Текст книги "Поджигатели"

Автор книги: Крис Клив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Но когда я открыла глаза, я тут же перестала улыбаться, потому что перед дверью кабинки стоял Джаспер Блэк. Я подтянула ноги и обхватила колени руками, чтобы он ничего не увидел.

– Какого черта тебе надо?

– Ты оставила дверь открытой, – сказал Джаспер Блэк. – Я подумал, что тебе нужна компания.

Он вошел в кабинку, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Он долго стоял и просто смотрел на меня со своими семью стрижками и глупой ухмылкой. Он тоже, по-моему, с трудом держался на ногах. По-моему, он был пьянее меня.

– С кем это ты говорила? – сказал он.

– Ни с кем.

– А, ну да, – сказал он.

Он вынул из кармана пиджака бумажный пакетик и развернул его.

– Кокаин, – сказал он. – Хочешь нюхнуть?

– Не хочу. Слушай, выметался бы ты отсюда, пока мой приятель не пришел посмотреть, чего это я задержалась. Он здоровый мужик. Если он тебя здесь застанет, от тебя мокрое место останется.

Джаспер поднес порошок к носу и вдохнул прямо из пакетика. Стоял и смотрел на меня. Я думала, что знаю, что будет, но даже не успела вскрикнуть. Он действовал так быстро. Шагнул вперед и зажал мне рот рукой, не успела я его открыть. Я попыталась встать, но он насел на меня. Под его весом я врезалась в сиденье унитаза, а его ширинка уперлась мне в живот. Мне было тяжело дышать. Я била его по лицу и царапалась, но, кажется, ему было все равно. Он только смеялся. Другой рукой стал лапать меня за шею и грудь. Он так царапал мне грудь, что мне вспомнилась программа по телевизору, в которой броненосец пытался закопаться в муравейник.

Я ничего не могла сделать. Он прижал меня к сиденью унитаза. Я думала, он меня изнасилует, но он не стал. Он придвинул лицо вплотную к моему и стал целовать меня в щеки, глаза, нос. У его дыхания был такой гадкий сладковатый запах, который бывает к вечеру, если начать выпивать после обеда и не останавливаться. Он все целовал и целовал меня. Как будто откладывал то, что должно было случиться.

На его лице были порезы от бритвы. Такое впечатление, что он напился еще до того, как вышел из квартиры. На плечах была перхоть. Его футболку не помешало бы постирать. Может, из-за джин-тоника, но мне вдруг стало очень грустно и за себя, и за него. Надо дойти до ручки, прежде чем выкинуть такой фокус, как он. Я хочу сказать, список преступлений у тебя достаточно длинный, Усама, но вряд ли кто-нибудь обвинял тебя в том, что ты приставал к девушкам в туалете.

Это совсем не было похоже на Джаспера Блэка. Я смотрела ему в глаза, и теперь я это видела. Он хотел остановиться, но это было выше его. Его жизнь врезалась в мою, и это происходило в замедленном темпе, как автомобильная авария. Он просунул одну руку между нами и засунул в меня большой палец, и мне было больно, потому что я была не готова, и вся пустота нахлынула вместе с ним назад.

Я перестала сопротивляться. Больше не было смысла, и я не хотела, чтобы он сделал мне еще больнее, чем ему пришлось. Потом в кабинке стало очень тихо, только звук его тошнотворного сладкого дыхания на моем лице. Он перестал меня целовать, когда я перестала сопротивляться. Он явно удивился. Он сощурил глаза и перестал так сильно давить мне рукой на рот. Просто долго-долго держал меня, засунув в меня палец. Я чувствовала, как в нем очень быстро пульсирует кровь.

По моим щекам на его руку текли слезы. Джаспер глядел на меня в зеленом свете ламп. Я видела, как раскаленная добела шрапнель сдирает мясо с его лица и разбрызгивает по стене кабинки, и надписи одиноких лесбиянок тонут в крови. Палец Джаспера сделал внутри меня несколько нервных движений, и у меня скрутило внутренности. Я слушала, как со свистом вырывается его дыхание и в раковине снаружи капает, капает вода. Потом я услышала, как открывается и закрывается дверь женского туалета. Потом два шага. Потом тишина. Потом с другой стороны двери раздался голос Теренса Бутчера.

– Эй, – сказал он. – Извини, что я зашел, но ты здесь уже долго. Я только хотел узнать, все нормально?

