Текст книги "Однажды на берегу океана"

Автор книги: Крис Клив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Я поняла, что труднее всего будет с самыми обычными вещами. Теперь, когда Эндрю не стало, мне казалось, что не осталось совсем никого с четким мнением о жизни в цивилизованной стране.

Наша малиновка вылетела из кустиков наперстянки с червяком в клюве. Червяк был красновато-коричневый, цвета кровоподтека.

– Пойдем, Бэтмен, нам пора.

– Через минуточку,мамочка.

В тишине малиновка встряхнула червяка и проглотила его. Она переместила его жизнь из света во тьму с быстрым безразличием божества. Я совсем ничего не ощутила. Я посмотрела на своего сына, бледного и задумчивого, стоявшего в нашем аккуратном садике, а потом перевела взгляд на дом, где сидела Пчелка, усталая и грязная, и ждала, когда мы вернемся.

«Итак, – осознала я, – жизнь все-таки прорвалась ко мне». Как глупо теперь выглядела моя старательно выстроенная оборона в борьбе с природой: мой пафосный журнал, мой красивый муж, моя линия Мажино [27]27
  Линия Мажино – система французских укреплений на границе с Германией, построенная в 1929–1934 годах.


[Закрыть]в виде материнства и романов на стороне. Мир, реальный мир, сумел-таки ко мне пробиться. Он сел на мой диван, и отрицать его теперь было бесполезно.

Я прошла через дом к парадной двери и сказала агенту, что мы будем готовы через минуту. Он кивнул. Я заглянула за плечо агента и увидела его помощников – бледных с похмелья, в черных плащах. В свое время я тоже, бывало, выпивала слишком много джина, и потому мне было знакомо суровое выражение их лиц. Одна часть сожаления, три части «я больше никогдане буду пить». Помощники агента кивнули мне. Странное это ощущение – когда тебя, женщину, имеющую очень хорошую работу, жалеют мужчины с татуировками и похмельной головной болью. Наверное, теперь люди всегда будут так на меня смотреть. Как на чужеземку в этой стране моего сердца, куда мне никогда не следовало приходить.

На улице перед нашим домом стояли катафалк и лимузин. Я прошла по подъездной дорожке и заглянула в зеленое стекло на двери лимузина. Внутри, на блестящей хромированной каталке, стоял гроб с телом Эндрю. Эндрю, женой которого я была восемь лет. Я подумала: «Ну, теперь-то я должна хоть что-то почувствовать». И тут же подумала: «Каталка. Как это практично».

На нашей улице в обе стороны, уходя в бесконечность, стояли дома на две семьи, соединенные общей стеной. По небу плыли тучи, темные, угнетающие. Все они походили одна на другую, и каждая грозила дождем. Я снова посмотрела на гроб с телом Эндрю и подумала о его лице. Я попыталась представить себе его мертвое лицо. Как медленно он умирал в последние два года. Каким незаметным он был – этот переход от смертельной серьезности к подлинной смерти. Эти два лица уже сливались для меня в одно. Мой живой муж и мой мертвый муж – теперь они казались сиамскими близнецами, чьи лица с выпученными, глядящими в бесконечность глазами, обращены в разные стороны.

И тут мне в голову с ужасающей ясностью пришла мысль: Эндрю когда-то был страстным, любящим, талантливым мужчиной.

Глядя на гроб с телом моего мужа, я вцепилась в эту мысль. Я подняла ее над своими воспоминаниями, как робкий флаг перемирия. Я вспомнила Эндрю в редакции той газеты, где мы оба работали, когда познакомились. Вспомнила его громкий скандал с редактором из-за какой-то принципиальной мелочи. Эндрю был тут же уволен, после чего он размашистой походкой вышел в коридор – ослепительно красивый и пылающий праведным гневом. Тогда я впервые подумала: вот мужчина, которым можно гордиться. И тут Эндрю буквально налетел на меня, подслушивавшую в коридоре. Я от неожиданности раскрыла рот и попыталась сделать вид, будто просто проходила мимо, направляясь в пресс-центр. Эндрю усмехнулся и сказал: «Не желаете угостить бывшего коллегу ужином?» Это был один шанс на миллион. Все равно что поймать молнию в бутылку.

