Текст книги "Поджигатели"

Автор книги: Крис Клив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Когда я отвернулась от окна, Петра спала. Она подложила руки под голову ладонями вниз. Я сняла с нее сапоги, и она что-то пробормотала во сне, что-то похожее на «я же говорила, что не хочу салат с анчоусами». Я протерла глаза. Похмелье тянуло меня вниз, как кусок бетона, который привязывают к телу, чтобы оно утонуло. Я легла на кровать рядом с Петрой и немножко посмотрела, как она спит, ее лицо было сморщено. Потом я тоже заснула, и во сне я плыла над устьем в открытое море. Когда я проснулась, облака в окне сгустились, а Петра еще спала и держалась за мое запястье. Я не шевелилась, чтобы не разбудить ее, и, наверно, опять задремала, потому что, когда я открыла глаза, все небо затянули тучи, а кровать рядом со мной была пуста.

Дождь не прекращался целых шесть дней. Лондон был похож на стиральную машину, поставленную на теплое полоскание, вода была везде. Центральную линию затопило, по Бетнал-Грин-роуд текла коричневая, как Темза, река, а в дверях сидели голуби, нахохленные и мокрые, и даже не взлетали, когда ты проходил мимо них. Лето, Усама, что еще сказать.

Я уходила на работу в дождь и возвращалась домой в дождь. Я делала это снова и снова целую неделю. Все дни были одинаковые, кроме среды, в среду гремел гром, а в четверг только полило сильнее. В квартире начали отставать обои, а мне лень было ходить в магазин, так что я ела то, что было в холодильнике, а когда холодильник опустел, принялась за быстрые супы.

В пятницу я опять пошла в паб с Теренсом Бутчером, но было уже не так. Толпа в нем собралась такая же унылая, как голуби. У меня в организме было столько быстрого супа, что джин-тоник отдавал куриным бульоном. Теренс не умолкая говорил о прицепах, так что я сказала ему – может, отдохнешь? Мы поругались, я грохнула стаканом об стол и пошла домой под дождем, одежда промокла насквозь и прилипла к телу. Дома я легла в гостиной в одном белье, не включая телевизор, и только слушала дождь.

Я все еще лежала на диване, когда проснулась. В окно светил такой слепящий яркий свет, что я не могла вспомнить ничего подобного. Потом до меня дошло, что это солнце. Я встала, открыла окно и посмотрела, как высыхает Барнет-Гроув, как от нее поднимается пар и все машины сверкают как новенькие.

Я приняла душ, оделась, и зазвонил звонок. Это оказалась Петра, и на этот раз она улыбалась.

– Отличный денек, правда? – сказала она.

Я пожала плечами.

– Ты не пригласишь меня в квартиру? – сказала Петра.

– Надо подумать. Ты опять будешь швыряться?

Ее лицо помрачнело.

– На прошлой неделе я была не в себе, – сказала она. – Джаспер рассказал мне, что он сделал с тобой в пабе.

– Да?

Я повернулась и пошла на кухню. Петра закрыла дверь и пошла за мной.

– Другая на твоем месте могла бы вызвать полицию, – сказала она.

Я смотрела в окно, стоя к ней спиной. Я пожала плечами.

– Джасперу ни к чему полиция. Ему надо собраться.

– Ты могла бы сильно осложнить нам жизнь, – сказала Петра. – Я тебе обязана.

Я повернулась к ней.

– Ты мне ничем не обязана, и я тебе тоже ничем не обязана. Забудь об этом. Это все?

Петра стояла, сжимая-разжимая руки.

– Не будь такой, – сказала она. – Я пришла сделать тебе мирное предложение.

– Слушай, Петра, мне не нужно мирное предложение, мне нужен мир и покой.

Я открыла воду. Петра присела на уголок кухонного стола и наблюдала за мной.

– Ты нечто, – сказала она. – Ты просто продолжаешь жить.

– Ага, а что бы ты делала?

Петра недолго подумала.