Джаспер глядел на меня. Я увидела, как его зрачки вдвое увеличиваются в размере, и почувствовала, что рука крепче надавила мне на рот. Он оглянулся через плечо на дверь кабинки, а потом опять на меня. Обе его руки дрожали. Я чувствовала его панику по обе стороны моей кожи.

– Эй, – сказал Теренс Бутчер. – Случай, если тебе стало плохо, это ничего. Выходи. Я тебе помогу умыться. Пойдем выпьем кофе где-нибудь.

У Джаспера стал дикий взгляд. Он рыскал глазами по кабинке, ища другой выход. Может быть, такое окошко наверху, которые всегда показывают в кино. Но окошка не было.

– Слушай, – сказал Теренс. – Ты только скажи мне, что все нормально, и я подожду снаружи. Или мне придется войти.

Тогда Джаспер пискнул. Это было тихое начало плача. Просто печальный, тихий писк где-то в глубине горла. Именно такой звук издавал мой сын сразу же после того, как падал и сильно ударялся. Перед тем, как его лицо сморщивалось от отчаяния и выступали слезы.

Но ты этого не поймешь, Усама, потому что ты не мать. В этом все дело, я так думаю. В общем, когда я услышала этот несчастный писк, у меня включился автопилот. У меня еще были свободны руки, и я поднесла одну к щеке Джаспера. Я очень нежно погладила его по лицу. Потом потянула запястье его руки, которой он зажимал мне рот. Он долю секунды сопротивлялся, потом посмотрел мне в глаза, и его рука упала с моего рта на плечо. Вдруг он стал очень послушным. Он ждал, что я буду делать. Я посмотрела прямо ему в глаза и почувствовала, как его рука дрожит у меня внутри. Я открыла рот.

– Теренс, у меня все нормально. Извини. Просто я выпила лишнего, через две секунды я буду в полном порядке. Мне немножко неловко, так что ты иди, допей, а я выйду через минуту.

– Точно? – сказал Теренс Бутчер.

– Точно.

Я погладила Джаспера по голове. Тогда Теренс Бутчер ушел, и Джаспер выдохнул.

– О господи, – сказал он. – Спасибо.

Он ткнулся лбом мне в плечо и все дрожал. Я погладила его по голове, опустила вторую руку, взяла его за запястье и надавила очень мягко, чтобы он вытащил ее из меня. Я притянула его голову ближе к своей шее и шепнула ему в ухо:

– Ну вот. Ты хороший мальчик, правда. Тебе просто было одиноко, да?

Джаспер ничего не сказал. Он дышал мне в ухо неглубоко и быстро, потом его дыхание медленно превратилось во всхлипы. Он не суетился, он только очень тихо всхлипывал и долго не успокаивался. Я сидела, пока он не проплачется. Можно подумать, что печаль внутри нас была оглушительной, но на самом деле от нее было меньше шума, чем от медленных капель из крана по ту сторону двери..

Когда я вернулась за столик, я улыбнулась Теренсу Бутчеру и стакану, который он поставил для меня.

– А, джин и Теренс. Прекрасно.

– Ты уверена? – сказал он. – Я подумал, что тебе, может быть, достаточно.

– Ну, это было десять минут назад. А сейчас – это сейчас.

– Ладно, – сказал он. – Но ты делаешь это на свою голову.

Теренс Бутчер встал, и я подошла к нему и обвила рукой его талию, прислонилась к нему и положила голову на его грудь. Я закрыла глаза, и огонь со шрапнелью снова пропали. Остался только мой мальчик, который играл на высокой траве рядом с прицепом. Я открыла глаза и посмотрела на Теренса Бутчера.

– Ты классный, Теренс Бутчер. Ты знаешь это?

Мы допили, и я подошла к стойке вместе с Теренсом, чтобы взять еще по стакану, но в тот момент хозяин сказал, что бар закрывается. Теренс сказал ему, чтобы нас оставили.

– Вряд ли, – сказал хозяин. – Полиция сейчас очень строга.

– Слушайте, – сказал Теренс. – Полиция сейчас очень пьяна. У нас была тяжелая неделя, пока мы старались сделать так, чтобы вас не повзрывали к чертовой бабушке. Если теперь нам нельзя как следует напиться, то мы не выпустим пар. И значит, на следующей неделе мы будем все на нервах. И значит, не сможем как следует выполнять свою работу. И значит, все вы умрете. В общем, вот что я тебе скажу. Я тебе дам подписанный приказ не закрываться еще десять минут по соображениям безопасности.

