Текст книги "Деньги не пахнут 8 (СИ)"

Автор книги: Константин Ежов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Посетители сначала зависли, переглядываясь, пытаясь понять, розыгрыш это или сумасшествие.

Гонсалес кивнул одному из охранников и ткнул пальцем в сторону двери:

– Вон тот парень первый.

У выхода торчал мужчина, который просто собирался покурить, а теперь замер, как олень в свете фар. Один из охранников подошёл и всучил ему тяжёлую пачку денег.

– Один. – проговорил Гонсалес тихо, но отчётливо.

И это сработало как спусковой крючок.

Сразу двое рванули к выходу, едва не опрокинув чужие куртки со спинок стульев.

– Два, три.

Дальше понеслось. Зал буквально взорвался. Люди поднимали свои сумки, хватали напитки, бросали недоеденную еду, толкались локтями, цеплялись за сумки друг друга. Столы скрипели, стулья отъезжали, стекло звенело. Получилась почти давка – та самая паника, от которой у меня в груди неприятно холодело.

– Чёрт…

– Не успею!

Когда тридцатый человек выскользнул за порог, напряжённый шум мгновенно сменился унылыми вздохами тех, кто остался. Но возвращаться в зал всем уже стало неловко – они стояли у дверей с вещами в руках, и проще было просто уйти.

Минут через пять бар опустел так, будто его только что заново открыли после ремонта. Остались только мы, запах купюр, и тихий гул кондиционера.

Гонсалес, довольный собой, повернулся ко мне:

– Ну что скажешь? Шоновский приём – разогреть толпу, чтобы они сорвались с катушек и сами бросились в омут.

Он ошибался. Мне не было нужно, чтобы он подражал Шону. Мне нужен был избалованный богач, не понимающий последствий. Другой архетип, другой нерв.

Но спорить не имело смысла.

«Сработало.» – подумал я.

Потому что, когда он пытается играть меня, он неожиданно попадает ближе к нужному образу: растерянному, нелепому, импульсивному. И, что самое важное, у него получается. В его движениях, в голосе, в интонациях – было зерно. То самое, из которого можно вырастить нужный типаж.

Гонсалес нетерпеливо спросил:

– Ну?

Согласно кивнул.

– Отлично. Завтра начнём полноценную подготовку.

Моя цель была проста, как удар кулаком по столу, но добиться её было куда сложнее: нужно было взять Джона Лау. Поймать его за руку, вытащить из его тенистых укрытий. Один в поле тут точно не воин – без помощи закона мне не справиться.

К счастью, Патриция сработала блестяще. Благодаря её умению улыбаться там, где другие только сжали бы зубы, и давить на нужные точки, где обычный человек запнулся бы, к нам подключились и Министерство юстиции, и ФБР. В воздухе витало ощущение чего-то большого: официальная операция прикрытия уже стояла на старте, будто гигантский механизм, готовый загреметь и прийти в движение.

Но перед тем как маховик закрутится, оставалось сделать главное.

Надо было превратить Гонсалеса в идеальную приманку.

Так что все дни слились для меня в одно непрерывное марафонское усилие: одно и то же помещение, запах кофе, перетёртого от усталости; шелест бумаг, которые я перекладывал, как колоду карт; сухой хруст маркера, когда я снова и снова выделял важные строки в досье.

– Джон Лау, тридцать три года. Китайский корень, малайзийский паспорт. Вырос не абы где – сперва элитная английская школа Харроу, потом Уортон. В 2009 году – ключевая фигура при создании малайзийского госфонда MDB. Титулов официальных нет, зато власть – как тень: не видно, но она всегда рядом.

Вдалбливал эту информацию в Гонсалеса до тех пор, пока она не начинала звучать у меня в голове, будто мантра. Но больше всего меня тревожило одно: сможет ли он впитать такой массив мелочей, чтобы не споткнуться в самый нужный момент?

Однако Гонсалес, как обычно, умудрился увести разговор совсем в сторону.

– А ты не собираешься научить меня… ну… этому твоему искусству поддевать людей?

– Поддевать? – даже моргнул.

– Ну… фирменный приём Шона. Это же обязательная фишка, если я собираюсь играть дикого пса?

Выдохнул так тяжело, что даже бумажные листы слегка дрогнули от моего раздражения.

Он ничего не понимал.

– Я тебе уже сто раз говорил: настоящий дикий пёс никого не дразнит.

– Но, Шон, ты же…

– Я – не дикий пёс.

Потом резко перебил, не давая ему увести разговор снова. И начал повторять то, что говорил ему десятки раз.

– Подлинный дикий пёс настолько высокомерен, что для него весь мир – декорация. Он уверен, что вершина – это он, и остальные только мельтешат внизу. Ему нет нужды дразнить кого-то, чтобы привлечь внимание.