– Я? – сказала она. – Если бы мне было грустно? Пошла бы по магазинам.

– Но только мне ничего не нужно.

– Тебе бы не помешало что-нибудь симпатичное из одежды, – сказала Петра. – Пошли. Давай я тебе устрою шопинг.

Раковина налилась до краев. Я закрыла краны и стала отскребать засохший суп от стенок кружки.

– Мне хватает и моей одежды.

– Нет, – сказала Петра. – Поверь мне. Ты хорошенькая, но ты так одеваешься, что тебе осталось только надеть колпак и спокойно можешь работать на скотобойне. У тебя в жизни ничего не происходит. Тебе нужно чуть-чуть удачи, но ничего хорошего не случится, пока ты не сможешь выйти из квартиры одетая так, чтобы это могло случиться.

– Ты так считаешь?

– Дорогая, – сказала Петра. – Я не считаю. Я знаю. Если уж я чему научилась за десять лет в моде, то это что к красивой внешности нужны красивые туфли. Так что пойдем. Пройдемся по магазинам.

Я вздохнула.

– А если у меня на сегодня что-то запланировано?

– И что запланировано?

Я подумала об этом, Усама, и по правде, у меня ничего не было запланировано до конца жизни, вот в этом и была проблема. Я покачала головой.

– Не-а.

– Супер, – сказала Петра.

Она открыла «раскладушку» и заказала такси, не успела я сказать, что глупо было не использовать мой бесплатный проездной на автобус. Такси пришло быстрее, чем я успела передумать, так что я надела кроссовки и оставила посуду в раковине. На улице от асфальта еще поднимался пар, и волосы высыхали на солнце.

– Слушай, Петра, тебе не кажется, что у меня волосы пахнут дымом?

Я придвинулась к ней, она взяла прядь моих волос и придвинула к лицу. Медленно вдохнула и выдохнула. Я почувствовала ее прохладное дыхание на щеке.

– Нет, – сказала она. – У тебя очень приятно пахнут волосы.

Она легко провела пальцами по моему лицу, и у меня побежали мурашки. Потом она опустила руку. Я смотрела, как она падает на тротуар. Ее рука была оторвана пониже локтя, и обнаженная кость торчала из разорванной плоти. Ее красивые бледные пальцы подергивались. Мне пришлось закрыть и открыть глаза, прежде чем все вернулось на свое место.

Мы сели в такси, и я увидела, как таксист смотрит на нас в зеркало. Он нас разглядывал, и я его не виню. Наверно, мы были похожи на научный эксперимент. Ну, знаешь, когда одному близнецу достаются деньги, а другому фиг с маслом. Не понимаю, как я могла оказаться вместе с Петрой. Только это было лучше, чем целый день торчать в квартире.

– Куда? – сказал таксист.

– В «Харви Николс», – сказала Петра.

– Ты смеешься? У меня не хватит денег на «Харви Николс», я отовариваюсь в «Асде».

– Не проблема, – сказала Петра. – Сегодня я угощаю.

– Нет, Петра, ты не можешь покупать мне одежду.

– Значит, добавим это в список того, чего я еще не могу делать, – сказала она. – Не могу скандалить. Не могу позволить бойфренду домогаться соперницы. Не могу давать пощечины упомянутой сопернице и портить ее квартиру. По-моему, желание купить тебе пару шмоток сойдет за мелкий проступок, тебе не кажется?

– Не знаю. То есть фиг тебя разберет.

– Тогда посмотри на это с другой стороны, – сказала она. – Я Петра Сазерленд. Имею право делать все, что мне вздумается.

Петра хихикнула. Таксист вздохнул.

– Дамы, – сказал он. – Если вы закончили, хотелось бы знать, куда мы едем, в «Харви Николс» или нет?

– Туда, – сказала Петра. – Только туда.