Хозяин улыбнулся.

– Хорошо, сэр, – сказал он. – Всегда рад внести свой вклад в национальную безопасность.

– Молодец, – сказал Теренс Бутчер.

Он написал хозяину официальный приказ на обратной стороне подставки под пивной стакан, и хозяин поставил нам бесплатную выпивку.

Мы вывалились из «Подступов» примерно в половине двенадцатого, и снаружи был хаос. Все старались успеть домой до комендантского часа. Низко над улицей летели в ряд несколько вертолетов, направляясь в город. Они врезались в остатки заката и шумели, как смерть, но никто не хотел, чтобы им напоминали о смерти, поэтому все встали перед пабом и выставили им вслед средние пальцы. За вертолетами поднимался грязный вихрь, который взмел весь мусор в переулках. Мусор летел во все стороны. Обертки от бургеров, окурки, использованные презервативы пролетали мимо автомобильных окон, как тошнотворная метель.

Нам повезло поймать такси. Теренс остановил его и назвал таксисту Барнет-Гроув, а когда таксист отказался, Теренс показал ему полицейское удостоверение и спросил таксиста, не надоела ли ему лицензия. Потом мы сели в машину, и Теренс захлопнул дверцу. Вертолеты и мусор остались снаружи, и все стало тихо, только таксист бормотал про себя, что опять ему повезло до чертиков.

– Благодари Бога, – сказал Теренс.

Он соскользнул на сиденье. Он сидел ближе, чем нужно. Его нога прикасалась к моей. Я почувствовала, как он навалился на меня, когда мы повернули направо на Олд-Форд-роуд.

– Фантастика, мне стало гораздо лучше, – сказал он. – Ты была права. Вечер в пабе – это именно то, что нужно.

Я просто смотрела в окно. Мне не хотелось отвечать. Во мне, наверно, было восемь порций джин-тоника. Я стояла на месте, а Лондон несся мимо меня. На самом деле было похоже, как будто Лондон пытается добежать до унитаза, пока его не стошнило. Это был один из таких вечеров, которые иногда бывают в Лондоне, когда пьяны все, до последнего типа. Был один из таких вечеров, когда городские пижоны в рубашках «Хэкетт» выскакивают перед твоим такси, размахивая руками и вопя: ТАКСИ! ТАКСИ! и таксисту приходится выворачивать руль и орать: вы что, слепые, у меня пассажиры, уроды безмозглые, извините за выражение. Был один из таких вечеров, когда хочется, чтобы побыстрее наступил день.

Теренс Бутчер положил руку мне на колено. У меня поехали колготки, и я чувствовала его кожу на своей. Я посмотрела на него и улыбнулась:

– Не здесь, Теренс. Еще будет время.

Я отвернулась и посмотрела в окно. Мы только что повернули на Кембридж-Хит-роуд, и там стояла пробка. Люди бежали, стараясь успеть на последний автобус, и полицейские с мегафонами кричали, чтобы они поторапливались.

Я закрыла глаза и почувствовала что-то сзади на шее. Может, это были его губы. Или это были губы мужа или Джаспера, во мне было восемь порций джин-тоника, которые говорили мне, что нет никакой разницы. Теренс перешел к моему бедру. Я вдохнула, и его рука передвинулась на ногу. Потом я почувствовала, как он просовывает руку под белье. Господи, подумала я, опять. Я чувствовала, как его пальцы гладят мне лобок, и мне померещилось, как белый микроавтобус за нами взрывается и наше такси взлетает на два с половиной метра над станцией метро «Бетнал-Грин». Я почувствовала, как красная кровь струей бьет из меня, пока наше такси вертится черным пятном в ночи под улыбающимися лицами щита надежды. Я чувствовала тяжесть Теренса Бутчера на себе, когда мы лежали, сгорая в обломках. Господи, как же хорошо умирать не в одиночку.

Выпивка вдруг сильнее дала о себе знать. Я открыла глаза, мы как раз поворачивали направо на Бетнал-Грин-роуд, и в конечном итоге мы не взорвались. Я почувствовала во рту сладковатую слюну.

– Ой, кажется, мне срочно нужно выйти.

