Текст книги "Деньги не пахнут 8 (СИ)"

Автор книги: Константин Ежов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

А следующий шаг был куда сложнее – нужно было убедить доверенного управляющего наследием маркиза.

К счастью, разговор с ним завязался сам собой.

– Мне бы хотелось узнать подробнее о возможном обвале китайского фондового рынка, о котором вы упоминали.

Он сказал это почти небрежно, но глаза его сверкнули напряжением, будто он всматривался в провал, который мог разверзнуться под ногами.

«Ну ещё бы», – подумал вскользь.

На момент моей смерти траст семьи маркиза разросся до десяти миллиардов долларов. Управлять таким состоянием означало распылять капитал по всему миру, шаря по континентам, словно собака, вынюхивающая след.

Но что будет, если китайский рынок рухнет, как и предсказывал?

И если этот удар проткнёт траст насквозь, оставив дыру размером с целый континент?

Он забеспокоился, и вопросы посыпались, будто горох по столу.

– Если грядёт обвал, он начнётся постепенно? Или всё рухнет сразу?

– А что вы думаете о ситуации на рынке облигаций?

– А каков риск, что это перекинется на кредитные рынки Запада?..

Честно отвечал на каждый вопрос. Голос мой звучал спокойно, уверенно, будто читал прогноз погоды, хотя на деле предсказывал шторм, который мог снести целые корпорации.

Когда он немного выдохнул, задал свой встречный вопрос.

– Какова у вас доля вложений в Китай?

– Это… – он замялся, отводя взгляд.

В реальности и не ожидал прямоты. Такая информация наверняка была под замком, заперта в сейфе, доступ к которому имел всего пара людей.

– Если вы не можете быть со мной откровенны, мне будет сложно помочь… но поверьте на слово понимаю ваше положение.

– …

– Но если у вас действительно есть вложения в Китае, настоятельно рекомендую пересмотреть свои позиции и подумать о выводе капитала.

Я аккуратно положил перед ним свою визитку, картон слегка похрустел между пальцами.

– Если передумаете – свяжитесь со мной в любое время.

Руперт не сказал ни слова, но я видел, как в глубине его взгляда что-то дрогнуло: зерно сомнения уже упало в землю, и теперь оставалось лишь ждать, пока оно прорастёт.

Но откладывать дела было некогда. До встречи с Пирсом оставалась всего одна последняя подготовка.

– Пора и Руперта потрогать за живое, – подумал спокойно. Этот человек тоже входил в список тех, с кем рано или поздно придётся садиться за стол переговоров.

Однако сделать первый шаг мне не дали. Руперт сам вышел на связь.

– Куришь сигары? – спросил он буднично, словно речь шла о погоде.

Он возник рядом с Гарольдом, и лёгким движением подбородка указал на открытую террасу.

– Настоящие кубинские. Хочешь попробовать?

Пахло не предложением, а заманчивой ловушкой: сигары были лишь предлогом. Руперту нужен был разговор с глазу на глаз.

Мы вышли на террасу, а Гарольд остался внутри, тихо притворив дверь и застыв на своём посту, словно часовой в мундире.

Терраса тонула в мягком тёплом свете и запахе старой дорогой мебели. Винтажные диваны были чуть потёрты, но сидеть на них было удивительно приятно – ткань отдавала теплом, а под пальцами чувствовалась фактура плотного бархата.

Руперт сам зажёг сигару, дождался, пока она равномерно разгорится, и только потом протянул её мне.

Аромат ударил сразу – сладковатый дым с нотками кедровой стружки, карамели и тонкой, горчинки ореха. Сделал глубокую затяжку, ощутил, как дым мягко стелется по горлу, и позволил вкусу раскрыться. Да, балуюсь порой вот так, чтобы вести разговор в соответствующей обстановке, что вовсе не значит, что курю.

Но стоило мне чуть-чуть расслабиться, как Руперт резко перешёл к делу.

– Слышал, ты связался с Раймондом.

Никаких вступлений. Только сжатая претензия, брошенная в воздух, будто камень в окно. Даже по голосу было ясно: он торопится, нервничает или злится.

– Но Раймонд… не слишком ли он жалок для союзника? – он чуть скривил губы. – Если тебе нужна поддержка, разве не логичнее выбрать покрупнее спонсора?