Мы долго ехали до Найтсбриджа, как и следовало ожидать. То есть это же другой мир. Кажется, что от Бетнал-Грин до Найтсбриджа надо добираться на космическом корабле или как-то так, а не на такси. Петра все жаловалась, что такси едет медленно, но шофер был не виноват. Все нужные улицы перекрыли. Как будто власти решили не подпускать твоих людей к модным магазинам, Усама. Так что придется тебе пока остаться в камуфляжной куртке. Даже если она старовата. Что касается нас с Петрой, то нам пришлось сделать большущий крюк.

– Слушайте, – сказала Петра. – Может, вы заберете еще больше к северу? Кажется, я там видела айсберги, но мне хотелось бы получше рассмотреть.

– Ладно, дорогуша, – сказал таксист. – Только не описайся.

Когда мы вышли у «Харви Николса», Петра расплатилась по счетчику. Я еще никогда не видела, чтобы счетчик зашкалил за пятьдесят. От этого мне стало не по себе. Петре, кажется, было наплевать. Пока она платила, я стояла на тротуаре и пыталась не мешаться под ногами. Теперь улицы почти высохли, стояло чудесное летнее утро. Гламурные школьницы распустились по всему Найтсбриджу, как пустынные цветы после дождя. Я торчала, как больной палец, Усама. Я думаю, что ты тоже торчал бы. Даже если бы у тебя не было АК-47 и бороды, ты все равно был бы единственным человеком без спортивных ботинок и джемпера «Эрмес».

И тогда я стала думать – может, в этом и есть твой секрет. Может, все ищут тебя не в том месте. Может, ты прямо сейчас сидишь у Найтсбриджа в клетчатой рубашке «Барбур» и летних хлопчатобумажных брюках и пьешь фраппучино в «Старбаксе», покуривая «Мальборо лайт». Может, девушка за соседним столиком говорит: вот это да, вам, наверно, постоянно это говорят, но вы вылитый Усама бен Ладен без бороды. И может, ты смеешься и говоришь: да, это ужасно надоедает, кстати, вы не знаете, где тут можно найти кусок семтекса приличного размера.

Петра что-то говорила. Казалось, она на меня сердится. Наверно, я уплыла куда-то в свой мир.

– Пойдем же, – сказала Петра. – Мы не можем простоять целый день на тротуаре. Тут одежда сама собой не выбирается.

Я пошла за ней в «Харви Николс». Пожилой мужчина в сером фраке и цилиндре придержал нам дверь.

– Спасибо, Том, – сказала Петра.

– Всегда рад вас видеть, мадам, – сказал Том.

Он посмотрел на мою одежду и сдвинул брови. Мы вошли внутрь, и уличный шум остался позади. В «Харви Николс» пахло не пафосно, там пахло всеми духами в мире, очень сильными и перемешанными. Даже в горле запершило. Я как-то привезла сына в «Джон Льюис», и там в парфюмерном отделе пахло так же. «Фу, мама, – сказал он. – Пахнет сразу и приятно, и противно».

Я опустила голову и пошла за Петрой. Мы прошли через первый этаж не останавливаясь. Там все равно были только духи и всякая всячина типа «будь готов». Спасательные сумки «Луи Вюиттон» и противогазы «Кензо» с платочками подходящего цвета. На ведущем вверх эскалаторе Петра обернулась и посмотрела на меня.

– В общем, так, – сказала Петра. – Вот мы и на месте. Давай я тебе расскажу, что к чему. Второй и третий этажи – наши. Про четвертый этаж забудь, он ужасен. На первом этаже дизайнерские штучки. Александр Маккуин, Боттега, Венета, Дрис ван Нотен. Никто на самом деле это не носит, но нужно, чтобы оно было, потому что оно придает существованию оттенок тайны. Как мамина косметика. Можно смотреть, но нельзя трогать. Одежда, которую действительно носят, находится на третьем этаже. И мы как раз приехали.

Мы сошли с эскалатора.

– Даю три дня на разграбление, – сказала Петра. – Выбирай что хочешь.