Таксист нажал на тормоза и резко остановил машину. Таксисты по голосу понимают, когда ты говоришь серьезно. Я вышла, и меня вырвало на двойную желтую линию, а Теренс Бутчер держал меня за плечи. Рвота была чисто зеленого цвета, ей можно было бы чистить медь. Когда мы сели обратно в машину, мне стало гораздо лучше. Я улыбнулась Теренсу.

– Извини.

– Да ради бога, пожалуйста, – сказал он. – Не извиняйся.

Мы ехали мимо «Кентукки фрайд чикен» и индийских магазинов, до моей квартиры оставалось две минуты.

– Ой, а я почти приехала.

– Ты уверена, что дойдешь? – сказал Теренс.

Шофер повернул на Барнет-Гроув.

– Давай я тебя провожу, – сказал Теренс.

– Уже почти комендантский час. Ты понимаешь, что если ты пойдешь со мной, то тебе придется застрять у меня на всю ночь.

– Да, – сказал он. – Об этом я и думал.

– А как же твоя жена?

– Я ей позвоню, – сказал он. – Скажу, что пришлось остаться на работе.

Я держалась за его руку. Кожу у меня покалывало, в животе прыгало. Пустота внутри меня завывала, как ветер между высотками. На Барнет-Гроув таксист сбавил скорость из-за лежачих полицейских. Моя улица была серая и унылая, по ней летели пакеты из «Теско», как призраки скидок.

– Где остановить? – сказал таксист.

– Да здесь где-нибудь.

Такси остановилось, и я сжала руку Теренса Бутчера.

– Теренс. Ты мне нравишься. Давай не будем ничего портить. Иди сегодня к своей жене. Встань завтра утром и чувствуй себя хорошо. Заботься о детях. Поверь мне, ты не знаешь, как это важно. А потом подумай обо всем, если я и потом буду тебе нужна, я буду с тобой. Только давай не будем делать вот так. Пожалуйста, давай постараемся, чтобы твоя жена и дети никогда не узнали.

Теренс моргнул. Он был такой грустный. Я так хотела его, что пустота внутри меня кричала: НЕТ НЕТ НЕТ, но я все равно это сделала. Я последний раз сжала руку Теренса и отпустила. Я открыла дверь, вышла, взялась за ручку и захлопнула Теренса Бутчера в его жизни с детьми и женой в ее белозеленых кроссовках. Я помахала ему на прощание и смотрела, как его усталое лицо прижалось к стеклу.

Я уставилась на мертвые лица Щитов надежды, плавающие в оранжевом небе. Я долго смотрела и потом вошла в дом, поднялась наверх, взяла Мистера Кролика и свернулась вместе с ним на полу в комнате сына. Я спала, и мне снились муж и сын. Они в арсенальных футболках уезжали в небо на нашей старой синей «астре». Они были так рады, что едут. Я сделала им бутерброды на случай долгой дороги. Муж улыбнулся мне. Он был высокий и красивый, и он был целый. Я улыбнулась ему в ответ. «Мы поехали, любимая, – сказал он. – А ты приезжай к нам, когда захочешь». Я помахала им рукой. Сын улыбался и махал мне, прижавшись носом к заднему окну. Я смотрела, как они уезжают прочь по Барнет-Гроув к восходящему солнцу.

Когда я проснулась, комната моего сына была розовой от нового дня, входившего сквозь занавески. А я? Я все улыбалась.

Позднее в то же утро я пошла со своим похмельем в душ. Я говорю душ, Усама, но на самом деле я стояла в ванне. У нас был такой душ, с резиновым шлангом, который надевают на краны. Сын его обожал. Он снимал его с кранов и заставлял меня прижимать резиновые концы к ушам, чтобы он мог говорить через душевую насадку, как будто это был микрофон. Обычно он говорил ВЫХОДИТЕ С ПОДНЯТЫМИ РУКАМИ. Наверно, муж его научил.

Сын обожал эту игру, у меня уходило несколько часов, чтобы вымыть ему голову. Но ты же избавил меня от этого труда, Усама. Так что я мыла свою голову, когда зазвонил дверной звонок. Я уже в третий раз ее мыла. Никак не могла избавиться от запаха дыма с самого майского теракта.

Я замотала голову полотенцем, надела розовый банный халат и пошла к двери. Закрепила цепочку, приоткрыла и выглянула. Там стояла Петра Сазерленд. На ней были темно-бордовые сапоги на шпильках, шелковая юбка с цветами, розовый кашемировый свитер, и волосы у нее были длинные, прямые и блестящие. Она стояла и смотрела на меня. Лицо у нее было очень бледное, без кровинки.