Наши чувства остыли после рождения Чарли. Словно бы нам был дан только тот один разряд молнии, и большая часть ее жара перешла в наше дитя. Нигерия ускорила разлад, а вот теперь смерть положила всему конец, но сначала было мое охлаждение и мой роман с Лоренсом. Вот на чем споткнулся мой разум. Мгновенной тоски по Эндрю я не испытывала потому, что теряла его так медленно. Сначала он ушел из моего сердца, потом из разума, и только теперь – из жизни.

Вот тут пришло настоящее горе. Я задрожала, словно внутри меня начался какой-то сейсмический процесс. Он проснулся в глубине и теперь вслепую, дюйм за дюймом, поднимался к поверхности. Я дрожала, а слез все не было.

Я возвратилась в дом, взяла за руку сына, позвала Пчелку. Обескураженные, полуотстраненные, мы отправились на похороны моего мужа. Когда я, все еще не в силах совладать с дрожью, сидела в церкви, я вдруг поняла, что мы оплакиваем не мертвых. Мы оплакиваем самих себя, но я была недостойна собственной жалости.

Когда все было кончено, кто-то повез нас домой. Я сидела на заднем сиденье, крепко обнимая Чарли. Помню, что в машине пахло сигаретами. Я гладила голову Чарли, указывала на дома, магазины, автомобили, мимо которых мы проезжали, и шептала их названия – я надеялась, что мне станет от этого легче. Обычные существительные, вот что нам сейчас нужно, решила я. Будничные вещи помогут нам продержаться. И что с того, что бэтменский костюм Чарли был весь перепачкан в могильной глине? Когда мы приехали домой, я сунула костюм в стиральную машину, а Чарли дала другой, чистый. Левой рукой открывать коробку стирального порошка мне было больно, и я сделала это правой рукой.

Помню, мы с Чарли сидели и смотрели, как заполняет стиральную машину вода, как она поднимается за круглой стеклянной дверцей. Машина привычно заурчала, а я завела с Чарли совершенно обычный разговор. Для меня это был самый худший момент. Мы заговорили о том, что мы хотели бы съесть на ланч. Чарли сказал, что ему хочется чипсов. Я возразила. Он стал настаивать. Я согласилась. Меня было легко уговорить в тот момент, и мой сын это понял. Я согласилась и на кетчуп, и на мороженое, и мордашка Чарли озарилась радостью победы, но в его глазах был испуг. Я почувствовала, что для Чарли, как и для меня, за привычными существительными прячется непривычная боль.

Мы сели есть, а потом Пчелка вывела Чарли в сад поиграть. Я так сосредоточилась на сыне, что совсем забыла о Пчелке, и не на шутку удивилась, обнаружив, что она все еще рядом.

Я неподвижно сидела за кухонным столом. Мои мать и сестра вернулись вместе с нами из церкви и окружили меня, словно спутники – планету, суетой и утешениями. Если бы нас сфотографировали с очень долгой выдержкой, на фотоснимке четко была бы видна только я – в окружении образованного лазурным кардиганом моей сестры призрачного кольца, по краю которого порхала моя мать, пытавшаяся подлететь ко мне поближе и спросить, все ли со мной в порядке. Наверное, я ее едва слышала. Они суетились около меня примерно час, выказывая уважение к моему молчанию, они почти бесшумно вымыли посуду, разложили по алфавиту открытки с выражением соболезнований. Только тогда, когда я стала умолять их уехать, если они меня любят, они удалились.

Перед уходом они меня нежно и устало обняли, и мне стало стыдно, что я их выгоняю. Потом я села за кухонный стол и стала смотреть, как Пчелка играет в саду с Бэтменом. Похоже, с нашей стороны было беспечно покинуть дом и провести все утро на похоронах. В наше отсутствие злюки самого жуткого пошиба оккупировали лавровый куст, и теперь их приходилось расстреливать из водяного пистолета и колотить бамбуковыми палками. Судя по всему, это была опасная и тяжелая работа. Сначала Пчелка подползала к лавровому кусту на четвереньках, и края ее слишком просторной гавайской рубахи испачкались в земле. Замечая злюку, она громко кричала, что заставляло мерзавца выскочить из-под куста. А мой сын держал наготове водяной пистолет и наносил coup de grace [28]28
  Милосердный удар (фр.).


