Текст книги "Долги дьяволов"

Сентервилль, Шайло

Было начало осени, стояла жуткая жара.

Джим жмурился от яркого солнца. Вокруг, вздымая клубы пыли, гуляли пыльные вихри. Джим отправил Майлзу ответ, и тот, верный своему слову, отыскал ему удобное место для высадки. Джим попросил Тайкуса сбросить его в условленном месте, на поле, которое представляло собой разумный компромисс между «полным безлюдьем» и «несложно добраться до города».

По-хорошему, на поле сейчас должно было колоситься тритикале, гибрид пшеницы с рожью. Но поле выглядело сухим и заброшенным. Джим вспомнил, что в такую пыльную погоду должен быть роскошный закат. И, если он правильно рассчитал, Сентервилль где-то к западу отсюда.

Джим переоделся в неприметную одежду фермера, оставленную для него в точке сброса, в кабине старенького пикапа. Джим знал, что он в розыске, но знал он и Шайло: здешний народ не любит соваться в чужие дела. Для пущей маскировки он надвинул на лоб шляпу, сел в пикап и тронулся в путь.

Города он почти не узнал. Со времен его юности Сентервилль разросся, и немало домов было построено, заселено и заброшено: целый жизненный цикл миновал с тех пор, как Джим был туг в последний раз. На главной улице красовалось немало вывесок «ПРОДАЕТСЯ» на домах, которых Рейнор прежде даже не видел.

Наступал вечер. Великолепный закат, окутанный алой дымкой, только-только начинался, так что многие существующие заведения еще не открылись после дневной сиесты. Оно и к лучшему, так безопаснее. Когда Джим проезжал небольшой парк по правую руку, что-то привлекло его внимание. Он притормозил, развернулся и остановился.

Это была высокая прямоугольная стена из рыжевато-золотистого камня, весьма распространенного тут, на Шайло. Камень был обработан и отполирован на совесть, и на нем виднелись какие-то изображения и табличка. Поддавшись любопытству, Джим вылез из кабины.

Подойдя ближе, он понял, что это памятник Войне Гильдий. Перед стеной горел вечный огонь, и перед огнем были высечены слова: «НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕМ». На одной половине стены были высечены изображения фермеров, на другой – солдаты Конфедерации. И все в таких героических позах, вербовщики рекрутов разрыдались бы от умиления.

Джим обошел памятник, заглянул с другой стороны. Противоположная сторона стены была почти полностью занята громадной табличкой. Джим осознал, что это – список сынов и дочерей Шайло, павших в той войне.

Список был чертовски длинным.

Он медленно поднял руку и коснулся отлитых в металле имен, ведя пальцами вдоль алфавита. Имен было слишком много, чтобы прочитать их все, но в глаза бросались те, которые Джим знал: Роджер Грегсон… Джейкоб Кавано… Фелисия Карлсон… Винсент Ламонт…

– Томас Омер… – вполголоса прочел Джим.

С Томом Омером они выросли вместе и вместе пошли в армию. Рейнор своими глазами видел, как его друг получил рану, которая отняла у него жизнь… Джим на миг задержал пальцы на этом имени, вспоминая.

Генри Харнак (Хэнк)…

Харнак! Даже не верилось, что они с Джимом с детства враждовали не на жизнь, а на смерть, а потом сделались друзьями, товарищами по оружию, когда оба вступили в ряды «Небесных дьяволов». И Хэнк умер… нехорошей смертью.

Нет, ему тут места нет. Он теперь не здешний. Рейнор побрел прочь, вернулся к пикапу и поехал дальше.

Офис у мэра был тесный и совсем не современный. В приемной, пытаясь создать прохладу, жужжал вентилятор, но только впустую гонял жаркий воздух. Мэр вернулся после короткого обеденного перерыва, с портфелем под мышкой: ему нужно было разобрать кое-какие бумаги. Мэр тяжело вздохнул, обнаружив, что за последние несколько часов прохладнее тут не стало. Он ослабил галстук и стащил его с шеи: в конце концов, приемные часы уже закончились.

Он снял шляпу, повесил ее на крючок и зашагал по узкому коридору в свой личный кабинет. Отворил дверь…

И поспешно захлопнул ее за собой, уставившись на человека, сидящего в его кресле.

