Текст книги "1905-й год"

Автор книги: Корнелий Шацилло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Еще в 1898 г. Л. Н. Толстой утверждал: «Если… под голодом разуметь недоедание, не такое, от которого тотчас умирают люди, а такое, при котором люди живут, но живут плохо, преждевременно умирая, уродуясь, не плодясь и вырождаясь, то такой голод уже 20 лет существует для большинства Нечерноземного центра…»^{28}. Он был прав. Начало XX в. ознаменовалось голодом, охватившим 20 губерний с населением в 24 млн. человек в пострадавших уездах. Через четыре года сильный, недород поразил население 150 уездов в 25 губерниях.

Наконец, в эти годы четко проявился третий признак революционной ситуации: повышение активности масс, рост их революционной энергии.

В самом начале 1901 г., в феврале, в Петербурге, Москве, Харькове студенты выступают с протестом против отдачи своих киевских товарищей в солдаты. Студентов поддерживают рабочие. «Рабочий идет на помощь студенту, – выделял самое характерное для 1901 г. В. И. Ленин. – Начинается демонстрационное движение. Пролетариат выносит на улицу свой клич: долой самодержавие!»^{29}

В следующем, 1902-м году в Петербурге, Москве, Киеве, Батуме, Нижнем Новгороде, Сормове, Одессе, Саратове, Баку, Вильно и ряде других городов происходят первомайские демонстрации и стачки. Причем стачка, вспыхнувшая на одном предприятии, нередко охватывает затем несколько других или даже все заводы и фабрики города. Характерна в этом отношении ростовская стачка, начавшаяся в первых числах ноября под руководством Донского комитета РСДРП, во главе которого стояли твердые ленинцы С. И. Гусев и II. И. Ставский. Она длилась более трех недель. На почти ежедневных митингах собиралось до 30 тыс. человек. Почти каждый день в вооруженных стычках с казаками лилась рабочая кровь.

Характеризуя 1902 г., В. И. Ленин писал: «…громадная ростовская стачка превращается в выдающуюся демонстрацию. Политическое движение пролетариата не примыкает уже к интеллигентскому, студенческому движению…»^{30}.

Следующий, 1903-й, год начался с рабочих– волнений на Урале. Здесь серия забастовок закончилась печально знаменитой «златоустовской бойней».

13 марта по приказу губернатора Богдановича войска без всякого повода открыли огонь по собравшимся перед его домом рабочим, требовавшим освобождения арестованных накануне уполномоченных, которых они выбрали для переговоров с заводской администрацией. В результате стрельбы было убито 69 человек (в том числе несколько женщин и детей) и ранено более 250 рабочих.

Лето этого года приносит царскому правительству новые потрясения. 1 июля объявляют забастовку рабочие двух механических мастерских Баку. На следующий день к ним присоединяется еще 10 предприятий, а 4 июля забастовка становится всеобщей: бросают работу более 40 тыс. человек. Забастовку возглавляет Бакинский комитет РСДРП, в результате действий которого, по признанию бакинского губернатора, стачка «по единодушию и сплоченности составляет небывалый пример в истории однородных с нею фактов»^{31}.

Трехнедельная стачка бакинцев положила начало Всеобщей забастовке на юге России. Почин бакинцев подхватили рабочие Одессы, Тифлиса. Киева, Николаева, Елисаветграда, Екатеринослава, Керчи. Феодосии, Ростова-на-Дону, Харькова, ряда шахт Донбасса и многих других заводов и фабрик Кавказа и Украины.

Во всеобщих стачках лета 1903 г. на юге России участвовало около 200 тыс. рабочих. Рабочее движение поднялось на новую, более высокую ступень: местная борьба стала перерастать во всероссийскую, наряду с экономическими стали выдвигаться политические требования.