[Закрыть]. Я поражалась тому, как быстро Пчелка и Бэтмен сформировали команду. Я даже не знала, стоит ли этому радоваться. Но что мне было делать? Решительными шагами выйти в сад и объявить: «Пчелка, будь так добра, перестать заводить дружбу с моим сыном»? Мой сын громко потребовал бы объяснений, и было бы бесполезно объяснять ему: Пчелка не на нашей стороне. Как можно было пытаться втолковать ему такое, когда они уже успели вместе перебить столько злюк?

Нет, отрицать ее присутствие уже было невозможно, как и то, что случилось в Африке. Воспоминания можно изгнать очень надолго, депортировать их из сознания с помощью неустанной обыденности редактирования преуспевающего журнала, материнства, похорон мужа. Человек – это нечто совсем другое. Существование девушки-нигерийки, живой, стоящей в твоем саду, – такое положение вещей может отрицать правительство. Оно может отбрасывать это, будто статистические погрешности, а люди так не могут.

Я сидела за кухонным столом и смотрела на культю своего пальца неожиданно увлажнившимися глазами. Я осознала, что наконец настала пора повернуться лицом к тому, что произошло в Африке.

Конечно, при обычном течении жизни ничего подобного не произошло бы никогда. Существуют в мире страны, а в нашем разуме – такие области, куда не стоит заглядывать. Я всегда так думала и всегда относила себя к разряду здравомыслящих женщин. Не просто здравомыслящих, а мыслящих независимо, но все же не сверх меры. От незнакомых мест я предпочитала держаться подальше – ведь именно так относятся к незнакомым местам здравомыслящие женщины.

И вот я, такая умная, отправилась в отпуск в совсем иное место. В то время в Нигерии шла нефтяная война. Мы с Эндрю об этом не знали. Борьба была недолгая, непонятная, о ней мало сообщали в средствах массовой информации. И британские, и нигерийские власти дружно отрицают тот факт, что в тот день вообще что-либо произошло. Бог свидетель, они не единственные, кто пытался это отрицать.

Я до сих пор гадаю, как мне только в голову пришло решиться провести отпуск в Нигерии. Хотела бы я утверждать: то был единственный проспект, который той весной доставили к нам в журнал, чтобы мы разместили рекламу туристического агентства… Но к нам доставляли целые коробки этих проспектов – горы запечатанных конвертов с буклетами, в которых восхвалялись достоинства роскошных гостиниц. Я могла бы выбрать Тоскану или Белиз. В том сезоне были жутко популярны туры в бывшие советские республики. Но нет. Треклятая часть моей натуры – та самая, которая побудила меня издавать Nixieвместо того, чтобы пойти работать в какой-нибудь более прирученный глянцевый журнал, та самая, из-за которой я закрутила роман с Лоренсом вместо того, чтобы попытаться залатать дыры в отношениях с Эндрю – эта зловредная, рвущаяся наружу часть моего естества испытала подростковый трепет, когда на мой рабочий стол лег конверт с надписью-вопросом «ПОЧЕМУ БЫ В ЭТОМ ГОДУ ВАМ НЕ ПРОВЕСТИ ОТПУСК В НИГЕРИИ?». Кто-то из моих сотрудниц толстым черным маркером написал под этим вопросом вполне очевидный ответ. Однако я была заинтригована и распечатала конверт. Из конверта выпали два бесплатных билета на самолет с открытой датой вылета и сертификат бронирования гостиницы. Так просто. Бери бикини – и дуй в аэропорт.

Эндрю, как это ни странно, отправился со мной. Министерство иностранных дел советовало не посещать отдельные районы Нигерии, но мы не думали, что это относится к тому району, куда мы отправлялись. Эндрю слегка засомневался, но я напомнила ему, что медовый месяц мы провели на Кубе, а там местами было довольно-таки ужасно. Эндрю сдался. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что, если бы он и попытался меня отговорить, у него это вряд ли получилось бы.

