Текст книги "Тайная жизнь Лиззи Джордан"
Автор книги: Крис Манби
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
– Лиз, я не останусь у Митчелла в следующий уик-энд, – твердо сказала она. – Забудь об этом.
– Но ведь есть же какой-нибудь дом отдыха или другое место, куда тебе бы хотелось поехать. Например, в Чэмпнис? Ты все время говорила, что хотела поехать в Чэмпнис? Рассказывала про тамошних красавцев-массажистов. Может, там еще работает тот чех, который хотел на тебе жениться (ему была нужна виза). – Я оплачу тебе эти четыре дня. Ну, как?
– Почему ты так хочешь, чтобы я на фиг убралась из собственной квартиры? – сухо спросила она.
– Потому что… потому что мне нужно выдать ее за свою, Мэри. Ты же понимаешь.
– Но зачем? – взвыла она.
– Зачем? – саркастически отозвалась я. Не слушала она меня, что ли? – Затем, что я не могу сказать Брайану правду о своих электронных письмах, вот зачем. Он приезжает в Англию всего на четыре дня. После этого мы, может, еще шесть лет не увидимся, а за этот срок я, может, обзаведусь собственной квартирой. Пожалуйста, Мэри. Я даже подумать не могу о том, чтобы рассказать ему правду сейчас. Он меня запрезирает. Мы пробудем вместе всего четыре дня. И я не хочу половину из них оправдываться за все, что я наврала про свою жизнь за последние шесть лет.
– Тебе бы с этой историей на телевидении выступать, в передаче «Jackanory»[21]21
«Jackanory» – детское телешоу в UK (1965−1995), на котором детям читали детские рассказы разных авторов.
[Закрыть]? – презрительно произнесла она. – Ты же всегда метила в актрисы, Лиз, но это действительно смешно. Ты вела себя как полная дура.
– Я знаю, Мэри. И я знаю, что прошу тебя о большом одолжении. Но его приезд очень много для меня значит…
– Наверно, но ты же не рассчитываешь, что все обстоит так же, как в момент, как вы расстались? – спросила она. – Шесть лет прошло, – добавила она, усмехнувшись.
– Конечно. Но я рассчитываю, – я надеялась, что идея об истинной любви может смягчить ее и она согласится.
– Мне кажется, ты требуешь слишком многого, – сказала она вместо этого.
– Может быть. И все-таки помоги мне. Поможешь?
Прежде чем ответить, губы Мэри сложились в жесткую тонкую линию:
– Нет, нет. Исключено. Мне нужно быть в Лондоне весь ближайший уикенд. Я, к сожалению, не могу менять все свои планы только потому, что ты сама поставила себя в дурацкое положение. Я считала, что достаточно того, что я готова предоставить тебе квартиру без блох, и это при том, как я сейчас загружена работой. Когда действительно общается со знаменитостями, а не сочиняешь истории про тренировки с Джинджер Спейс в шикарных фитнесс-центрах, то не остается времени распутывать сентиментальное вранье, которое нагородил кое-кто, у кого просто не хватает духу признать свои неудачи.
Она, торжествуя, хлебнула свой капуччино и уставилась на меня в ожидании реакции.
Корова! Она могла одним движением пальца решить все проблемы – и не сделала этого.
– Мэри… – взмолилась я.
– Ни в коем случае, – улыбнулась она. – Если ты решила жить в моей квартире без меня, то лучше забудь об этом.
Корова в квадрате! И это моя лучшая подруга с колледжа. К кому, как не ко мне, она пришла после своей неудачной попытки осветлить растительность на лице, в результате давшей ей яркие рыжие усы? Ко мне она приползла однажды с ужасным геморроем, решив, что умирает от неизвестной болезни. Было время, я знала о ней больше любого человека на земле. Может, припомнить ей все, что мы пережили вместе за годы, когда были так близки. И в радости, и в горе. Но нет. Она изменилась. Возможно, она станет отрицать, что это вообще когда-то было.
– А теперь, может, пойдем обедать? – спросила она, закрывая дискуссию. – Я знаю тут за углом один милый итальянский ресторанчик, куда тебя пустят даже в таком виде. Правда, я сегодня не пью. Ограничиваю себя в калориях. Мне нужно похудеть перед началом сезона вечеринок. Представляешь, вчера я получила первое приглашение на Рождество?