– Ну что, Майлз, здорово! – сказал Джим Рейнор. – Знаешь, все это время, что ты мне говорил, будто заделался мэром, я думал, ты просто крышей двинулся. Но ты и в самом деле мэр, старый пушкин сын!

Майлз Хэммонд расхохотался.

– Знаешь, иной раз я и сам жалею, что не сошел с ума и мне это не мерещится! – фыркнул он. Потом посмотрел на Джима своими добрыми глазами, и улыбка угасла. – А скажи, пожалуйста, какого хрена ты тут делаешь? Я ж тебе нарочно оставил одежду и машину, чтобы тебе не пришлось таскаться в город!

– Тебя хотел повидать, – ответил Джим, вставая. Он протянул руку, и Майлз сердечно пожал ее, а потом заключил своего молодого друга в неуклюжие, но искренние объятия.

– Я страшно рад тебя видеть, Джимми, честное слово, но тебя же полиция разыскивает! Это рискованная выходка.

Майлз открыл портфель, что был у него с собой, и достал оттуда листок бумаги. Джим увидел свою собственную физиономию, с крупной надписью «РАЗЫСКИВАЕТСЯ».

– Хм, – шутливо заметил он, – мне казалось, я выгляжу лучше!

– Ничего смешного тут нет, – возразил Майлз. – Надеюсь, тебе хватило ума позаботиться о том, чтобы никто тебя не видел?

– Люди видят то, что ожидают увидеть, – сказал Рейнор. – В этой одежде я – вылитый фермер, и если на меня вообще кто-то обратил внимание, то увидел именно фермера. Можешь мне поверить.

Майлз поуспокоился и кивнул.

– Ну что ж, хорошо. Эта листовка лежала на почте. Я только что оттуда. Забрал все, что мог. И, тем не менее, тут вряд ли будут приветствовать тебя как героя. Кофе хочешь?

– Если ты до сих пор считаешь, будто эта ваша бурда называется кофе, – что ж, хочу, – сказал Джим. Майлз снова улыбнулся и поставил кофейник. Потом запер дверь, опустил жалюзи и обернулся к Джиму.

– Ну что, – сказал Джим, присев на край стола, – расскажи, что там с моей мамой?

– Тебе известно все, что известно мне, – ответил Майлз.

– Да нет, я имею в виду насчет денег. Я ж тебе в течение нескольких лет посылал довольно значительную часть… – он собирался было сказать «награбленного», но вовремя удержался, – своих доходов. И куда оно все делось?

Майлз вздохнул и протер глаза.

– Да я же тебе пытался объяснить, Джим: не брала она этих денег. Ни она, ни твой отец, пока жив был.

– Вообще ничего? Там же уже десятки тысяч должны были накопиться.

– Ни одного кредита, – твердо ответил Майлз.

Джим выругался.

– Она всегда была упрямицей!

– Как и твой отец. Соль земли!

– Ну, она хоть не голодала?

– Да нет. На самом деле «Помощь фермерам» оказалась настоящим спасением для Шайло. Очень многие здешние семьи только благодаря ей имеют крышу над головой и хлеб на столе. И твоя мать в том числе.

Джим кивнул. Майлз не впервые упоминал «Помощь фермерам». И Рейнор был рад, что эта организация по-прежнему существует.

– Кстати, раз уж ты здесь…

Майлз подошел к стене позади стола и снял с нее пейзаж: Ручейный каньон на закате. За картиной обнаружился сейф. Майлз ввел код, дверца распахнулась.

– Забери уж, кстати, свои деньги, – сказал он, вытаскивая несколько отчетливо позвякивающих мешков. Вслед за ними Майлз достал чип с данными.

Он положил мешки и чип на стол и пошел наливать кофе. Джим поглядел на мешки, отодвинул чип с данными, развязал мешки и вытряхнул их содержимое на стол. Получилась большая неаккуратная куча.

Джим принялся считать.

– Ничего личного, Майлз. Я просто привык пересчитывать денежки после заключения сделки.

Майлз слегка напрягся, потом кивнул и продолжил разливать кофе.

– Ну да, оно и понятно, учитывая, какими делами ты промышляешь. Считай, считай.

Вскоре Джим разочаровался и разозлился.

– Тут меньше, чем должно было быть, Хэммонд!

– Так оно и есть.

– В чем дело?

