Текст книги "1905-й год"

Автор книги: Корнелий Шацилло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Так образовалось два фланга российского либерализма – левый (кадеты) и правый (октябристы). Эти две партии и включили в себя основную массу русских либералов. Консолидацию их в значительной мере ускорила политика царского правительства, решившего после опубликования манифеста 17 октября начать заигрывание с либерально-монархическими вождями.

Назначенный на вновь созданный пост председателя совета министров граф С. Ю. Витте повел переговоры с руководителями либеральных партий о вступлении их лидеров министрами в «конституционный» кабинет.

Первоначально Витте предложил министерский портфель Д. Н. Шипову, но он отказался его принять, сославшись на то, что не разделяет взгляды земского большинства и именно потому вышел из состава съездов земских и городских деятелей. Шипов посоветовал Витте обратиться с подобным предложением к бюро земско-городских съездов. Оно уполномочило для переговоров с Витте Ф. А. Головина, Ф. Ф. Кокошкина и кн. Г. Е. Львова. Последние от имени партии кадетов оговорили свое вхождение в кабинет министров неприемлемыми для царизма условиями: созывом Учредительного собрания на основе всеобщего и равного избирательного права с прямым и тайным голосованием, немедленным осуществлением обещанных в манифесте 17 октября свобод и полной политической амнистией.

Нуждаясь во временном прикрытии дымовой завесой либерализма своей беспощадной борьбы с революцией, С. Ю. Витте вновь обратился к правому крылу либералов – к октябристам Д. Н. Шипову, А. И. Гучкову, кн. Е. Н. Трубецкому и М. А. Стаховичу. Правые либералы не выдвинули никаких предварительных условий, кроме одного – они наотрез отказались войти в состав кабинета, если министром внутренних дел будет утвержден намеченный на эту должность П. Н. Дурново – человек, которого даже Александр III назвал мерзавцем. Но и этого минимального условия С. Ю. Витте не принял. Переговоры с либералами зашли в тупик.

Не войдя в состав правительства Витте, многие либералы, однако, оказали ему решительную поддержку в борьбе с революцией. «Вы единственный человек, который может встать во главе движения «за порядок» и победить анархию и пугачевщину», – писал С. Ю. Витте видный либеральный деятель В. Д. Кузьмин-Караваев^{283}. Либералы начинали открыто отходить от революции.

Готовя в феврале 1906 г. тактическую платформу к IV (объединительному) съезду партии, подводя итоги процесса «почернения» либералов, В. И. Ленин предлагал съезду признать, «что правое крыло либерально-монархических партий (союз 17-го октября, партия правового порядка, торгово-промышленная партия и т. д.) представляет из себя классовые организации помещиков и крупной торгово-промышленной буржуазии, явно контрреволюционные, но еще не заключившие окончательной сделки о дележе власти с самодержавной бюрократией»^{284}.

«…Либерально-монархические партии левого крыла (партия демократических реформ, конституционалисты-демократы и т. п.), – продолжал В. И. Ленин, – не будучи определенными классовыми организациями, постоянно колеблются между демократической мелкой буржуазией и контрреволюционными элементами крупной, между стремлением опереться на народ и боязнью его революционной самодеятельности, и не выходят в своих стремлениях за пределы упорядоченного буржуазного общества, защищенного монархией и двухпалатной системой от посягательств пролетариата…»^{285}.

Считая обязательным разоблачать деятельность левого крыла либералов в интересах политического воспитания народа, В. И. Ленин признавал необходимым противопоставлять их лицемерно-демократической фразеологии последовательный пролетарский демократизм. Он беспощадно боролся против распространяемых ими конституционных иллюзий.

Реакция переходит в наступление

Издание манифеста не рождало иллюзий не только у последовательных революционеров. Вот что писал Александр Блок в день опубликования манифеста:

И предок царственно-чугунный

Все так же бредит на змее,

И голос черни многострунный

Еще не властен на Неве.

Уже на дóмах веют флаги,

Готовы новые птенцы,

Но тихи струи невской влаги,

И слепы темные дворцы.

И если лик свободы явлен,

То прежде явлен лик змеи,

И ни один сустав не сдавлен

Сверкнувших колец чешуи^{286}.

Буквально первые же часы существования «конституционного» кабинета, во главе которого был поставлен С. Ю. Витте, показали этот подлинный «лик змеи». Свободы и неприкосновенность личности, «дарованные» манифестом, оказались фикцией.