– Никуда я есть не пойду, – холодно ответила я. – Сама понимаешь, спешу в супермаркет за средством, чтоб вывести блох у себя в свинарнике. И с этими словами я покинула ее.
Я вышла из кафе с гордо поднятой головой. Я выяснила все, но не приблизилась к решению проблемы, связанной с приездом Брайана, и к тому же рассорилась с лучшей подругой. Почему она не поможет мне? Какая муха ее укусила? Я вдруг увидела страшную картину: вот она сидит в кафе за алюминиевым столиком и набирает на своем супермощном лэп-топе сообщение для Брайана, а потом посылает через свой мобильный телефон. Насколько я знала, у нее не было электронного адреса Брайана, но ей точно не составит труда найти его и выложить всю историю до того, как я успею с ним связаться.
И еще я забыла, прежде чем эффектно выйти, забрать свой единственный приличный подарок.
По дороге к метро я думала, как отомстить Мэри. Если бы мы еще учились в колледже, я могла бы написать о ней гадость на стенке туалета или подделать ее каракули и бросить в почтовую ячейку какого-нибудь дегенерата записку с признанием, что он ей нравится, но она боится пригласит его на свидание. Но как-то не придумывалось ни чего такого, чтоб она хорошенько помучилась и меня при этом не отправили в тюрьму.
Двигаясь по Сохо к ближайшему метро я миновала парочку радостных геев, сидевших бок о бок на террасе кафе, наслаждаясь летним солнцем и обществом друг друга. В ответ на шутки одного – другой улыбался. Они тайком трогали друг друга под столом и целовались поверх чашек с капуччино. Все были счастливы. У каждого было что-то свое. Каждый был в кого-то влюблен. Если Мэри еще не добралась до Брайана, то, может быть, она звонит Митчеллу, чтобы договориться на вечер о любовном свидании. Шепчет ему разные нежности по своей «Нокии», какие-то смешные прозвища, дурацкие шутки.
Разве я многого прошу – быть похожей на этих счастливых радостных людей? Все, что мне нужно, – это человек, которого бы я по-настоящему любила и который бы испытывал те же чувства ко мне. Да, я встречаюсь с Ричардом и должна испытывать к нему любовь, но дело в том, что Ричард как и я, чувствовал бы себя изгоем, проходя мимо этих супермодных людей. В конце концов, он всего лишь бухгалтер. Для него верх оригинальности – прийти на работу в носках как у персонажа из мультфильма. Или в галстуке Барта Симпсона если накатит чертовская смелость. Наверное, он мечтал о «форде сьерра», так чтобы проводить воскресные дни, намывая машину, а уж никак не нежась на солнце на террасе кафе.
А вот я хотела быть частью этой пьесы. Той пьесы, о которой пишут в цветных приложениях ко всем воскресным газетам. Я хотела заходить в кафе и заказывать латте, не опасаясь, что девушка за стойкой сочтет меня претенциозной. Я знала, что Брайан может не моргнув заказать латте. Я знала, что где-то Брайан составляет часть этой чарующей пьесы. С обычным парнем, вроде Ричарда, я всегда буду скучным делопроизводителем из предместья и никогда не проявлю свои истинные возможности. А с Брайаном я могла бы раскрыться как творческая личность. Я была уверена, что я – личность творческая. Я всегда это чувствовала, особенно после двух «баккарди».
Девушка с ярко-желтыми волосами, торчащими из головы полсотней маленьких рожек, вышла из дверей огромного магазина одежды, цокая шпильками, опровергающими законы тяготения, и наступила мне на ногу. Она даже не сказала «извините». В отличие от меня. Я извинилась за то, что мне наступили на ногу! Глядя, как она уплывает по тротуару – в розовой мини-юбке и полосатых колготках, приветствуя ярко одетых приятельниц, сидящих за столиками кафе, – я наливалась бессильной злобой, понимая, что она, видимо, просто не видела, в упор не видела, что я там стояла в армейском джемпере и джинсах.
