоции, но и терпеть голод: зрелище роскошных яств немилосердно терзало его пустой желудок. Вздумали подорвать его силы, вот и навязали еще одно испытание. Они ему за все заплатят, дайте срок.

Но вот на небе показалась звезда Сотис, и ведунья провозгласила наступление нового года, знаменуемое слезами Исиды, ибо именно с них начинается паводок. И начальник артели освободил Панеба от уз.

Пока богатырь потирал затекшие запястья, к нему подошел Неби и что было силы врезал кулаком по спине между лопаток.

– Уши сознания твоего отворены, Жар. Начинается настоящая работа.