Я пошла за Петрой по бутикам. У нее был такой счастливый вид, когда она гладила то одно, то другое. Она останавливалась и охала у одежды, как садовник, который радуется, как прекрасно расцвели цветы. Я слегка растерялась. В «Харви Николс» такая проблема, что никак нельзя понять, для чего эта одежда. Ничто не имело форму настоящей одежды. Не было ни одной вещи, на которую можно было посмотреть и сказать: ой, смотри, какие симпатичные брючки. Пойми меня правильно, Усама, там все было очень красиво, но надо было знать, как застегивать на себе все это красивое, шелковое и воздушное с кружевными вставками и всякими штуками, прежде чем оно превратится в одежду. Этикетки тоже ничем не помогали. Коллекции назывались как-нибудь типа «Философия», или «Теория», или «Подражание Христу». Как будто это не одежда, а то, из-за чего я провалила свои экзамены на аттестат о среднем образовании. Петра усмехалась, глядя на меня.

– Бодрее, – сказала она. – Что за вытянутое лицо, когда ты можешь надеть что-нибудь от Хельмута Ланга?

Я шла дальше. Я ужасалась при мысли, что Петра заставит меня что-нибудь померить, а я не буду знать как. Я лучше надену спортивную футболку, Усама, по крайней мере человеку не нужна ученая степень, чтобы знать, куда просовывать голову.

Я бросила разглядывать одежду. Мне было интереснее смотреть на других покупательниц. Это были такие женщины, которых и похоронят с сумочкой «Прада» и в солнцезащитных очках «Шанель». Ты сам в душе немного девушка с Найтсбриджа. Ты никогда не показываешься без АК-47 и подходящего по цвету патронташа. Наверно, Аллах внимателен к аксессуарам.

От всех этих шикарных женщин с Найтсбриджа мне становилось не по себе. Единственным моим аксессуаром был Мистер Кролик в кармане. Он везде ходил со мной. Я положила ладонь на руку Петры, она остановилась и обернулась.

– Слушай, Петра, я не понимаю, чего я здесь ищу. Последний раз я ходила за одеждой в «Эйч энд эм». Тебе придется меня выручить.

Петра засмеялась:

– Нет, ты нечто. Ладно. Когда я на тебя смотрю, я вижу черные брюки от Хельмута Ланга и какую-нибудь симпатичную кофточку. Может, «Селин». И какие-нибудь симпатичные босоножки на каблуках, ах да, и приличная сумка. Вот, пошли за мной.

Петра ушла. Она носилась между стойками, срывала одежду с вешалок и накидывала на руку. Она точно знала, что делает, и не остановилась, пока не набрала целую охапку. Она еле дышала.

– Вот, – сказала он. – Теперь поглядим, как это на тебе смотрится.

Мы пошли в примерочную. Продавщица только улыбнулась и нашла нам кабинку. Видимо, она не боялась, что я сбегу, спрятав брюки «Эрмес» под тренировочными. Наверно, у них там в «Харви Николс» нечасто бывают такие, как я. Примерочная оказалась просторная, и мы с Петрой вошли вместе. Там было полно места. Петра закрыла за нами дверь.

– Так, – сказала она. – Начнем с брюк.

Я только уставилась на нее.

– Что еще? – сказала она.

– Ты хочешь, чтобы я сняла брюки? Здесь? У тебя на глазах?

Петра закатила глаза.

– Господи боже мой, – сказала она.

Она усадила меня на скамейку, встала на колени, чтобы стянуть с меня кроссовки. Потом стащила с меня брюки, как деловая мамаша, когда готовит своего ребенка к занятию в бассейне. Когда она увидела мои старые серые трусы, она остановилась. Опустила подбородок к шее и выдохнула носом.

– Значит, так, – сказала она. – Я сейчас вернусь.