«Да я сама была б ничуть не хуже, если б меня так раскрасить, – мысленно отчитывала я наглую девицу. – Я могла бы работать в той же телекомпании в Сохо. Варила бы кофе сотрудникам студии звукозаписи, потому что, спорю, это единственное, на что ты способна, несмотря на высокие каблуки и прическу. Я воспитана. Я образованна. Я могу стать, кем хочу. Просто сейчас работаю секретарем в агентстве, хожу в этой паршивой одежде и решаю пока, что делать дальше. А когда решу, вот тогда ты меня заметишь. В один прекрасный день я стану знаменитой актрисой. И тогда все будут узнавать меня. Никто не осмелится наступить мне на ногу на улице, не извинившись.
Но прежде чем я успела догнать ее и собраться с духом, чтобы выложить все это ей в лицо, она скользнула в двери закрытого клуба. «Сохо-Хаус – гласила надпись на дверях. Это был один из тех модных светских клубов, о которых я читала в «Ивнинг Стэндард» или в светской колонке Арабеллы Гилберт и который описывала Брайану в своем дурацком электронном вранье. Кажется, я писала, что сидела там на красной банкетке, слушала джэм-сешн братьев из «Оазис» вместе с сумасшедшей певицей из «Кардиганс». Я глянула в витрину и с горечью подумала, что, в сущности, понятия не имею, как выглядит мебель в этом клубе и состоят ли братья Галлахер хотя бы его членами».
– Я тоже могла б стать членом клуба, – пробормотала я, – если бы очень захотела.
– Не вешай нос, детка, – раздался вдруг голос человека, стоящего в тени. Когда он шагнул вперед, я увидела одного из кучи бомжей, ночующих в Сохо у дверей домов. На половине головы волосы у него стояли дыбом. Судя по всему, то не было данью моде. Будь он собакой, мог рассчитывать на питомник Рольфа Харриса, там бы его помыли, покормили и привели в божий вид.
– Держи, не стесняйся. Тоже ждешь пособия? – и он протянул мне банку пива. Я быстро сунула банку назад в его грязную руку. В другое время меня бы тронуло его великодушие, но тут я была просто убита тем, что он увидел во мне ровню. Родственную душу. Еще одного неудачника. Сборщика объедков на дне большого аквариума жизни. Часть металлической балки, на которой держится тонкий слой лондонской позолоты. Он подумал, что я – одна из ему подобных. Из проигравших. Наверно, из-за того, что я так страстно разговаривала сама с собой.
– А тогда мелочи не дашь? – спросил он в ответ.
И надо же было случиться, что, сунув руку в карман, я к стыду своему обнаружила, что мелочи нет. Мне самой едва хватало вернуться домой на метро.
Дома сгоревший поддон по-прежнему стоял на кухонном столе. Соседи отсутствовали. Но меня ждал конверт. В нем был экземпляр «Сент Джудит Кроникл», журнала нашего колледжа. Не знаю, зачем я на него подписывалась, поскольку он вызывал у меня не меньшую депрессию, чем светская колонка Арабеллы Гилберт.
Но тогда я с нетерпением разорвала конверт, чтобы испить до дна все неприятности этого несчастного дня. В журнале сообщались новости о выпускниках: Райан Фишер открыл Интернет-кафе. Анна Симнер выпустила книгу. Джемима Шад-Чекбук, самая безбашенная девица в колледже, обручилась с директором крупного банка, где работала брокером (теперь ей до конца жизни больше не придется работать, подумала я). Все знакомые мне имена. И все делают в жизни что-нибудь интересное. Открывают компании, растут по службе, ездят за границу. Один из моих ухажеров, которого я подцепила еще на Неделе первокурсника, теперь женился и стал отцом шестимесячной дочери. Даже известная дура Джейни Спрайт основала свой модный журнал и к концу года надеялась собрать приличное количество подписчиков. Я вспомнила с кривой улыбкой, как когда-то мы с Мэри спорили, зачем Джейни в библиотеке надевает толстые очки – по необходимости или как дань моде. Я думала, что из-за близорукости, а права, видимо, оказалась Мэри. В который раз.