Хэммонд брякнул перед ним на стол исходящую паром чашку кофе и указал на чип с данными, на который Джим не обратил внимания. Джим озадаченно уставился на него. Майлз взял чип и сунул его в компьютер у себя на столе. На экране появился файл.

– Смотри. Джим, оба мы знаем, что то, чем ты занимаешься, – неблаговидно по любым меркам. Нам известно также, что твои родители нуждались в этих деньгах. Заставить их принять деньги я не мог, но я сделал все, что было в моих силах. Все тут. Каждый раз, как ты посылал мне деньги, я брал небольшой процент себе. Я прокручивал их по разным каналам, и благодаря этому мне удавалось оплачивать счета, за которые грозились отобрать ферму Рейноров, так, чтобы твоя мать об этом не знала. Не то чтобы мне это нравилось, но иногда просто приходится делать лучшее, на что ты способен, исходя из того, что у тебя есть.

Далее, я вложил некоторую сумму в исследование: собрал кое-какую статистику по твоей семье в сравнении с другими жителями Шайло. Результаты вышли довольно убедительные. Ведь твои родители, в своем лучшем стиле, уверяли, что другим людям приходится хуже, чем им, и отвергали любую помощь сверх самого необходимого. Я поговорил с людьми из «Помощи фермерам», продемонстрировал им статистику и сумел потихоньку устроить так, чтобы твои родители получали более качественную еду и припасы, чем они рассчитывали.

– Я по дороге видел много заброшенных полей, – тихо заметил Рейнор. Он все еще просматривал документы на экране. Там все соответствовало словам Майлза.

– Заброшенных полей было бы куда больше, если бы не «Помощь фермерам». Эта программа – единственное, что помогает многим здешним жителям держаться на плаву. Твоих родителей она буквально спасла.

Джим медленно откинулся на спинку кресла, все еще глядя на экран.

– Я должен извиниться перед тобой, Майлз, – тихо сказал он. – Я поторопился с выводами. Я… наверно, я слишком долго общался с ворами и мошенниками и совсем забыл, каково вести дела с порядочными людьми.

Майлз отхлебнул кофе.

– Джим, ведь когда-то ты и сам был порядочным человеком, – напрямик сказал он. Джим дернул веком, услышав это, но больше никак не отреагировал. – Твой отец всегда думал, что ты станешь таким, как он. У него не было причин в этом сомневаться. Он был человек твердых принципов. Он…

– Спасибо, что ты о них заботился, – перебил Джим. – Я это ценю. Но наставлений мне читать не надо. Просто устрой мне встречу с матерью, и я отсюда свалю.

Он принялся собирать мешки с кредитами. Мешки были тяжелые и неуклюжие. Майлз молча указал под стол. Джим заглянул туда и увидел большую сумку. Он поставил сумку на стол и сложил мешки туда.

Майлз глотнул еще кофе.

– Я не собираюсь читать тебе наставления, Джим. Жизнь – не такая уж черно-белая штука, это я понимаю. Как ты думаешь, отчего я согласился занять эту должность?

– Откуда я знаю? Ради открытого счета в банке?

– Я считал, что смогу что-то изменить. Конфедерация загнивает сильнее, чем когда бы то ни было. Было время, когда я действительно мог что-то сделать для людей. Но это время миновало. Здесь больше ничего не выйдет. Все схвачено. Может быть, где-то еще будет иначе. Я давно уже подумываю отправиться на Мар-Сару.

– На Мар-Сару? – расхохотался Джим. – Ну, я к тебе в отпуск не приеду! Эта планета – адское место!

Майлз хмыкнул.

– Может, и так. Но я туда не ради климата еду. Там славные люди, Джим. Люди, которые пытаются достойно зарабатывать и вести достойную жизнь. Мне предложили возможность сделаться судьей.

Он смотрел куда-то вдаль, но внезапно его взгляд сфокусировался на Джиме.

– Если я все-таки уеду… может, поедешь со мной?

– Чего? Нет уж, спасибочки! У меня найдутся дела получше.

– Да уж, конечно! – ответил Майлз тоном, исполненным сарказма. – Ну, на случай, если вдруг передумаешь, помни, что предложение остается в силе.

– Нет, не передумаю. Но все равно… спасибо.

– Для Рейноров я готов на все. Ты же знаешь… – Майлз прокашлялся. – Ладно. Поехали к твоей маме.