Слово «спонсор» прозвучало как приглашение – или как приказ. Он пытался перебросить меня на свою сторону, только делал это слишком нагло.

Мне не понравилось, как он это подал.

– Поддержка, значит, – проговорил, медленно выпуская дым.

– Со мной тебе будет куда лучше. Уж точно лучше, чем с Раймондом.

На это лишь едва заметно улыбнулся и затянулся ещё раз – глубоко, спокойно, будто его слова были всего лишь фоном. Дым снова обволок язык, оставляя сладковатое послевкусие, чуть пряное, почти благородное.

Руперту не понравилась моя выдержка. По тому, как он нахмурился, было видно – он привык, что в семье ему никто не перечит и не заставляет ждать ответа.

Потому нарочно выждал ещё мгновение, затем поднял взгляд и сказал:

– Не ищу ни помощи, ни наград. Мне нужна сделка.

Руперт рассмеялся хрипловато, будто услышал глупость.

– Ты, видимо, не до конца понял моё предложение.

– Ты предложил не сделку. Ты предложил милость, которую выдаёшь по собственному капризу.

Он замер, переваривая мои слова. По лицу пробежала тень раздражения.

– То есть ты хочешь разговаривать со мной как равный?

– Именно так.

– Слишком ты самоуверенный.

Естественно не удержался и тихо фыркнул.

Он вёл себя как средневековый барон, который считает, что может наградить меня за хорошее поведение титулом или мешком зерна.

Но дело в том, что не собирался становиться его вассалом. Мне нужен был партнёр – не покровитель.

Руперт прищурился, будто прицеливался.

– Ты серьёзно думаешь, что мы можем сидеть за одним столом как равные? Похоже, ты просто выманиваешь у меня одолжение.

На это лишь слегка пожал плечами, будто разговор уже давно исчерпал себя.

– Не тяну тебя за рукав. Просто обозначил условия – если интерес к сделке ещё теплится, – сказал спокойно, словно речь шла о погоде.

Сигара догорела почти до обжигающего кончика, и мягким движением прижал её к пепельнице. Угли разлетелись красными искрами, запах горячего табака смешался с прохладой вечернего воздуха. Поднявшись, ощутил, как под ногами тихо поскрипывают старые доски террасы.

– Передумаешь – телефон у тебя есть, – бросил через плечо.

Руперт поднял на меня ледяной взгляд. В нём легко читалось: «Звони сам, раз уж такой дерзкий».

Но на это только спокойно улыбнулся, будто видел его насквозь.

– Уверен, увидимся куда раньше, чем ты сейчас думаешь.

И увидимся так, что ему придётся сидеть напротив меня уже не свысока, а ровно – на одном уровне. Обязатель позабочусь об этом сам. Без равенства никакие переговоры не работают, а уж тем более – уговоры.

* * *

На следующий день настала очередь Пирса.

Мы договорились встретиться за обедом. Желудок после фокc-ханта всё ещё ныл – слишком много жареного, жирного, тяжёлого. Хотелось чего-нибудь простого… но рекомендация секретаря привела меня вовсе не в тихое вегетарианское кафе, а в Blue Hill, ресторан, куда уезжают не столько есть, сколько переживать гастрономический опыт.

Ферма, тридцать миль к северу от Манхэттена.

Добираться по пробкам – час, не меньше. Так что спрятал лень за рациональностью и заказал вертолёт. Подобрал Пирса по дороге, но тот, похоже, от неожиданности так и не смог расслабиться.

– Что вообще происходит…? – прокричал он, наклоняясь ко мне, но рев двигателей забивал всё.

Пытался ещё что-то добавить, но на таком шуме хоть кричи – одни вибрации в черепе.

Зато долетели мгновенно. Минут пятнадцать – и мы зависли над просторным зелёным полем, где ветер гнал волнами траву, будто море.

По-хорошему нужно было садиться на их официальный вертолётный круг, но я заранее попросил разрешение приземлиться прямо на краю фермы. Состоятельные клиенты тут, видимо, не редкость – персонал реагировал спокойно, без лишних эмоций.