Туристическое агентство, приславшее мне в редакцию эти бесплатные билеты, в своем проспекте отмечало, что Ибено-Бич – «место для жаждущих приключений». На самом же деле в то время, когда мы отправились в Нигерию, это был катаклизм, заключенный в границы. К северу от Ибено-Бич раскинулись малярийные джунгли, а на западе была дельта широкой коричневой реки. Вода в реке из-за обилия нефти играла всеми красками радуги. Теперь я знаю, что кроме нефти в той реке плавали трупы нефтяников. Южнее простирался Атлантический океан. Вот там-то, на южной оконечности пляжа, я и повстречала девушку, не являвшуюся потенциальной читательницей моего журнала. Пчелка бежала на юго-восток оттуда, где когда-то стояла ее деревня и где вот-вот должны были начаться нефтяные разработки. Ее ноги были сбиты в кровь. Она бежала от мужчин, которые убили бы ее, потому что им за это платили, и от детей, которые убили бы ее, потому что им так велели. Я сидела за своим кухонным столом и представляла, как она бежит по полям и джунглям так быстро, как только может, пока не добежала до берега, куда мы с Эндрю ушли из отеля, презрев инструкции.

Стоило мне подумать об этом, как у меня зачесался отсутствующий палец.

Когда Пчелка и мой сын вернулись из сада, я отправила Бэтмена играть в детскую, где у него была устроена пещера летучей мыши, а Пчелке показала ванную и нашла для нее кое-какую одежду. Потом, уложив Бэтмена спать, я приготовила две порции джина с тоником. Пчелка села и принялась покачивать бокал, звеня льдинками. Я свою порцию выпила так, как принимают лекарство.

– Хорошо, – сказала я. – Я готова. Я готова, чтобы ты рассказала мне, что случилось.

– Вы хотите знать, как я осталась в живых?

– Начни с самого начала, ладно? Расскажи мне, как все было, когда ты добежала до моря.

И она рассказала мне, как она пряталась в тот день, когда оказалась на пляже. Она бежала шесть дней. По ночам шла по полям, а на рассвете скрывалась в джунглях и на болотах. Я выключила радио в кухне и сидела очень тихо, когда она рассказывала мне, как затаилась в полосе джунглей, росших у самого края пляжа. Она пролежала там самую жаркую часть дня, глядя на волны. Она сказала, что раньше никогда не видела моря и не сразу в него поверила.

Поздно вечером Нкирука, сестра Пчелки, вышла из джунглей и нашла ее. Она села рядом с ней, они крепко обнялись. Они радовались тому, что Нкируке удалось пройти по следам Пчелки, но все же им было страшно, потому что это значило, что по этим следам могли пройти и другие. Нкирука посмотрела Пчелке в глаза и сказала, что они должны придумать себе новые имена. Было небезопасно произносить прежние имена, так громко говорившие об их племени и месте, где они жили. Нкирука сказала, что ее имя теперь будет Доброта. Пчелке хотелось придумать для себя имя, соответствующее новому имени сестры, но она не смогла.

Сестры ждали. Тени становились длиннее. На дерево над их головами прилетела пара птиц-носорогов, они принялись поедать семена. А потом – сидя за моим кухонным столом – она вспомнила это так отчетливо, словно, протяни она руку, она смогла бы прикоснуться к пушистой черной спинке крошечного существа – порывом ветра со стороны моря принесло пчелу, и она опустилась на цветок между двумя сестрами. Цветок был бледный, он назывался франгипани, но она не знала его европейского названия. Пчела вскоре улетела. До ее появления она не замечала этого цветка, а теперь увидела, какой он красивый. Она повернула голову к Доброте.

– Меня зовут Пчелка, – сказала она.

Услышав это имя, Доброта улыбнулась. Пчелка сказала мне, что ее старшая сестра была очень красивой девушкой. Мужчины говорили, что с такой девушкой можно забыть обо всех бедах. А женщины говорили, что от таких девушек одна беда. Пчелка гадала, что из этого сбудется.