17 октября гвардейцы Семеновского полка открыли пальбу по Технологическому институту, где шел митинг. Либеральная интеллигенция, заседавшая по соседству в здании Вольного экономического общества, послала делегацию протеста к Витте. Переговоры с ним показали фарисейство и неискренность царского премьера. Против смещения Трепова он возражал; дать немедленно амнистию политическим заключенным и отменить «положение о чрезвычайной охране» отказался; в вопросе о цензуре тоже начал юлить: «Юридически, цензура, разумеется, будет оставаться, – отменить ее может только Государственная дума, – но фактически цензуры не будет, а для вас, я думаю, – утверждал Витте, – фактическое положение дела в настоящее время и является самым ценным»^{287}.

18 октября вновь затрещали солдатские залпы – теперь на Путпловском заводе, на Сампсониевском проспекте, на Гороховой и Загородном. В течение последующих дней были расстреляны демонстрации в Лодзи, Мариуполе, Перми, Белостоке, Минске, Киеве, Баку, Нижнеудинске, Риге и целом ряде других мест. Николай II пришел в восторг. Он потребовал объявить по петербургскому гарнизону его «горячую благодарность войскам» за их «беззаветно верную службу при чрезвычайно тяжелых обстоятельствах. То же самое чинам полиции и жандармерии корпуса»^{288}.

К старому, испытанному средству – пулям – самодержавие решило добавить и новое. Правящие круги прибегли к помощи «героев вонючего рынка», «хулиганов самого низкого разряда», преследующих в «громадном большинстве случаев цели эгоистические, самые низкие, цели желудочные и карманные. Это типы лабазников и убийц из-за угла»^{289}. За четвертак, а часто просто за стакан водки с белой булкой и куском чайной колбасы грязные подонки, люмпены и прочие человеческие отбросы собирались в кучу, орали «патриотические» лозунги, горланили «Боже, царя храни!», избивали на улицах «антилигентов», которые «в очках и шляпах».

Характеризуя костяк правительственного, черносотенно-монархического лагеря, действовавшего в стране, В. И. Ленин писал, что основу его составляли «бюрократически-военно-придворные элементы… плюс элементы народной темноты (быстро разлагающийся конгломерат, всесильный еще вчера, бессильный завтра)»^{290}.

Более чем по сотне городов 36 губерний России прокатилась мутная волна черносотенных погромов, во главе которых часто стояли представители местной администрации. Разыгрывались они почти везде по одному сценарию: узнав дату и место собрания, «патриоты» окружали университет, институт, земскую управу или городскую думу и поджигали их. Людей, выбегавших из объятого пламенем здания, встречали обрезками водопроводных труб, кистенями, кастетами, ножами. В ответ на антиправительственные демонстрации черносотенцы устраивали свои «патриотические манифестации», на которые являлись предварительно «раздавив» для храбрости «полбанки на троих». В течение первого месяца «свобод» от рук черносотенцев пало более 4 тыс. человек и до 10 тыс. было искалечено.

В национальных районах царизм организовал при помощи тех же черносотенцев и местных националистов где еврейские погромы (Украина, Белоруссия), где армяно-татарскую резню (Закавказье).

Царь открыто поощрял погромщиков, оберегая их от суда и любых форм преследования. «Объединяйтесь, истинно русские люди!», «Искренне вас благодарю!», «Буду миловать преданных!», «Вы мне нужны!», «Царское вам спасибо!», «Вы моя опора и надежда!». Подобные резолюции, наложенные Николаем II на сообщениях о погромах, знала вся страна^{291}.

От рук черносотенцев пало немало замечательных людей. Среди них виднейший деятель большевистской партии Николай Эрнестович Бауман, организатор Иваново-Вознесенского Совета рабочих депутатов большевик Ф. Л. Афанасьев и многие многие другие.

Но и эта форма борьбы царизма с революцией была неплодотворной. Она не запугивала людей, а еще более вставляла их объединяться в борьбе с преступным режимом самодержавия. «Похороны Баумана превратились в небывалую по своей мощности демонстрацию, – вспоминала одна из руководительниц московских большевиков Ц. С. Бобровская. – Надо перенестись в ту эпоху, чтобы понять, что означало тогда появление на улицах Москвы красного гроба, сопровождаемого огромной массой демонстрантов. Когда голова колонны была на Никитской улице (теперь улица Герцена), хвост ее был у Красных ворот. По пути к процессии присоединялись все новые и новые группы рабочих и даже военных. За гробом шла боевая дружина, далее следовали знаменосцы, за ними шли студенты с венками от различных революционных организаций. Полиция не посмела чинить препятствий похоронной процессии, двигавшейся по направлению к Ваганьковскому кладбищу. Шествие продолжалось 9 часов. У могилы состоялся траурный митинг. После похорон Баумана особенно остро стало чувствоваться, что великая тяжба между рабочим классом и царским самодержавием вот-вот перейдет в открытую схватку»^{292}.