Джим долго стоял у входа в дом, где прошло его детство. Дом остался точно таким же, каким он его помнил. Большая часть помещений находилась под землей, ради защиты от снега, песка и годовых колебаний температуры. Крыша представляла собой купол, затянутый полупрозрачной мембраной, которая на протяжении дня аккумулировала тепло, передавая его солнечным батареям, питающим ферму электричеством. По ночам мембрана раздвигалась. Джим тогда любил лежать в шезлонге на веранде и смотреть на звезды, гадая, что там.

Теперь, успев побывать там, на звездах, он бы многое отдал, чтобы вновь сделаться этим мальчиком, который днем много работал, ночами смотрел на звезды и засыпал крепким сном утомленной невинности.

Он сглотнул, прогоняя непрошеный комок в горле. Ему потребовалось нешуточное усилие, чтобы начать спускаться по пандусу. Джим привычно скинул башмаки на пороге, чтобы не наследить в доме. И в одних носках медленно пошел через гостиную, с ее старинной мебелью и размеренно тикающим хронометром, в кухню, бывшую сердцем дома.

Мать была здесь, как он и думал. Когда Джим вошел, она стояла к нему спиной. Он окинул взглядом всю кухню: деревянный стол и стулья, узкие, тщательно выскобленные кухонные столы. Мать деловито готовила себе ужин. Она больше не жарила мужу, с утра до вечера работающему в поле, и вечно голодному сыну-подростку здоровенных кусков мяса, купленных у соседа-скотовода, с картошкой и хлебом домашней выпечки. Немного овощей на салат – вот и все, что ей надо. Она готовила стоя, но держала под рукой трость и делала все очень медленно. Она медленно крошила ярко-желтые коренья фары и круглые фиолетовые плоды сура. На столе стояла коробка с надписью «Продукты от «Помощи фермерам».

Внезапно она напряглась и застыла. Джим только теперь обнаружил, как сильно она ссутулилась.

– Джим, – сказала она. Это был не вопрос.

– Привет, мам, – сказал Джим севшим голосом.

По-прежнему стоя к нему спиной, Кэрол Рейнор аккуратно положила нож, трясущейся рукой нащупала трость и наконец, обернулась, чтобы встретить своего единственного сына.

Джим знал, что мать больна. Знал, что жить ей осталось недолго. Но все равно это не подготовило его к тому, во что всего несколько лет и тяжелая болезнь способны превратить прежде крепкую и жизнерадостную женщину. Некогда черные как смоль волосы сделались абсолютно белыми и сильно поредели, как будто выпадали целыми прядями. Зеленые глаза запали и потускнели, еле заметные морщинки превратились в глубокие складки. Щеки ввалились. Джим осознал, что она сильно похудела. Но сейчас в ней сильнее всего бросалась в глаза неподдельная, искренняя радость.

Взгляд Джима затуманился от слез. Он наугад сделал еще три шага, подхватил ее, такую маленькую и хрупкую, и крепко обнял.

Двадцать минут спустя он сидел в гостиной, приготовив чай со льдом себе и матери. Оба стакана стояли нетронутыми. Кэрол Рейнор полулежала на диване, словно не в силах самостоятельно выдерживать свой небольшой вес. Она выглядела так, словно ее вот-вот ветром сдует. В руках и запястьях каждая косточка видна была насквозь.

– Он оставался с нами еще полтора дня, а потом скончался от увечий, – рассказывала она ему об отце. Джим узнал все это через Майлза сразу после смерти отца. Старенький робокомбайн вышел из строя и застрял посреди поля. Трэйс Рейнор пытался его починить, когда машина внезапно ожила и поехала прямо на него…

– Доктора пытались накачать его всякими обезболивающими, но он и слышать ничего не желал. «Залечите травмы, да и все, – говорит. – А там уж, сколько протяну, столько и протяну».

Джим поморщился и бережно взял костлявую руку. Это было все равно что держать хрупкую фарфоровую статуэтку.

– Так значит, он все это время страдал?

– Это был его выбор, Джим, – тихо ответила Кэрол. – Все мы понимали, что он не выживет. Он просто хотел… быть в своем уме последние несколько часов своей жизни.

Глаза защипало от слез, и Джим поспешно сморгнул их.

Она похлопала его по руке.