Как только мы выбрались наружу, воздух ударил в лицо смесью запахов: свежая земля, нагретая солнцем трава, где-то в стороне – сладковатый аромат яблок, которые сушили под навесом. К нам сразу подошёл мужчина лет сорока.

– Я – Джеймс. Проведу вас, – сказал он, будто встречал постоянных гостей.

Говорят, сюда невозможно забронировать столик в тот же день. Но деньги, как всегда, открывают двери даже туда, где их вроде бы нет.

Для нас перестроили старый офис – очистили, добавили мебель из свежего необработанного дерева, поставили букетики луговых цветов. Комната словно дышала – пахла деревом, мёдом и чем-то ещё… может, сеном, занесённым с поля.

– Кухня начнёт подачу совсем скоро, – сообщил Джеймс и исчез.

Первое блюдо оказалось простым и прекрасным: хрустящие чипсы из капусты кале, чуть тёплые, посыпанные лимонной солью. Хруст – звонкий, аромат – слегка травяной, а вкус… кислота лимона будила рецепторы, словно лёгкий удар по нервам.

Но едва успел насладиться первым кусочком, как Пирс подался вперед.

– Так чем всё это вызвано? Ты можешь уже сказать? – спросил он, не притронувшись ни к чему.

Торопится.

Все вокруг в последнее время торопятся, словно мир собирается рухнуть к вечеру.

Спокойно поднял бокал вина – белое, холодное, пахло яблоком и свежими цветами – сделал неторопливый глоток и посмотрел на него поверх стекла.

– Есть поговорка. Даже собаку за едой не дёргают.

Пирс моргнул, будто не сразу понял, к чему это.

– …

– Давай поговорим после того, как закончим обед.

Но он так и сидел с кислым видом, будто еда вот-вот начнёт его допрашивать.

А пока он не ел – кухня не подаст следующее блюдо. Такая уж философия fine dining: весь ритуал должен двигаться ровно.

На это лишь тихо вздохнул и наконец произнёс:

– Если проглотишь побыстрее, всё сразу и расскажу.

Лишь после этих слов Пирс судорожно принялся жевать, кроша чипсы, будто спасал собственную жизнь, а не ел блюдо, которое стоит как недельная зарплата обычного человека. Терпеть такое зрелище за столом было выше моих сил. Я мысленно пообещал себе: никогда больше не обедать с этим типом.

– Ну? – пробормотал он, даже не прожевал толком, – о чём речь?

Разочарованно поставил бокал на стол, чувствуя едва уловимый запах древесины, исходящий от столешницы.

– Пришёл вернуть долг.

Он моргнул, словно услышал что-то несуразное.

– Долг?

– У меня перед тобой два долга. Не забыл?

Пирс нахмурился, пытаясь вспоминать, словно вылавливал ответ из мутной воды.

– Не припоминаю, чтобы требовал с тебя что-то назад.

– Что вовсе не значит, будто всё равно не хочу расплатиться.

Он приподнял бровь.

– Разве долг не возвращают тогда, когда кредитор этого требует?

Медленно сделал глоток вина. Вкус был мягким, тянущимся – с оттенком спелого яблока и чем-то ещё, тонким, цветочным.

– На Западе – да. Там долги требуют. Но на Востоке их возвращают из благодарности.

Пирс хмурился всё сильнее, явно пытаясь понять, к чему веду и какая в этом скрыта ловушка. Но всё равно продолжил, не давая ему времени перехватить инициативу.

– Жил-был человек, по имени… ну, условно, Петрович. Он вылечил ласточку, у которой была сломана лапка. А та позже вернулась и принесла ему семечко тыквы. Когда тыква созрела и лопнула, из неё высыпались золото, серебро, богатства – и Петрович разбогател за одну ночь.

На лице Пирса сохранялось сдержанное выражение, но глаза уже спрашивали: «И что это должно значить?»

Я спокойно продолжил:

– Самое важное в этой истории – Петрович не звал ласточку. Она сама вернулась, чтобы отплатить за добро.

– То есть… – медленно начал он, – ты пришёл отблагодарить меня?

– Именно так.

– И в этой истории ты… ласточка?

