Текст книги "Жена завоевателя"
Автор книги: Крис Кеннеди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Глава 15
Гриффин пнул дверь покоев и остановился в дверном проеме, держа в обеих руках по кувшину с элем. После беседы с Александром он долго не мог прийти в себя. Гриффин почистил в конюшне Нуара, а когда вернулся, преодолевая резкий хлещущий ветер и дождь, то понял, что единственное, чего он хочет, – посидеть рядом с Гвиневрой. Просто посидеть рядом, на время забыв о внешнем мире.
Она уже вышла из ванны и стояла возле маленького стола, стараясь избежать его взгляда и теребя на себе что-то красное…
– Что это?
Она подняла голову с еще влажными волосами и улыбнулась с досадой:
– Мне было нечего надеть. Он поставил кувшины на стол.
– И ты выбрала… гм? – выдохнул он, поняв наконец, что она использовала в качестве одежды. Пустое место на стене, где недавно висел гобелен, объяснило, почему на ней нечто вроде римской тоги.
В дверь тихо постучали. Он сделал Гвин знак скрыться в спальне.
В двери стояла Мод, в руках был поднос с едой.
– Еда, милорд, – сказала она шепотом, будто это сообщение было тайной.
Он принял поднос и затворил дверь.
– Иди сюда, – позвал он, гляди в темный дверной проем, ведущий в спальню, и поставил поднос на стол. – Поешь.
Не прошло и пяти секунд, как Гвин оказалась возле стола.
– Славно, – бормотала она с полным ртом, пережевывая хлеб с сыром.
– Гм.
Под его пристальным взглядом она подняла голову и посмотрела на него.
– А ты не хочешь присесть? – спросила Гвин.
Он опустился на скамью напротив и скрестил руки на груди.
Ее темно-зеленые глаза прошлись по его фигуре, потом взгляд переместился на лицо.
– А поесть?
Он взял кусочек сыра и положил в рот. Губы Гвиневры изогнулись в улыбке:
– Ты послушный.
– Очень.
– Всегда?
– Чаще, чем ты.
Смех, которым было встречено это заявление, был очаровательным. Она запрокинула голову, и темные локоны, упавшие на плечи, приподнялись, обнажая изящную шею. Его взгляд охватил ее всю, и внимание Гриффина привлек синяк.
Он подался вперед на скамье.
– Когда ты покончишь с едой, я полечу тебя, – сказал он грубо.
Она опустила голову и пробормотала что-то неразборчивое. Вся армия Стефана могла бы маршировать, направляясь к их убежищу, и он бы этого не услышал. Много лет его сердце не билось так громко и бурно. Желание дотронуться до нее было таким сильным, и она была так близко, что у него перехватило дыхание.
Такого не должно было случиться. Она могла бы быть обернута мешковиной и скрыта в стоге сена, но и это бы не помогло. Образ ее обнаженного тела, простертого под ним, с черными волосами, разметавшимися по подушке, был ярче, чем что-либо, виденное им до сих пор.
– Знаешь, я не ожидал встретить такую женщину, как ты. Она ответила слабой улыбкой:
– Думаю, ты согласишься, что мы оба глупо себя ведем.
– Лишены здравого смысла?
– Совершенно лишены.
Он откинулся назад и сказал ровным голосом:
– Мне бы хотелось, чтобы ты хорошенько подумала, Рейвен, прежде чем случится что-нибудь такое, о чем ты позже пожалеешь.
– Пожалею?
Она покачала головой, и улыбка ее потускнела:
– Думаю, едва ли. Другое дело, что мне есть о чем сожалеть.
– Как и мне. И я не хочу, чтобы эта ночь дала еще один повод для сожалений.
– Я убеждена, что мы слишком часто сожалеем о том, о чем не должны сожалеть, но мир устроен так, а не иначе, даже если мы восстаем против такого порядка вещей.
Она замолчала, и на мгновение ему показалось, что удастся ускользнуть от нее неопаленным, что она осмотрительна и не станет потакать его нарастающему желанию. Но то, что она сказала после паузы, разбило его надежды в прах и слова ее захватили его как водопад.
– Здравый смысл, Язычник, – сказала Гвиневра шепотом, – только одна сторона дела. – И я уверена: мы можем найти другую.