– Ты все равно ничего бы не смог сделать, даже если бы был здесь.

«Разве что проститься по-человечески», – с горечью подумал Джим, но вслух сказал:

– Будь у вас деньги, можно было бы что-нибудь сделать.

Она слегка улыбнулась. Ее изможденное лицо как будто озарилось изнутри.

– Отчего ты так думаешь? Неужели от этого хирурги стали бы более искусными? Они и так сделали все, что могли, с тем, что имели. У нас, на Шайло, нет всего этого высокотехнологичного оборудования, как на других планетах. Нет, Джим, даже если бы мы и взяли все присланные тобой деньги, мы бы все равно не успели доставить отца туда, где есть, нужные приборы, до того, как сделалось слишком поздно. Ничего не поделаешь, сынок: просто пришло его время. Деньгами тут ничего не изменишь.

– Ну, могли бы купить новый робокомбайн…

Она посмотрела на него с глубоким состраданием.

– Джим, я тебя очень люблю. Но, ты же понимаешь, мы же не могли брать деньги, добытые уголовщиной.

– И вовсе не уголовщиной!

Кэрол сжала его руку и улыбнулась еще шире.

– Ах, так? Мало того что ты преступник, ты еще и лжец?

Джим не выдержал и расхохотался. Мать рассмеялась вместе с ним.

– Ну, какая же ты упрямая! Вредно быть такой умной.

Они еще немного посмеялись, радуясь тому, что царившее в комнате напряжение, наконец, рассеялось, а потом смех Кэрол превратился в надсадный кашель. Она поспешно отвернулась и скомкала платок, но Джим все же успел увидеть кровь на белой ткани.

– Мам, – тихо сказал он, – Майлз говорит, что ты умираешь…

Кэрол вытерла губы и откинулась на спинку дивана. Приступ заметно вымотал ее.

– Майлз прав, – обреченно сказала она. – Именно поэтому я так рада тебя видеть.

– Что с тобой, мам? – он снова взял в ладони ее хрупкую руку.

– Рак какой-то. Доктора и сами точно не знают. Какая-то новая разновидность, а с диагностическим оборудованием у нас тут тоже плохо. Но нас таких несколько с одинаковыми симптомами.

– Возможно, есть какая-то общая причина?

Она слабо кивнула.

– Похоже на то. Говорят, это как-то связано с упаковкой, в которой поставлялись старые консервированные пайки. С тех пор, как вмешалась «Помощь фермерам», мы их больше не едим, но…

– Пайки? – Джим в ужасе уставился на нее. – Это еще во время Войны Гильдий?

Он ведь и в армию-то пошел с единственной целью: добыть денег, чтобы было, что посылать домой!

– Мам, вы что, не брали те деньги, которые я вам посылал на еду?

Она снова улыбнулась ему. На этот раз в улыбке чувствовалась ирония.

– Джимми, деньги были нужны на выплату долга. А в еде мы не нуждались. Едой нас обеспечивала Конфедерация.

– Ах, черт!

Джим вскочил с дивана и заметался по комнате, как тигр по клетке. Ему хотелось что-нибудь разбить, но каждая вещь вокруг сделалась теперь ему необыкновенно дорога, как воспоминание о детстве и юности. Каждую из этих вещей его покойный отец и умирающая мать брали в руки, протирали от пыли, дорожили ими… Джим стискивал кулаки от гнева, не находящего выхода.

– И почему все об этом молчали? О том, что Конфедерация экономит на людских жизнях?

Она ничего не ответила, но Джим и так знал ответ. Со времен Корхала-4 люди были напуганы. Теперь все предпочитали помалкивать.

– Знаешь, – сказала мать, нарушив неловкое молчание, – отец всегда верил, что в один прекрасный день ты вернешься. И, когда он лежал в больничной палате, искалеченный и умирающий, он понимал, что не доживет до этого дня, и все-таки верил, что он настанет.

Джим стоял к ней спиной, стиснув рукой каминную полку. Он был рад, что вернулся, но в то же время бушующие в душе чувства раздирали его на куски, и ему отчаянно хотелось, чтобы все это прекратилось.

– Майлз нам помог, и отец сделал голографическую запись, чтобы попрощаться как следует.