Анализируя события 1903 г., В. И. Ленин отмечал: «Опять стачки сливаются с политической демонстрацией, но на еще более широком базисе. Стачки охватывают целый район, в них участвуют более сотни тысяч рабочих, массовые политические собрания повторяются во время стачек в целом ряде городов. Чувствуется, что мы накануне баррикад…»^{32}.

Резко возросшая политическая активность пролетариата России совпала с ростом крестьянского движения. За 1900–1904 гг. в стране произошло 670 крестьянских выступлений, охвативших большинство губерний Европейской России (42 из 55). Крестьянство от пассивного сопротивления (отказ от выплаты податей, от исполнения различных повинностей) все чаще и чаще переходило к активным методам борьбы – запашке помещичьей земли, порубке барского леса, поджогу помещичьих имений. Все чаще и чаще местные власти вынуждены были прибегать в борьбе с бунтовавшим крестьянством к помощи войск. В 1900 г. солдат вызывали 6 раз, в 1901 г. – в два раза больше, а только за первую половину 1902 г. – 17 раз!

В 1902 г. крестьянские волнения достигли давно уже невиданного в России уровня, что дало право В. И. Ленину писать о «крестьянском восстании»^{33}. В первых числах марта в одном из полтавских сел крестьяне запахали около 2 тыс. десятин помещичьей земли и засеяли ее захваченным из барского амбара зерном. Это был их ответ на непомерно высокую цену, назначенную управляющим имением за аренду. Примеру полтавчан последовали крестьяне Харьковской губернии. В марте – апреле крестьяне 156 сел разгромили 56 экономий в Полтавской и 24 экономии в Харьковской губерниях. Скот, зерно, сельскохозяйственный инвентарь помещиков восставшие делили между собой. Крестьянские выступления произошли в Киевской, Пензенской, Орловской, Саратовской, Новгородской губерниях, на Кубани и на Кавказе, где они под руководством социал-демократов приняли особенно организованный характер. Здесь (в Озургетском районе Кутаисской губернии) впервые в истории России были созданы революционные крестьянские комитеты.

Как видим, в начале XX в. в России имелись все три признака революционной ситуации. Имелось и условие, необходимое для превращения революционной ситуации в революцию: наличие революционного класса, способного свергнуть старое правительство, «которое никогда, даже и в эпоху кризисов, не «упадет», если его не «уронят»^{34}. Таким классом был пролетариат, возглавлявшийся партией нового типа – ленинской партией большевиков.

От гапонады – к революции

Рост революционного движения не на шутку пугал правительство. Борясь с ним, царизм применял весь арсенал доступных средств, полагаясь больше всего на репрессии. Аресты, тюрьмы, ссылка – все шло в ход. Временное положение об усиленной и чрезвычайной охране, по словам В. И. Ленина, «с 1881 года стало одним из самых устойчивых, основных законов Российской империи»^{35}. Однако чем шире становилось движение, тем меньше помогали репрессии. Необходимо было революционной идеологии, внедрявшейся в рабочий класс социал-демократами, противопоставить что-то иное, бороться идеями с идеями, ибо штыки в таких случаях аргумент хотя и убедительный, но не всесильный.

Рецепт спасения самодержавия изобрел начальник Московского охранного отделения С. В. Зубатов, получивший поддержку от всесильного московского генерал-губернатора, дяди царя – великого князя Сергея Александровича. Рецепт этот не был нов и носил название полицейского социализма. Суть его В. И. Ленин определил так: «Обещание более или менее широких реформ, действительная готовность осуществить крохотную частичку обещанного и требование за это отказаться от борьбы политической, – вот в чем суть зубатовщины»^{36}.

Первоначально полицейский социализм в России имел одной из коренных отличительных черт прямую и откровенную связь с царской властью. По уставу организации члены правления зубатовского общества выбирались обер-полицмейстером из представленных рабочими кандидатов и утверждались им. Обер-полицмейстер обладал правом вносить на рассмотрение собрания те вопросы, которые считал нужными, он же утверждал все решения правления. На собраниях присутствовали чины полиции, не говоря уже о том, что вся «головка» зубатовской организации состояла из платных агентов охранки.