Когда она вышла, я встала в примерочной и оглядела себя в зеркале. Странно это было, потому что я не привыкла разглядывать себя. Наверно, мне никогда не хватало времени. А теперь я увидела себя сразу после того, как насмотрелась на всех этих шикарных дам, и меня слегка огорошило. Я была похожа на какую-то завалявшуюся в углу шкафа вещь. Мне стало стыдно. Забавно, что может сделать бомба, Усама, мне всегда было все равно, как я выгляжу, но теперь я покраснела. И уставилась на коврик.

Скоро Петра вернулась в примерочную с охапкой красивого белья и опять заперла за собой дверь.

– Вот, – сказала она. – Выбирай, что тебе нравится. Трусы и лифчик. Видишь, все простое и белое. Урок первый. Художник начинается с чистого холста.

Мы посмотрели друг на друга.

– Ладно. Только не смотри.

– Чтоб мне лопнуть, – сказала Петра.

Она отвернулась и закрыла глаза руками. Я сняла трусы и почувствовала прохладный воздух. У меня подвело живот. Как будто я падаю. Я сняла найковскую футболку и лифчик и бросила на коврик. По мне побежали мурашки. Было слышно, как дышит Петра и жужжат маленькие яркие лампочки. Я секунду постояла. Особенно ничего не думала. Потом надела белые трусики и какой-то лифчик. Не знаю, из одного комплекта или нет, мне было все равно. Я сглотнула. У меня стучало сердце.

– Ладно, можешь повернуться.

Петра повернулась и оглядела меня с ног до головы.

– Мм, – сказала она.

Я покраснела. Сложила руки на животе и сжала колени.

– Спокойно, – сказала Петра. – Дыши глубже. У тебя все прекрасно.

Мне понравились первые брюки, которые мне протянула Петра. Они были ярко-белые и шелковистые. Приятно было чувствовать их на коже, как будто плаваешь в холодном молоке. Петра широко улыбнулась, увидев их на мне.

– Вот это да, – сказала она. – Я так и знала, что ты неотшлифованный алмаз. Да нам парней палкой придется отгонять.

Потом мы померили босоножки на каблуках. Мы выбрали «Фенди». Клянусь, в них я стала сантиметров на тридцать выше. С верхом оказалось не так просто. Мы перемерили четыре блузки, прежде чем Петре что-то понравилось. Это была блузка «Эрмес», и она стоила таких денег, на которые я могла бы два года кормить и одевать своего сына, и это не шутка. Я показала Петре ценник.

– Слушай, по-моему, здесь ошибка.

– Нет, – сказала Петра. – В этом году они заработали сто миллионов фунтов. А знаешь почему? Потому что одежда как волшебство. Она стоит этих денег.

– Понятно.

Я смеялась над Петрой, но потом я обернулась, посмотрела на себя в зеркало и ахнула. С ума сойти. Меня можно было печатать на обложке журнала. Я была высокая красавица и могла думать только: ХА! Попробуй теперь поразглагольствовать о прицепах, когда увидишь меня В ЭТОМ, Теренс Бутчер. Я смотрела на себя, глаз не могла отвести, я была так счастлива, что расплакалась. Я смотрела, как слезы текут по лицу, и думала: господи, неужели это на самом деле, неужели правда мне может повезти.

– Ничего, правда?

Петра подошла ко мне и положила подбородок на мое плечо, а руку на талию. Она улыбалась мне в зеркало.

– За новую страницу, – сказала она.

Мы обе долго-долго стояли и смотрели на новую меня. Я улыбалась Петре в зеркале. Она была так похожа на меня, особенно сейчас, когда мы обе были шикарно одеты. Как будто мы сестры, но этого нельзя было понять, пока мы не оделись одинаково. У Петры на губах был темно-розовый блеск. Красивый и блестящий, как спинка жука.

Петра загорелась с кончиков волос, огонь побежал по ним, как по фитилю. Потом быстро перешел на ее лицо. Ее волосы горели желтовато-голубым пламенем, как газовые конфорки. Блеск на губах покоричневел и полопался. Ее губы зашевелились, но раздался не ее голос, а голос моего сына. «Мама, – сказали ее губы, – мама, у меня голова горит, мне больно, мне больно».

