Текст книги "Запретный город"

Автор книги: Кристиан Жак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

3

Вот и кончились возделанные поля. Дорога через пески вела Жара к Месту Истины. Ни палящее солнце, ни безводная пустыня юношу не пугали. Одно было у него на сердце: поскорее дошагать до запретной деревни и постучаться в ворота: а ну как откроют.

Близился вечер. На тропе, утоптанной подкованными копытами ослов, никого. На ослах доставляли воду, съестные припасы и все прочее, что могло понадобиться братству, так что его мастерам не было нужды покидать свое село и они могли спокойно работать «вдали от глаз и ушей».

Жар любил пустыню. Ему нравилась ее безжалостная мощь, и он чувствовал, как ее душа колеблется в такт с его душою. Он мог целыми днями без устали шагать по пустыне, и каждое прикосновение босых ступней к горячему песку было ему только в радость.

На этот раз, однако, зайти далеко ему не удалось. Помешало самое первое укрепление на подходах к Месту Истины. Жар понимал, что где-то тут за дорогой следят, не смыкая глаз, дозорные, и попробовал свернуть вправо. Но наткнулся на стражей там, где не рассчитывал. Засекли все-таки.

– Стой!

Юноша застыл как вкопанный.

Тот из лучников, что выглядел чуть старше, нубиец, подошел к Жару. Второй остался стоять поодаль, натянул лук и направил его на путника.

– Ты кто?

– Зовусь я Жаром и хочу постучаться во врата Места Истины.

– А пропуск у тебя где?

– Нету.

– За тебя кто-то поручился?

– Никто.

– Ты что, насмехаться надо мной вздумал, малый?

– Я – рисовальщик и хочу работать в Месте Истины.

– Здесь прохода нет, места – запретные, понимать должен.

– Хочу обратиться к какому-нибудь мастеру. К ремесленнику. Пусть испытает, на что я способен.

– А у меня приказ. Если ты немедленно не уберешься с глаз долой, я тебя задержу. За сопротивление царской страже.

– Но я же не хочу ничего дурного… Позвольте мне… Пусть бы меня испытали…

– Убирайся отсюда!

Жар обвел глазами ближние пригорки.

– И не вздумай искать лазейку. Там-то уж точно не пройдешь. Пристрелят тебя.

Жар молниеносно представил себе картинку: вот он валит стража ударом с правой и тут же падает на землю, уворачиваясь от стрелы и не оставляя второму воину времени натянуть лук по новой. А потом пробиваться к воротам. Но сколько еще лучников придется убрать, прежде чем он доберется до входа в селение?

Злясь, он пошел по той же дороге назад.

Дойдя до места, где лучники уже не могли его видеть, он нашел камень и уселся на него. Кто-то же когда-то появится на этой тропе. И, глядишь, станет понятно, как все-таки добраться до этой деревни.

Мать Жара все глаза выплакала, рыдая часами, как. Ни старались дочери ее утешить. Отец же думал о том, что придется нанимать батраков, и не менее чем троих, чтобы заменить юного исполина. Разъяренный отец никак не унимался: злость на неблагодарного сына не проходила, поэтому он отправился к писцу, чтобы продиктовать распоряжение о наследстве. Объявив свое решение неумолимым и окончательным, селянин заявил, что, согласно закону, он лишает своего сына Жара всяких прав на наследство и передает эти права супруге своей, каковая будет вправе распорядиться унаследованным имуществом по своему усмотрению. Буде же супруга его умрет прежде его самого, то имущество, разделенное на равные части, унаследуют три его дочери.

Но и переписав завещание, земледелец не успокоился – уж очень крепко обидел его сыночек. Унизил. Посмеялся. Над отцом родным посмеялся. Но раз уж Жар рехнулся, надо его образумить. А лучше всего привести его в чувство может только власть, бесспорная и неоспоримая. Царская.