Зубатовщина потерпела крах. Это не заставило царизм отказаться от идеи внедрить в рабочее движение полицейский социализм, по убедило его в необходимости изменить методы, в частности как можно тщательнее скрыть связь с охранкой. Переведенный с повышением в конце 1902 г. в Петербург, Зубатов с согласия и при поддержке министра внутренних дел В. К. Плеве вошел в контакт со священником петербургской пересыльной тюрьмы Георгием Гапоном и «вдохновил» его на создание новой «рабочей» организации, в которой связь с департаментом полиции должна была быть прикрыта рясами священнослужителей.

Георгий Гапон ко времени создания «рабочих» организаций уже не первый год подвизался в качестве агента в охранном отделении. Еще в семинарии он стал там своим человеком и получал 100 руб. в месяц. Заручившись покровительством петербургского градоначальника Клейгельса, митрополита Антония и обер-прокурора синода К. П. Победоносцева, болезненно честолюбивый провокатор и авантюрист по натуре, Гайон уверовал в то, что его священная миссия состоит в спасении самодержавия и примирении его с «братьями-рабочими». Подавая в департамент полиции просьбу о разрешении организовать «рабочее» общество, Гапон писал: «…сущность основной идеи заключается в стремлении свить среди фабрично-заводского люда гнездо, где бы Русью, настоящим русским духом пахло, откуда бы вылетали здоровые и самоотверженные птенцы на разумную защиту своего царя, своей родины и на действительную помощь своим братьям-рабочим»^{37}.

15 февраля 1904 г. правительство учредило устав нового «рабочего» общества – «Собрания (клуба) русских фабрично-заводских рабочих». На открытии его И апреля присутствовал петербургский градоначальник Фулон. После молебна, трижды исполнив гимн «Боже, царя храпи!», послали Николаю II верноподданническую телеграмму, за что удостоились «высочайшей благодарности»^{38}.

К началу 1905 г. общество имело в Петербурге И районных отделений и насчитывало свыше 10 тыс. членов. Полиция не только «духовно» шефствовала над обществом, но и оказывала ему прямую материальную поддержку: на средства возглавлявшегося Зубатовым Особого отдела департамента полиции была оборудована чайная Нарвского отдела «Собрания», расположенная в одном из самых больших и важных рабочих районов города.

В подобных чайных и витийствовали Гапон и его помощники, пытаясь развратить петербургских рабочих идеями о «христьянском социализме» и о возможности добиться улучшения своей жизни с помощью заботливого «царя-батюшки». Большевики прекрасно поняли суть гапоновской организации. «Этот о. Гапон несомненнейший зубатовец высшей пробы», – писал за границу В. И. Ленину один из руководителей петербургских большевиков С. И. Гусев^{39}.

Вождь большевиков сразу ясе оценил, каковы будут неизбежные последствия игры царизма в полицейский социализм. Еще за три года до первой русской революции В. И. Ленин подчеркивал: «…в конце концов легализация рабочего движения принесет пользу именно нам, а отнюдь не Зубатовым»^{40}. События начала 1905 г. показали, как далеко смотрел В. И. Ленин.

Что дала «маленькая победоносная война»

Серьезным фактором, ускорившим приближение революции, стала русско-японская война (январь 1904 г. – август 1905 г.). Это была типичная империалистическая война, несправедливая и со стороны Японии, и со стороны России: правительства и той, и другой страны стремились захватить не принадлежавшие им земли и расширить сферы своего влияния. У царского правительства имелась и другая цель: при помощи победоносной войны правительство России надеялось приостановить рост революционного движения и ослабить остроту социальных противоречий. Министр внутренних дел В. К. Плеве прямо заявил военному министру А. Н. Куропаткину, сетовавшему на недостаточную готовность армии к войне: «Алексей Николаевич, вы внутреннего положения России не знаете. Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война»^{41}.