Гонсалес кивнул, но по глазам было видно – он слушает ухом, а думает о своём.

– Задевать собеседника – это оружие слабых, тех, кто сам не уверен, кто боится, что мир забудет о нём. Тот, кто стоит на вершине, не тратит силы на такой мусор.

Вроде бы он понимал слова. Он не был глупым – просто чудиком, со своими причудами. Но стоило мне на пару минут отвлечь взгляд, как он уже бормотал себе под нос:

– И всё же… без умения поддевать… никуда…

Да это же просто предлог. Он хотел другой науки – искусства бить точно в больное место.

Ладно. В итоге сдался. Ведь толку тренировать его дальше, если он всё равно витает где-то в облаках?

– Хорошо. Слушай внимательно.

Гонсалес мгновенно распрямился, глаза засияли, как будто я обещал открыть ему секрет вселенной.

– Поддёвка работает только тогда, когда ты попадаешь ровно в комплекс человека. Промахнёшься – и выглядишь идиотом.

Наконец-то он слушал.

Потому продолжил, используя момент.

– У Джона Лау главный комплекс – он не настоящий магнат. Он всегда балансировал между мирами.

И это была правда. Семейство Лау в Малайзии считали уважаемым и состоятельным – богатые земли, недвижимость, доходы, которые текли ровными потоками. Именно благодаря этому Джон мог учиться в элитных школах, носить дорогие пиджаки, общаться в правильных кругах.

Но, черт побери…

Когда он попал в Харроу, а позже в Уортон, там его окружали люди, у которых богатство было не просто большим – оно звучало иначе. Оно пахло старым деревом давних капиталов, старинными коллекциями и многовековыми фамильными домами.

А Лау… рядом с ними он был как человек, который смотрит на фейерверк издалека: красиво, ярко, но не своё.

И этот контраст был для него постоянной занозой.

Под роскошными сводами восточных резиденций, где воздух пах дорогими благовониями и холодным металлом золочёных люстр, Сергей Платонов когда–то наблюдал, как среди арабских принцев и толстосумов мельтешил Жан Лау – уже тогда миллиардер, но в той среде выглядевший мелким, почти потерянным. На фоне людей, для которых состояние размером с небольшой национальный бюджет было обычной цифрой в отчёте, он казался мальчишкой, забредшим на чужой бал.

И именно там, в этом золотом тумане чужого величия, в нём впервые проросло что-то болезненное. Он стал злоупотреблять роскошью, выставлять себя напоказ, словно мазал лицо драгоценными красками, чтобы казаться выше, ярче, богаче. Потом и вовсе начал изображать представителя малайской знати. Этот снежный ком лжи покатился вниз, разрастаясь, и в конце концов привёл его к жизни, построенной целиком на обмане.

– У него слабое место – чувство неполноценности, – сказал Гонсалесу, чувствуя, как в комнате пахнет свежей бумагой, перегретым пластиком ноутбука и терпким кофе. – Дай ему увидеть мир, стоящий над миллиардерами, и его перекосит от зависти и страха.

Когда разговор принял направленность, интересную самому Гонсалесу, он наконец перестал ерзать и слушал внимательнее, чем обычно. Но стоило подумать, что дела пошли на лад, как возникла очередная проблема.

– Мы обязательно должны упоминать наследство? – протянул он, хмуря брови.

Он жаловался на ключевой элемент моей схемы.

Ловушка выглядела так: Гонсалес – третий сын семейства Андорра. На бумаге он давно вычеркнут из списка наследников, но вот теперь собирается вновь ворваться в эту семейную войну. Ушёл из хедж-фонда, основал компанию по разработке месторождений, замахнулся на громкий проект, чтобы семья и рынок вновь признали в нём игрока. А уж это, как мы рассчитывали, должно было заманить Жана Лау вложиться в предприятие.

– Если поползут слухи, что влезаю в наследственные разборки, всё станет слишком грязным, – ворчал он.

Теперь он требовал выбросить самое важное – участие в борьбе за наследие.

– Мне вообще неинтересно это наследство Андорра Групп. Я не в деньгах нуждаюсь. Мне свобода важнее.

Неожиданно, но в обычной ситуации бы и плечами не пожал – его отношения с семьёй не моя забота. Но тут – другой случай.

– Мы же не всерьёз идём за наследством. Это просто роль.

– Но из-за одних слухов потом разгребать придётся…

– Через пару месяцев всё уляжется. И к тому же без этого никто не поверит. Кто станет вкладываться просто потому, что человек – дикая собака? Вкладываются в того, кто может вырваться вперёд".