Вот почему отец бунтаря пошел затем к распорядителю общественных работ, придирчивому и недоброму на язык писцу, который день ото дня становился все сварливее. Этот чиновник, занимавший место очень хлопотное и далеко не благодарное, давно добивался, чтобы его перевели в город, на восточный берег, но, как ни пускался он во все тяжкие, любые козни и хлопоты кончались ничем, и он так и торчал в здешней дыре. Ему полагалось следить за порядком в оросительной сети, то есть заставлять население в месяцы, предшествовавшие разливу Нила, чистить каналы и укреплять насыпи и плотины, расходуя на эти работы как можно меньше казенных средств. Добровольцы встречались ему почему-то не очень часто, и потому приходилось объявлять общественные работы обязательными и предписывать домовладельцам и хозяевам усадьб и поместий отрабатывать положенное число часов; за эти тяготы казна расплачивалась разовым сокращением податей. Споры с обложенными повинностью селянами затягивались донельзя, отнимали попусту силы и сильно докучали.

Поэтому, увидев папашу Жара у своего дома, писец приготовился к очередному потоку жалоб и стенаний, перемежаемых выкриками и обвинениями.

– Я тебе надоедать не стану, – с порога объявил земледелец, – но ты мне должен помочь.

– Какие вопросы! – отозвался чиновник. – Только учти: закон есть закон, и он нелицеприятен, пусть мы с тобой много лет как знакомы. Если землевладельцы станут увиливать от общественных работ, не понимая, что без них никак нельзя, то вся польза от разлива пойдет насмарку, а там и до крушения Египетского царства рукой подать.

– Да я не спорить с тобой пришел. Про сына поговорить хочу.

– Так твой сын освобожден от общественных работ.

– Он бросил хозяйство.

– Чего ради?

– А то я знаю… Говорит, рисовальщиком буду. Жалко-то как: мой бедный сын ума лишился.

– Говоришь, он уже не глядит за твоим скотом и не пасет его?

– То и говорю!

– Дурость какая!

– И мать его как просила, и я сам. Без толку. Ушел.

– Плеткой поучить маленько. А лучше – палкой. Глядишь, и поумнеет.

Земледелец только головой покачал:

– Рад бы. Но ты же знаешь, какой он здоровенный… И если что, сразу кулаки в ход. Веришь ли – на меня замахнулся.

– Сын поднял руку на отца! – с чувством воскликнул чиновник. – Да такого в суд волочь надо – пусть влепят ему так, чтобы мало не показалось!

– Нет, я лучше придумал.

– Скажи.

– Раз уж он мне теперь не настоящий сын и раз уж он ушел из дому, чего ради ему такие послабления? Ну, освобождение от общественных работ…

– Уж на работы-то я его призову. За мной дело не станет.

– Можно и еще лучше сделать.

– Как?

Ходатай понизил голос.

– Этого бездельника надо проучить как следует… Я не прав? Если его хорошенько наказать, то мы спасем его от куда худших выходок. А если мы пустим дело на самотек, то мы же и виноватыми окажемся. А малый пропадет.

Писец спорить не стал.

– Что предлагаешь?

– Положим, ты послал Жара на обязательные работы. А он идти не хочет… Это же неповиновение власти, так? И ты вправе вызвать ватагу молодцов, и те потащат его в темницу, а там-то уж он скоро и образумится.

– Это можно… Сделаем. А что мне за это будет?

– Дойную корову приведу.

У чиновника рот наполнился слюной. Такое богатство, можно сказать, маленькое сокровище – за сущую безделицу.

– По рукам.

– Ну и, понятное дело, пару-другую мешков с зерном добавлю. Надо спасать Жара. Надо, чтобы Жар вернулся в хозяйство.

4

Что-то сырое и мокрое, как лягушка, проползло по его лбу, и Жар поспешил открыть глаза.

Рыжий пес обнюхивал чужака, но нападать на него, похоже, не собирался. Солнце еще не зашло, но вечерний ветерок уже принес речную прохладу на западную окраину Фив и на дорогу, идущую к Месту Истины.