Однако время для нее еще не пришло. Манифест 17 октября удовлетворил не только либералов, но и какую-то часть мелкобуржуазной демократии. Ее преобладание в Московском стачечном комитете привело к тому, что 18 октября он принял решение временно прекратить стачку. Через два дня Центральное бюро Всероссийского железнодорожного союза разослало подобную же телеграмму по всем железным дорогам. Постепенно стачечная волна пошла на убыль. Учитывая это, московская общегородская конференция РСДРП 22 октября постановила стачку закончить и начать подготовку к вооруженному восстанию. Октябрьские события показали, что сама по себе стачка не в состоянии свергнуть царизм. Для достижения полной победы над самодержавием необходимо было вооруженное восстание, которое вырастало из всеобщей стачки. «Настоящая стачка сорганизовала свою великую рать, она дала все, что могла дать. Больше от нее нечего взять, и мы предлагаем временно прекратить ее. Временно, товарищи. Ибо мы скоро выступим опять, выступим на решительный бой, и к этому решительному выступлению мы должны готовиться как следует, вложить в него всю нашу силу, все наши средства. К оружию! К оружию! Вот наш ближайший призыв»^{293}.

Восстания в армии, восстания на флоте

Осень 1905 г. была отмечена массовыми восстаниями в вооруженных силах. Особенно высокую революционную активность проявляли моряки. Матросские бунты, потрясая базы флота, вспыхивали то в одном конце России, то в другом. Кронштадт и Баку, Владивосток и Севастополь на царский манифест 17 октября ответили винтовочными залпами и грохотом корабельных орудий.

Первом начал расположенный ближе других к столице Кронштадт. Уже на следующий день после объявления манифеста – 18 октября – здесь прошли организованный большевиками митинг и демонстрация матросов и рабочих. Ораторы призывали не верить царскому манифесту и готовиться к вооруженному восстанию, без которого свободы не добыть.

В воскресенье 23 октября состоялся новый митинг, на котором выступил член ЦК РСДРП И. Ф. Дубровинский. Свою яркую речь он закончил словами: «Товарищи матросы и солдаты! Революционное сознание у вас есть, корабли, пушки, пулеметы и винтовки у вас тоже есть, а потому – да здравствует всеобщее вооруженное восстание! Долой кровавое самодержавие!»^{294}.

Участники митинга потребовали улучшения жизни матросов и их экономического положения, а также политических свобод и установления демократической республики. Характерно, что в этот же день черносотенцы попытались спровоцировать погром и начать грабеж магазинов, но матросы сохраняли спокойствие и не поддались на провокацию.

В последующие два дня в Кронштадте один митинг следует за другим. К матросам теперь присоединяются артиллеристы и пехотинцы. Повсюду в казармах идет выработка совместных требований. Для их выполнения командованию дается три дня. В случае отрицательного ответа на 30 октября кронштадтская организация социал-демократов назначает восстание.

Но уже вечером 26 числа матросы узнали, что около 40 солдат, выступивших в их поддержку, арестованы комендантом крепости и отправляются по железной дороге в один из фортов. В силу вступил закон флотской дружбы: все за одного! Поезд с арестованными был остановлен. Конвой открыл огонь и убил двух матросов. Это и послужило сигналом к Кронштадтскому восстанию. Разобрав оружие, матросы 12 флотских экипажей из 20 вышли на улицы, остальных офицерам с трудом удалось удержать в казармах. К восставшим присоединились артиллеристы и минеры. У коменданта осталось в подчинении всего два батальона пехоты, эскадрон драгун да полиция, и тогда власти решили прибегнуть к подлой провокации: переодетые полицейские возглавили банды подонков и начали громить винные магазины, зазывая всех желающих «выпить по чарочке». Часть матросов и солдат не устояла.