Я повернулась и повалила Петру на пол примерочной. Я катала ее по голубому ковру, пытаясь потушить огонь. Она кричала, пиналась и ругала меня последними словами. Потом у меня загорелись руки. Все тело спереди загорелось, я чувствовала, как проволока в новом лифчике раскалилась докрасна и жжет мне кожу под грудью. Было так больно, что у меня не хватает слов. Кожа слезала с рук, но я все пыталась потушить огонь. Я схватила одежду, которую мы мерили, и набросила на Петру. Я пыталась потушить огонь, но вместо этого загорелась сама одежда. Все вспыхнуло огнем, все, и Кэтрин Хэмнет, и Армани, и Диана фон Фюрстенберг, все выглядело одинаково, когда горело.

Я стала кричать, больше я ничего не могла сделать, руки у меня сгорели до культей. Я закрыла глаза. До меня все доносился голос сына, кричавшего изо рта Петры: МАМА, МАМА, ПОМОГИ МНЕ! Я заткнула уши и закричала в дым и тьму.

Сначала я услышала голос Петры. Все хорошо, говорила она, все хорошо, все кончилось. Я открыла глаза. Я сидела на полу примерочной, везде вокруг валялась одежда. Ничего не горело. Ничего не болело. В примерочной с нами была медсестра, она промокала царапину у меня на лице настойкой гамамелиса. Щипало, но мне всегда нравился запах гамамелиса. Петра поддерживала мне голову и убирала волосы с моего лица. Дыши глубже, говорила она. Дыши глубже. Принесите нам стакан воды, пожалуйста.

Я подняла глаза. У примерочной стояли охранники и смотрели на нас. Один из них отошел и вернулся с пластиковым стаканчиком. Там было полстакана теплой воды. У воды был привкус крови, наверно, я прикусила язык.

– Вашей подруге еще нужна помощь? – сказала медсестра.

Петра посмотрела на меня. Волосы у нее разлохматились, а с одного глаза стерлась косметика, она явно плакала. Она улыбнулась.

– Нет, никакой помощи ей больше не нужно, – сказала Петра. – Можешь встать?

– Кажется, могу.

Я поднялась с помощью медсестры. В голове было легко. Как будто в любой момент она могла оторваться и уплыть к Щитам надежды. Через минуту медсестра и охранники оставили нас одних. Я смотрела на себя в зеркале. Я была очень бледная в моей яркой новой одежде. Я посмотрела на Петру.

– Мне ужасно неловко.

Она обняла меня и долго не выпускала. Меня трясло. Мы стояли в примерочной, и опять было очень тихо, только дыхание и жужжание лампочек.

Мы оставили старую одежду в кабинке. Я взяла только Мистера Кролика. Петра заплатила за вещи, которые были на мне. Я вышла к чему-то большему, чем наша старая «астра».

Когда мы вышли, было уже время обеда. Стояла прекрасная погода. Гайд-парк лежал прямо перед нами на другой стороне Найтсбриджа.

– Давай побудем на свежем воздухе, – сказала Петра. – Пойдем на Серпентайн. Поплаваем на лодке.

– Я не люблю лодки, мне от них не по себе.

– Ничего подобного, – сказала Петра. – А если станет скучно, сойдем на берег и пойдем соблазнять парковых служителей.

Я все еще была как в тумане. Петре пришлось держать меня за руку и вести. Мы зашли в какое-то кафе, где продавалась еда навынос, не помню, в какое. Петра купила суши и две бутылки холодного белого вина, и мы пошли в парк до самого Серпентайна.

За лодками выстроилась длинная очередь, тогда Петра сунула пальцы в рот и свистнула. Она окликнула одну молодую пару, которая уже сидела в лодке, как будто это было такси. Она дала им пятьдесят фунтов, чтобы они уступили лодку нам, вот такая она была. Я еле залезла в эту лодку, вряд ли она рассчитана на каблуки. Нам пришлось грести веслами, но мы никак не могли понять, как сделать так, чтобы лодка двигалась прямо, и в конце концов мы бросили ее качаться на волнах.