Молодой человек потянулся было к животному, чтобы погладить охристую шерсть, но собака, услыхав цокот подкованных копыт, отскочила в сторону. Сотня ослов мерной поступью продвигалась к деревне мастеров. Возглавлявший процессию седой человек явно знал дорогу как свои пять пальцев и прекрасно управлялся с четвероногими.

Жар восхищенно глядел на проходящий караван. Этим людям, в отличие от него, не надо было бояться охраны и укреплений.

Чуть приотстав от каравана навьюченных ослов, шагали вереницей водоносы. В правой руке каждый из полусотни носильщиков держал палку, которой отбивал ритм и заодно отгонял змей; на левом плече водонос удерживал на весу длинное и тяжелое коромысло, к каждому концу которого было приторочено по большому бурдюку, вмещающему несколько… нет, очень много литров воды.

Рыжая собака побежала к своему хозяину, тому самому человеку преклонных лет, который, как понял Жар, и был главным вожатым каравана.

Молодой человек поднялся во весь рост:

– Вам помочь?

– Это же моя работа, сынок… Недолго, правда, уже осталось. Вот поднакоплю еще немного деньжонок и смогу вернуться к себе домой, в Дельту Нила. Боюсь, нечем мне тебе за помощь заплатить.

– Не важно.

Ношу на плече Жар почти не чувствовал – легче гусиного перышка. А гусь – священная птица бога Амона.

– И так каждый день?

– Ну да, мальчик. Мастерам Места Истины не след страдать от нехватки чего бы то ни было. Тем более воды! Первая, самая важная, поставка – с утра, но бывают и другие, днем. Если понадобится что-то незаурядное, нанимаем дополнительных носильщиков. И в помощниках у Места Истины не мы одни: на мастеров трудятся белильщики, прачки, хлебопеки, пивовары, мясники, лесорубы, ткачи, дубильщики и невесть кто еще, фараон требует, чтобы его мастера наслаждались полнейшим благополучием.

– А в самой деревне ты бывал?

– Нет. Мы, водоносы, опорожняем принесенные нами бурдюки в большой резервуар в виде чаши – он перед северным входом в селение. Есть еще одна такая же огромная чаша – у южной стены. А потом жители Места Истины ходят к ним за водой – с кувшинами.

– А кого пускают за ограду?

– Только братию – село, оно для мастеров братства. Помощники остаются снаружи. Но почему ты об этом спрашиваешь?

– Хочу вступить в братство и стать рисовальщиком.

– Вот, значит, зачем ты воду носить подрядился.

– Я хочу постучаться в главные ворота, вызвать какого-нибудь мастера и объяснить ему…

– И не думай! Ох какой это народ – хорошо, что ты их не знаешь. Они неразговорчивы и гостей не привечают, да и повадки твои наверняка придутся братии не по вкусу. Ты очень рискуешь. И еще хорошо, если тебя только бросят на несколько месяцев в темницу. Учти, что стражи знают в лицо каждого водоноса…

– А ты сам с кем-то из этого братства хоть раз разговаривал?

– Бывало, что словом-другим перекидывались. Про погоду. Или, там, про родню – как здоровье, и все такое.

– А про работу свою они тебе ничего не рассказывали?

– Эти люди блюдут свои тайны, мальчик, они давали клятву, и никто из них не нарушит свои обеты. А если кто-то чересчур распускает язык, его немедля изгоняют из братства.

– А как же они набирают новичков?

– Новеньких в братство принимают очень редко. Послушай меня лучше, оставь свои мечтания. Забудь… Да и что хорошего – торчать взаперти и гнуть спину день и ночь во славу фараона?! Подумай хорошенько, и поймешь, что житье у этих мастеров не такое уж и завидное. Ты вон какой богатырь, небось от девчат проходу нет. Погуляй себе всласть, а потом, через пару-другую лет, женись на какой-нибудь посмазливее, да не очень сварливой. И нарожает тебе молодуха детей, а достаток ты запросто наживешь – поди, плохо? Не воду же тебе на горбу тягать до конца дней своих…

– Неужто они там, в селе, без женщин обходятся?

– Есть и женщины, и ребятня при них, только и они, как и их мужья, связаны обетами Места Истины. Еще удивительнее, что болтушек среди них не бывает. Даже их мужья словоохотливее.