26 октября завязалась перестрелка между восставшими и правительственными войсками. Матросы разгромили офицерское собрание. Но действовали они без плана и, что делать дальше, не знали. Ночь на 27 прошла тревожно. С утра заухали береговые орудия: комендоры обстреляли корабли, на которых шли из Ораниенбаума каратели – те повернули восвояси. Это был последний успех восставших. К вечеру в городе началась вакханалия, загорелись магазины, склады, дома.

Власти использовали удачную для них ситуацию и в тот же день высадили четыре батальона гвардии, пулеметную команду, драгун и Иркутский пехотный полк. Всю ночь гремела перестрелка, а утром 28 октября на рейде бросили якоря миноносец и две канонерские лодки: у пулеметов и орудии на них стояли офицеры, гардемарины и сверхсрочники – надежды на рядовых адмиралы не возлагали.

Кронштадтское восстание приближалось к развязке. Уже было убито и пропало без вести более 50 человек и около 200 ранено. По городу прокатились повальные аресты. Матросские казармы превратились в дома заключенных. Военно-полевой суд грозил 1,5 тыс. матросов и нескольким сотням солдат. Почти всех ждала смертная казнь или многолетняя каторга.

В защиту восставших по призыву большевиков выступил питерский пролетариат. 1 ноября Петербургский Совет рабочих депутатов призвал к политической стачке. На следующий день забастовали 32 тыс. рабочих крупнейших заводов столицы, 4 и 5 ноября забастовка превратилась во всеобщую. В ней участвовало около 160 тыс. питерцев. Правительство не на шутку испугалось и 5 ноября официально объявило, что восставших будет судить не военно-полевой суд, а обычный военно-окружной. Угроза неминуемой смертной казни миновала. Пролетариат столицы спас жизнь кронштадтцам.

Осенью 1905 г. 195 раз вспыхивали революционные выступления в армии и на флоте, причем в 62 случаях дело дошло до различных форм вооруженной борьбы, включая и восстания. Самым крупным из них было знаменитое восстание в главной базе Черноморского флота– Севастополе. Предыстория его тоже связана с манифестом 17 октября.

В день опубликования манифеста, 18 числа, по призыву городской организации РСДРП в Севастополе состоялись митинги и демонстрации. На одном из них выступил лейтенант Петр Петрович Шмидт – беспартийный революционер, «социалист вне партии», как он сам себя называл. Бескорыстный идеалист, народолюбец, которых так много дала миру русская интеллигенция, он плохо разбирался в программах партий и политических течениях, но твердо знал одно: народы России заслуживают лучших правителей и лучшего режима, чем тот, который существует в стране. Счастливой жизни для них нельзя добиться без уничтожения тирании и деспотии. Каждый должен чем-то жертвовать в этой борьбе. Петр Петрович Шмидт готов был без колебаний отдать свою жизнь.

На митинге 18 октября Шмидт потребовал немедленной и полной амнистии заключенным. Приняв избранную на митинге делегацию, городские власти обещали выполнить это требование. Многотысячная толпа, растянувшись на сотни метров, подошла к тюрьме встречать «освобожденных». И вдруг охрана открыла стрельбу. На землю упало 8 убитых и около 50 раненых. В состоявшихся через день похоронах Шмидт вновь принял участие и вновь выступал с речью перед 40-тысячной толпой.

19 октября на Приморском бульваре открылся общегородской митинг, в котором приняли участие и матросы. На нем избрали 28 депутатов для переговоров с городской думой об освобождении политических заключенных, отмене военного положения и организации народной милиции. Среди депутатов, частью вошедших в организованный в те же дни Совет рабочих депутатов, был и П. П. Шмидт, избранный пожизненно почетным депутатом Севастопольского Совета.

Городские и военные власти сделали ряд уступок. На некоторое время активные действия севастопольцев прекратились. Но это напоминало затишье перед бурей. Чувствуя настроение масс, большевики проводили в Севастополе большую разъяснительную работу, стремясь удержать матросов и солдат от преждевременного выступления. В помощь местной организации Центральный Комитет РСДРП прислал своего представителя, делегата III съезда партии Г. И. Крамольникова. Однако самое крупное из всех военных восстаний – ноябрьское в Севастополе – тоже началось стихийно. Слишком велика была вековая ненависть, накопившаяся в матросских и солдатских сердцах к царизму и олицетворявшему его офицеру-аристократу, чтобы действовать хладнокровно и обдуманно. Всеобщий пожар вспыхнул от одной искры.