Он вскочил со скамьи, одним движением обогнув стол, и его руки обвились вокруг ее талии. Он заставил ее подняться и отвел волосы от лица. На еще влажных волосах заиграли медные отблески огня; волосы ее упали шелковой завесой на шею и плечи, обрамляя нежное и лишающее разума прекрасное лицо. Их губы оказались в дюйме друг от друга, и Гриффин ощущал каждый ее трепетный вздох.
– Прости меня, Господи, – пробормотал он, и губы их слились в жадном ненасытном поцелуе, требовательном и лишенном нежности.
Он захватил в кулак ее волосы с яростной и жадной страстью и отвел их ото лба, собрав на затылке. Когда Гвиневра откинула голову назад и он ртом поймал ее стон, это чуть не сломило его.
Гвин сознавала только одно: ее жизнь изменилась отныне навсегда.
Его руки сжимали ее в объятиях. Он заставил ее отклониться назад, и язык его вторгся в ее рот, исследуя все его потаенные уголки и выпуская на свободу неизведанные ощущения, о существовании которых она не подозревала, – горячее желание запульсировало в ней.
Он толкнул ее назад, и когда ее ягодицы оказались прижатыми к столу, встал между ее коленями. Мускулы на его бедрах напряглись и заиграли, он поднял ее, оторвал от пола и заставил опуститься на столешницу.
Его тело было стеной из огня и мускулов, и ткань гобелена не могла надолго отдалить ее от него. Его отвердевшая восставшая плоть пульсировала совсем рядом с тем местом в ее теле, откуда распространялось трепетное и жадное желание, волной накатившее на нее.
Никогда прежде она не ощущала жара там, где чувствовала его сейчас, будто вся кровь ее закипела, а плоть между ног запульсировала. Он ласкал ее сквозь ткань гобелена, будто это была ее кожа, соблазняя, обольщая, высвобождая ее желание, начинавшее завладевать ее телом с такой непоколебимой и захватывающей уверенностью, будто оно действовало по собственной воле. В этот момент раздался громкий стук в дверь.
Кто-то неистово молотил кулаками. Он оторвался от ее губ.
– Оставьте нас! – зарычал Гриффин, но дверь широко распахнулась, прежде чем он успел что-нибудь добавить.
– Язычник! – закричал Александр, вбегая в комнату. – Есть новости!
Гриффин стремительно обернулся. Тело его оставалось рядом с телом Рейвен, а рука бессознательно рванулась к отсутствующему мечу.
Александр остановился, будто прирос к полу.
– Есть новости, – повторил он спокойнее и будто нерешительно, стараясь ничего не видеть вокруг.
Гриффин кивнул, но слова его, прозвучавшие едва слышно, таили смертельную угрозу:
– Уйди! Сейчас же!
– Милорд. – Александр склонил голову в поклоне и вышел.
– Мне хочется умереть, – сказала Гвин тихо.
– Нет. Виноват я.
– Ты мне говорил, – настаивала она. – Ты меня предупреждал.
Он потер подбородок и глубоко вздохнул.
– Я же знал, что ты не станешь слушать. Мне надо было уйти.
Ее рука на мгновение коснулась его плеча и тут же опустилась.
– Я знала, что это случится.
Ее лицо вспыхнуло.
– Хочу сказать, не знала, но… прошу прощения… Я буду в дальнейшем хорошей.
Ощутив некоторое облегчение оттого, что теперь они могут говорить, а не сжимать друг друга в объятиях, он скептически посмотрел на нее.
– Это значит, что ты будешь покорной?
В уголках ее губ появилась улыбка.
– Думаю, едва ли, но не теряй надежду, – заметила она сухо.
Он усмехнулся:
– Мистрис, если ты когда-нибудь станешь покорной, пусть Господь смилуется над нашими душами.
– Уж конечно, Господь пощадит язычника.
– Уж конечно, Господь проклянет меня за то, что я собирался совершить.
– Но я не стану тебя проклинать.
Право же, она совершенство, отважная духом, с умными глазами и телом обольстительницы. Но не предназначенная для него. Он повернулся и вышел из комнаты.
Глава 16
Александр ожидал его в узком коридоре. Гриффин ничего не сказал, когда закрыл за собой дверь и направился в зал. Александр старался идти с ним в ногу.
– Ты стоял под дверью?
– Я не стоял. Я был внизу и занимался дел’Ами.
Гриффин бросил на него взгляд искоса, пока они спускались по лестнице.
– Дел’Ами? Звучит серьезно. Я не ожидал этого от тебя, Алекс.