Сестры неподвижно и тихо пролежали в джунглях до заката. Потом они проползли по песку к морю, чтобы помыть ноги на мелководье. От соленой воды раны на ногах начало саднить, но девушки не кричали от боли. С их стороны было благоразумнее молчать. Возможно, мужчины, гнавшиеся за ними, отказались от погони, а может быть, и нет. Беда сестер была в том, что они видели, что эти мужчины сделали с их деревней. Никто не должен был остаться в живых, никто не должен был рассказать о том, что случилось. Мужчины охотились за убегавшими женщинами и детьми, а потом засыпали их мертвые тела хворостом и камнями.

Вернувшись в свое укрытие, девушки обернули израненные ступни свежими зелеными листьями и стали ждать рассвета. Было не холодно, но они два дня не ели. Они обе дрожали. Под луной кричали обезьяны.

Я все еще думаю о двух сестрах, дрожащих от страха там, на берегу, среди ночи. Когда я представляю их себе, я вижу, как маленькие розовые крабы ползут, чувствуя едва уловимый запах крови, к тому месту, где недавно касались песка босые израненные ступни. Ползут, но не находят падали. Пока никто не умер. Маленькие нежные розовые крабы тихо щелкают клешнями под яркими белыми звездами. Один за другим они закапываются в песок, чтобы ждать.

Жаль, что разум показывает мне такие пугающие детали. Жаль, что я не такая женщина, которая усиленно заботится о туфлях и тональном креме. Жаль, что я такая женщина, которая, в конце концов, сидит за своим кухонным столом и слушает рассказ девушки-беженки о том, как та боялась наступления нового дня.

Судя по рассказу Пчелки, на рассвете джунгли окутал белый туман и пополз по песку. Сестры увидели на берегу белого мужчину и белую женщину. Они шли и говорили между собой на государственном языке Нигерии, но это были первые белые люди, которых увидела Пчелка. Она с Добротой наблюдала за ними из-за пальм. Когда пара поравнялась с их укрытием, они отползли назад. Белые люди остановились и стали смотреть на море.

– Послушай, как тихо плещется море, Эндрю, – сказала белая женщина. – Здесь просто невероятно мирно.

– Если честно, мне все-таки немного не по себе. Лучше бы нам вернуться на территорию гостиницы.

Белая женщина улыбнулась:

– Территория гостиницы для того и предназначена, чтобы за нее выходить… А мне стало не по себе в первый раз, когда я тебя увидела.

– Еще бы. Такая огромная ирландская гора любви. Между прочим, мы с тобой дикари.

– Варвары.

– А ты разбойница.

– Нет, я мохнатка.

– О, ну хватит, милая, это уж совсем неприлично.

Белая женщина рассмеялась, прижалась к своему спутнику и поцеловала его в щеку:

– Я люблю тебя, Эндрю. Я рада, что мы ушли. Мне очень жаль, что я тебя огорчила. Это больше не повторится.

– Правда?

– Правда. Я не люблю Лоренса. И как я только могла? Давай все начнем сначала, а?

Белый мужчина улыбнулся. В тени, за пальмами, Пчелка прикрыла ухо Доброты ладошкой и прошептала:

– Что такое мохнатка?

Доброта посмотрела на нее большими глазами.

– Ну… это там у тебя… между ног.

И тут сестры услышали лай собак. Лай был слышен хорошо, потому что дул прохладный утренний бриз – ветер с суши, который приносил с собой все звуки. Собаки были еще далеко, но лай слышался отчетливо. Доброта схватила Пчелку за руку. Белая женщина повернула голову и посмотрела на джунгли.

– Послушай, Эндрю, – сказала она. – Собаки!

– Может, местные ребята охотятся. Тут, в этих джунглях, наверное, много всякого зверья.

– Я не знала, что здесь охотятся с собаками.

– А с кем, ты думала, здесь охотятся?

Белая женщина пожала плечами.

– Не знаю, – ответила она. – Со слонами?

Белый мужчина рассмеялся.

– Эх, англичанка ты до мозга костей, – проговорил он. – Для тебя все еще жива империя, да? Тебе нужно только закрыть глаза.

И тут с той стороны, откуда пришла белая пара, на пляж выбежал солдат. Он тяжело дышал. На нем были оливково-зеленые штаны и светло-серый жилет, темный от пота. Его тяжелые военные ботинки увязали в сыром песке. На плече у него висела винтовка, ее качающееся дуло смотрело в небо.