Он уставился на меня, явно колеблясь между недоверием и странным любопытством. Потом покачал головой и сказал:

– История занятная. Подумать есть над чем. Но, как видишь, я человек западный. И предпочитаю решать подобные вопросы традиционным способом. А по моему мнению… сейчас неподходящее время.

Что сказать? Как и ожидал.

С его точки зрения логичнее было дождаться момента, когда стану более влиятельным – чтобы выжать из ситуации максимум.

– Но если хочешь поговорить о чём-то другом или тебе нужна услуга… выслушаю.

Ага. Он отклонил возврат долга, но пытается вытащить из меня информацию через новую сделку.

Не выйдет.

Что тут поделать, в данном случае всё равно собирался расплатиться. И точка.

– Ты, похоже, не уловил главный смысл такого представления о благодарности. – сказал тихо, почти шепотом. – Стоит вмешаться человеческой жадности – и добро может превратиться в проклятие.

– Проклятие?

Пирс замер.

Я слегка кивнул.

– У Петровича была почти жена, Люська. Она тоже хотела получить такое же богатство. Но даже не желала ждать подходящего случая. Она схватил ласточку и сломал ей лапку специально – чтобы заставить её быть должной. Ласточка принесла ей тоже семечко. Но когда тыква выросла – из неё вырвались черти. Разнесли дом. Все невеликое богатства Люськи превратились в прах.

Пирс едва заметно вздрогнул губами.

И продолжил, медленно, словно вбивая смысл в воздух между нами:

– Эта притча учит: долги – долги благодарности – превращаются в беду, стоит вмешаться жадности.

Это была не совсем точная интерпретация, но кто теперь проверит?

Главное – урок верный.

И наклонился вперёд, и спросил:

– Ещё раз: ласточка, что сама приносит семя, – это удача. Вознаграждение может оказаться больше всех ожиданий. Но стоит попытаться диктовать ей правила…

Он молчал. Только пальцы нервно постукивали по столу.

– Так что скажи честно… ты и вправду хочешь отвергнуть жест благодарности?

Глава 9

Мне даже не пришлось повышать голос – стоило спокойно произнести:

– Выбор за вами, мистер Пирс.

Как в лице Пирса что-то туго перетянулось. Скулы будто застыли, а взгляд стал острым, настороженным.

Он выдохнул, словно проглотил колючку:

– Выбор, говорите? Похоже скорее на угрозу.

Воздух между нами слегка дрогнул, будто от резкого порыва холодного ветра. Табачный привкус моего сигара ещё висел в горле, я уловил его горьковатую нотку, когда ответил:

– Жаль, что вы умудрились так исказить смысл обычной благодарности.

Реакция была ожидаемой. Когда слова становятся слишком убедительными, люди начинают слышать в них цепкие крючки. Подозрительность – естественная защитная реакция, особенно у тех, кто привык жить в мире, где на каждом углу кто-то что-то продаёт, скрывая товар под шелестом красивых фраз.

– Повторю, – сказал мягко, – угроз здесь нет. Просто предоставил вам выбор. И каким бы он ни оказался, приму его без возражений. Ведь по факту это будут ваши проблемы.

Пирс не отвечал. Только нервно поджал губы, и в комнате повисло беспокойное молчание, такое густое, что казалось, его можно потрогать.

– Если всё это вызывает у вас дискомфорт, – добавил медленно, словно предлагая шаг назад, – мы можем сделать вид, что этой услуги… не было.

Это подействовало. Пирс дёрнулся чуть вперёд, торопливо проговорил:

– Нет, постойте. Несколько не это имел в виду. Просто… ну, могу хотя бы узнать подробности, прежде чем принимать решение?

Естественно, согласно кивнул.

– Разумеется, – продублировал жест словами.

Он никогда не был человеком, который бросается в омут, не проверив сначала, насколько холодна вода. И тем легче было продолжить.

Потом сделал вдох, чувствуя терпкий аромат вина, ещё не успевшего улетучиться со стола, и начал рассказывать заранее подготовленную историю – ту, что должна была перевернуть его представление о спокойном будущем Goldman.

– В двенадцатом и тринадцатом годах, – начал спокойным, ровным тоном, – Goldman провёл три раунда размещения облигаций для малайзийского суверенного фонда. Вытащили около шести с половиной миллиардов долларов.