Но война оказалась не «маленькой» и отнюдь не победоносной. Неожиданно для царского правительства первой напала Япония. Обладая превосходством на море, Япония быстро переправила в Маньчжурию большую армию и стала теснить царские войска. В августе и сентябре 1904 г. она нанесла поражение царизму в сражениях под Ляояном и на реке Шахэ, а в декабре после длительной осады пала главная база царизма в Маньчжурии – Порт-Артур.

Еще в самом начале войны В. И. Ленин предсказал крах надежды царизма на превращение войны в социальный громоотвод. Он подчеркнул, что в новых условиях «пробуждение рабочих масс неизбежно должно пойти еще более быстро и в более широких размерах», ибо «война разоблачает все слабые стороны правительства, война срывает фальшивьте вывески, война раскрывает внутреннюю гнилость, война доводит нелепость царского самодержавия до того, что она бьет в глаза всем и каждому, война показывает всем агонию старой России» России бесправной, темной и забитой, России, остающейся в крепостной зависимости у полицейского правительства»^{42}.

Произошло именно так, как и предвидел В. И. Ленин. Война тяжким бременем легла на плечи трудящихся масс. В армию было мобилизовано около миллиона запасных, сотни тысяч семей остались без кормильцев в условиях экономического кризиса и роста цен. Война поглощала ежедневно около 3 млн. руб. золотом. За один 1904 г. убытки России от войны составили около 2 млрд, руб. Все бремя этих расходов через косвенные налоги перекладывалось на плечи трудящихся.

«Эта война всего более разоблачила и разоблачает гнилость самодержавия, всего более обессиливает его в финансовом и военном отношении, всего более истерзывает и толкает на восстание исстрадавшиеся народные массы, от которых эта преступная и позорная война требует таких бесконечных жертв… Военный крах неизбежен, а вместе с ним неизбежно и удесятерение недовольства, брожения и возмущения», – писал В. И. Ленин^{43}.

Летом и осенью 1904 г. то и дело вспыхивали волнения среди солдат и новобранцев в Екатеринославе, Одессе, Пензе, Москве и ряде других мест. Для подавления «беспорядков» среди солдат (главным образом среди запасных) пришлось 67 раз вызывать войска.

Ширилось рабочее движение. В самом начале 1904 г, два месяца бастовало более 2 тыс. рабочих Риги. Первого мая во многих городах состоялись митинги и демонстрации под лозунгами «Долой войну!», «Долой самодержавие!». В августе 1904 г. забастовали 10 тыс. рабочих Сормовского завода. За 12 дней стачки администрация завода неоднократно обращалась к помощи войск и полиции. Лишь жестокими репрессиями стачку удалось подавить. Осенью 1904 г. в Москве, Петербурге, Варшаве, Харькове, Ченстохове, Радоме лилась кровь демонстрантов.

13 декабря 1904 г. началась стачка в Баку. Через три дня она стала всеобщей. Бастовали нефтяники и железнодорожники, портовики и судоремонтники. Ни войска, ни попытка разжечь национализм не помогли. Царским властям пришлось идти на уступки: заключить первый в истории рабочего движения России коллективный договор, ввести 9-часовой рабочий день и почти на 20 % повысить заработную плату.

Стачка в Баку была воспринята рабочим классом России, и в частности пролетариатом Петербурга, как предвестник надвигавшейся революции. «Мы, петербургские рабочие, горячо приветствуем вас в вашей славной борьбе, – писали в одном из листков питерцы, обращаясь к бакинцам, – в вашем новом выступлении мы видим начало того революционного движения широких масс, которое окончательно свалит ненавистное нам самодержавие. Пусть все ширится и растет наша пролетарская борьба, пусть она охватит всю Россию – пусть всеобщая стачка бакинских рабочих послужит оживляющим примером для всего рабочего класса России»^{44}.