– О, черт, – с недовольством сказал белый мужчина. – Опять этот треклятый охранник!

– Он всего лишь выполняет свою работу.

– Да, но неужели они не могут оставить нас наедине хоть на минуту?

– Ой, расслабься. Это бесплатный тур, ты забыл? Надо играть по их правилам.

Охранник поравнялся с белой парой и остановился. Закашлялся, согнулся, уперся руками в колени.

– Пожалста, мистер, миссус, – тяжело дыша, выговорил он. – Извините, пожалста, надо вам возвращаться на территория отель.

– Но почему? – спросила белая женщина. – Мы просто хотели немного пройтись по берегу.

– Это небезопасный, миссус, – пояснил охранник. – Небезопасный для вас и мистер. Извините, босс.

– Но почему? – Белый мужчина повторил вопрос белой женщины. – В чем, собственно, проблема?

– Нет проблем, – ответил охранник. – Это очень, очень хороший место. Очень хороший. Но все турист должен оставаться на территорий отеля.

Невидимые в густых джунглях собаки залаяли вновь. Сестры слышали крики мужчин, бежавших по джунглям вместе с собаками. Доброта задрожала. Она и Пчелка в страхе обнялись. А потом одна из собак завыла, и к ней тут же присоединились остальные. В укрытии зашуршали сухие листья и запахло мочой: Доброта от испуга обмочилась. Пчелка смотрела в ее глаза и понимала, что сестра ее не видит.

На берегу белый мужчина сказал:

– Дело в деньгах?

А охранник ответил:

– Нет, мистер.

Он выпрямился и посмотрел на джунгли, в ту сторону, откуда доносился собачий лай. Он взял винтовку наизготовку. Пчелка видела, как он вставил магазин и передернул затвор. Два магазина – это я сама хорошо помнила, – связанных один с другим синей изолентой.

Белый мужчина сказал:

– Ой, не надо этого театра. Просто скажите нам, чего вы хотите. Перестаньте. Моя жена сыта по горло тем, что нас держат чуть ли не взаперти на территории отеля. Сколько вы возьмете, чтобы отпустить нас погулять вдвоем? Одного доллара хватит?

Охранник покачал головой. Он не смотрел на белого мужчину. Он смотрел на стаю рыжих птиц, выпорхнувших из джунглей ярдах в ста от берега.

– Не доллар, – сказал охранник.

– Ну, тогда десять долларов, – предложила белая женщина.

– О, ради бога, – проворчал белый мужчина. – Это уж слишком. Тут это недельная зарплата.

– Хватит жмотничать. – Белая женщина улыбнулась. – Что такое для нас десять долларов? Приятно сделать хоть что-то для этих людей. Бог свидетель, у них так всего мало.

– Ну, хорошо, пусть будет пять долларов.

Охранник не отрывал глаз от деревьев. В ста пятидесяти ярдах от того места, где он стоял рядом с белым мужчиной и белой женщиной, в неглубокой ложбине закачались верхушки пальм.

– Вы сейчас возвращаться вместе со мной, – сказал охранник. – Территория гостиниц – это будет самый лучший для вас.

– Слушайте, – проговорил белый мужчина. – Простите, если мы оскорбили вас, предложив вам деньги. Я уважаю ваш отказ принять их от нас. Но для того, чтобы слушать, что для меня лучше, мне вполне хватает моего редактора. Он мне пятьдесят одну неделю в году это талдычит. Я сюда приехал не для того, чтобы кто-то редактировал мой отпуск.

Охранник поднял винтовку дулом вверх и трижды выстрелил в воздух прямо над головой белого мужчины. Собачий лай и крики мужчин на миг стихли. А потом зазвучали вновь – громче, чем прежде. Белый мужчина и белая женщина замерли. Они стояли, раскрыв рот. Похоже, их испугали пули, не попавшие в них.

– Пожалста, мистер и миссус, – сказал охранник. – Сюда идти беда. Вы не знать мою страну.

Сестры услышали звуки, с какими мачете разрубают листву и ветви. Доброта схватила Пчелку за руку и рывком подняла на ноги. Сестры вышли из джунглей на прибрежный песок. Взявшись за руки, они остановились, глядя на белого мужчину и белую женщину – меня и Эндрю – с надеждой и ожиданием. Наверное, они больше ничего не могли сделать при том, как развивались события.