По лицу Пирса пробежала тень непонимания.

– И?.. Это разве плохо?

– Интереснее совсем другое, – сказал улыбнувшись и слегка постучал пальцем по бокалу. – Комиссия. Тогда банк забрал себе шестьсот миллионов.

Пирс замер. Шестьсот миллионов на сделку в шесть с половиной миллиардов – почти десятая часть. Это не просто отклонение от нормы – это крик в пустыне среди комиссий в один-два процента.

Он попытался возразить, голос стал ощутимо глухим:

– В некоторых сложных случаях комиссия выше среднего… риск, дополнительные затраты…

Но следующее моё предложение разорвало его фразу пополам.

– Этот фонд – фальшивка. Пустая оболочка.

Пирс резко подался вперёд, закашлялся, будто воздух внезапно стал слишком острым, режущим лёгкие. Капля вина дрогнула на его бокале, скатившись по стеклу с тихим звоном. Шок был настолько сильным, что любые маски слетели с его лица.

Ему и правда было чему удивляться. За мной уже тянулись следы разоблачений – «Теранос», «Вэлиант». Целые страны подскакивали, когда эти названия всплывали на газетных полосах. А теперь же говорил о новой трещине в мировой финансовой стене.

– Это действительно… обман? – выдавил он пересохшим голосом.

Спокойно так наклонился вперёд и ещё более спокойно произнёс:

– Уверен. Фонд преподносили как инструмент развития Малайзии, а по факту он стал личной кормушкой премьер-министра. Денег почти не осталось – они растворяются по личным счетам одного ловкого афериста. Что упало с грузовика, то уже не вернуть.

Запах древесины от стены рядом вдруг стал сильнее, будто комната сама прислушивалась.

– Но хвост, который слишком долго волочится, рано или поздно кто-нибудь придавит, – продолжил, сделав жест бровями. – Долг фонда уже раздулся до одиннадцати миллиардов. Аудиторы буксуют, отчёты задерживаются. Даже местные журналисты, обычно послушные, начали задавать неприятные вопросы.

С этими словами откинулся на спинку стула, позволяя произнесённому осесть.

Слух о гниении всегда пахнет одинаково – смесью страха, денег и близкой беды.

Под поверхностью тихих деловых сводок Малайзия уже начинала дрожать, словно земля под тонким слоем пепла перед извержением. Едва ли пройдёт несколько месяцев, и это глухое недоверие выльется в настоящий гул толпы, в протесты, где воздух будет пахнуть раскалённым асфальтом, человеческим потом и злостью. А спустя год волна докатится и до запада – обернётся международным скандалом, который обожжёт тех, кто решил закрыть глаза на происходящее.

– Когда всё начнёт рушиться, – сказал ему, чувствуя, как в комнате стало теплее от напряжения, – американское Министерство юстиции встрепенётся первым. Их инвесторы уже окажутся в минусе, и, естественно, они захотят узнать, кто приложил к этому руку. И, Пирс… клинок повернётся к Goldman.

Причина проста, прозрачна как ледяная вода: комиссия в десять раз выше рыночной. Такой процент не зарабатывают – его выцарапывают, подмигивая тому, кто прячет грязные деньги.

– Скажут, что Goldman не просто проморгал аферу, а сделал это нарочно. Намекнут на откаты, закрытые комнаты и липкую тишину, которой так удобно пользоваться, когда деньги пахнут слишком сильно.

Правда же куда прозаичнее: банк не понял, что перед ним мошенничество. Они просто смотрели на шестьсот миллионов, как человек, замёрзший у костра, смотрит на огонь – глаза слепнут от жара, но отвести взгляд невозможно.

В моей прошлой жизни это стоило Goldman пяти миллиардов долларов штрафов. Пять миллиардов – сумма, которая звенит в ушах как раскалённый металл. Репутацию банка раздавило, будто стеклянный бокал под каблуком.

– Если оставить всё как есть, – продолжил, играя лицом и чувствуя лёгкую сухость во рту, – последствия будут разрушительными. Единственный способ погасить пожар – не ждать, пока он пожрёт дом, а самому выйти к властям. Не защищаться, а ударить первым. Помочь разоблачить афериста, пока дым ещё слабенький.