Днем 11 ноября из рядов роты Белостокского полка, построенной для разгона матросского митинга, вышел солдат Петров, вскинул винтовку и выстрелил в командира роты штабс-капитана Штейна и старшего флагмана эскадры контр-адмирала Писаревского. Штейн упал замертво, Писаревский отделался ранением, Петрова посадили в карцер. Этот никем не предусмотренный эпизод и послужил сигналом к восстанию.

С трудом подавляемое недовольство в один миг выплеснулось наружу. Солдаты немедленно освободили Петрова. Узнав о происшедшем в Белостокском полку, одна часть за другой поднимала восстание. Солдаты и матросы разбирали винтовки, выходили на улицы, волнения охватили стоявшие на рейде корабли. В ночь с 11 на 12 ноября в экипажах и ротах начали выбирать делегатов в орган восстания – Совет матросских и солдатских депутатов. 12 ноября Совет принял решение разоружить всех офицеров и освободить арестованных в разное время товарищей. Весь день по Севастополю ходили с красными флагами колонны революционного народа. Они останавливались перед казармами и призывали колеблющихся еще солдат примкнуть к восстанию.

Но и царские власти не теряли времени. От одного корабля к другому на катере носился командующий флотом адмирал Чухнин со своим штабом и до хрипоты уговаривал угрюмо молчавших матросов сохранить верность «царю и отечеству». Усилия его не давали особого эффекта. С утра 13 ноября восстание перекинулось на боевые корабли. Первым поднял красный флаг крейсер «Очаков», где находилась основная организация социал-демократов, которую возглавляли большевики С. П. Частник, Н. Г. Антоненко, А. И. Гладков. В тот же день начались волнения на броненосце «Пантелеймон» (как переименовали «Потемкина» после возвращения его румынскими властями), на учебном корабле «Днестр» и на других боевых кораблях.

Собравшийся вечером Совет матросских и солдатских депутатов принял решение поднять на восстание весь флот и назначить нового командующего революционным флотом – лейтенанта П. П. Шмидта. Шмидт прибыл на крейсер «Очаков» и после присоединения к восставшим целого ряда кораблей 15 ноября поднял флаг «Командую флотом». Севастополь и часть кораблей оказались в руках восставших.

Царские власти тоже занимались мобилизацией своих сил. Из ближайших гарнизонов к Севастополю стягивались оставшиеся верными правительству части. Во главе их был поставлен известный палач революции 1905–1907 гг. генерал Меллер-Закомельский.

Накануне решающей схватки, 15 ноября 1905 г., под красным флагом революции стояло 12 боевых кораблей с полуторатысячным экипажем, а на берегу их поддерживали 4 тыс. восставших матросов и солдат. Это была грозная сила. Никогда еще революционным народ России не имел на своей стороне такой решительной поддержки армии и флота. Но военный перевес оказался все же на стороне царизма. Восставшим противостояло 22 боевых корабля и 10 тыс. солдат, а главное – около сотни крупнокалиберных орудий крепостной и полевой артиллерии на высоких берегах Севастопольской бухты.

В середине дня 15 ноября Меллер-Закомельский предъявил восставшим ультиматум, требуя немедленной капитуляции. Шмидт решил не сдаваться, по и не нападать первым, не желая начинать братоубийственную бойню. Оборонительная тактика восставших была крупной ошибкой, ибо оборона – смерть восстания. Этот вывод В. И. Ленин сделал на основании обобщения опыта многих революций (в том числе и особенно на основании опыта революции 1905–1907 гг.).

В 3 часа дня загрохотали орудия крепостной артиллерии и кораблей под царским флагом. Лишь тогда восставшие на миноносцах пошли в торпедную атаку на верные правительству броненосцы и открыли изо всех орудий ответный огонь. Завязалось невиданное в военно-морской истории сражение: одна часть флота атаковала другую, береговые батареи прямой наводкой били по стоявшим на рейде мятежным кораблям. Бой длился полтора часа. Исход его был предрешен: слишком неравными оказались силы вступивших в бой. Один за другим вспыхивали революционные корабли. Лишь в последнюю минуту покидая объятые пламенем корабли, повстанцы вплавь отправлялись к берегу. Но здесь Меллер-Закомельский заранее расположил пулеметы, из которых царские палачи хладнокровно расстреливали подплывавших.