– Что мне сделать, чтобы от тебя отвязаться? – сказала она.

Я хотела закрыть дверь, но Петра поставила в проем ногу. Мы обе начали толкать дверь, но она не могла ее открыть из-за цепочки, а я не могла закрыть из-за ее ноги.

– Чего тебе надо?

– Я хочу, чтобы ты перестала бегать за Джаспером, – сказала она.

– Я и не думала за ним бегать.

– Врунья, – сказала Петра. – Потаскуха.

Она сунула лицо прямо в проем двери и глумливо оскалилась.

– Когда он вчера вернулся домой, он весь провонял тобой, – сказала она. – Я знаю твой запах. Ты пахнешь этим местом. Я целую ночь здесь просидела.

– Ты не понимаешь.

– О, я все прекрасно понимаю, – сказала она. – Он не смел посмотреть мне в глаза. Впусти меня.

– Нет уж, это вряд ли.

– Мне не говорят «нет», – сказала она. – Пропусти меня. Надо решить это раз и навсегда.

– Извини, я плохо себя чувствую. Почему вы с Джаспером не можете оставить меня в покое?

– Нам оставить тебя в покое? – сказала Петра. – Вот это забавно. Хорошая шутка.

– Прошу тебя, ты не знаешь, что произошло. Тебе с Джаспером надо поговорить, а не со мной.

– Нет, – сказала она. – Пропусти меня. Я готова простоять здесь хоть весь день, если надо.

– Как хочешь.

Я вернулась в ванную и домыла голову. Это было совсем не так, знаешь ли, как показывают в рекламе шампуня «Тимотей», где молодая шведка стоит под водопадом. Вода была чуть коричневатая из-за ржавых труб, и мне было слышно, как Петра барабанит в дверь все время и орет: ОТКРОЙ ЭТУ ЧЕРТОВУ ДВЕРЬ. К тому времени, как я вышла и стала сушить волосы, она решила попробовать что-то новенькое. Теперь она орала: В ЭТОЙ КВАРТИРЕ ПЕДОФИЛ. Наверно, она думала, что сейчас откуда ни возьмись заявится гневная толпа, как это бывает в «Дейли мейл», и поможет ей ворваться, но она еще многого не знала о квартале Веллингтон-Эстейт. Здесь даже из-за пожара в собственной квартире не станут возиться, не то что из-за соседей.

Я прошла в спальню и надела белую футболку и белые тренировочные. Легла на кровать, думая о своем, пока стук и крики не смолкли, тогда я опять подошла к двери. Петра сидела на полу, прислонившись к стене, и ногой все еще зажимала дверь. Голову она опустила на колени.

– Ты закончила? Выпустила пар из организма?

Петра подняла глаза, они были красные и опухшие, и на лице были потеки черной туши. Я страшно удивилась, я бы не подумала, что у нее есть чувства. Лампа на лестничной клетке погасла, и площадка за Петрой погрузилась в темноту. Мы долго смотрели друг на друга в дверной проем. Петра шмыгнула носом.

– Ладно, входи.

Я сняла цепочку и открыла дверь, Петра дернула голову вверх, чтобы посмотреть на меня.

– Давай, вставай, пока я не передумала.

Петра хотела опереться руками о пол, чтобы подняться, но пол был весь грязный, она долго его разглядывала, и вместо этого ей пришлось подать руку мне. Я взяла ее за руку и потянула вверх. Когда она встала, мы тут же расцепились.

– Мне надо умыться, – сказала Петра.

– Ага. Ты же знаешь, где у меня ванная, верно?

Я пошла на кухню и не знала, куда себя деть, тогда я достала все кружки из шкафа и поставила обратно, расставив их по цветам радуги справа налево, чтобы они ручками смотрели наружу, кроме одной кружки, у которой были ручки с обеих сторон. Я не знала, что с ней делать, и все еще держала ее в руках, когда Петра пришла на кухню. Она отмыла все потеки туши, и ее лицо было очень бледное и другое без косметики. Я подняла кружку.

– Кофе?

Петра посмотрела на банку растворимого кофе, стоявшую на кухонном столе.

– Лучше бы водки, – сказала она. – У тебя еще осталось?