– Мне следовало бы это знать.
– Так чем ты был занят?
– Делал то, что делаем мы все, стараясь изыскать возможность искупления или мести, – ответил Александр, когда они уже входили в зал, где собрались остальные.
Его люди снова сидели узким кругом вокруг жаровни, старясь согреться и уберечься от промозглой сырости, проникавшей снаружи. Буря сотрясала стены. Ветер выл, потом смолкал, мгновенно потеряв силу. На столе бешено металось пламя свечи – вытягивалось вверх и вздымалось к потолку, потом опускалось к фитилю и обнимало его, становясь толстым и широким, будто пыталось согреться собственным теплом.
Гриффин сел на скамью в круг людей, скрытых тенями. Все они молча смотрели на него, и эта молчаливость казалась странной. Гриффин оглядел их, переводя взгляд с одного лица на другое.
– Искупление или месть, – сказал он, обращаясь к Александру. – Почему у меня такое чувство, что сегодня ночью вы ожидаете того и другого от меня?
– Есть новости.
– Какие?
– Жонесс де л’Ами умер.
Он поднял кружку и плеснул в нее эля. Его пальцы, стиснувшие кружку, побелели.
– Когда?
– Две недели назад. Они старались замолчать это.
– Кто это «они»? – спросил он бесстрастно.
Человек, бывший средоточием его молчаливой ненависти в течение последних восемнадцати лет, мертв? Человек, предавший его отца, пренебрегший клятвой, укравший дом Гриффина, разбивший его сердце, мертв? И умер не от его руки?
– Те, кто ему наследует.
– Наследует? Его сын умер много лет назад.
– Но дочь осталась.
Гриффин уставился на пламя.
– Я забыл. Как ее имя?
– Гвиневра.
Он вошел в спальню и смотрел, как она спит. Ее волосы струились по подушке, как темный экзотический шелк. Лицо было наполовину скрыто, а потрясающей красоты тело вытянулось под меховыми одеял’Ами.
Семя де л’Ами. Его отродье.
Господь жесток. Жонесс де л’Ами был опаснейшим из врагов и ближайшим из друзей. Однажды он спас жизнь отцу Гриффина в самом сердце Палестины. Он был тем человеком, которого Гриффин когда-то считал близким к звездам на небесах.
Он уселся на скамью возле кровати и, упираясь локтями в бедра, долго сидел, глядя на Гвин, но не видя ее.
Тогда он был юным, ему не было и восьми лет. Де л’Ами был его «дядей». Веселый, смеющийся, похожий на седобородого медведя, Жонесс де л’Ами знал о предстоящей Гриффину судьбе и пекся о нем больше, чем отец. Он преподал ему самые первые уроки обращения с мечом, учил его разрезать жареную утку и умению посмеяться над собой.
Клятвопреступник. Лжец. Предатель.
Рука Гриффина потянулась к ключу, висящему на шее. «Твое наследие. Прости, Гриффин», – прошептал перед смертью его отец. Все это было давно, в прошлом.
Полубезумный бредовый лепет отца в последние несколько лет его жизни не вызывал доверия.
Эверут был его наследием, но этот ощутимый вес маленького ключа не означал, что он подходит к дверям замка. Ключом к замку было его имя. И меч. И он готов был биться с любым, кто встанет у него на пути.
Он провел рукой по волосам и подался вперед, глубже вдавливая локти в колени. Что теперь? Жонесс де л’Ами мертв, и значит, тяжесть его мести должна пасть на женщину, которой в то время, когда свершилось предательство, было всего два года?
«Для чего? – спрашивал он себя холодно. – Разве в этом есть смысл?»
Он уставился на свои кулаки.
Правда, в которую он когда-то верил, люди, которым доверял, уроки, которые усвоил, – . все обернулось ложью.
Лишь она оказалась исключением.
Всех поразила болезнь души. Все, кто знал о святом сокровище, скрытом в стенах Эверута, были поражены этой болезнью, развращены, уничтожены или опозорены.
И это навело его на мысль о Марке фиц Майлзе. Эндшир обнюхивал юбки наследницы Эверута. Если самые лучшие люди оказались алчными и развращенными, то Марк был не более чем навозным червем. Пусть только попытается взять «Гнездо» – у хозяйки окажется защита, о которой Марк и не подозревал.