– Ты их хоть видал?

– Пару раз.

– Ну и как они? Личиком-то вышли?

– Да ничего себе попадаются… Но ты, вижу, настырничаешь.

– Ладно, ты скажи, а право выходить из селения у них есть?

– Все, кто живет в деревне, вольны покидать ее и возвращаться в нее. Они свободно разгуливают по дорожке от самого Места Истины до первого укрепления. Они вроде бы даже до восточного берега добираются, но это не мое дело.

– Слушай, мне с каким-нибудь мастером потолковать надо!

– Для начала тебе следовало бы разузнать, что братия считает красивым, а что – хорошим. Пустословов и без тебя хватает. Смотри, вот эти твои замашки, ну… манеры… С таким, как ты – каков ты теперь, – и разговаривать никто из братства не станет.

– Ты про укрепления говорил… Сколько их?

– Пять. Их еще называют «пятью стенами». Мимо сторожевых постов мышь не проскользнет, поверь мне, тем более что и на холмах – дозоры, за которые отвечает новый начальник стражи. Зовут этого человека Собеком, он нубиец, на его счету много подвигов. Почти все его люди – из его же племени, и они преданы начальнику до мозга костей, и никто не смеет ему перечить. Иначе говоря, к ним не подступиться и они неподкупны. Дозорные так боятся Собека, что немедля же выдают всякого, кто только попробует их подмазать.

Жар решил: надо просочиться всеми правдами и неправдами через первое укрепление, а там, глядишь, кто-нибудь из сельчан подвернется.

– А что, если ты прикинешься захворавшим, а я пускай буду твой свояк, которого ты позвал на подмогу – воду-то кто-то нести должен, так? Неужто стража не войдет в твое положение?

– Надо подумать. Только все равно ты далеко не зайдешь.

Когда они добрели до первого укрепления, Жар понял, что расклад пока в его пользу. Дозорные сменились, прежних лучников не было видно, значит, узнать его было некому.

– На тебе лица нет, – вместо приветствия сказал черный страж пожилому водоносу, повисшему на руке юного богатыря. – Что с тобой стряслось?

– Да вот, обессилел… Потому и пришлось звать на подмогу этого парня. Спасибо, что он не отказался.

– Родня твоя?

– Племяш.

– Ручаешься за него?

– Мне скоро придется оставить эту работу. Лета. И здоровье не то. А он… может, он меня и заменит.

– Ладно. Пускай вас на втором посту проверяют.

Первая победа! Упорство окупается. Если удача его не покинет, то он дойдет до самой ограды, а там уж хоть какой-нибудь мастер да попадется.

Второй пост оказался придирчивее, а третий уж совсем лютовал. Но все же стража не заподозрила пожилого водоноса в притворстве. Все понимали: срывать поставки воды непозволительно, да и ни один страж не спешил покидать свой пост и отнимать ношу у якобы занемогшего водоноса; впрочем, они вряд ли имели на это право. Так что охранники, покочевряжившись, в конце концов пропускали болящего пожилого водоноса и его молодого помощника.

Четвертый дозор почти не обратил на них внимания, и обязательный досмотр почти не отнял у них времени. Но перед последним, пятым, укреплением на дороге воцарилась суматоха. Работяги из помощников кинулись развьючивать ослов и таскать корзины с хлебами и глиняные сосуды с овощами, сушеной рыбой, мясом, фруктами, оливковым маслом и благовониями.

Люди переругивались, сетовали, что продвижение застопорилось, хихикали… Страж дал знак водоносам, и они принялись переливать воду из своих бурдюков в громадный глиняный кувшин – эта необъятная посудина заворожила Жара. Что ж это за гончар сладил такой огромный сосуд? Как ему это удалось?

Вот какое чудо еще на подходе к Месту Истины поразило молодого человека.

5

Коренастый мужчина окликнул Жара:

– Чему ты так дивишься, а, парень?

– Как это слепили такой здоровенный горшок?