– Ага. Только я не думала, что ты начинаешь с утра.

– А у меня еще не утро, – сказала Петра. – Я не ложилась спать.

Я налила Петре водки из холодильника. Мне стало дурно от одного взгляда на нее, но Петра опрокинула стакан в горло и протянула мне пустой стакан.

– Фу, – сказала она. – Еще.

Я налила ей еще, и мы пошли в гостиную и сели на разных концах дивана. Петра смотрела в окно на Барнет-Гроув сквозь тюлевые занавески. Те же мальчишки катались на велосипедах медленными кругами, как в тот майский день, от этого мне стало не по себе.

– Самое глупое, – сказала Петра, – это что мне всегда было наплевать на Джаспера. Пока я не поняла, что он от меня ускользает.

Я промолчала.

– Конечно, это ужасно, – сказала она. – Не чувствовать ничего к человеку, пока не появится перспектива его потерять. Наверно, ты думаешь, что я ужасная эгоистка.

– Нет. Я не думаю. В смысле у меня же нет воображения.

Петра улыбнулась. Она все смотрела в окно.

– Ты умеешь быть очень сухой, да? – сказала она.

Я слегка пожала плечами, но она не видела, потому что сидела ко мне спиной. Я сидела в обнимку с диванной подушкой и чувствовала новую волну похмелья, и мне лучше всего было не двигаться слишком много.

– После теракта у нас Джаспером все пошло по-другому, – сказала Петра. – Я не знаю, кого винить, тебя или Усаму бен Ладена. Не знаю, кто из вас хуже.

– А, ну да. Ты говорила с Джаспером об этом?

– Джаспер сейчас слегка не в себе, – сказала Петра. – В последнее время он перебирал. С ним трудно говорить.

– Может, все-таки попробуешь?

Петра все еще смотрела в окно. Я видела, как ее спина напрягается и злится, и когда она заговорила, ее голос дрожал.

– Как ты смеешь? – сказала она. – Как ты смеешь говорить, что мне делать, а что нет? Это ты довела моего Джаспера до такого состояния. Это ты вертишь перед ним задом и бегаешь за ним со своей слезливой историей.

Петра встала и развернулась ко мне лицом.

– Ты паразит, – сказала она. – Только потому, что твоя несчастная жизнь закончилась, ты не имеешь права влезать в мою.

– Ты что, смеешься? Я видела, как ты живешь, это хуже смерти.

– Ха, – сказала Петра. – Посмотри мне в глаза и скажи, что ты не была с Джаспером вчера вечером.

– Я говорю не об этом.

– Шлюха, – прошипела Петра.

Она дала мне пощечину, жестко и злобно. Я не видела ее руку, и она хватила меня по подбородку и шее, моя голова отлетела назад, и я услышала, как что-то хрустнуло в шее. Я упала спиной на диван, взялась рукой за лицо, но мне было не больно, я только думала, как это странно, как это все чертовски странно. Как странно, что в моей жизни было столько парней, и некоторые из них настоящие негодяи, и можно ли после этого поверить, что первый человек, который меня ударил, – это модная журналистка из паршивой «Санди телеграф». Я знала, как справиться, Усама, я просто стала смеяться, я хочу сказать, ты и сам бы, наверно, засмеялся, если бы после всего, что ты пережил, у первого человека, которому удалось бы пробраться мимо всех твоих охранников и ворваться в твою горную пещеру, оказались бы бордовые сапоги на шпильках и накрашенные губы. Я отняла руку от лица, и на ней была кровь. Наверно, Петра оцарапала меня кольцами. Я лежала на диване и смеялась, а кровь капала у меня с лица на белую футболку.

– Ты действительно ненормальная? – сказала Петра. – Ты думаешь, это смешно?

– Знаешь, Петра, ну все, ты высказалась, не пора ли тебе выметаться?

– Я не сдвинусь с места, – сказала Петра, – пока ты не пообещаешь, что у тебя с Джаспером больше никогда ничего не будет.

– Петра, выслушай меня хоть один раз, ладно? Это Джаспер бегает за мной. Я от него прячусь. Я тайком пробираюсь домой и не включаю свет, а когда он приходит и стучится, не открываю дверь.

Петра покачала головой и нахмурилась.

– Не понимаю, – сказала она. – Что Джаспер в тебе нашел?

Она повела руками.