Уговаривал его долго, но Гонсалес стоял, как камень. Пока вдруг не произнёс:

– Меня больше волнует, как это скажется на семье. Начнутся разговоры – придётся тратить кучу сил на то, чтобы успокаивать разнервничавшихся братьев и сестёр…

А потом – тот самый жест. Пауза, медленная улыбка, многозначительная, будто пахнущая сладковатым манго и лёгкой наглостью.

– И вообще… награда как-то не тянет на компенсацию всего этого.

Он даже не пытался скрыть взгляда: Ты ведь понимаешь, чего я хочу?

Господи… опять эта тема с «соседством под одной крышей». Что он находил забавного в том, чтобы жить у меня?

Но понимать его мне было необязательно. Главное – добиться своего. А значит, сейчас нужен был не кнут, а пряник.

– Соседствовать не буду, но могу предложить тебе один день.

– День? – поднял он бровь.

– Право провести сутки у меня дома.

Сделаться его постоянным соседом – категорическое нет. Но один день… с этим ещё можно смириться.

А если станет совсем невмоготу – всегда можно просто оставить его дома одного, а самому тихо уехать в ближайший отель. Обещание формально выполнено.

Хотя, если честно, мысль о том, как Гонсалес будет бродить по моим комнатам, открывать шкафчики, разглядывать мелочи, трогать вещи, будто кот, пробравшийся в чужую квартиру, не вызывала у меня никакого восторга…

Когда подумал о том, что Гонсалес может рыться по моим полкам, нюхать мои книги, заглядывать в ящики стола, заранее почувствовал неприятный холодок под рёбрами. Но мысль была простой: запри перед уходом все комнаты – и порядок. Щёлкнут замки, в воздухе останется только лёгкий металлический привкус от холодной стали, и можно будет спокойно уехать.

Если такая мелочь поможет ускорить всё дело, то почему бы и нет.

– Ну как? – спросил его.

– Идёт, – кивнул он, лениво, но довольно, словно получил именно ту сладость, которую хотел.

Так морковка сработала: он перестал спорить, и вся машина подготовки наконец зажужжала, словно прогретый двигатель. Мы двинулись дальше.

И очень скоро пришло время начинать операцию всерьёз.

* * *

В здании Института политики «Дельфи» пахло дорогой мебелью, кондиционированным воздухом и свежей бумагой. В переговорной нас уже ждали четверо – все в строгих чёрных костюмах, одинаково бесстрастные, будто высушенные временем.

– Дэниел Макфи, Министерство юстиции. Это Джим Флинн, а этот господин…

– Джонатан Кларк, ФБР.

Двое представляли Минюст, остальные – агенты ФБР, которые должны были вести операцию. Но одно из лиц заставило меня моргнуть.

Имя всплыло само.

«Ванесса Кросс».

Точно. Кросс. Та самая, что когда-то ходила у меня по пятам, не давая вздохнуть.

Странноватое чувство подкатило, как будто кто-то провёл холодным пальцем по спине.

«Вот уж встреча…»

Хотя, чем больше думал, тем логичнее это выглядело. У любого крупного ведомства есть отдельная группа, занимающаяся финансовыми махинациями. Так что появление Ванессы – не случайность, а закономерность.

И всё же ощущение было странным: когда-то она шла по моим следам, а теперь сидит за одним столом со мной. Перевёрнутая версия прошлой жизни.

Пока обдумывал это, остальные уже переходили к делу.

– Вот ваша визитка.

Макфи передал Гонсалесу карточку – плотный картон, свежий типографский запах, строгий дизайн. На ней – название фирмы, которой Гонсалес должен был руководить, и его должность.

– Компания зарегистрирована на Кайманах. Официально вы её генеральный директор. С документами вы, надеюсь, уже ознакомились.

– Да, конечно, – ответил он, вертя карточку в пальцах, будто проверяя её на вес.

EGSH – наша подставная фирма. Пустая оболочка, созданная специально как приманка. На бумаге – разработка литиевого месторождения в мексиканской Сонора. Район этот всемирно известный: больше пяти миллионов тонн лития, богатая земля, сухой ветер, тянущийся с пустыни запах нагретых камней.

Наша цель была проста: заманить Жана Лау вложиться в эту фантомную компанию.

– В задаче два ключевых пункта, – сказал Макфи. – Первое: чтобы он перевёл деньги со своего офшорного счёта на ваш. Второе: чтобы он прямо озвучил намерение передать вам эти средства.

Доказывать финансовые преступления – дело неблагодарное. Тем более, если человек вроде Жана Лау нигде официально не светится, а все его деньги утоплены в офшорах. Поэтому копаться в прошлом смысла не было – слишком мутно. Проще поймать его на свежем.