В низу колонки размещался другой список под заголовком: «Где они теперь?», и там я увидела свою фамилию и рядом – просьбу сообщить, где я и как мои успехи. Им просто не терпелось узнать, как я живу…
«Чего я достигла?» – спросила я себя. Мне двадцать семь лет. Карьеры никакой: даже нет постоянного контракта, хотя Харриет обещала взять меня в штат, как только ее кузен-адвокат выйдет из больницы. Где я теперь? Сижу на продавленном диване, читаю журнал нашего колледжа в окружении жалких обломков жизни, потерпевшей крушение. Вот где я.
– Ну как тебе, получше? – пропела Сима, входя в комнату со стопками книг и свертками продуктов.
У меня не было сил даже отрицательно простонать в ответ.
– Смотри, – сказала она и достала из пакета одну зеленую бутылку. – Хабиб продавал сегодня калифорнийское «шардонне» по специальной цене. Хотя, конечно, не исключено, что антифриз. А может, ничего?
Было только полтретьего, но я помогла ей выпить три бутылки, как минимум.
Глава десятая
Напившись на голодный желудок, я отрубилась и смогла проснуться только на следующее утро, причем от довольно жуткого ощущения, – это Ричард постукивал меня по лбу костяшками пальцев.
– Проснись! Проснись! – услышала я его слова сквозь пелену похмелья, даже посильней того, которое я заработала, провожая прошлое тысячелетие. – Уже полдвенадцатого. Нам через полчаса надо быть у твоей мамы.
Что? Что-о-о-о!!!
Я вскочила и стукнулась головой о лампу, которую прикрутила к изголовью кровати, чтобы читать перед сном. Тогда эта идея показалось мне очень удачной.
– Она уже звонила и спрашивала, выехала ты или нет, – сказала Сима, стоя в дверях. – Я сказала, что ты выехала в десять. И все равно она жаловалась, что пока ты доберешься до Солихалла, у нее все мясо сгорит.
– О, дьявол! – закричала я.
Я спрыгнула с кровати и натянула носки и кроссовки. Потом кроссовки пришлось снять и сначала надеть джинсы.
– Ты что, так и поедешь? – спросила я, принюхиваясь к футболке с надписью «Палп ин консерт» и прикидывая, можно ли ее еще надевать. На Ричарде была стильная оранжевая рубашка и совсем неплохо выглаженные брюки. – А галстук?
– Я всю неделю хожу в галстуке. Ты считаешь, что без него нельзя?
– Нет, нельзя. Сима, не знаешь, есть галстук у Жирного Джо?
– Есть. Только он, кажется, им брюки подвязывает с тех пор, как лопнул ремень.
– Позвони моей матери, – инструктировала я свою соседку по квартире, параллельно шнуруя кроссовки, – и скажи, что только что видела, что я стою под домом и меняю колесо. А Ричард, скажи, мне помогает, – она точно спросит.
Сима вернулась через минуту.
– Спрашивает, почему нельзя было взять машину Ричарда вместо твоей старой «Фиесты».
– Просто отвечай, что я уже еду. Только йоркширский пудинг пусть пока не печет.
– Слишком поздно, – сказала Сима. – Уже испекла. Она сказала, что из-за твоего эгоизма все остынет. Она сказала мне, что я небось никогда не устраиваю своей матери такую нервотрепку. Я ответила, что конечно, а если б устраивала, то меня бы отправили жить к тетке в Бомбей. Она спросила, нет ли у моей тети лишней комнаты для тебя.
– Помолчи уж, ходячая добродетель, – ответила я, – пока я не написала твоим родителям про конкурс танца живота в «Стрингфеллоуз»[22]22
«Стрингфеллоуз»– лондонский клуб.
[Закрыть].
– Я же на спор танцевала, – запротестовала Сима. – Чтоб собрать деньги для Недели рэгги.
– Расскажи это своей бомбейской тетке.
Ричард сидел в ногах кровати и с изумлением наблюдал, как, отвергнув опасную для здоровья футболку, я стала вывалить на пол содержимое шкафа, расшвыривая юбки, рубашки и джемпера, пока из своей комнаты не пришла Сима с костюмом, который она держала специально для собеседований при приеме на работу.
– Можешь надеть, – сказала она, – только дай слово, что не будешь танцевать в нем. И обещай мне не наставить пятен.
– Спасибо, – ответила я. – Я что, действительно похожа на человека, который не может донести до рта вилку с едой?