В первый день нового, 1905-го, года в нелегальной газете большевиков «Вперед» была опубликована статья В. И. Ленина. В ней он писал: «О революции в Россия говорят уже не одни революционеры… В революцию начинают верить самые неверующие. Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции. О ее продолжении печется само правительство своей военной авантюрой. О поддержке и расширении серьезного революционного натиска позаботится русский пролетариат»^{45}. Это были пророческие слова. Россия действительно стояла на пороге революции.

Глава II

НАЧАЛОСЬ…

Чем кончаются шествия к царям

Новый, 1905-й, год правители романовской империи встречали в дурном настроении. Русско-японская война продолжала приносить царизму одно поражение за другим. В стране бушевала «банкетная кампания». Учителя, адвокаты, инженеры, журналисты, профессура собирались в ресторанах, произносили недозволенные речи и поднимали тосты «За свободу!», «За независимую печать!», «За конституцию!».

Это было что-то непривычное. «Россия переживает новую волну конституционного движения. Современное поколение не видало еще ничего подобного теперешнему политическому оживлению. Легальные газеты громят бюрократию, требуют участия представителей народа в государственном управлении, настойчиво заявляют о необходимости либеральных реформ. Всевозможные собрания земцев, врачей, юристов, инженеров, сельских хозяев, городских гласных и пр. и пр. выносят резолюции, более или менее ясно высказывающиеся за конституцию. Всюду слышатся необычайно смелые, с точки зрения русского обывателя, политические обличения и страстные речи о свободе»^{46}.

Сама «банкетная кампания» не очень беспокоила царских министров: русская полиция давно и хорошо умела «держать и не пущать», а в среде высшей бюрократии всегда находились сторонники крутых мер, готовые отстаивать существующие порядки до последнего вздоха. Еще совсем недавно, 12 декабря, царь подписал указ сенату. В ответ на просьбы либералов о введении в стране законодательного представительства он твердо заявил о «непременном сохранении незыблемости основных законов империи»^{47}. Чтобы усилить слова самодержца, правительство рядом с указом опубликовало и свое сообщение. В нем, как это стало уже традиционным в России, сановная бюрократия – и не подумав спросить русский народ – от его имени безапелляционно объявляла всякую мысль о политических реформах и представительном учреждении «чуждой русскому народу, верному исконным основам существующего государственного строя»^{48}. Всех думающих иначе министры грозились привлечь к «законной ответственности».

Царизм не ставил либералов ни в грош и легко раздавал им пощечины, не боясь получить сдачи. Хуже было другое: департамент полиции доносил, что очень неспокойно стало на заводах. Здесь росло брожение. Низкая заработная плата, длинный рабочий день, тяжелые условия труда измучили рабочих до предела. По словам самого министра внутренних дел князя Святополк-Мирского, «Россия обратилась в бочку пороха» и доведена «до вулканического состояния»^{49}.

Что принесет 1905-й год? А если действительно извержение вулкана? – тревожно думали царские министры, поднимая бокалы с шампанским в новогоднюю ночь.

Наступивший январь подтвердил их самые худшие опасения…

В конце декабря на Путиловском заводе – крупнейшем предприятии Петербурга, в значительной мере занятом выполнением военных заказов, – случилось рядовое событие: произошел очередной «трудовой конфликт». Мастер вагонной мастерской своими придирками довел рабочих до белого каления. От этого хозяйского прихвостня буквально не было житья. Терпению рабочих пришел конец, когда по требованию мастера администрация предприятия ни за что ни про что уволила четырех рабочих – активных деятелей довольно большой на заводе гапоповской организации.

Рабочие заволновались. Ведь Га пои убеждал их в том, что, действуя тихо и мирно, можнсГ добиться от властей многого, а туг лишают работы п, стало быть, куска хлеба ничем не провинившихся людей! 27 декабря состоялось собрание гапоновского общества. Оно приняло решение просить дирекцию возвратить рабочих на завод, а уволить мастера-обидчика. Одновременно договорились и о другом: послать три депутации – к градоначальнику, фабричному инспектору, к директору завода и довести до их сведения решение собрания. В воскресенье, 2 января, назначили экстренное совещание Нарвского отдела гапоновской организации, на котором решили заслушать сообщение делегатов о том, чего им удалось добиться от «власть имущих»^{50}.