Это и был мой план. В этой жизни не собирался ждать, пока мир загорится – а сам собирался вытащить из тени того, кто всё это устроил.

Но лицо Пирса не стало светлее. Его брови всё так же тяжело висели над глазами, будто давили на виски.

– То есть вы хотите, – осторожно вытянул он слова, – чтобы Goldman признал свою вину?

– Именно. Иначе компанию не посчитают жертвой. Скорее – сообщником.

Он усмехнулся безрадостно, словно глотнул холодного металлического воздуха.

– И это… та самая услуга, которую вы обещали вернуть?

В его голосе звенела разочарованность, легкая, как дрожь бокала.

– А вы правда считаете, что этого мало, чтобы вернуть долг? – спросил его тихо.

– По правде говоря – да. Вы ещё больше прославитесь после очередного разоблачения, а Goldman… ну, что мы получим? Потери всё равно будут.

Он был прав: в лучшем случае превращал эту бурю в сильный ветер. Банк продолжал бы страдать, хоть и меньше. Но самое интересное было даже не в этом.

В отличии от него видел, почему в нём гудит неудовлетворённость: выгоды не было лично для него. Goldman – это Goldman, огромная машина. А он – человек, который держал в руках мою расписку. Тратить её на чужую пользу казалось ему расточительным.

А потому слегка улыбнулся.

– Но скажите, мистер Пирс… разве вы сами не видите, какой шанс получаете?

– Для меня, шанс? – недоверчиво хмыкнул он.

– Кто-то в Goldman должен будет ответить за произошедшее.

Он не шелохнулся, но напряжение в его плечах стало плотнее, словно ткань костюма натянулась. Он понял. Перед ним – оружие. Возможность убрать соперника, вытолкнуть конкурента из кресла, расчистить себе коридор.

И всё же его взгляд оставался мрачным.

– Вы считаете, что этого недостаточно.

Он долго молчал, потом тихо, почти ворчливо заметил:

– В той истории, что вы рассказывали… там услуга Ласточки изменила жизнь героя полностью.

Ему хотелось такого же чуда – мгновенного, громкого, переворачивающего судьбу.

Естественно уловил смысл его недовольства. И едва удержался, чтобы не рассмеяться.

– Жадный вы человек, мистер Пирс, – произнёс почти с ласковой насмешкой.

Мой «долг» возник из пустяка – поскольку всего лишь уехал на пару дней в командировку по делу «Теранос». Не чудо, не великое достижение, а простая мелочь.

То, что предлагал же ему сейчас, уже было более чем щедрым возвратом.

И всё же ему хотелось большего? Пирс, скрестив руки на груди так, что ткань пиджака негромко поскрипела, на мгновение застыл в раздумье. Тени от ламп легли на его лицо, подчёркивая морщину, прорезавшую лоб. Наконец он произнёс, тяжело выдохнув, будто выпуская накопившийся за день усталый воздух:

– Можно мне время подумать? Ты ведь говорил, что не давишь…

Да уж, тянет он не время – выгоду. Это чувствовалось, как запах перегретого пластика от офисного принтера: неизбежно, въедливо.

На это лишь чуть кивнул, сохранив ровный голос.

– Разумеется. Обдумай всё спокойно. И если решишь отказаться – просто скажи. Но…

Потом выдержал короткую паузу, будто позволяя словам вобрать в себя вес будущего решения.

– Если это случится, ты должен понимать – у меня не останется выбора. Мне придётся поступить так, как необходимо.

Он приподнял голову.

– То есть?

Тут же посмотрел прямо ему в глаза, чувствуя, как между нами сгущается воздух, словно перед грозой.

– Я начну шортить Голдман.

Пирс захлебнулся воздухом и разразился кашлем, и на этот раз приступ затянулся дольше прежнего. В горле у него что-то хрипло булькнуло, пальцы дрогнули, будто он хватался за стул в поисках опоры.

И я прекрасно понимал его реакцию.

Ведь в последний раз объектом моего шорта была компания «Валиант». Тогда поднял на ноги тысячи частных инвесторов по всей стране, развернул настоящее движение, и гигант Уолл-стрит рухнул под собственным весом.

И теперь собирался обрушиться на «Голдман»? Да, Пирса можно было понять – он в ужасе.