Ричард и Сима посмотрели на пятна от чая на моей пижаме, но ничего не сказали.
Бедный Ричард. И так-то мало радости знакомиться с двумя лунатиками, которые последние двадцать семь лет числятся моими родителями, но едва мы въехали на их улицу (опоздав всего на два часа), я поняла, что самое ужасное впереди: у подъезда уже стоял автомобиль моего брата Колина.
Мы с Колином близнецы. Но в это можно поверить, только посмотрев наши свидетельства о рождении или сделав анализ крови. Конечно, мы и не обязаны во всем походить друг на друга. В конце концов, я девочка, а он мальчик. Но можно предположить, что хоть что-то общее у нас должно быть. Вышло так, что у нас даже волосы разные. Ему каким-то образом удалось заполучить вьющиеся светлые локоны, самой природой уготованные мне, а мне достались редкие пучочки волос мышиного цвета и постепенно надвигающееся облысение. Ну, хорошо, насчет облысения я загнула, но разве не жестоко со стороны природы самыми красивыми волосами и ресницами награждать мальчиков? Назовите мне хоть одну представительницу прекрасного пола, обладающую самыми красивыми, по вашему мнению, ресницами, и мы вместе спросим у нее, какой удлиняющей тушью она пользуется.
В общем, мы с Колином ни в чем не походили друг на друга. Он был блондин. У меня волосы были серыми. У него были голубые глаза. Мои глаза были цвета лужицы с грязноватой зеленой водой. Его мускулы вызывали восхищение. Мои – жалость. И так далее, и так далее, и так далее. К тому времени, как нам исполнилось по шесть лет, он был настолько физически крепче меня, что многие считали, что он старше меня года на два, хотя на самом деле это я опережала его на целых восемь минут. Но наши различия нисколько не мешали всем, кто узнавал, что мы близнецы, постоянно сравнивать нас между собой.
В школе садистки-учительницы (которым лучше подошло бы амплуа проституток-доминатрикс в Сохо, а не формирование детских сердец и душ) при малейшей ошибке говорили мне: «Почему ты плохо считаешь? Твой брат Колин очень силен в математике. Почему ты не можешь без ошибки написать слово «несовершеннолетний»? Твой брат Колин может без ошибки писать слова длиной до восьми слогов». А вот спросил бы кто-нибудь его, сумеет ли он заплести французскую косичку? Или назвать всех членов группы «Bucks Fizz» по именам и с днями рождения? Наверняка не сумел бы.
– Ого, машинка, – присвистнул Ричард, увидев возле дома каплевидный синий «форд-фокус». Еще бы. Мой «форд-фиеста» (рыжий от ржавчины, а не от краски: первоначально он был желтым) выглядел так, будто активно эксплуатировался еще во время Крымской войны. Автомобиль был такой новый, что весь сверкал, что и объясняло появление Колина.
– Это машина моего брата, – уныло сказала я.
– Ты никогда не говорила, что у тебя есть брат, – сказал Ричард.
– И к тому же близнец.
Ричард как-то особенно посмотрел на меня.
– Тогда еще удивительней, что ты мне ничего о нем не говорила. Я думал, близнецы привязаны друг к другу. Между вами нет телепатической связи или чего-нибудь такого?
– Она прервалась, когда я забыла оплатить счет за телефон, – сухо ответила я. Я выключила урчащий двигатель своего чуть живого автомобиля и так сильно дернула ручник, что показалось, что что-то сломалось.
– Ну, ты готов? – спросила я Ричарда, давая ему последний шанс смыться. Но Ричард уже взялся одной рукой за ручку двери, сжимая в другой руке купленные на бензозаправке цветы.
– Готов, – сказал он и поднял вверх большие пальцы рук, точь-в-точь как летчик-истребитель Второй мировой войны перед атакой.
– Так, мне нужно еще несколько секунд, – сказала я. Но все равно было уже поздно. Мама увидела, как мы сворачивали в проулок, и уже открывала дверь дома, одновременно снимая фартук, как образцовые жены шестидесятых, которые умели одновременно варить картошку и пить коктейли, порхая из кухни в гостиную, и при этом поддерживать интеллектуальные беседы о полетах на Луну.
Мы еще не успели вылезти, а мама уже была возле машины.