Наступило 2 января. На собрание пришло более 600 рабочих Путиловского, Невского, Семянниковского заводов, Резиновой мануфактуры и других предприятий Нарвского района. Ответ делегатов был неутешителен: ни градоначальник Фулон, ни фабричный инспектор, ни директор завода Смирнов не только не поддержали рабочих, но, наоборот, во всем их обвинили и грозили за ослушание разными карами. Среди многих выступавших произнес речь и большевик Василий Шелгунов. Он начинал свою революционную деятельность еще в ленинском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса» и с тех пор преданно, не щадя сил, боролся за правое дело. Шелгунов заявил, что все происшедшее на Путиловском не случайность, а неизбежный результат существовавшего в России экономического и политического строя. Он призвал предъявить новые требования и до их полного удовлетворения прекратить с 3 января работу.

В ходе обсуждения единогласно были выдвинуты следующие требования: введение 8-часового рабочего дня, трехсменной работы, отмены сверхурочных; повышение зарплаты чернорабочим; улучшение санитарного состояния завода и оказание бесплатной медицинской помощи заводскими врачами. Когда директор Путиловского завода получил эти требования, он заявил, что их выполнение разорит владельцев, «пустит акционеров Общества путиловских заводов по миру». Даже начальник петербургской охранки в своем донесении директору департамента полиции отметил, что «эта фраза вызвала общий смех»^{51}. Всем было известно, что машины в цехах Путиловского гудели, не смолкая ни на минуту: завод был завален выгоднейшими военными заказами, прибыль от которых золотым дождем сыпалась в кошельки владельцев общества.

Путиловцам не оставалось ничего другого, как остановить станки. 3 января завод замолк: 12 600 его рабочих объявили забастовку. Затем они послали делегатов на другие предприятия столицы, знакомя их со своими требованиями и прося поддержки. Среди избранных пути-ловцами делегатов были и большевики Н. Г. Полетаев и В. В. Буянов. Классовая солидарность сыграла в дальнейшем развитии событий большую роль. Почти тотчас же стачку начали Обуховский, Семянниковский, Патронный, Новое Адмиралтейство, Франко-русский, Невский и целый ряд других крупнейших предприятий города. На каждом из них шли митинги, обсуждались и выдвигались все новые и новые требования. Везде положение пролетариата было катастрофическим, всюду накопилась масса горючего материала. Путиловская стачка, по определению В. И. Ленина, и стала «искрой, которая зажгла пожар»^{52}.

Пожар не сразу вырвался наружу и охватил все здание Российской империи. Пока огонь медленно разгорался, постепенно распространяясь на все новые и новые отряды рабочего класса столицы. Революционеры делали все, чтобы направить гнев народа против господствующих классов. Но массы рабочих еще слепо верили Гапону и шли за ним.

5 января Петербургский комитет РСДРП издал и распространил листовку «Ко всем рабочим Путиловского завода». «Пора, пора уже сбросить нам с себя непосильный гнет полицейского и чиновничьего произвола! – призывали большевики. – Нам нужна политическая свобода, нам нужна свобода стачек, союзов и собраний; нам необходимы свободные рабочие газеты. Нам необходимо народное самоуправление (демократическая республика)… Товарищи! Не отступая от наших требований, мы должны предъявить новые требования»^{53}.

Гапона листовка большевиков очень обеспокоила. По сведениям департамента полиции, он «просил рабочих листков этих не читать, а уничтожать, разбрасывателей же гнать и никаких политических вопросов не затрагивать»^{54}. Однако остановить ход событий было уже невозможно. По официальным данным, 11 января бастовала 15 тыс, на следующий день – 26 тыс., 7 января – 107 тыс., а 8 января – 150 тыс. Стачка превращалась во всеобщую.