Последним пылающий «Очаков» оставил лейтенант Шмидт. Вместе со своим 15-летним сыном он перешел на миноносец № 270 и попытался высадиться на берег, но огнем с броненосца «Ростислав» миноносец был подбит, и Шмидт попал в плен. Морской бой длился полтора часа. Засевшие на берегу в казармах восставшие держались дольше. Лишь к 6 часам утра 16 ноября здесь удалось подавить последние очаги сопротивления. К тому времени повстанцы расстреляли все свои патроны, а большинство казарм смел артиллерийский огонь.

На израненный Севастополь опустилась тишина. Торжествующие победители охотились за революционерами, безжалостно расправляясь со всеми, кого захватывали с оружием в руках. Всего за колючую проволоку они свезли около 6 тыс. человек, в том числе 4 тыс. матросов – почти 40 % всего личного состава «нижних чинов» Черноморского флота. Многих из них ожидала каторга, а четырех руководителей восстания: лейтенанта П. П. Шмидта, комендора Н. Г. Антоненко, кондуктора С. П. Частника и машиниста 2-й статьи А. И. Гладкова – после суда тайно расстреляли на острове Березень 6 марта 1906 г.

«…Севастопольские события, – писал В. И. Ленин, – знаменуют полный крах старого, рабского порядка в войсках, того порядка, который превращал солдат в вооруженные машины, делал их орудием подавления малейших стремлений к свободе»^{295}.

Меньшие по масштабу, но тоже вооруженные выступления в это время отмечались во многих гарнизонах Средней Азии (в Ташкенте, в железнодорожных войсковых частях, на линии Среднеазиатской магистрали от Ташкента до Красноводска), в Киеве, в Харькове, в ряде других мест.

Армия снова показала, что не является твердой опорой царизма, что в решающей битве с ним часть ее может поддержать рабочий класс.

Горят помещичьи усадьбы

Осенью 1905 г. деревни от «царства Польского» на западе до Сибири на востоке, от Прибалтики на севере до Закавказья на юге превратились в разворошенные осиные гнезда; факелами пылали дворянские усадьбы.

«Каждую ночь теперь пожары. Как только стемнеет и черное небо укроет землю, далекий горизонт сейчас же расцветает красным заревом… Иногда зарево дальше, едва заметное, чужое, будто луна там всходит, а иногда вспыхнет под самой деревней, даже хаты розовеют и рдеют окна… Горят все господа, генералы, важные особы, к которым прежде и подступиться нельзя было, – и никто остановить не может»^{296} – так описывал происходившее в селах в 1905 г. очевидец событий на Украине.

«Губерния в опасности, – слал телеграмму в столицу тамбовский губернский предводитель дворянства. – В уездах Кирсановском, Борисоглебском сожжены, разграблены более 30 владельческих усадеб. Ежедневно получаются известия о новых разгромах. Возможные меры приняты, но войск мало. Часть их отозвана в Москву, Воронеж. Прошу обеспечить защиту». А из Воронежа, куда отослали часть войск из Тамбова, тоже телеграфировали: «В губернии со страшной силой разрастается аграрное движение. Грозит повальное истребление помещичьих усадеб. Наличных войск крайне недостаточно, и если не принять необходимых мер по подавлению крестьянских выступлений, то, – по словам воронежского губернского предводителя, – не избежать громадного несчастья»^{297}.

То же самое происходило на Кавказе. Грузинские крестьяне, жаловалась местная администрация, «после манифеста 17 октября стали положительно неузнаваемы: ведут себя вызывающе, не признают собственности помещиков, производят распашки земель, уничтожают леса и не дают помещикам прохода по улицам»^{298}.

В октябре было зарегистрировано 219 крестьянских выступлений, в ноябре – 796, в декабре – 575. Они охватили большую часть уездов Европейской России и Кавказа. По приблизительным подсчетам министерства внутренних дел, оказалось сожжено более 2 тыс. помещичьих усадеб и «благородное дворянство» понесло свыше 41 млн. руб. убытку.

Вождь большевиков высоко оценил революционные действия крестьянства. «К сожалению, – писал В. И. Ленин, – крестьяне уничтожили тогда только пятнадцатую долю общего количества дворянских усадеб, только пятнадцатую часть того, что они должны, были уничтожить, чтобы до конца стереть с лица русской земли позор феодального крупного землевладения»^{299}.