– Ты… это же не всерьёз…?

– Почему нет? Разве шорт – не единственный способ заработать на таком знании? Любой хедж-фонд поступил бы так же. Да и вообще, такой банк мне очень даже может и пригодиться. К тому же у меня есть фидуциарные обязательства перед инвесторами. Просто обязан приносить им прибыль.

Он замолчал. В комнате повисла тяжёлая тишина, будто кто-то поставил мир на паузу.

– Но у нас, – продолжил я негромко, – есть то, что выше любых фидуциарных обязательств. Это принцип возвращения долга за оказанную услугу. Потому и хотел вернуть свой. Но если тот, кто принимает его, отвергает…

Он снова промолчал. Дыхание его стало неровным.

– Тогда у меня остаётся лишь выполнить своё изначальное обязательство.

Тишина снова распалась на мелкие осколки.

– И это будет не моё решение, – добавил я, – а выбор мистера Пирса.

И теперь у него оставалось лишь два пути – два образа, два мифа. Да, доброе слово и пистолет всегда эффективнее в переговорах, чем просто доброе слово.

Он мог стать, как Петровичь: принять помощь, выйти к людям как тот, кто предотвратил кризис, спасти «Голдман» и укрепить собственные позиции в корпоративных интригах. Герой, поднявшийся на волне правильно принятого решения.

Или выбрать путь Люськи – жадного, недальновидного. Если он попытается выжать из меня больше, чем уже предложил, «Голдман» обрушится под моим шорт-ударом, компания утонет в чудовищных штрафах, а сам Пирс задохнётся в хаосе последствий, пытаясь затыкать дыры, которых станет слишком много.

А потом тихо спросил:

– Так какой путь ты выберешь?

* * *

Пирс всё-таки сделал правильный выбор. А куда он делся бы с подводной лодки?

Он принял мой дар.

Иначе говоря, Пирс наконец решился идти со мной бок о бок – не просто наблюдать со стороны, а реально участвовать в охоте на афериста. Последующие несколько дней мы провели за обсуждениями, которые затягивались до позднего вечера: воздух в комнате густел от запаха перегретого кофе, бумага тихо шуршала под пальцами, а ноутбуки гудели, словно ульи, под потолком из стекла и ламп.

В какой-то момент протянул Пирсу свой смартфон. Экран мягко засветился, осветив его лицо голубоватым светом.

– Вот он, – сказал ему. – Наш жулик. Джон Лау.

На фото – самодовольная улыбка, вспышки камер, узкие глаза человека, привыкшего к вниманию. Он стоял плечом к плечу с голливудскими звёздами, словно родился под этими софитами. Джон Лау – малайзийский китаец, главный дирижёр всей этой гниющей симфонии, устроивший махинации с государственным фондом.

– Он, считай, местная знаменитость, – продолжил я. – В Голливуде его образ жизни вызывает такой шум, что даже прожжённые тусовщики ахают. Представляешь? Даже там роскошь бросается в глаза.

И действительно: этот тип спускал миллионы так, как обычные люди кидают мелочь в вендинговый автомат. Сегодня – казино Лас-Вегаса, где он одним взмахом руки ставил суммы, от которых дилеры багровели. Завтра – ночной клуб, где он заливал толпу шампанским, как из пожарного шланга. Иногда он просто так дарил украшения, которые сверкают дороже новогодней ёлки, первой встречной женщине на тротуаре.

Пирс сморщился, будто услышал что-то абсурдное.

– Не понимаю… Если он мошенник и крадёт деньги фонда, разве он не должен вести себя осторожнее?

Это рассуждение нормального человека. Но Лау был совершенно из другого теста.

– Аферисты, – сказал я, – живут иначе. Они держатся за свою наглость так же плотно, как пловец за спасательный круг.

После этих слов пролистал фотографию дальше, и Пирс, уже делавший глоток холодного кофе, едва не поперхнулся.

На следующем снимке рядом с Лау стоял Дикаприо – и даже он улыбался так, будто стоял с равным. Свет от камер отражался в их глазах, по коже пробегали отблески золота и мягкого янтаря.