Они стояли на песке, крепко держась за руки. Они пытались стоять прямо, хотя от страха у них подкашивались ноги. Доброта повернула голову к джунглям, чтобы увидеть приближающихся собак, а Пчелка смотрела только на меня, словно бы не замечая ни Эндрю, ни охранника.

– Пожалуйста, миссус, – проговорила она, – возьмите нас с собой в гостиницу.

Охранник глянул на нее, перевел взгляд на джунгли и покачал головой.

– Территория гостиниц только для турист, – сказал он. – Не для вас, девушки.

– Пожалуйста, – сказала Пчелка, умоляюще глядя на меня. – За нами охотятся плохие люди. Они нас убьют.

Она говорила со мной, как женщина с женщиной, уверенная, что я пойму ее. Но я ее не поняла. Три дня назад, перед тем как мы должны были уехать в Хитроу, я стояла на бетонной дорожке у нас в саду и спрашивала у Эндрю, когда же он, черт возьми, сподобится поставить свою треклятую теплицу. Это был главный вопрос в моей жизни – теплица или ее отсутствие. Эта отсутствующая теплица и все прочие постройки в прошлом и будущем, которые могли бы быть воздвигнуты на все возрастающем эмоциональном пустыре между мной и моим мужем. Я была современной женщиной, и разочарование ощущала острее страха. Охотники ее убьют? У меня засосало под ложечкой, но разум упорно уверял меня в том, что это всего лишь образное выражение.

– О, ради бога, – сказала я. – Ты совсем ребенок. Зачем кому-то тебя убивать?

Пчелка, глядя мне в глаза, ответила:

– Потому что мы видели, как они убили всех остальных.

Я раскрыла рот, но Эндрю меня опередил. Думаю, он решал ту же самую логическую задачу. Словно его сердце и мое сердце оказались на берегу, а его разум и мой разум на пару часов отстали. Глаза у Эндрю были испуганные, но голос ему не изменил:

– Чушь полная, – заявил он. – Классическое нигерийское вранье. Пойдем. Мы возвращаемся в отель.

Эндрю взял меня за руку и повел за собой по берегу. Я пошла с ним, но повернула голову назад и смотрела на сестер. Охранник следовал за нами. Он пятился назад, направив дуло своей винтовки на джунгли. Пчелка с Добротой пошли за нами, держась от нас на расстоянии примерно десять ярдов.

Охранник сказал:

– Девушки, вы с нами не ходить.

Он стал целиться из винтовки в сестер. Они смотрели на него. Охранник был чуть старше девушек, ему было, наверное, шестнадцать или семнадцать лет. Над его верхней губой чернели тонкие усики. Наверное, он этим очень гордился. На голове у него был зеленый берет, из-под берета на лицо стекали струйки пота. Я видела, как на висках охранника набухли вены. Белки его глаз пожелтели.

Пчелка спросила:

– Как тебя зовут, солдат?

Вместо ответа он предупредил:

– Я стрелять, если вы не останавливаться.

Пчелка пожала плечами и прижала руку к груди.

– Меня зовут Пчелка, – сказала она. – Вот мое сердце. Стреляй сюда, если хочешь.

А Доброта прибавила:

– Пули лучше. Пули быстрые.

Они продолжали идти за нами по берегу. Охранник выпучил глаза:

– Кто гнаться за вами, девочки?

– Те самые люди, которые сожгли нашу деревню. Мужчины из нефтяной компании.

Винтовка в руках охранника задрожала.

–  Госпдиисусе, – выдохнул он.

Крики людей и собачий лай уже звучали очень громко. Я уже не слышала шума прибоя.

Из джунглей выбежали пять коричневых собак. Они охрипли от лая. Их бока и лапы были изранены и кровоточили. Сестры вскрикнули и забежали за спину охранника. Охранник остановился, поднял винтовку и выстрелил. Собака, бежавшая первой, подскочила и рухнула на песок вверх лапами. Кажется, пуля оторвала ей ухо и часть головы. Остальные собаки подбежали к застреленной собаке, остановились и принялись рвать ее зубами, а у нее еще дергались задние лапы. Я закричала. Охранник дрожал с головы до ног.