Гриффин откинулся назад и скрестил руки на груди. Его прищуренные глаза уставились на пламя свечи. Старый король Генрих сделал старого Майлза, отца Марка, бароном, потому что коварный царственный пес предпочитал держать своих врагов в поле зрения. Это было предусмотрительностью, но недостаточной.
Сначала отец, потом сын принесли свои клятвы верности дочери Генриха Матильде, признав ее наследницей, как и все остальное английское дворянство. Но позже, когда Марк счел, что это не соответствует его интересам, он переметнулся на сторону короля Стефана. То же сделали и все остальные. И когда оказалось, что его интересы требуют очередного предательства, он заточил прекрасную женщину в тюрьму и обогатился еще больше.
Генрих фиц Эмпресс придет, чтобы отвоевать свои земли у таких, как Эндшир. И Гриффин решил, что поедет на север, когда придет день наступления армии Генриха, и предаст огню замок фиц Майлза.
Его взгляд снова обратился к красавице, спящей в его постели. Когда было, чтобы он смеялся от души? Когда было так, чтобы кровь бушевала в его жилах и стучала в виски от самой чистой страсти? Когда было, чтобы он был удивлен, заинтригован, впечатлен женщиной? Никогда за всю свою чертову жизнь, за все долгие годы.
Получасом позже, пока он наблюдал за ней из-под полуопущенных век, а мысли унесли его далеко от его ночного бдения, ее веки затрепетали и глаза открылись.
Глава 17
Ее разбудил удар грома. Комната была освещена бледным призрачным светом. Рассвет еще не наступил.
– Где я? – спросила она шепотом.
– В безопасности, – последовал едва слышный ответ.
Она повернула голову. На скамье к стены возвышалась неясная, но мощная, как гранитный утес, фигура, и глаза сидевшего там человека блеснули, отразив огонь жаровни.
Гвин приподнялась и смотрела на него, опираясь на локти, не в силах отвести взгляд. Она заметила, что в лице его появилось что-то новое, отличное от того, что она видела, прежде чем уснуть.
Внезапно взгляд его серых глаз вперился в нее.
– Так объясни мне наконец, почему ты оказалась одна из пустынной большой дороге?
– Я тебе сказала: чтобы избавиться от слишком назойливого искателя моей руки лорда Эндшира.
– И ты идешь в аббатство искать защиты и помощи?
Она помолчала, потом сказала:
– Я уже обрела помощь.
– А чего хотел от тебя Эндшир?
– Моих денег, конечно, – ответила она.
– У тебя их так много?
– Уже нет.
Он не сводил с нее властного взгляда, и какая-то затаенная часть ее натуры испытала под этим взглядом и страх, и возбуждение.
– Ты их уже растратила? – предположил он сухо. – Когда Марк об этом услышит, будет лить слезы.
– Войны и без того вызывают слезы.
Он отвернулся.
– Войны заставляют плакать кровавыми слезами, мистрис.
Он прошел через спальню к жаровне, чтобы помешать угли. Лицо его было освещено оранжевыми отблесками огня, и все плоскости этого лица высветились, а тени, напротив, стали резче, как будто он был высечен из цельного куска камня.
– Это верно. Войны чреваты кровью и стонами и рыданиями женщин, чьи мужья погибли.
Он бросил на нее взгляд через плечо:
– Ты потеряла мужа?
– Нет.
Он снова занялся углями.
– Может быть, отца?
Она села и выпрямилась:
– Да. Откуда ты знаешь?
Он не ответил.
– Вы, мужчины, можете вести свои войны, – сказала она резко, возбуждаемая какой-то внутренней силой, – Мой отец воевал очень много в заморских странах и считал эти войны волнующими.
– Мой отец тоже воевал в Святой земле, когда пал Святой город.
Она улыбнулась с горечью:
– И ты тоже считаешь войну славным делом?
– Иногда приходится воевать, чтобы получить обратно то, что принадлежало тебе по праву, – возразил он холодно.
– Хочешь сказать – как пытался Марк? Поверь мне, Язычник, я не приемлю войн, движимых личными амбициями мужчин. Бремя мужских амбиций женщины несут даже в мирные времена.
Он развел руки в стороны и держал их ладонями вниз над горящими угольями.
Потом резко отвернулся от огня, пересек комнату и, взяв кувшин, налил эля в две кружки.
– Первый тост – за леди. – Он протянул ей кружку.