– Есть один такой мастер. Гончар из Места Истины.

– А как он смог с такой громадиной управиться?

– Много хочешь знать, парень.

Лицо юноши просветлело: это – мастер из деревни, сомневаться не приходится!

– Я не попусту любопытствую! Я хочу стать рисовальщиком и вступить в братство.

– Ах так?.. Ну, отойдем, поговорим.

Крепыш отвел Жара в сторону, подальше от пятого, и последнего, укрепления, туда, где начинались ряды мастерских, в которых трудились канатчики и ткачи. Указал на глыбу у подножия каменистого холма: мол, садись.

– Что ты знаешь про Место Истины, мальчик?

– Очень мало. То есть, считай, ничего… Но думаю, что мне надо прожить жизнь свою именно в этом месте.

– А с чего это ты так думаешь?

– Я только одно занятие люблю. Рисовать. Хочешь, покажу?

– Меня на песке нарисовать сможешь?

Подобрав угловатый кремень, Жар, не сводя глаз со своего натурщика, стремительно набросал контуры человеческого лица.

– Гляди… Ну что скажешь?

– Способный ты. Учился где-нибудь?

– Негде было! Мой отец – земледелец, а я – единственный сын. Но я всегда рисовал, всегда, когда выдавалось время. Но мне знаний не хватает, а где я их найду? Только здесь! И еще я рисовать красками не пробовал. А хочется – рисунки красками живее.

– Да, не обижен ты ни честолюбием, ни дарованиями… Но этого вряд ли довольно, чтобы тебя допустили в Место Истины.

– А что еще нужно?

– Знаешь что? Я попробую найти какого-нибудь человека, который сможет тебе помочь.

Жар ушам своим не верил. Окупается, значит, не только упрямство, но и дерзость! За считанные часы он перенесся из одного мира в другой. Мечты сбываются!

У длинного ряда мастерских, вытянувшихся по эту сторону высоких стен, окаймлявших селение и казавшихся совершенно неприступными, юноша заметил какие-то непонятные деревянные постройки – такое легкое сооружение, похоже, можно было в миг собрать. Или разобрать.

Крепыш перехватил его взгляд.

– Не все помощники трудятся здесь изо дня в день… Есть и такие, которых доставляют сюда лишь в случае особой нужды. Вот эти разборные бараки – для них.

– А ты – не из их числа?

– Я – прачечник. Работка та еще, грязищи… я тебе скажу! Мне и бабское тряпье стирать доводится: глянул бы ты на эти пятна и потеки! Срамота! И в этой запретной деревне тоже таких свинюх навалом. Как и во всякой другой – всё одна беда.

И коренастый прямым ходом двинулся к пятому укреплению.

У Жара дух перехватило и ноги отнялись.

– Зачем?.. Ты куда?

– А ты что, думаешь просочиться в Место Истины без спроса и допроса? Иди за мной, я тебя не подведу.

Молодой человек пересек порог сторожевого укрепления, поеживаясь под издевательским взглядом лучника-нубийца, прошел через темный коридорчик и оказался в тесной конторке со столом, за которым восседал величественный чернокожий воин, мощный и хорошо сложенный. Как сам Жар.

– Приветствую, Собек, – затараторил коренастый прачечник. – Вот, лазутчика тебе привел. Он умудрился незамеченным миновать пять дозорных постов. Один водонос помог. Надеюсь, будет награда, достойная оказанной услуги.

Жар крутанулся и метнулся к двери.

Двое лучников-нубийцев кинулись на него. Но Жар двинул одному локтем в лицо, другому – коленкой в пах. И был бы таков, не вздумай он схватить прачечника за подмышки и поднять его над головой.

– Ты меня продал! И дорого за это заплатишь!

– Не губи меня! Я только выполнял приказ!

И тут же Жар почувствовал на пояснице, напротив почки, острие кинжала.

– Довольно! Ну-ка отпусти его, – приказал Собек. – И успокойся. Не то распрощаешься с жизнью.