Мы легли на дно лодки. Так она меньше колыхалась. Может, ты думаешь, что на воде было очень мило, но вообще не особенно. Небо было голубое, но его почти закрывали все эти шары, Щиты надежды. Во всяком случае, для Гайд-парка они подобрали не самые симпатичные лица. В основном каких-то толстых мужиков, по ним было видно, что они залпом могут выдуть пинту пива. Знаешь, такие типы, которые называют друг друга кличками, например Тормоз или Дрочила, и щиплют тебя за задницу на новогодней вечеринке. И говорят: может, перепихнемся? Смешно было смотреть, как эти мертвые лица на высоте сто пятидесяти метров спасают нас от камикадзе. Возможно, это был их первый порядочный поступок за всю жизнь.

Между шарами жужжали вертолеты. Один из них кружил низко над парком. Было видно летчиков в больших шлемах, как у робота-трансформера моего сына. Я помахала им, но они не помахали в ответ. Наверно, это непросто, когда у тебя руки не сгибаются в локте. Как будто вертолеты не справлялись, по озеру еще плавала полицейская лодка. Простая резиновая лодка с двумя полицейскими в рубашках с короткими рукавами. Не знаю, зачем они там сидели. Наверно, Усама, если бы ты запланировал совершить налет на фургон с мороженым на северном берегу Серпентайна, то тебе пришлось бы их отвлекать. Когда полицейские проплыли мимо, наша лодка закачалась.

На озере было не больно-то успокоительно, хотя все пытались оттянуться на сто процентов. В конце концов, таковы уж британцы. Серпентайн наполовину полон, а не наполовину пуст, и все такое. Мы стали пить вино из пластиковых стаканчиков. На солнце было жарко, а вино было холодное и сразу ударило мне в голову. Петра вздохнула. Она водила рукой по воде, нагоняя рябь.

– Как ты себя чувствуешь? – сказала она.

– Лучше. Правда, еще не совсем хорошо. Пытаюсь не паниковать.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – сказала Петра. – Я только хочу, чтобы ты знала: я с тобой. Столько, сколько нужно, чтобы ты успокоилась.

– Спасибо.

– Пожалуйста, – сказала Петра. – Все равно я лучше проведу солнечный денек с тобой, чем с этой скотиной Джаспером. Честно говоря, он становится невыносим. Раньше он был таким оригинальным парнем. Не было такой вещи, которой бы он не интересовался. Он мог часами говорить о поп-музыке, или плутонии, или куриной оспе, без разницы. Он всегда очаровывал, потому что всегда очаровывался сам. А теперь все кончилось. С самого майского теракта он в депрессии. По выходным он постоянно скачет на белой лошадке и из-за этого всю неделю сам не свой.

– На белой лошадке?

– Кокс, – сказала Петра. – Кокаин. Как тут девушке соревноваться?

– Не знаю. Мой муж не принимал ничего хуже, чем две таблетки «Алка-Зельтцер» в маленьком стакане воды.

Петра засмеялась и налила нам еще вина в пластиковые стаканчики.

– Кокаин – ерунда, – сказала она. – Он к делу не относится. Я знаю кучу замечательных людей, которые могут вынюхать тонну порошка и все-таки не приставать к девушкам по туалетам.

Петра опустила голову на деревянный борт лодки. Бум. Опять очень низко пролетел вертолет. От него пошел ветер, от которого из середины Серпентайна побежали маленькие темные волны и растрепались наши прически под леди Диану.

– Не надо было тебе обрезать волосы. До этого было лучше.

Голова Петры все еще лежала на борту лодки. Она закрыла глаза.

– Это верно, – сказала она. – А Джасперу все равно нравится.

– Да?

Петра открыла глаза и косо посмотрела на меня.