Она рассмеялась, польщенная его вниманием. Возможно, его настроение нескольких последних минут было преходящим. Она расслабилась и снова опустилась на подушки, приняв предложенный напиток.
– Было бы правильнее выпить одновременно за странствующих рыцарей и напуганных женщин. Мы выдержали недурную потасовку. Верно?
– Да, – сказал он, опускаясь на скамью у стены, и улыбнулся, не в силах удержаться от легкой насмешки, несмотря на самые лучшие намерения. Чувственность его улыбки казалась Гвиневре всепроникающей – от нее почти останавливалось сердце.
Она снова пригубила эль, и на несколько минут воцарилась тишина. Из-под ресниц она наблюдала за его фигурой, тонувшей в тени и, казалось, заполнившей собой всю комнату.
Сейчас на нем были мешковатые серые штаны и свободная рубаха без пояса. Шея, похожая на мощную колонну, нисходила к широким плечам и будто высеченному из камня торсу, тугому, натренированному годами владения мечом и необходимостью носить тяжелые рыцарские доспехи. Она не смела дать своему взгляду опуститься ниже, к его бедрам, но знала, что и нижняя часть его торса налита такой же взрывной энергией. И при этом, что было невероятно притягательным, во всем его теле чувствовалась свободная грация ловкого хищника.
Сердце Гвин бешено забилось. В этом была какая-то магия. Мир отступил и растаял, остались только темные глаза Язычника и это ощущение в ее крови. Она отвела взгляд, но кровь все еще бешено неслась по жилам, омывая все тело от головы до пальцев ног.
Ее дом был далеко отсюда, и сейчас она радовалась этому.
Гриффин наблюдал за ней. В полумраке трудно было понять выражение его глаз, когда она снова встретила его взгляд, но трепетная жаркая нить начала разматываться в ее теле.
– А как насчет тебя, Язычник? Что ты делал прошлой ночью на большой дороге один и в такой час?
– Ты бы предпочла, чтобы я был не один?
Она рассмеялась и задумчиво оглядела его:
– Значит, ты мне не скажешь. Ты привык пускать в ход силу. И научился с легкостью обходить неприятные вопросы. И не отвечать на мои комплименты, – добавила она, кивнув. – И делаешь это так же ловко, как владеешь мечом.
– Спрашивай о чем-нибудь другом, мистрис.
Она помолчала, уверенная в том, что, чем бы он ни занимался на большой королевской дороге или в охотничьем домике Хиппинга, это не имело никакого отношения к ней и этот вопрос он обсуждать не хотел.
Снаружи, за окнами, продолжала бесноваться буря. Стены дрожали, будто ветер бросал в них камни и пытался проникнуть внутрь.
– И на больших дорогах, и в охотничьих домиках, леди, – пробормотал он глубоким рокочущим голосом, – всегда есть что-то примечательное, что можно наблюдать и слышать.
Она продолжала искоса смотреть на него. Вот он и дал ответ. В своем роде.
– Значит, ты этим и занимался? Наблюдал и слушал?
– Отчасти.
– В такие времена, как эти…
– Большинство сочло бы эту работу слишком опасной.
– Я не принадлежу к большинству.
Да, решила Гвин, тайком оглядывая его, он не принадлежит к большинству, не принадлежит и к числу многих, он единственный. Он излучает страсть и силу, и эти страсть и сила уже проникли в ее сознание, наполнили ее душу. Внезапно на нее снизошло озарение, и она увидела свою жизнь до встречи с ним и после того, как они расстанутся. Она будет до отчаяния бесплодной и унылой.
Темноту комнаты вдруг прорезал луч белого света, потом раздался мощный раскат грома. Балки здания ответили зловещими стонами, ставни закачались и заскрипели, потом с треском распахнулись и забились о стены. Гвин вскочила с постели, прижимая гобелен к груди.
– Оставайся на месте и будь спокойна, – сказал Язычник тихим ровным голосом.
Он прошел по комнате как какой-то диковинный танцор, будто делая странные ломаные движения, то скрываясь в темноте, то, при всполохах молнии, появляясь вновь. После каждой ослепительной вспышки слышался новый удар грома. Было впечатление, что буря разразилась как раз над этим заброшенным постоялым двором.
Добравшись до окна, он застыл, вглядываясь в темноту. Окно не было закрыто промасленным пергаментом. Только тонкие деревянные планки отделяли обитателей дома от разбушевавшейся стихии. Гвин смотрела на его силуэт на фоне окна, и голова у нее кружилась. Боже милостивый! Она была совсем не той, какой считала себя до сих пор. Все, чего ей сейчас хотелось, это чтобы он снова целовал ее.