До юноши дошло, что нубиец не шутки шутит, и опустил прачечника на пол. Тот сразу же кинулся наутек, забыв о награде. Лишь бы от греха подальше.

– Надеть на него наручники, – приказал начальник местной стражи.

Руки в деревянных колодках, ноги связаны. Но когда Жара бросили на угол стола и он сильно ударился головой о стену, из его горла не вырвалось ни единого звука.

– Ишь, стойкий какой, – хмыкнул Собек. – И до чего же настырный. Кто тебя сюда послал?

– Никто. Я хочу стать рисовальщиком и присоединиться к братству.

– Рассказывай… Лучше ничего придумать не мог?

– Правду говорю! Истинную правду!

– Ага! Истинную! Так тебе и поверили… будто бы у такого народца бывает правда или истина… Доложу тебе, что здесь много таких перебывало, как ты. И покруче тебя. И все они быстро сознавались во лжи… Советую вести себя разумнее… Не то… Ты мне не веришь?

– Я не вру!

– Скорее уж, скажу я тебе, ты ловок и смекалист.

А мои подчиненные никуда не годятся. Они будут наказаны, а ты… ты мне расскажешь, кто тебе платит, откуда ты тут взялся и зачем ты здесь.

– Я – сын земледельца, и я хочу поговорить с каким-нибудь ремесленником из Места Истины.

– И что ты ему скажешь?

– Что хочу стать рисовальщиком.

– Заладил… Какой же ты настырный… Не нравится мне этот разговор… Не испытывал бы ты моего терпения, не то гляди… Оно не бесконечное.

– Я не могу сказать ничего другого. Потому что это правда.

Собек потер подбородок.

– Ты должен понять, мой мальчик: мои обязанности состоят в обеспечении совершеннейшей безопасности Места Истины. Любыми средствами и способами, которые только могут понадобиться и в которых я прекрасно разбираюсь – лучше, чем кто-либо другой. И отношусь к своему делу с предельной серьезностью. Ибо мне не все равно, что обо мне думают.

– Но почему мне нельзя поговорить хоть с одним мастером? – дернулся было обездвиженный юноша.

– Потому что я не верю твоим россказням, малыш. Историю ты сочинил волнительную, за душу берет, ты сметлив – не спорю. Но она совершенно неправдоподобна. Ни разу не видел, чтобы желающий присоединиться к братству таким вот образом представал пред вратами селения, дабы предъявить свое прошение о приеме.

– У меня нет покровителя, никто за меня не поручался, и все надо мной лишь насмехаются, потому что у меня только одно желание! Позвольте мне поговорить с каким-нибудь рисовальщиком, и я ему все докажу.

На мгновение Собек вроде бы заколебался.

– Нахальства у тебя хватает, но со мной такие штучки не проходят. Охочих до тайн Места Истины немало, и среди них хватает таких, что хорошо заплатили бы за любые откровения на этот счет. Вот и тебя подослал этакий любознательный… И ты мне скажешь, как его зовут, этого твоего благодетеля.

Уязвленный Жар попытался вырваться, но узы были надежны и прочны.

– Вы ошибаетесь, я докажу вам, что вы ошибаетесь!

– Заметил, что, как зовут тебя, я пока не спрашиваю? Потому что знаю: ты соврешь. Ты и вправду очень упрямый, и задание, с которым ты тут появился, наверняка важности первейшей. До сих пор мне попадалась рыбешка помельче… С тобой дело куда серьезнее. И если ты расскажешь все и по порядку, знаешь, ты избежишь многих неприятностей. Уверяю тебя.

– Рисовать, писать красками, знакомиться с мастерами… Ничего иного не хочу.

– Поздравляю, дружок. Ты, кажется, ничего не боишься. Обычно мне так долго не сопротивляются. Но ты мне все равно все расскажешь, даже если троя кожа прочнее слоновьей шкуры. Можно было бы тянуть из тебя признания помаленьку и потихоньку. Но сдается мне, есть смысл сделать тебя посговорчивее, а свою задачу – полегче. Недельки две поскучаешь в темнице, в одиночной клетушке потомишься – вот язык и развяжется.