«Россия не видывала еще такого гигантского взрыва классовой борьбы, – писал В. И. Ленин. – Вся промышленная, торговая, общественная жизнь гигантского полуторамиллионного центра оказалась парализованной. Пролетариат на деле показывал, что им и только им держится современная цивилизация, его трудом создаются богатства и роскошь, на нем покоится вся наша «культура». Город оказался и без газет, и без освещения, и без воды. И эта всеобщая стачка носила определенно выраженный политический характер, являлась непосредственным прологом революционных событий»^{55}.

В накаленной до предела обстановке стремительного роста забастовочного движения Гапон выдвинул план: подать царю «рабочую петицию», в которой изложить все свои просьбы. На воскресенье 9 января была назначена общегородская манифестация, а за неделю до нее началось составление и обсуждение в гапоновских организациях Петербурга самой петиции^{56}.

Рабочие обсуждали не только каждый пункт петиции, но и характер будущей манифестации. По настоянию Гапона ей решили придать подчеркнуто торжественный и верноподданнический характер. «На всех собраниях, – свидетельствовал современник, – условлено было, что 9 января рабочие должны идти на Дворцовую площадь тихо и мирно, «с голыми руками», оставив дома даже перочинные ножи… Не допускать никакого шума и столкновений с полицией, уничтожать незаконные флаги, если бы таковые кем-нибудь выставлялись, и рвать листовки с прокламациями; наблюдение за порядком поручено было выборным депутатам, шедшим впереди, и при таком условии предполагалось, что войска и полиция не будут иметь повода к вмешательству, для устранения беспорядков, о чем говорилось в расклеенном по городу объявлении градоначальника». Специальная делегация рабочих заранее посетила градоначальника Фулона, и им объяснили, что «предупреждение относится только к нарушителям порядка, а в мирную толпу стрелять не будут»^{57}.

Большевики делали все, чтобы разоблачить Гапона, объясняли рабочим, что в них станут стрелять. Один из руководителей Петербургского комитета РСДРП С. И. Гусев 5 января писал В. И. Ленину в Женеву: «…разоблачение Гапона и борьба с ним будут положены в основу организуемой памп агитации»^{58}.

Но дело это было нелегкое: широкие массы рабочих еще верили своему «пастырю». Корреспондент-большевик сообщал в газету «Вперед»: «На собраниях постоянно выступают и социал-демократы. Их слушают охотно (по крайней мере за Нарвской заставой); в других отделениях они встречали иногда сильный отпор со стороны гапоновцев, были даже случаи избиения. Но идея идти с петицией настолько овладела умами, что бороться с ней невозможно»^{59}.

В столь трудных условиях господства гапоновских идеи большевики решили все же принять участие в обсуждении петиции к царю и внести, в нее. такие требования, которые отражали бы коренные интересы пролетариата. 7 и 8 января Петербургский комитет РСДРП направил во все отделы гапоновского «Собрания» своих лучших агитаторов: членов комитета В. В. Липшица, А. П. Серебровского, И. П. Опарина – в Нарвский и Московский районы; В. А. Шелгунова, члена Нарвского райкома большевиков рабочего Невского судостроительного завода В. С. Цицарина, создателя большевистской группы в Петербургском университете К. С. Жарновецкого – в Невский. Перед рабочими-ижорцами выступили организатор заводской большевистской ячейки Е. М. Быков и др.

В значительной мере в результате агитационной работы большевиков в петицию в дополнение к экономическим требованиям были внесены и общеполитические: свобода слова и печати, свобода рабочих союзов, созыв Учредительного собрания и т. д. В. И. Ленин, анализируя содержание петиции, отмечал «чрезвычайно интересное преломление в умах массы или ее малосознательных вождей программы социал-демократов»^{60}.