Из джунглей выбежали шестеро мужчин в изодранных спортивных штанах, жилетах и кроссовках. У всех на шее блестели золотые цепочки. Не обращая внимания на собак, они устремились к нам. Один мужчина держал натянутый лук. Остальные размахивали мачете. Охранника они явно не боялись.

Один из них был главным. На шее у него багровела загноившаяся рана, от которой исходило зловоние. Я поняла, что он скоро умрет. У другого мужчины на шее висела проволочка с какими-то сушеными коричневыми комками, похожими на грибы. Увидев Доброту, этот мужчина указал на нее пальцем, потом обвел им по кругу свои соски и ухмыльнулся. Я пытаюсь рассказать все, как было.

Охранник сказал:

– Уходите, мистер и миссус.

Но мужчина с раной на шее – главарь – сказал:

– Нет, стоять все.

– Я буду стрелять, – предупредил охранник.

А мужчина сказал:

– Ну, может, одного из нас ты подстрелить. Ну, может, двоих.

Мужчина с луком навел стрелу на шею охранника и проговорил:

– А может, никого из нас ты не пристрелить. Может, ты стрелять надо было, когда мы быть далеко.

Охранник перестал пятиться, и мы тоже остановились. Пчелка и Доброта встали позади нас. Я с мужем оказалась между ними и охотниками.

Охотники передавали друг другу бутылку – кажется, с вином. Мужчина с луком возбудился. Это было хорошо заметно, поскольку он был в спортивных штанах. Но выражение его лица не изменилось, и он не спускал глаз с шеи нашего охранника. Голова мужчины с луком была повязана черной банданой с надписью «ЭМПОРИО АРМАНИ». Я посмотрела на Эндрю. Я попыталась говорить спокойно, но слова застревали у меня в горле.

– Эндрю, – с трудом произнесла я, – пожалуйста, дай им все, чего они хотят.

Эндрю посмотрел на мужчину с раной на шее и спросил:

– Чего вы хотите?

Охотники переглянулись. Мужчина с раной на шее шагнул ко мне. Глаза его сверкали и вращались. Он вскинул голову и безумно на меня уставился. Зрачки его были сужены, а радужки глаз походили на пули и блестели, словно медь. Он скривил губы в ухмылке, и они вытянулись в жестокую тонкую, презрительную линию. Эмоции мелькали на его физиономии так быстро, словно кто-то нетерпеливо переключал телевизионные каналы. Я чувствовала запах его пота и зловоние гноящейся раны. Он издал звук – непроизвольный стон, который, похоже, его самого удивил. Он выпучил глаза, протянул руку и сорвал с меня парео. Потом взглянул на бледно-сиреневую ткань с любопытством – он словно бы удивился, не мог понять, как она оказалась в его руке. Я вскрикнула и прикрыла руками грудь. Я попятилась от мужчины, от того, как он смотрел на меня, а он смотрел на меня то терпеливо, как бы готовый медленно изучать меня, то свирепо, то с тяжким змеиным спокойствием.

На мне осталось только зеленое бикини – узкий бюстгальтер и трусики. Я расскажу об этом снова и, может быть, тогда начну сама осознавать то, что случилось. Там, в разрываемой на части дельте реки, в африканской стране, посреди трехсторонней нефтяной войны – потому что совсем рядом с войной находился пляж, потому что государственное туристическое бюро разослало билеты на этот пляж во все журналы, перечисленные в Writers' and Artists' Yearbook [29]29
  Writers’ and Artists’ Yearbook– ежегодное издание, справочник, в котором перечисляются актеры, режиссеры, писатели, издатели и т. д.


[Закрыть], а я как издатель оказалась первой из тех в моей редакции, кому дистрибьюторы рассылали конверты с предложением бесплатных туров, и потому что я была в зеленом бикини от Hermes.И когда я стояла там, на берегу, прикрывая руками грудь, до меня дошло, я поняла, что даром отправилась на смерть.

Раненый мужчина подошел ко мне так близко, что я почувствовала, как песок под моими ногами просел от его веса. Он провел пальцем по моему плечу, по моей оголенной коже и проговорил: