Текст книги "Однажды на берегу океана"

Автор книги: Крис Клив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Девушка оттолкнула руки Йеветты.

Тракторист шагнул к нам, посмотрел на нас и вздохнул:

– Похоже, тут и понимать нечего, Малыш Альберт, вот как я думаю.

Он печально посмотрел на меня, и у меня защемило под ложечкой.

– Без нужных бумаг положеньице у вас, дамочки, щекотливое, верно? Некоторые люди могут этим воспользоваться.

По полям гулял ветер. У меня так сжалось горло, что я не могла вымолвить ни слова. Тракторист кашлянул.

– Чертовски типичные проделки властей, – сказал он. – Мне-то плевать, легальные вы или нелегальные. Но как вас отпустили без бумаг – вот вопрос. Левая рука не знает, что делает правая. Это все, что у вас есть?

Я подняла свой прозрачный пластиковый пакет. Другие девушки увидели это и тоже подняли свои пакеты. Тракторист покачал головой:

– Чертовски типично, да, Альберт?

– Мне ли этого не знать, мистер Айрес.

– Это правительство ни о ком не заботится. Вы не первые, кого мы видим, кто вот так бродит по полям, будто марсиане. Вы, наверно, даже не знаете, на какой вы планете, а? Треклятое правительство. Плевать им на вас, беженок, плевать им на наши поля, плевать им на фермеров. Этому треклятому правительству дело есть только до лис да горожан.

Он посмотрел на проволочный забор центра временного содержания у нас за спиной, а потом на каждую из нас по очереди:

– Прежде всего, вы не должны были оказаться в таком положении. Это несправедливо – держать таких девушек в этом месте. Правильно я говорю, Альберт?

Малыш Альберт снял шерстяную шапочку, поскреб макушку и тоже посмотрел в сторону центра временного содержания. Он выпустил дым из ноздрей, но ничего не сказал.

Мистер Айрес пристально на каждую из нас посмотрел:

– Так. И что же нам с вами делать? Хотите, чтобы я пошел с вами обратно и сказал там, чтобы вас задержали, пока ваши социальные работники не приедут?

После этих слов мистера Айреса глаза у Йеветты округлились.

– Не надо, мистер. Мы ни за что не возвращаться в этот адский место. Ни на один минута, хоть убивать меня. Ага.

Тут мистер Айрес посмотрел на меня.

– Думаю, вас могли отпустить по ошибке, – сказал он. – Да, вот так я думаю. Я прав?

Я пожала плечами. Девушка в сари и девушка без имени оторопело смотрели на нас с Йеветтой, ожидая того, что могло случиться.

– Вам есть куда идти? Родня есть какая-нибудь? Вас где-нибудь кто-то ждет?

Я посмотрела на других девушек, снова повернулась к мистеру Айресу и отрицательно покачала головой.

– Вы можете как-то доказать, что вы – легальные иммигранты? У меня могут быть неприятности, если я пущу вас на свою землю, а потом окажется, что я потворствовал нелегальным иммигрантам. У меня жена и трое детишек. Я вас серьезно спрашиваю.

– Извините, мистер Айрес. Мы не пойдем на вашу землю. Мы просто уйдем.

Мистер Айрес кивнул, снял свою плоскую кепку, заглянул в нее и стал вертеть в руках. Я следила за его пальцами, перебирающими зеленую ткань. Пальцы у него были черные, перепачканные в земле.

Над нами пролетела большая черная птица и умчалась в ту сторону, куда уехало такси. Мистер Айрес сделал глубокий вдох и показал мне свою кепку с изнанки. На пришитом к подкладке белом ярлычке были вышиты буквы. Ярлычок пожелтел от пота.

– По-английски читаешь? Видишь, что тут написано?

– Тут написано АЙРЕС, мистер.

– Правильно. Так и есть. Я Айрес, а это – моя кепка, а эта земля, девушки, на которой вы стоите, называется «ферма Айреса». Я на этой земле тружусь, но законы для нее не я пишу. Я только ровно вспахиваю ее весной и осенью. Как думаешь, есть у меня право судить, могут ли здесь стоять эти женщины, Малыш Альберт?

Несколько секунд был слышен только шум ветра. Малыш Альберт снова плюнул под ноги:

– Ну, мистер Айрес, я не юрист. К концу дня я скотник, так ведь?

Мистер Айрес рассмеялся.

– Дамочки, можете оставаться, – сказал он.

Тут позади меня послышалось всхлипывание. Плакала девушка без имени. Она крепко прижала к себе пакет с документами и тихо плакала, а девушка в желтом сари ее обняла. Она стала что-то тихонько напевать ей, как мать напевает ребенку, проснувшемуся среди ночи от звуков далекой ружейной пальбы. Такого ребенка надо поскорее успокоить, чтобы он не испугался еще сильнее. Не знаю, есть ли у вас название для таких песен.

Альберт вытащил изо рта сигарету, загасил ее, сжав большим и указательным пальцами, скатал в маленький шарик и сунул в карман комбинезона. Потом он снова плюнул на землю и надел вязаную шапочку:

– Чего она разнюнилась?

Йеветта пожала плечами:

– Может, этот девушка просто непривыкший к доброта.

Альберт задумчиво сдвинул брови и медленно кивнул:

– Я мог бы их отвести в амбар для сборщиков урожая. Как вам это, мистер Айрес?

– Спасибо, Альберт. Да, отведи их туда и помоги им разместиться. А я жене скажу, чтобы дала им все что нужно. – Он повернулся к нам: – У нас в амбаре есть общая спальня для сезонных работников. Сейчас она пустует. Работники нам нужны, только когда идет сбор урожая и рождаются ягнята. Можете остаться на неделю, но не дольше. Потом вы – не моя проблема.

Я улыбнулась мистеру Айресу, а мистер Айрес отмахнулся. Может быть, так отмахиваются от пчелы, когда она подлетает слишком близко. Мы вчетвером пошли по полю следом за Альбертом. Мы шли гуськом. Впереди – Альберт в вязаной шапочке и синем комбинезоне. За ним – Йеветта в своем лиловом расклешенном платье и шлепанцах, за ней – я, в синих джинсах и гавайской рубахе. За мной шла девушка без имени (она все еще плакала), а замыкала процессию девушка в желтом сари (она все еще напевала, пытаясь успокоить девушку без имени). Коровы и овцы давали нам дорогу и смотрели нам вслед. Наверное, они думали: «Что за странных новых зверей ведет Малыш Альберт?»

Он привел нас к продолговатому дому у ручья. Кирпичные стены были низкими, мне до плеча, а некрашеная металлическая крыша была высокая, она лежала на кирпичах, будто арка. В стенах окон не было, а в крышу были кое-где вставлены куски прозрачного пластика. Этот дом стоял на скотном дворе. Тут рылись в земле свиньи и что-то клевали куры. Когда мы подошли к дому, свиньи замерли, глядя на нас. Курицы, хлопая крыльями, отбежали в сторону. Они оглядывались – видимо, боялись, что мы за ними погонимся.

Куры были готовы обратиться в бегство, если бы понадобилось. Они как-то нервно переставляли лапки, а когда опускали их, было заметно, как дрожат коготки. Куры старались держаться поближе друг к дружке и тихо кудахтали. Их кудахтанье становилось громче, стоило только кому-то из нас сделать шаг, а как только куры отдалялись от нас, они кудахтали тише. Я очень загрустила, глядя на этих кур. Они ходили и кудахтали точно так же, как куры в нашей деревне, когда мы с моей сестрой Нкирукой уходили оттуда.

Вместе с другими женщинами и девушками однажды утром мы убежали в джунгли и шли, пока не стемнело, а потом улеглись спать около тропы. Костер развести мы побоялись. Ночью мы слушали выстрелы из ружей. Мы слышали, как мужчины визжат, как свиньи, когда тех сажают в клетку перед тем, как перережут им глотки. В ту ночь было полнолуние, и если бы луна раскрыла рот и начала кричать, я не испугалась бы сильнее. Нкирука крепко меня обнимала. Некоторые женщины унесли с собой маленьких детей; некоторые из них проснулись, и матерям пришлось петь им песни, чтобы они затихли. Утром над полями, где стояла наша деревня, поднялся высокий зловещий столб дыма. Дым был черный, он клубился и поднимался к синему небу. Маленькие дети стали спрашивать у своих матерей, откуда взялся этот дым, а женщины улыбались и говорили им: «Это просто дым от вулкана, малыши. Не надо бояться». Я видела, как улыбки сходят с их лиц, когда они отворачиваются от своих детишек и смотрят в небо, наполняющееся чернотой.

– Ты в порядке?

Я вздрогнула.

Альберт пристально смотрел на меня. Я заморгала:

– Да. Спасибо, мистер.

– Размечталась, да?

– Да, мистер.

Альберт покачал головой и рассмеялся:

– Ну, молодежь. Головы в облаках.

Он отпер дверь длинного дома и впустил нас. Внутри стояли кровати в два ряда. Кровати были железные, покрашенные темно-зеленой краской. На кроватях лежали чистые белые матрасы и подушки без наволочек. Пол был бетонный, выкрашенный в серый цвет, чисто выметенный и блестящий. Через пластиковые окошки в крыше проникал яркий солнечный свет. От окошек вниз свисали длинные цепочки. Чтобы достать до крыши в самом высоком месте, пятеро мужчин должны были бы встать друг другу на плечи. Альберт показал нам, как открывать окошки, потянув за один конец цепочки, и как закрывать, потянув за другой. Еще он показал нам кабинки у дальней стены дома, где мы могли принять душ и воспользоваться туалетом. А потом он нам подмигнул:

– Ну, вот так, дамочки. Это вам не отель, ясное дело, но вы мне покажите такой отель, где с вами в одной комнате двадцать девчонок из Польши, а обслуга и глазом не ведет. Поглядели бы вы на кое-что, что наши сборщики выделывают после того, как свет погасят. Честное слово, я перестал бы со скотиной возиться и снял бы про это кино.

Альберт смеялся, но мы, все четверо, стояли и молча на него смотрели. Я не поняла, почему он заговорил про кино. В моей родной деревне было так. Каждый год, когда прекращались дожди, несколько мужчин ехали в город и привозили оттуда кинопроектор и дизельный генератор, а потом они привязывали веревку между двух деревьев, вешали на нее простыню, и мы смотрели кино. Фильм шел без звука, слышалось только жужжание генератора и крики животных в джунглях. Вот как мы узнавали о вашем мире. Единственный фильм, который у нас был, назывался «Тор Gun» [20]20
  В российском прокате этот фильм шел под названием «Лучший стрелок» (1986; режиссер Тони Скотт).


[Закрыть], и мы смотрели его пять раз. Помню, когда я его смотрела впервые, мальчишки в нашей деревне ужасно разволновались, потому что решили, что фильм будет про ружье или про пистолет. Но фильм был вовсе не про оружие. Он был о мужчине, которому нужно было всюду добираться очень быстро – иногда на мотоцикле, а иногда на аэроплане, которым он сам управлял, и порой он даже летал вверх тормашками. Я с другими детьми из нашей деревни обсуждали этот фильм, и мы сделали два вывода. Во-первых, мы решили, что фильм должен был бы называться «Человек, который очень спешил», а во-вторых – что мораль этого фильма в том, что этому человеку надо пораньше вставать, тогда ему не придется так торопиться, чтобы все успеть. Вставать пораньше, а не валяться в постели с блондинкой, которую мы окрестили «постельной женщиной». Это был единственный фильм, который я видела, и я не поняла, почему Альберт сказал, что он хотел бы снять кино. Он не выглядел так, что его можно было представить себе летящим на аэроплане вверх тормашками. На самом деле я заметила, что мистер Айрес ему даже свой голубой трактор водить не разрешает. Альберт заметил, что мы непонимающе смотрим на него, и покачал головой.

– Ой, ладно, это я так, – сказал он. – Смотрите, вот одеяла и полотенца, и еще что-то там есть вон в тех шкафчиках. Скажу по секрету, что попозже миссис Айрес принесет вам поесть. Только по ферме не шляйтесь.

Мы стояли между рядами кроватей и провожали взглядом уходящего Альберта. На ходу он продолжал посмеиваться. Йеветта посмотрела на нас и постучала пальцем по виску:

– Не обращать на него внимание. Эти белый мужик все чокнутый.

Она села на краешек ближайшей кровати, вынула из своего прозрачного пластикового пакета колечко сушеного ананаса и принялась его жевать. Я села рядом с ней, а девушка в сари отвела девушку без имени чуть дальше и уложила ее на кровать, потому что та плакала не переставая.

Альберт оставил дверь открытой, и несколько куриц вошли и стали искать, чем бы поживиться под кроватями. Увидев, что в дом входят куры, девушка без имени вскрикнула, поджала ноги и заслонилась подушкой. Она сидела, глядя огромными глазами поверх подушки, а из-под подушки выглядывали ее кроссовки Dunlop Green Flash.

– Рас-слабиться, дорогуша. Не кусать они тебя. Это просто курица. – Йеветта вздохнула. – Начинать сначала, да, Мошка?

– Да, все началось сначала.

– Эта девчонка совсем плохой, а?

Я посмотрела на девушку без имени. Не спуская испуганных глаз с Йеветты, она перекрестилась.

– Да, – ответила я.

– Может, это бывать самый трудный часть, когда нас выпускать. Там, в этот центр временный содержаний, они же все время нам говорить: «Делать то, делать это». Нету время подумать. А теперь вдруг становиться тихо-тихо. А это опасный дело, уж ты мне поверить. Все самый плохой воспоминания возвращаться.

– Думаешь, она плачет поэтому?

– Не думать. Я это знать, дорогуша. Нам теперь надо следить за свои головы, это я честно говорить.

Я пожала плечами:

– Что нам теперь делать, Йеветта?

– Понятия не иметь, дорогуша. Ты меня спросить, и я тебе говорить, что это наш первый проблема в этот страна. У меня на родина – там нету покой, зато у нас бывать много слухи. Кто-то всегда может шептать тебе на ушко, куда надо пойти за тем и за этим. Но тут у нас совсем другой проблема, Мошка. У нас есть покой, зато нету ин-фур-ма-ции.Понимаешь, про что я толковать?

Я посмотрела Йеветте прямо в глаза:

– Что происходит, Йеветта? Ты говорила, что сделала какую-то хитрость. Какую? Как получилось, что нас отпустили без всяких бумаг?

Йеветта вздохнула:

– Ну… я оказать любезность один мужик из эти, из иммиграционный служба, понимать? Он маленько повозиться с компьютер, что-то там подправить, и – БАМ! – выпадать имя для освобождение. Ты, я и эти два девчонки. А эти служащий из центр временный содержаний, они вопросы не задавать. Видеть с утра, какой имя выпадать на компьютер, и – БАМ! – тебя выводить из твоя комната, и все. Идти ты на вся четыре сторона. Им плевать, приезжать за тобой твой социальный работник или не приезжать. Они слишком занятый все. Сидеть и пялиться на девица с голый сиська в газете, вот чем они занятый. Вот так. Зато теперь мы свободный.

– Вот только у нас нет никаких документов.

– Ага. Только я не бояться.

– А я боюсь.

– Не надо.

Йеветта сжала мою руку. Я улыбнулась.

– Вот умничка, дорогуша.

Я обвела огромную комнату взглядом. Девушка в сари и девушки без имени устроились через шесть кроватей от нас. Я наклонилась к Йеветте и прошептала ей на ухо:

– Ты кого-нибудь знаешь в этой стране?

– А как же, дорогуша. Увильям Шекаспир знаю, леди Диана, Битва за Британия знаю. Все-все знаю. Каждый имя знаю, я ж экзамент на гражданство сдавать. Можешь меня проверять.

– Нет. Я хотела спросить, знаешь ли ты, куда пойдешь, если мы сумеем уйти отсюда?

– Конечно, дорогуша. Кой-кто есть у меня в Лондоне. Половина Ямайка жить на Коул-Харбор Лейн. А по соседство небось сплошной нихер-рийцы живут, и достали они ямайцы по самый печенка. Ну, а ты? Иметь кто родной тут?

Я вынула из пластикового пакета британское водительское удостоверение и показала ей. Это была маленькая пластиковая карточка с фотографией Эндрю О’Рурка. Йеветта поднесла ее ближе к глазам:

– Это что такой?

– Это водительское удостоверение. На нем адрес человека. Я собираюсь его посетить.

Йеветта внимательно рассмотрела фотокарточку, отвела руку подальше и наморщила нос. Потом снова придвинула фотографию ближе к себе и заморгала:

– Так это ж белый мужик, Пт-челка.

– Знаю.

– Ладно, ладно, это я просто проверять – слепой ты или тупой.

Я улыбнулась, а Йеветта – нет.

– Нам надо держись вместе, дорогуша. Почему ты не хотеть ехать в Лондон со мной? Мы там обязательно находить кто-то из твои люди.

– Но это будут незнакомые люди, Йеветта. Я не буду знать, можно ли им доверять.

– А этот мужик ты доверять?

– Я его один раз видела.

– Ты меня извинять, Мошка, только этот мужик не походить не твой иди-ал.

– Я познакомилась с ним в моей стране.

– Какой черт его понести в Нихер-рия?

– Я познакомилась с ним на пляже.

Йеветта запрокинула голову и хлопнула себя по бедрам:

– ВУ-ха-ха-ха-ха! Теперь я понимать. А они мне говорить: она есть девст-венница!

Я покачала головой:

– Ничего такого не было.

– Нет, ты мне не говорить, что ничего такого не бывать, маленький сексуальный Мошка. Чего-то ты делать с этот мужик, раз он тебе давать такой важный докер-мент.

– Его жена там тоже была, Йеветта. Она красивая женщина. Ее зовут Сара.

– Так почему он отдавать тебе свой водительский права? Что, он думать: мой жена такой красивый женщина, такой красивый, что я больше никогда никуда не ехать на машина, только сидеть дома и смотреть на моя жена?

Я отвела глаза.

– Ну, чего? Ты украсть этот докер-мент?

– Нет.

– А чего? Что случиться?

– Я не могу об этом говорить. Это случилось в другой жизни.

– Ой, Пт-челка, видать, ты слишком много учить свой красивый английский язык, потому как ты говорить какой-то глупости. Жизнь бывать только один, дорогуша. И если тебе какой-то кусок твоя жизнь не нравиться, этот кусок все равно часть от тебя.

Я пожала плечами, легла на матрас и стала смотреть на ближайшую цепочку, свисающую с крыши. Каждое звено соединялось с предыдущим, а то – с другим звеном. Цепочка была крепкая, мне не порвать. Она медленно покачивалась и поблескивала в свете солнца, проникающего в окна. Потянешь за взрослого человека – и рано или поздно доберешься до ребенка, как будто вытягиваешь ведро с водой из колодца. Ни за что не возьмешь в руки оборванный конец, к которому ничего не привязано.

– Мне тяжело вспоминать тот день, когда я встретила Эндрю и Сару, Йеветта. Я даже не могу решить, стоит мне к ним ехать или нет.

– Ну, так рассказывать мне про это, Мошка. А я тебе говорить, стоит тебе к ним ехать или нет.

– Я не хочу говорить об этом с тобой, Йеветта.

Йеветта сжала кулаки, подбоченилась и сделала большие глаза:

– Это почему ты не хотеть, маленький мисс Африка?

Я улыбнулась:

– Я уверена, в твоей жизни тоже было что-нибудь такое, о чем ты не хочешь рассказывать, Йеветта.

– Это только потому, чтоб ты мне не позавидовать, Мошка. Если я тебе рассказать, какой роскошный у меня был жизнь, ты просто весь так обзавидоваться, что просто лопнуть от зависть, а потом девчонка в сари придется прибираться, а она такой усталый, что дальше некуда.

– Нет, Йеветта, я серьезно. Ты вообще рассказываешь о том, что с тобой случилось – что заставило тебя отправиться в Соединенное Королевство?

Йеветта перестала улыбаться:

– He-а. Если я говорить люди, что со мной случиться, мне никто ни за что не поверить. Люди думать, что Ямайка – сплошной солнышко, ганджа [21]21
  Ганджа – одно из жаргонных названий марихуаны.


[Закрыть]и Джа Растафари [22]22
  Джа – искаженное Иегова – верховное божество растафарианцев, приверженцев своеобразной религии, получившей большое распространение на Ямайке.


[Закрыть]. Но это не так быть. Делать шаг не в та сторона политика, и тебя наказывать. И твоя семья наказывать. Только не так наказывать – типа неделю без мороженое. Я иметь в виду так наказывать, как будто ты просыпаться, а у тебя кровь в жилах застывать, а в доме у тебя тихо-тихо, во века веков, аминь.

Йеветта сидела совершенно неподвижно и смотрела на свои шлепанцы. Я накрыла ее руку своей рукой. Над нашими головами покачивались цепочки. Наконец Йеветта вздохнула:

– Но люди никогда не верить про такой в моя страна.

– А что же ты сказала человеку из Министерства внутренних дел?

– Ты про мой интервью беженка? Хотеть знать, что я говорить этот человек?

– Да.

Йеветта пожала плечами:

– Я ему говорить, что, если он так устроить, что меня отпускать из это место, он может со мной делать, что хотеть.

– Не понимаю.

Йеветта округлила глаза:

– Ну, спасибочки Господу Богу, что мужик из это министерство был капелька поумней тебя, Мошка. Ты что, никогда не замечать, что в эти комната для интервью нету окна? Я тебе клятва давай, Мошка, что баба этого мужика из министерство небось уж лет десять его к себе не подпускать – вот как он на меня смотреть после мой предложений. И такой не раз бывать, усекать, дорогуша? Этот мужик у меня четыре раза брать интервью, пока не убеждаться, что у меня вся бумага в полный порядок. Ну, теперь понимать?

Я погладила ее руку:

– О, Йеветта…

– Ой, ладно, Мошка. Ничего такой. Если сравнивай с то, что они со мной делать, если я возвращаться на Ямайка… Это ничего.

Йеветта улыбнулась мне. В уголках ее глаз блеснули слезинки, потекли по щекам. Я стала стирать слезы с ее щек и вдруг сама расплакалась, и Йеветта стала утирать мои слезы. Это было смешно, потому что мы никак не могли перестать плакать. А потом Йеветта рассмеялась, и я тоже, и чем дольше мы смеялись, тем труднее нам было перестать плакать, и в конце концов девушка в сари зашипела на нас, чтобы мы перестали шуметь, иначе мы могли еще сильнее напугать девушку без имени. Она лежала на кровати и что-то безумно бормотала на своем языке.

– Ох, поглядеть только на нас, Мошка. Что мы с собой делать?

– Не знаю. Ты правда думаешь, что тебя выпустили из-за того, чем ты занималась с человеком из Министерства внутренних дел?

– Я это точно знать, Мошка. Этот мужик мне даже точный дата называть.

– Но при этом он не дал тебе никаких бумаг?

– Ага. Никакой бумага. Он говорить, что он не все уметь делать, понимать меня, Мошка? Повозись с компьютер, а потом сказать служащий, чтобы нас отпускать, это он сделать. Нетрудный работа. Потом можно сказать: «Я просто случайно не на тот клавиша нажимать». Но нужный бумага выправить, с печать там и всякий такой, это уже другой история.

– Так значит, ты теперь – нелегальная иммигрантка?

Йеветта кивнула:

– И ты тоже, Мошка. И ты, и я, и эта две девчонка тоже. Все мы четыре отпускать из-за то, что я делать с мужик из министерство.

– А почему отпустили четверых, Йеветта?

– Он говорить, что, если уходить я один, на него падать подозрение.

– А как он выбрал остальных девушек?

Йеветта пожала плечами:

– Может, он закрыть глаза и тыкать в список булавка. Понятия не иметь.

Я покачала головой и опустила глаза.

– Чего ты? – спросила Йеветта. – Тебе это не нравиться, Мошка? Да вы все должны мне говорить спасибо за то, что я для вас сделать!

– Но без документов мы – никто, Йеветта! Разве ты не понимаешь? Если бы мы остались, если бы прошли все необходимые процедуры, может быть, нас отпустили бы с документами.

– Ага, Мошка, ага. Только так не получаться. Для люди с Ямайка так не получаться, и для люди из Нихер-риятоже. Забери это в свой голова, дорогуша: есть только один место, куда приводить все правильный процедура. Это место называться де-пур-та-ция.

Произнося каждый из слогов последнего слова, Йеветта похлопывала ладонью мне по лбу и улыбалась.

– Если нас де-пуртируют, мы возвращаться домой, а там нас убивать. Так? А так у нас хоть какие-то шанс бывать, дорогуша, уж ты мне поверить.

– Но если мы нелегалы, мы не сможет работать, Йеветта. Мы не сможем зарабатывать деньги. Мы не сможем жить.

Йеветта снова пожала плечами:

– Когда ты мертвый, ты тоже не жить. Небось ты очень умный, Мошка, если это не понимать.

Я вздохнула. Йеветта усмехнулась.

– Вот это мне нравиться, – сказала она. – Чтобы такой юный девочка видеть все как есть. Риал-листично,да? Теперь послушать меня. Ты как думать, эти англичаны, твой знакомые, они могут нам помогай?

Я посмотрела на водительское удостоверение:

– Не знаю.

– Но больше ты никого не знать, так?

– Нет.

– И что мы делать? Когда мы туда приехать, если я пойти с тобой?

– Не знаю. Может быть, мы смогли бы найти какую-то работу. Такую, где не спрашивают документы.

– Тебе это быть легкий. Ты умный, ты красиво говорить. Для такой девушка много работа.

– Ты тоже неплохо говоришь, Йеветта.

– Я говорить, как женщина, который проглотить женщина, который неплохо говорить. Я тупой, или ты не видеть?

– Ты не тупая, Йеветта. Все мы, кому удалось проделать такой путь и выжить, – как мы можем быть тупыми? Тупым такой путь не проделать, уж ты мне поверь.

Йеветта наклонилась ко мне и прошептала:

– Это ты серьезный говоришь? Ты не видеть, как девушка в сари хихикать, когда увидать машина?

– Ладно. Может быть, девушка в сари не очень умная. Но она красивее всех нас.

Йеветта сделала круглые глаза и крепче прижала к себе свой прозрачный пластиковый пакет:

– Это быть обидный, Мошка. Почему ты говорить, что она – самый красивый? Я тебе хотеть давать кусочек ананас, а теперь не давать, дорогуша.

Я хихикнула. Йеветта улыбнулась и погладила меня по лбу.

И тут мы обе резко обернулись, потому что девушка без имени закричала. Она вскочила на кровати, прижала к груди свой пакет с документами и закричала снова:

– Остановите их! Не пускайте их! Они нас всех убьют, девушки, вы не понимаете!

Йеветта встала и подошла к девушке без имени. Она в упор на нее посмотрела. Возле ног Йеветты ходили куры.

– Слушать меня, дорогуша. Нет никакие люди, которые приходить и убивать тебя, я тебе это уже говорить. Это просто курица.Они нас бояться сильней, чем мы их бояться. Ну, смотреть сюда!

Йеветта нагнула голову и затопала ногами. Захлопали крылья, во все стороны полетели перья, куры начали вспрыгивать на матрасы, а девушка без имени все кричала и кричала и отгоняла кур ногами, обутыми в кроссовки Dunlop Green Flash.Но вдруг она перестала кричать и указала куда-то пальцем. Куда она указывает, я не видела, потому что кругом в лучах солнечного света летал куриный пух. Ее указательный палец дрожал, и она начала шептать:

– Смотрите, смотрите! Мой ребенок!

Мы все смотрели на нее, а когда пух и перья перестали падать, я увидела, что там, куда она показывает пальцем, ничего нет. Девушка без имени улыбалась, глядя на яркое пятно солнечного света на сером бетонном полу. Из ее глаз текли слезы.

– Мой ребенок, – повторила она и протянула руки к лучу света. Я смотрела на ее дрожащие пальцы.

А потом я взглянула на Йеветту и девушку в сари. Девушка в сари смотрела на пол. Йеветта встретилась со мной глазами и пожала плечами. А я посмотрела на девушку без имени и спросила у нее:

– Как зовут твоего ребенка?

Девушка без имени улыбнулась. Ее лицо просияло.

– Ее зовут Аабира. Она моя младшенькая. Правда, красавица?

Я посмотрела туда, куда она показывала.

– Да. Хорошенькая. – Я глянула на Йеветту и почти незаметно кивнула. – Правда, она просто прелесть, Йеветта?

– О. Ага. Конечно. Просто чудо, какой красивый девочка. Как ты говорить, ее называть?

– Аабира.

– Чудный имя. Слушать-ка, Аа-БИ-ра, пойти-ка со мной и помогать мне выгонять эти курица из амбар, ладно?

И Йеветта с девушкой в сари и младшей дочуркой девушки без имени начали выгонять куриц из дома. А я села и взяла за руку девушку без имени. Я сказала:

– Твоя дочка очень работящая. Смотри, как она выгоняет куриц.

Девушка без имени улыбнулась. И я тоже улыбнулась. Я порадовалась тому, что ее дочка вернулась.

Если бы я рассказывала эту историю девушкам из моей родной деревни, одним из новых слов, которые мне пришлось бы им растолковать, было бы слово «изобретательные». Мы, беженцы, очень изобретательные. У нас нет того, что нам нужно – с нами нет, например, наших детей, – и поэтому мы учимся как бы растягивать пространство вокруг нас. Вы только посмотрите, что удалось сотворить девушке без имени из маленького солнечного зайчика. Или полюбуйтесь, как девушка в сари ухитрилась наполнить желтым цветом пустой прозрачный пластиковый пакет.

Я снова легла на матрас и стала смотреть на свисающие с крыши цепочки. Я лежала и думала. Это солнце, этот желтый цвет. Кто знал, может быть, мне предстояло видеть не так много ярких красок. Может быть, новым цветом моей жизни станет серый? Два года в сером центре временного содержания, и вот теперь я – нелегальная иммигрантка. Это значит, что ты свободна, пока тебя не поймают. Это значит, что ты живешь в серой зоне. Я думала о том, как я буду жить. Я думала о том, что мне придется не один год быть тише воды ниже травы. Прятать все мои цвета и жить в сумерках и тенях. Я вздохнула и попыталась дышать глубоко. Мне хотелось плакать, когда я смотрела на эти цепочки и думала о сером цвете.

Я думала: если самый главный из ООН позвонит однажды утром и скажет: «Приветствую тебя, Пчелка, тебе оказана высокая честь придумать национальный флаг для всех беженцев на свете», то я бы придумала серый флаг. Для того чтобы его изготовить, не потребуется никакой особенной ткани. Я сказала бы, что этот флаг может быть любой формы и что сделать его можно из всего, что попадется под руку. Старый ношеный лифчик, например, который столько раз стирали, что он стал серым. Его можно привязать к рукоятке швабры, если у вас нет флагштока. Хотя… Если бы у вас был свободный флагшток – один из тех белых шестов, которые вертикально укреплены около здания ООН в городе Нью-Йорк, – то старый серый лифчик, пожалуй, выглядел бы очень забавно посреди ярких, разноцветных флагов. Я разместила бы его между звездно-полосатым флагом США и красным китайским флагом. Это была бы славная шутка. Когда я это придумала, я не удержалась. Села на кровати и рассмеялась.

– Какой черт ты хохотать, Мошка?

– Я думала о сером цвете.

Йеветта нахмурилась.

– Только ты тоже не сбрендить, Мошка, – попросила она.

Я снова легла и стала смотреть на потолок, но там ничего не было, кроме длинных цепочек. Я подумала: на одной из них я могла бы повеситься, и никаких тебе проблем.

К вечеру пришла жена фермера. Она принесла еду. В корзинке лежали хлеб и сыр и острый нож для резки хлеба. Я подумала: если придут те люди, я смогу перерезать себе вены этим ножом. Жена фермера оказалась доброй женщиной. Я спросила ее, почему она так к нам добра. Она ответила: потому что мы все люди. А я сказала: «Простите, миссис, но я не думаю, что Йеветта – человек. Я думаю, она какое-то другое существо, потому что говорит громче всех людей». Тогда Йеветта и жена фермера стали смеяться, а потом мы немного поболтали и рассказали, откуда мы родом и куда собираемся отправиться. Жена фермера сказала мне, в какой стороне Кингстон-на-Темзе, но еще она мне сказала, что ходить туда мне не стоит. «Ни к чему тебе эти пригороды, милая, – сказала она. – Ненастоящие они какие-то, и люди там тоже ненастоящие». Я рассмеялась и сказала жене фермера: «Может быть, мне там самое место».

Жена фермера удивилась, когда мы попросили у нее не четыре тарелки, а пять, но все же принесла пять. Мы разделили еду на пять порций, и самую большую порцию положили для дочки женщины без имени, потому что она была еще маленькая и ей нужно было есть больше.

В ту ночь мне приснилась моя деревня до того, как пришли мужчины. Мне приснились качели, сделанные мальчишками. Они сделали качели из старой автомобильной покрышки. Мальчишки обвязали ее веревками и подвесили к высокой ветке дерева. Это было большое старое лимбовое дерево [23]23
  Лимбовое дерево, лимба (русское название терминалии великолепной) – дерево высотой до 60 м с куполообразной или плоской кроной.


[Закрыть], оно росло чуть дальше наших домов, ближе к школе. Когда я еще была маленькая и не могла качаться на этих качелях, моя мать усаживала меня на темно-красную землю у подножия лимбы, чтобы я могла смотреть, как другие качаются. Я любила слушать, как другие дети смеются и поют. Двое, трое, четверо детишек раскачивались и взлетали вверх – высоко-высоко! – а потом эта куча голов, рук и ног летела вниз, к темно-красной земле. Ай! Ой! Отцепись от меня, ради бога! Да не толкайся ты!Вокруг качелей всегда было шумно и весело, а вверху, у меня над головой, в ветвях лимбы сидели сердитые птицы-носороги и кричали на нас. Иногда Нкирука спускалась с качелей, брала меня на руки и давала мне маленькие кусочки сырого теста, и я сжимала их своими короткими пальчиками.