Не только городские власти Петербурга, но и правительство было в курсе всего, что происходило на рабочих окраинах столицы. 5 января министр финансов В. II. Коковцов подал специальный доклад царю. Рассказав о начавшейся стачке и выдвигаемых рабочими условиях, министр писал: «Вышеизложенные требования представляются незаконными, а отчасти и невыполнимыми для заводчиков. Рабочие не могут требовать сокращения рабочего времени до 8 часов, так как закон представляет заводчику право занимать рабочих занятиями до 11 1/2 часов днем и [до] 10 часов ночью, каковые нормы установлены по весьма серьезным экономическим соображениям»^{61}. Последовательно отвергая одно требование рабочих за другим, Коковцов считал «настоятельно необходимым принятие действенных мер» для обеспечения безопасности имущества капиталистов. Доклад царю ярко показывал, как тесно переплелись интересы русской буржуазии и самодержавия, готового всегда прийти ей на помощь в борьбе с пролетариатом.

В дни обсуждения петиции полиция спокойно смотрела на многолюдные собрания рабочих и не разгоняла их. Но царизм уже твердо решил вместо встречи «верного народа с обожаемым монархом» устроить подданным для острастки «небольшое кровопускание».

Царские генералы, не стяжавшие лавров в битвах с японцами на полях Маньчжурии, проявили себя «блестящими стратегами» в борьбе с «врагом внутренним». План сражения, выработанный ими, был прост: не дать рабочим соединиться на Дворцовой площади, куда они стремились для встречи с «батюшкой-царем», расставить войска на дальних и ближних подступах к Зимнему дворцу и расстрелять рабочих, потопив в крови едва зародившееся движение.

Петербург разбили на восемь секторов. Во главе каждого из них поставили по генералу, дав в их распоряжение мощный военный кулак из 8 тыс. пехоты и 3 тыс. кавалерии. В помощь столичному гарнизону на всякий случай стянули войска не только из ближних городов (Пскова, Петергофа), но даже и из отдаленного Ревеля. Специальный штаб во главе с дядей царя великим князем Владимиром Александровичем взял власть в столице в свои руки. Царский дядя твердо был уверен, что знает отличный рецепт избавления России от грозящих ей неприятностей: «Лучшее лекарство от народных бедствий – это повесить сотню бунтовщиков», – заявил он^{62}.

И подготовка к «лечению народных бедствий» началась. Ежедневно с 7 января издавались «Диспозиции воинских частей». В них точно указывалось, в каком месте города должна расположиться та или иная рота, тот или иной батальон. Все было заранее подготовлено, оставалось только скомандовать «Пли!». «Царь играл в войну совершенно серьезно, – писал В. И. Ленин, – как будто бы он находился перед нашествием вооруженного неприятеля»^{63}.

Большевики делали все, чтобы показать рабочим пагубность избранного ими пути борьбы. 8 января Петербургский комитет РСДРП выпустил прокламацию «Ко всем петербуржским рабочим»: «Нет, товарищи, – говорилось в ней, – ждать свободы от царя, который еще недавно, в своем последнем манифесте, твердо заявил, что он не намерен отказаться от самодержавия, невозможно. Если царь и обещает реформы, он и его чиновники обманут нас. Такой дешевой ценой, как одна петиция, хотя бы и поданной попом от имени рабочих, свободу не покупают. Свобода покупается кровью, свобода завоевывается с оружием в руках, в жестоких боях. Не просить царя и даже не требовать от него, не унижаться перед нашим заклятым врагом, а сбросить его с престола и выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку – только таким путем можно завоевать свободу. Много уже рабочей и крестьянской крови пролито у нас на Руси за свободу, но только тогда, когда встанут все русские рабочие и пойдут штурмом на самодержавие, только тогда загорится заря свободы. Освобождение рабочих может быть делом только самих рабочих, ни от попов, ни от царей свободы вы не дождетесь. В воскресенье перед Зимним дворцом, если только вас туда пустят, вы увидите, что вам нечего ждать от царя»^{64}.