Джим удивился. Его семья не могла себе позволить голозапись. И снова помог Майлз… Его взгляд упал на маленькую урну, стоящую в нескольких сантиметрах от его руки, и Джим ощутил новый прилив боли, осознав, что там внутри. Или точнее – кто там…

Нет, надо с этим покончить. Пора убраться отсюда, обратно в уютный и привычный мир насилия, жизни на грани провала, грабежей, пьянок, женщин и забвения.

– Что ж, – сказал он, сам удивляясь, как ровно звучит его голос, – это было весьма любезно со стороны Майлза. Хотя не могу сказать, что меня это удивляет. И где же эта запись, которую оставил мне папа?

– Да там же, рядом с его прахом, – ответила мать, подтверждая то, что он и так знал. Джим заглянул на полку и действительно увидел портативный голопроектор и рядом – диск. Устройство было устаревшее, громоздкое и неуклюжее, но запись оно прокрутит.

– Я нарочно держу его там, чтобы иметь возможность иногда посмотреть на твоего отца, – сказала мать. – Запись, правда, предназначалась тебе, а не мне, но… ты ведь не будешь против, если твоя старуха мать находит утешение в том, чтобы иногда посмотреть на своего мужа?

Внезапно вставший в горле ком не дал Джиму ответить. Он только обернулся и улыбнулся слабой, натянутой улыбкой. Она кивнула и потянулась за своим чаем.

– Давай, Джим, посмотри запись. Мне так давно хотелось посмотреть ее вместе с тобой!

Он отвернулся к каминной полке, вставил диск и нажал на кнопку.

Перед ним появился отец. Он лежал на больничной койке, и изображение слегка подергивалось: возможно, верный Майлз сам вел съемку. Отца было еле видно под всем тем, что на него понавешали. Он почти терялся в чаще трубок и каких-то мешочков. Выглядел он ужасно, и голос был еле слышен.

– Здравствуй, сынок, – сказал он, с трудом улыбаясь. – Я бы, конечно, предпочел выглядеть получше на единственной голозаписи, которая от меня останется, но проклятые доктора говорят, что без всех этих штук мне не обойтись. Ну, ничего, это уже ненадолго. Почему я, собственно, и решил сделать эту запись. В глубине души я знаю, что в один прекрасный день ты вернешься на Шайло. И мне просто жаль, что я не смогу сказать тебе все это лично.

Я люблю тебя, Джим. Ты мой сын, и я всегда буду тебя любить. Раньше я думал, что смогу еще добавить: «И всегда буду гордиться тобой». Но теперь я такого сказать не могу, не кривя душой.

Джим потупился. Его накрыла жаркая волна стыда и горя. Но он все же продолжал слушать.

– Ты идешь темным путем, Джим. Я никогда не думал, что ты выберешь такой путь, и, конечно, я не могу уважать твой выбор. Мы тебя любим, но денег твоих принять не можем. Это кровавые деньги, сынок. Мы тебя не этому учили.

Послышался шорох. Джим снова поднял голову и увидел, что отец пытается подняться и сесть, пристально глядя в объектив.

– Помнишь, что я тебе говорил, сынок? Человек сам выбирает, кем ему быть. Дело не в том, кем он родился и чему его учили. Все зависит только от его выбора. Сейчас ты выбрал темный путь, и я не могу смотреть на это сквозь пальцы. Но человек способен изменить всю свою жизнь одной-единственной мыслью, одним-единственным решением. Ты всегда можешь передумать и стать кем-то другим. Никогда не забывай об этом!

Он снова откинулся на подушки. Это усилие явно исчерпало все силы, которые у него оставались. Лицо у него побледнело, он весь дрожал – видимо, от боли.

– Я люблю тебя, сынок!

Запись окончилась.

Довольно долго Джим стоял неподвижно, тяжело дыша, пытаясь переварить все, что только что услышал. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и обернулся к матери.

Она сидела на прежнем месте. Холодный чай пролился к ней на колени, пустой стакан валялся рядом на диване. Лицо выглядело уже не таким осунувшимся, глаза были закрыты. На губах застыла легкая улыбка.

– Мамочка! – сказал Джим. Глаза у него наполнились слезами. Он бросился к ней, заключил ее в объятия и долго-долго сидел так.

Майлз понял, что произошло, сразу, как только Джим отворил дверь. Лицо у него вытянулось, казалось, он сам с трудом сдерживает слезы.