– Я хочу сказать, посмотри, где ты живешь. В какой-то жуткой дыре. Его что, возбуждает убожество? Потому что я могу устроить ему убожество. Или нудная жизнь? Будет он балдеть от меня, если я брошу одну из лучших профессий в британских СМИ и стану заниматься… даже не знаю чем… Чем ты занимаешься?

– Чаем. Я делаю чай и еще немножко расставляю папки.

– Отлично, – сказала Петра. – Какое захватывающее занятие для вас обоих. Ну и разговоры у вас, наверно.

– Успокойся уже, а?

– Или дело в тебе? – сказала Петра. – В твоих титьках, печальных глазках и прелестной прическе в стиле Дианы? Потому что у меня могут быть такие же титьки, глазки и прическа. Я все это могу. Ты думаешь, я шучу? Хочешь, я обрежу волосы?

Петра выбежала из гостиной на кухню. Я услышала, как она гремит ящиками, и, когда она вернулась, у нее были кухонные ножницы. Она поднесла их к своим прелестным блестящим волосам.

– Нет, Петра, не надо. Хватит.

Петра стала отрезать волосы – вжик-вжик-вжик. Золотистые пряди падали по всему ковру, и Петра орала: ВОТ! ВОТ! ТАК ЕМУ НРАВИТСЯ, ДА? ВОТ! Я не могла остановить ее, она была в ярости, а я не собиралась подходить к ней, пока у нее в руках ножницы. Так что я сделала то, что делают в документальных фильмах о природе, когда у них какой-нибудь дикий зверь начинает вот так беситься. Залезают на крышу своего «лендровера» и сидят, пока опять не станет безопасно. Я отошла за диван и не мешала Петре, а когда она закончила, ножницы упали на ковер, и она стояла, дрожа, с таким видом, который хочется забыть еще с восьмидесятых. На самом деле, Усама, я хочу сказать, что мне хочется забыть такие вещи, как, например, «Дюран Дюран» или «Томсон твинз», а не те, которые тебе хочется забыть, например советскую оккупацию Афганистана. В общем, я имею в виду, что мне было безопаснее за диваном.

Петра стала хватать, что попадет под руку, и бросать в меня. Она взяла футбольный приз моего мужа, который он получил, когда его команда победила «летучий отряд» из уголовки, и швырнула его в меня, я нырнула за спинку дивана, и он врезался в стену за мной. Потом она схватила пепельницу и тоже бросила, и та попала мне в руку и укатилась в кухню. Мне стало страшно, потому что я все еще была слаба после больницы, а Петра производила впечатление человека, который не остановится, пока не разделается со мной. Она хватала все, что попадалось под руку, и бросала в меня, крича: ШЛЮХА! СТЕРВА! ДРЯНЬ! СУКА, и вдруг она замерла, потому что схватила Мистера Кролика.

Она остановилась с поднятой рукой, готовая бросить его, и вдруг увидела, что́ у нее в руке, и просто замерла. Понимаешь, Усама, в Мистере Кролике было что-то. Тебе бы не хватило духу швырнуть его. Всякому было видно, что он уже достаточно настрадался. Как я говорила, он почернел от пятен крови моего мальчика, и одну лапу у него оторвало, и на нем были видны шрамы, где его шкурка прогорела и набивка обуглилась и затвердела, как корка. Когда Петра увидела, что у нее в руке, она издала такой тихий вскрик. Такой тихий удивленный вскрик, который издает сканер в супермаркете, когда видит штриховой код на горохе. Петра очень медленно и осторожно опустила руку. Она опустилась на колени и очень нежно положила Мистера Кролика на пол перед собой среди своих отрезанных волос, потом стояла на коленях и смотрела на него как в тумане.

Я вышла из-за дивана, опустилась рядом с ней и положила руку ей на плечи. Петра горела, я чувствовала сквозь ее свитер, наверно, из-за водки.

– Все это правда, да? – сказала Петра. – Все это на самом деле?

– Да.

– Мы не можем повернуть назад, – сказала она. – Мы не можем повернуть назад.

– Нет.

Петра подняла голову и оглядела гостиную.

– Черт, – сказала она. – Извини, я тут насвинячила.

– Ничего.

Она посмотрела на меня.

– Что у тебя с лицом? – сказала она.

– Да, пойду-ка умоюсь.