– Сильнейшая связь Лау, купленная тупо за деньги. Он вбухал сто миллионов баксов в фильм, который снимал о Волке с Уолл-стрит, и так к нему и подкатил.

Сто миллионов. Это не деньги – это кувалда, которой он выбивал себе путь в Голливуд. И подарил актёру ещё один «подарочек»: полную творческую свободу, без занудных продюсеров и мерной студийной бюрократии.

Другими словами, он купил дружбу мировой звезды за сумму, которой можно было бы купить небольшой город.

– Он использует своё состояние как оружие, – сказал спокойно. – Таким образом он выстроил в Голливуде сеть, которая кажется почти неприступной. А когда малайзийский премьер приезжает в США – Лау устраивает вечеринки с этими же актёрами. Мол, смотри, премьер, я тут почти хозяин.

Фото действительно создавали ореол, который трудно было бы объяснить логикой. Особенно для политика, видящего в Лау образ успешного азиата, который пробил «бамбуковый потолок» и стал своим среди белозубых звёзд.

И под этой ширмой Лау крал. День за днём. Под защитой премьера. Спокойно, без стыда, под грохот вечеринок.

– Его в Голливуде даже величают азиатской королевской особой. Полная чушь, конечно.

Пирс тихо выдохнул.

– И никто до сих пор не понял, что это ложь?..

– Когда человек ежедневно палит миллионы у тебя перед носом, – ответил ему спокойно, – попробуй-ка усомниться. Кто будет проверять? Зачем? Особенно если он иностранец, да ещё такой щедрый.

На Уолл-стрит расследовали бы дотошно, до капли крови. Старые аристократы тоже копнули бы глубоко.

Но Голливуд?

Да им было лень даже открыть почту, не говоря о проверках. Деньги – вот и всё, что им нужно от нового «покровителя».

– Но ведь такая лажа рано или поздно вскроется…

– Конечно вскроется. Сказал же – его хвост стал слишком длинным. Он уже на грани.

И эта грань задрожит и треснет уже этим летом – как мина, которую кто-то забыл обезвредить.

Будем говорить откровенно, давно понял: если где-то под ногами уже тлеет фитиль, то ждать взрыва глупо. Куда правильнее самому щёлкнуть зажигалкой и устроить фейерверк в тот момент, когда это выгодно тебе. Именно так и хотелось поступить – самому рвануть эту бомбу, пока она ещё под контролем.

– Идеальный шанс громко заявить о себе, – думал в тот момент, ощущая на губах вкус лёгкой горечи утра, пахнущего свежим кофе.

На этот раз не собирался действовать через свой фонд. Нет, определённо хотел, чтобы удар нанесён был под именем новорождённого аналитического центра, который едва успел зарегистрировать. Фонд и так имел вес, его имя звучало, словно медный гонг на ветру. А вот у нового мозгового центра не было ни единой строки в послужном списке. Пустая страница. Чистый лист.

И этот грандиозный скандал мог стать для него такой первой вспышкой, что остальные заглохли бы от ослепления.

– Это ещё и с Маркизом дело упростит… – мелькнуло у меня в голове.

Представь: только что созданный центр выходит на сцену и с ходу валит премьер-министра целой страны. Даже Руперт, который обычно держится как князёк времён феодалов, посмотрел бы на меня совсем иначе. Уже не как на кого-то снизу, а как на человека, который способен выкорчевать фигуру государственного масштаба одним движением руки.

А значит, в нужный момент «убеждать» его станет куда легче. И, когда придёт время переговоров, можно будет тихо направить ситуацию именно туда, куда хочу.

Но это всё потом. Сейчас же перед нами лежала одна-единственная задача.

– Для начала… поймаем этого проходимца.

Мы с Пирсом снова вернулись к имени, которое уже несколько дней висело в воздухе, будто запах дешёвого одеколона, Джон Лау, тот самый малазийско-китайский шалопай, прожигающий деньги так, что даже хруст купюр дрожал под пальцами.

Однако поймать его так просто было невозможно. Нельзя просто схватить его за шкирку. Нужно заставить власти сделать это. И тут возникала проблема: доказательств в руках у нас не было. Ни крупицы. А значит, нам нужен был Пирс. Вернее мне. Точнее, его доступ к внутренним архивам «Голдмана».