– Да, – сказала она. – Теперь у нас лучше секс, когда я похожа на тебя.

– А.

– Да, – сказала Петра. – Ирония судьбы. Кто бы мог подумать, что мне нужно было изменить внешность, чтобы его завести. Учитывая, что моя работа как раз и состоит в том, чтобы рассказывать миллионам людей, как сделать себя более привлекательными для своего или противоположного пола. Учитывая, что я пишу о стиле и красоте в «Санди телеграф», а ты… ну…

– Пьяная.

– Ага, – сказала Петра. – И я тоже. Какая связь между пьянством и лодками?

Она засмеялась и разлила по стаканам оставшееся вино. И выпила. И стала вертеть подол юбки в руках.

– Пожалуй, я уже достаточно напилась, чтобы сказать то, что я думаю, – сказала она.

– И что же?

Петра выпрямилась. Она обеими руками взялась за мое запястье, и лодка заколыхалась. Она придвинула лицо ко мне. Ее глаза блестели.

– Переезжай к нам, – сказала она.

– Что-что?

– Переезжай к нам. Уйди из этой депрессивной квартиры и страшных воспоминаний. Оставайся у нас, пока не придешь в себя.

– Пока не приду в себя? У вас?

– Да, – сказала Петра. – Нам всем от этого будет польза. Особенно Джасперу. Он перестанет думать о кокаине.

– Нет, ты же шутишь, правда? Ровно неделю назад ты кидалась в меня пепельницей.

Петра покраснела, отвернулась и посмотрела за борт лодки.

– Это было до того, как я увидела тебя в блузке «Эрмес», – сказала она.

– Ты с ума сошла.

– Нет, – сказала Петра. – Но после майского теракта вся планета не в своем уме, так что, ради бога, не заморачивайся. Какая польза от того, что весь мир сходит с ума, если мы не можем сделать то же самое?

Я смотрела на воду. Люди в лодках занимались обычными делами. Миловались подростки в надувных жилетах. Папы учили сыновей грести. Все смеялись, делали храбрый вид и мазали лица кремом для загара. Но я уже не была такая же, как они. У меня не было сына, чтобы учить его грести. Зато, по всей видимости, у меня был парень, которого надо было отвлечь от кокаина, но это другое. Я стала тихонько плакать. Слезы капали с лица в Серпентайн.

– Не могу, Петра. Когда я вижу Джаспера, я вижу взрыв. Снова, и снова, и снова.

– Да, – сказала Петра, – но скажи мне честно, что ты видишь, когда сидишь дома одна?

Я подняла глаза на Петру и почувствовала, как у меня в животе поднимается волна тошноты. Я хотела, чтобы все это кончилось, чтобы я могла быть далеко от Лондона, на рассвете, в жилом автоприцепе. Я жалела, что поссорилась с Теренсом Бутчером.

– Это нечестно.

Петра смахнула слезы кончиками пальцев с моего лица и приложила пальцы ко рту.

– Так будь смелой, – сказала она.

На нашу лодку набежала тень от шара. Я поежилась. Мы так и не съели суши. Я хочу сказать, а зачем? Суши – это просто водоросли и сырой тунец. Больше похоже на обед унесенных в море, чем на еду. Петра скормила свою порцию голубям. А я свою выбросила за борт. Я плакала и смотрела, как большие белые рисовые рулеты исчезают в грязно-коричневой воде. Я думала о бомбах.

Перед тем как ты взорвал моего мальчика, Усама, я всегда думала, что взрыв – это очень быстро, но теперь-то я знаю. Вспышка очень быстрая, но ты загораешься изнутри, и грохот никогда не прекращается. Можно зажать уши руками, но нельзя его заглушить. Огонь ревет с небывалым шумом и яростью. А самое странное, что люди могут сидеть рядом с тобой на Центральной линии и не слышать ни звука. Я живу в аду, где ты, Усама, ежился бы от холода. Жизнь – это оглушительный рев, но прислушайся. Можно услышать, как муха пролетит.