Большевики делали все, чтобы направить борьбу рабочих и крестьян в единое русло, придать последней организованность и сознательность. Эти вопросы стояли на повестке дня конференции социал-демократических комитетов Поволжья я Урала, конференции Северных комитетов РСДРП (21–23 ноября), IV конференции Кавказского союза РСДРП (конец ноября).

Широко, по всей стране, проводились совместные собрания и митинги рабочих и крестьян. На них речь шла об общности интересов рабочих и крестьян, о необходимости и благотворности их совместных действий, принимались резолюции, в которых последовательно отстаивались интересы крестьянства в его борьбе за землю, за свободу.

Необычайного размаха достигла в конце 1905 г. печатная агитация большевиков в среде крестьянства. Вот только некоторые факты, собранные советским историком В. И. Тропиным. Центральный Комитет РСДРП, призывая крестьян конфисковать помещичьи земли, прекратить платить подати и отбывать повинности, начать создавать боевые дружины и готовиться к вооруженному восстанию, подчеркивал в специальной листовке: «Пусть скорее сознает все крестьянство, что царское правительство мешает ему добиваться лучшей доли, что только всенародное восстание освободит угнетенный народ, что судьба народа должна быть в руках народа. Пусть же крепнет и растет связь восставшей деревенской бедноты с борющимся рабочим классом, пусть общей будет борьба, общим путь к недалекой уже победе».

Тверской комитет РСДРП издал «Примерную резолюцию для крестьянских сходов и митингов». В ней крестьян убеждали соединиться с рабочими и сообща добиваться демократической республики, так как «только при народном правлении сами крестьяне, через своих действительных представителей, смогут всего лучше решить нашу главную беду: как быть с землей?».

Северо-Западный союз РСДРП обращался к крестьянам: «Крестьяне! Довольно и вам терпеть. Поднимайтесь как один человек против царского правительства… Требуйте земли и воли. Берите ее. Для этого выбирайте свои крестьянские комитеты… Вооружайтесь, отнимайте оружие у стражников, урядников, становых, приставов, лесников и помещиков и с оружием в руках защищайте свои справедливые требования».

«Вас обманывают кругом все: и попы, и земские начальники, и помещики, и царь со своими манифестами, – писал Московский окружной комитет РСДРП. – Сотни лет вы ждали от царя добра, сотая лот на него надеялись. Теперь пришла пора самим взяться за ум и добыть себе силой право на счастье».

Не ограничиваясь изданием листовок для крестьян, ряд комитетов РСДРП организовал для них издание специальных газет: «Пчелка» – в Пскове; «Нижегородская крестьянская газета», «Письма к крестьянам» – в Херсоне; «Крестьянский листок» – в Казани и Самаре. Некоторые комитеты выпускали постоянную серию листков под названием «Что делается в деревне».

Саратовский, Нижегородский, Самарский комитеты РСДРП провели специальные крестьянские съезды, на которых вновь и вновь повторяли главную мысль большевиков: только в союзе с пролетариатом и под его руководством крестьяне в вооруженной борьбе могут осуществить свою вековую мечту – получить землю, на которой они трудятся, и избавиться от гнета помещиков и чиновно-бюрократического аппарата царизма.

Кроме большевиков, работу среди крестьян проводили эсеры, «братства» которых действовали в некоторых губерниях Центра и Поволжья. В национальных районах работу в деревне вели социал-демократические и народнические партии, близкие по своим программам к эсеровской. Осуществляя тактику левого блока и не сдавая ни в чем своих принципиальных позиций, большевики допускали боевые соглашения с эсерами и другими революционно-демократическими организациями, действовавшими среди крестьян. На первом месте среди них по своему влиянию стоял Всероссийский крестьянский союз.

Второй съезд его состоялся в разгар крестьянского движения, в ноябре 1905 г. На нем присутствовали 187 делегатов из 75 уездов 27 губерний. Они представляли не менее 200 тыс. членов, объединенных только в Европейской России в 470 волостных и сельских организациях^{300}.

В руководстве Крестьянского союза преобладали народники различных направлений, поэтому не все его решения оказались последовательно революционны. Съезд высказался за частичное вознаграждение помещиков при изъятии у них земли. Но в отличие от кадетской программы размеры этого вознаграждения должны были устанавливать крестьянские комитеты, а не чиновничье-помещичьи комиссии, предлагавшиеся кадетами. Крестьянский союз не поддержал большевистского лозунга установления демократической республики, но решительно высказался за совместную с пролетариатом всеобщую забастовку, если правительство откажется выполнить революционные требования народа.