Я пошла в ванную и налила раковину. Мне понадобилось много времени, чтобы оттереть кровь. Скоро пришла Петра, и встала за мной, и смотрела на свою новую стрижку в зеркало. У нее в голове не укладывалось.

– Ужас какой, – сказала она. – Нет. Нет. Это сексуально и смело. Хм. Нет. Скажи мне правду. Это же ужас, правда?

– Надо просто подровнять. Хочешь, я подровняю? Я стригла обоих моих парней, тут ничего нет трудного.

– Ты правда думаешь, что это можно исправить? – сказала она.

– Ты правда думаешь, что это можно испортить?

Петра фыркнула и пошла за ножницами. Я усадила ее на край ванны и слегка подровняла ей волосы. Я высунула язык, как всегда делаю, когда сосредотачиваюсь. Было приятно стричь ее волосы, было приятно, когда тебе есть чем заняться. Когда я закончила, то отступила назад и осмотрела.

– Вот. Во всяком случае, теперь можешь спокойно дойти до парикмахерской.

– Спасибо, – сказала Петра.

Она встала, чтобы посмотреться в зеркало, но встала слишком быстро, и мне пришлось поддержать ее, чтобы она не упала. Она облокотилась на раковину.

– Черт, – сказала она. – Кажется, мне лучше прилечь.

Я отвела ее в спальню, поддерживая под руку. Она шаталась, и водка в ее дыхании вытягивала у меня из живота похмелье. В спальне был открыт гардероб, и Петра раскрыла рот, когда заглянула в него. Она наклонилась и ухватилась за дверь гардероба.

– Боже мой, – сказала она. – Зачем ты над собой так издеваешься? Отнесу это все в благотворительное учреждение.

– Нет уж. Я не могу отдать одежду мужа, это все, что у меня от него осталось.

– Я не о его одежде, – сказала Петра, – а о твоей.

Она стала выхватывать вещи из гардероба и бросать на пол.

– Ради бога, – сказала она. – Ты же взрослая женщина. «Пума», нет. «Каппа», категорически нет. «Найки». «Гэп». «Рибок». Дальше. Нет. Нет. НЕТ. «Адидас», ну, может быть, с натяжкой, но только для того, чтобы действительно бегать. Ты в этом бегаешь?

– Не-а. У меня не остается сил на бег. У меня даже вода в ванну еле набегает.

– Понятно, – сказала она. – Значит, «Адидас» тоже нет.

Она бросила мои адидасовские тренировочные на пол с остальными вещами. Потом посмотрела на то, что осталось с моей стороны гардероба. Сняла с вешалки мою коричневую юбку из «Эйч энд эм» и наморщила нос.

– Ладно, – сказала она. – Эту я разрешу тебе для школы, если только ты ни единой живой душе не скажешь, что я тебе ее оставила.

Я улыбнулась.

– Посмотри на себя, – сказала она. – Ты бы смотрелась отлично, если бы хоть чуть-чуть больше внимания обращала на то, как ты одеваешься.

– Да, но когда у тебя дети, тебе не до шикарной одежды, не правда ли? Я хочу сказать, если ты не хочешь, чтобы тебе ее всю заляпали шоколадным мороженым.

Петра одной рукой взяла мое запястье, а другую руку положила мне на щеку и качнулась, так что ее лицо оказалось очень близко от меня.

– Да, – сказала она. – Но теперь у тебя нет детей, так ведь?

– Ну хватит. Давай-ка тебя уложим.

Я подтолкнула ее в сторону кровати, и она упала лицом вниз, причем ее сапоги торчали над кроватью. Она закрыла глаза и застонала и проговорила очень медленно.

– Я не устала, – сказала она. – Я только передохну минутку.

– Ладно, ладно, отдохни немного и будешь как огурчик.

– Что у вас вчера было с Джаспером?

– Почему бы тебе не спросить у него?

– Почему бы тебе не рассказать?

Я пожала плечами. Я смотрела в окно. Я смотрела на симпатичные белые облачка, парившие высоко над шарами в ярко-голубом небе. Там их была целая стая, они направлялись на восток в сторону шоссе на Стратфорд, и было похоже, как будто они будут плыть целый день. Ни до чего им нет дела, этим облакам. Я подумала, как они будут плыть, пока город не исчезнет, а они будут плыть все дальше над мычащими коровами и лютиками. А когда они увидят под собой грязное устье реки, усеянное чайками, наверно, они так и поплывут дальше над ровным серым морем.