– Что, ужасные пробки? – спросила она, целуя меня в обе щеки. – Я подумала, что это единственное, что могло вас задержать, – многозначительно добавила она.
– Я проспала, – сказала я.
– Поздно легла, да? – с укоризной произнесла она. – Так веселилась вчера, что забыла о том, что нужно навестить бедную старую мать?
– Мама, это Ричард, – сказала я, напоминая ей, что я привезла с собой гостя, прежде чем она припомнит тот случай, когда я исчезла по дороге из универмага и она направила на мои поиски всю полицию Южного Мидлэнда. Они даже обследовали местный пруд. Я тогда задержалась всего на десять минут. Когда вошла в садовую калитку, то увидела маму, вытирающую глаза кухонным полотенцем, в то время как огромный полицейский записывал мои особые приметы, и она бросилась ко мне и осыпала меня поцелуями, словно меня не было месяц. Но едва полицейский ушел, как меня больно шлепнули по ноге, и потом рано отправили спать за то, что я, видите ли, выставила их дураками. Я до сих пор помню лицо Колина и радостный блеск его глаз, когда он наблюдал с площадки второго этажа за тем, как меня наказывают. На самом деле я просто пошла домой через пышечную, потому что он мне сказал, что в кустах за культурным центром живут феи.
– Ричард, я мама Лиззи, – сказала мама.
– Я думаю, что он и так догадался. – Это был Колин. Он уже стоял рядом с мамой в пестрой модной безрукавке и тщательно отглаженных брюках. Меня б не удивило, если бы он курил трубку. Двадцать семь лет, переходящие в полтинник, – вот возраст моего брата.
– Привет, младшая сестричка, – сказал он, увидев меня. – Как жизнь на двух квадратных метрах?
Он помог мне выйти из машины. Я так волновалась, что мне было трудно разогнуться.
– Я тебе не младшая сестричка, – напомнила я. – Я на восемь минут старше. И живу я не на двух квадратных метрах. Вообще-то жизнь в столичном городе прекрасна, спасибо. Ну, а как твои вершки и корешки. Кол? Уже, наверное, наступила пора сбора силоса.
Колин открыл рот, чтобы дать какой-нибудь остроумный ответ, но в этот момент Ричард тоже вылез из машины и стоял в ожидании, пока его представят.
– Ричард, это мой брат Колин.
– Вы не похожи друг на друга, – задумчиво заметил Ричард.
– Вот и хорошо, – сказал Колин. – Представляю, как бы тогда на меня посмотрели в гольф-клубе. Вы играете в гольф, Ричард?
Я поспешила отвести Ричарда в дом.
Только одна вещь хуже внезапной встречи с братом: это внезапная встреча с его женой. Моя невестка Салли готовила на кухне соус. Когда мы вошли, она даже не оторвала взгляда от конфорки, настолько боялась, что в ее соусе могут появиться комки. Я представила Ричарда, который, видимо, очень нервничал, потому что еще раз удивился, что мы с Колином не похожи друг на друга.
– Угу, – фальшиво улыбнулась Салли. – Забавно, да? Вы знаете, мне многие говорили, что если в одной комнате собрать нас втроем – меня, Колина и Лиззи, то за его близнеца скорее можно принять меня! – расхохоталась она. Она говорила это каждому новому знакомому, хотя мне непонятно, что уж тут такого остроумного. Мне кажется, что довольно странно влюбиться в человека, которого все принимают за твоего родственника.
– Ну как ты там живешь на двух квадратных метрах, Лиззи? – спросила она.
– Это не два квадратных метра, – напомнила я ей.
– Ах, помню, когда-то и я снимала квартиру, – произнесла она с рассеянной улыбкой, как будто ей было сто лет. На самом деле, она была на два года моложе меня. – Никто никогда не моет посуду. Все забывают покупать молоко. Временами кажется, что это какой-нибудь телесериал.
Нечто среднее между «Невоспитанными мужчинами»[23]23
«Невоспитанные мужчины» – комедийный телесериал.
[Закрыть] и «Степфордскими женами»[24]24
«Степфордские жены» – неоднократная экранизация по роману Айры Левин.