– Я привыкла скакать верхом во время такой бури, – объявила она, глядя ему в спину.
Он слегка повернул голову, и она увидела его чеканный строгий профиль.
– Скакать в непогоду? В такую бурю, как эта?
Она улыбнулась:
– Возможно, не совсем в такую. Но да, скакать! На моей лошади. На Ветре.
– Хорошее имя для лошади, – ответил Язычник и поставил на место створки ставен, легким движением запястья опустив на них железную щеколду.
– У тебя тоже хороший конь, – сказала Гвин. – Нуар.
– Да, он хорош, – спокойно согласился он. – Впрочем, когда я был юным, у меня был другой.
– В юности нам кажется, что у нас все самое лучшее. Она снова откинулась на подушки.
– Я получила в подарок Ветра, когда мне исполнилось восемь. Он еще не был взрослым, только жеребенком, и я должна была сама его вырастить.
– Моего звали Мятежник.
– Я езжу на своем коне при каждом удобном случае. Он мой самый верный товарищ. А ты все еще ездишь на Мятежнике?
Лицо его исказилось гримасой.
– Он погиб, не прожив и года. Сгорел вместе с конюшней.
Ее лицо погрустнело:
– Сожалею. Когда это произошло?
– Когда мне было восемь.
– Восемь, – отозвалась она эхом.
Должно быть, это было для Гриффина большой потерей. Этот человек, искушенный в битвах, полный сил и мощи, был способен чувствовать утрату своего бесценного коня так остро и глубоко после всех этих лет. И это говорило о многом, Такому человеку можно было доверять.
Как случилось, недоумевала Гвин, что после одной ночи, после одной откровенной беседы она узнала об этом человеке больше, чем о своем брате, отце и о друзьях, прожив рядом с ними долгие годы?
– Я бы очень горевала, если бы лишилась Ветра, – сказала она тихо. – Такая утрата невосполнима.
– Да, невосполнима, – согласился он, и голос его показался ей низким и охрипшим, будто от древесного дыма.
Она прикусила нижнюю губу и задумалась. Прошла минута, другая. Царило глубокое молчание, будто этот мужчина и она не нуждались в пустой болтовне, способной заполнить паузу.
Потом он подался вперед, упираясь руками в бедра. Его серые глаза, казалось, прожигали темноту насквозь, и он сказал тихим рокочущим голосом:
– Расскажи мне что-нибудь о своем доме, Рейвен. Я так давно не был в своем, что мне приятно будет услышать о другом доме, который любят.
В свете жаровни лицо его было едва видимым.
Свет чуть пробивался сквозь щели ставен, и она могла видеть только кружку, зажатую между его пальцами, темные волосы на склоненной голове и внимательно следящие за ней глаза.
Он весь пылал и с трудом сдерживал себя, и ее тоже охватило обжигающее ощущение неотвратимости судьбы: что-то должно было связать ее с этим человеком.
Он заполнял собой то пространство в ее душе, где прежде таились отчаяние и боль. Густая волна уверенности медленно заструилась по ее телу. Она села на постели и заговорила.
Этой темной ночью ей надо было получить хотя бы временное облегчение от постоянно снедавшей ее душевной боли, и казалось, только этот человек может помочь.
Вещи, о которых Гвиневра повествовала ему в пронизанной бурей темноте, были сокровенными, запрятанными глубоко внутри, и ей казалось, что при этом она как бы производит раскопки на самом дне души.
Она рассказывала ему о Ветре и их полуночных скачках. О том, как привыкла бродить бурными ночами по крепостному валу, когда все спали. Как боролась со своим одиночеством и иногда считала себя погибшей. Она рассказывала о том, как ей трудно управлять замком и как приходится быть одновременно и матерью-наседкой, и воином-защитником, и о том, как она заглянула в бездну своей жизни и почти сдалась отчаянию, когда скончался ее отец.
Она ни разу не упомянула названия своего замка и не сказала своего имени, но рассказала все то, что сделало ее такой, как теперь, – все о себе, начиная с пятилетнего возраста и кончая последней, только что истекшей минутой, в том числе и о своей боли.
Господи! Не может быть, чтобы она рассказала и об этом! Неужели это случилось?
– Понимаю.