[Закрыть]. Я один раз была в квартире у еще незамужней Салли, на девичнике, который она благоразумно устроила за месяц до свадьбы, так что ей не грозило мучиться от похмелья в момент принятия брачных обязательств. Во-первых, кто устраивает девичник дома, а не в каком-нибудь разухабистом ночном клубе? Во-вторых, кто готовит на девичник три сотни сырников? И наконец, кем надо быть, чтобы в двадцать четыре года уметь готовить сырники? И иметь для их приготовления специальный противень, еще до того, как он будет указан в списке свадебных подарков, как самая необходимая вещь?
Но все равно этот девичник мне запомнился. Было две бутылки вина. Красное опрокинула Джина – классная Саллина тетка, которая держалась на ногах только за счет палки и родного чиппендейла[25]25
«Чиппендейл» – стиль мебели, а также известная группа мужского стриптиза.
[Закрыть] (хотя было ясно, что мужского стриптиза нам в тот вечер не дождаться). Бутылка белого вина ушла на то, чтоб оттереть с ковра пятно красного. После чего мы смотрели фильм «Четыре свадьбы и одни похороны» и всерьез рассуждали, как не везло Хью Гранту, что он до самого конца фильма не мог подвести Энди Макдауэлл к алтарю.
– Как жаль, что вы с Колином не женитесь одновременно, – сказала мне Салли в конце вечера, когда я помогала ей сметать крошки с когда-то белоснежного ковра. – Колину бы понравилась двойная свадьба, если бы у меня тоже был брат-близнец, – задумчиво произнесла она. – Он был бы для тебя идеальным мужчиной…
Теперь она прикидывала, не подойдет ли Ричард на эту роль.
– Чем занимаетесь? – спросила она после того, как они исполнили ряд странных телодвижений, в ходе которых она пыталась пожать ему руку рукавицей для горячих блюд.
– Я бухгалтер, – ответил он.
– Неужели? Должно быть, ужасно интересная работа, – сказала она с теплой улыбкой и без всякой иронии.
– Иди сюда, Ричард, садись, – крикнул Колин из гостиной. – А девчонки пусть там готовят. Салли не любит, когда я болтаюсь на кухне. Правда, Салли?
– Не люблю, – сказала мне Салли заговорщическим шепотом. – Знаешь, он совершенно к этому не пригоден. Если я прошу его помочь мне с готовкой, то, в конце концов, приходится все переделывать, как только он уходит из дому. Конечно, я ему об этом не говорю. Я хочу сказать, что я ценю его стремление помочь мне. Стоявший в дверях Колин улыбнулся, по-волчьи показав клыки. Если он и слышал, как низко она ценила его неудавшуюся попытку приготовить жаркое, то ему было все равно. На самом деле у меня зародилось подозрение, что он на это и рассчитывал. Если сжечь воскресный ростбиф, то больше вас никогда не попросят его готовить. Ловко. Хотя со мной такое не выходило. Я сжигала все, к чему прикасалась на кухне. Даже кастрюли. И мне всегда по новой поручали готовить.
– Давай, Ричард, – позвал Колин. – Пропустили матч. Ты ведь наверняка любишь регби. – Он потянул Ричарда за собой, пока Салли совала мне в руки давилку для пюре и пакет масла.
– Умеешь давить пастернак? – спросила она. – Это так же, как картошку.
– Понятно. Как твоя работа? – спросила я.
– Да так себе. Меня немного повысили в должности, до замначальника, и они хотели, чтобы я через неделю поехала на торговую ярмарку во Франкфурт, но Колин еще раньше попросил меня принять в пятницу вечером его босса, поэтому я не поехала.
– Мне показалось, или наступил двадцать первый век? – спросила я, ни к кому не обращаясь, и стала мять пастернак так, словно это была тупая Саллина башка.
Из-за моего плеча выглянула мама и сказала, что я неправильно давлю.
– Не так сильно… Я оставила твоего приятеля с мужчинами. Надо сказать, сначала он мне показался симпатичным, а потом я заметила у него на руке татуировку, – мама глотнула воздух.
– Татуировку? Какую татуировку? – спросила я.
– Вот здесь, – она показала на тыльную сторону левой руки.
– Мама, – вздохнула я, – это не татуировка. Это он просто написал шариковой ручкой, что мы сюда едем, чтоб не забыть. У Ричарда нет татуировки.
– Шариковой ручкой? На руке? Неужели он не может запомнить, что ему делать назавтра? Честное слово, Лиз, где ты их таких выискиваешь?
Конечно, когда-то главной темой в семье был Брайан Корен. Я возила его к родителям в тот незабываемый год, когда незадолго до конца весеннего семестра он высказал желание посмотреть деревеньку, где я выросла. Пока он не предложил мне, мысль о том, чтобы познакомить его с родителями, не приходила мне в голову. Впрочем, приходила, но я не хотела, чтобы у нас все тут же кончилось, а это происходило всегда, когда к моим отношениям с кем-то подключалась семья. Возможно, тут не обходилось без мамы, которая ненароком выкладывала на кофейный столик журнал «Невеста и дом», – каждый раз когда я приезжала не одна.
Я пыталась отговорить Брайана, объясняя, что Солихалл вряд ли можно назвать деревенькой и что к тому же это слишком далеко от Оксфорда, чтобы ехать туда в выходные. Но Брайан настаивал. В конце концов, разве он не был родом из страны, где людям запросто случается по три часа ездить на машине до ближайшего магазина, и он хотел, чтобы мы туда съездили. Он считал, что очень интересно присутствовать при настоящем английском воскресном обеде в настоящей английской семье. Я, правда, пыталась ему объяснить, что восемнадцать лет своей жизни мечтала избавиться от этой пытки.
Меня чуть удар не хватил, когда мама открыла дверь, а Брайан поздоровался и расцеловал ее в обе щеки. Это сильно отличалось от поведения, принятого у нас в семье, мама была так ошеломлена, что совершенно забыла спросить, почему я не надела шарф, подаренный ею на Рождество.
Кроме того, Брайан приехал с подарками, что совсем неплохо для первой встречи с чьими-то родителями. Мама устроила целое шоу, достала лучшую хрустальную вазу для букета огромных красных роз, разложенных веером и нарядно упакованных, и купленных к тому же не по дороге, на бензоколонке, а в самом модном цветочном магазине Оксфорда (дорожный букет Ричарда она сунула в дешевый кувшин для сока). И главное, беседа с Брайаном шла легко и свободно. Мой прошлый опыт знакомства кавалеров с родительницей являл хрестоматийные примеры неудачного общения. Когда я была в шестом классе, один мой ухажер сразу же доставал книжку про вампиров, чуть только моя мать пыталась с ним заговорить. Но с Брайаном все обстояло по-другому.
– Замечательная погода, миссис Джордан, – сказал Брайан. Разговор начался с солнечного дня, перешел на заморозки, от которых могут погибнуть нарциссы, потом плавно перетек на обзор погоды в Нью-Джерси. Неужели в День благодарения каждый раз идет снег? А потом о погоде в Калифорнии. Как же можно заниматься бегом в такую жару? За весь день не повисло ни одной неловкой паузы.
После визита Брайан Корен стал эталоном кавалера. Каждый мужчина, которого я приводила в дом – а за последние шесть лет я привела их пару-тройку, – оценивался по шкале Брайана. Принес ли испытуемый цветы? Поцеловал ли мою маму решительно и уверенно или съежился за моей спиной у входной двери, как будто моя мать – одетый в колготки огнедышащий дракон? Как вел себя за столом? Стал ли есть жареную свинину, даже если ему не положено ее есть? Все преемники Брайана на этих сложных испытаниях срезались. Один из них был рекламный аналитик, с которым я познакомилась в Сохо и встречалась целых три раза. Он не стал есть мамину жареную картошку, потому что был вегетарианцем, а картошка жарилась на сливочном масле. Тот факт, что Брайан поступился целой религией, чтобы не огорчить мою маму, как-то его не впечатлил, и на обратном пути в Лондон мы решили расстаться.
– Так Ричард ест все? – спросила мама, вытаскивая блюдо с окаменевшим йоркширским пудингом. – Помнишь американского дружка Лиззи? – спросила она у Салли. – Он был еврей, но все-таки съел мою свинину. Очаровательный молодой человек. Наверно, его теперь не пустят в еврейский рай, а он просто прекрасно воспитан.