– Пока можете вести себя свободно, – продолжил Макфи. – Сейчас этап, на котором мы лишь расставляем ловушку. Следить за каждым вашим шагом мы пока не будем. Наша работа начнётся в тот момент, когда вы впервые выйдете с целью на связь. До этого мы полностью полагаемся на вас".

Вот так, спокойно и деловито, они передали нам ответственность – и словно перекрыли воздух в комнате на мгновение. Всё стало серьёзным. Пахло не только бумагой и кондиционером, но и надвигающейся охотой.

С того момента, как мы запустили приманку, Гонсалес будто сорвался с цепи. Днём его график был забит до предела – он разъезжал по манхэттенским небоскрёбам, где пахло стеклом, кофе и отполированными столами переговорных. Там он изображал уверенного генерального директора EGSH, продавал мечты о литиевой жиле, уговаривал банкиров, выслушивал сухие голоса аналитиков, крепко жал руки и расписывал перспективы проекта так, будто перед ним действительно была гора золота, а не бумажный фантом.

А вот по ночам…

По ночам он словно натягивал на себя другую кожу.

– Притащите мне весь шампанский, что есть в этом отеле!

Голос у него в такие моменты звенел, как хрустальный бокал. А потом происходило безумие: в холле росла сверкающая, липкая от капель пирамидальная башня из бутылок – миллионы долларов пускались на то, чтобы обычные постояльцы, застывая на мраморном полу, получали в руки дорогие бокалы и не понимали, что за сумасшедший праздник свалился им с потолка.

В другой вечер он влетел в Cartier так, будто магазин был его личной кладовкой. Выгреб на стол всё: бриллианты, рубины, редкие зелёные изумруды. Потом, смеясь, объявил:

– Помните детскую игру… ну эту… в бинго?

И раздавал драгоценности как призы, будто это были деревянные фишки с цифрами.

Если кто-то из гостей или сотрудников спрашивал, откуда у него такая шальная смелость, Гонсалес только заламывал бровь и бросал:

– Не переживайте! Скоро Andorra Group будет моей. А это… ерунда!

Он верил в свой миф так искренне, что слухи расползались по Уолл-стрит быстрее, чем запах сладкого шампанского после вечеринки.

– Если он так уверен… может, проект действительно стоящий?

– Сонора рискованная, но если выстрелит – это же золото!

И действительно, область, куда он якобы заходил, считалась перспективной. Литий – кровь батарей для электрокаров, а рынок электромобилей рос, как грибы после дождя.

Но знающие люди только морщили лоб:

– В Соноре литий в глине… его добыча стоит как крыло самолёта.

– Технологии до конца не отлажены…

– Исследования могут сожрать сотни миллионов…

Риск был такой, что у любого осторожного инвестора по коже проходил холодок. Но уж если месторождение подтвердилось бы – прибыль сулила сказочную.

И всё же Гонсалес шёл вперёд, будто находился под действием какой–то сладкой эйфории. Одних такая бравада пугала – люди не хотели связываться с человеком, который бросает деньги в толпу. Других же, наоборот, подкупала.

– Если он так уверен… наверняка знает то, чего не знаем мы.

А фамилия Гонсалеса – это Andorra Group. Горнодобывающий гигант. Третий сын такого рода не будет рисковать впустую – так думали многие.

И к нашему удивлению, к нему начали тянуться люди: осторожные, вкрадчивые, с вопросами, которые звучали мягко, но в каждом слышался металлический интерес.

Однако Гонсалес ни от кого не взял ни цента.

Это и не входило в план. Нам не нужны были толпы. Нужен был один человек.

Мы тащили леску только ради одной рыбы.

И спустя несколько недель постоянной игры, вечеринок, встреч, бросков пыли в глаза – снасти натянулись.

– Жан Лау хочет встретиться.

И в комнате стало тихо, как перед грозой.

Глава 11

Самолёт Жана Лау, обычно превращавшийся в летающий ресторан с хлопками пробок и гулом музыки, сегодня будто вымер. Даже кондиционер работал тише обычного, и воздух отдавал тяжёлой переработанной стерильностью, как в больничном коридоре. Кресла, ещё недавно занятые шумной компанией, стояли пустые и ровные, а длинный стол был завален бумагами так, словно Жан пытался удержаться за них как за спасательные круги.

Он сидел, наклонившись над телефоном, пальцы дрожали едва заметно – то ли от нервов, то ли от того, что кабина была прохладной. В ушах всё ещё звучал голос премьер-министра, распекающий его так, будто между ними не стояло десятилетий взаимных услуг.

– Разберись. Немедленно.

Лау стиснул зубы, вспоминая, каким уверенным и спокойным был премьер всего несколько месяцев назад. Тот тогда смеялся, похлопывал его по плечу и говорил:

– Не волнуйся, с прессой всё решу.

А теперь… Теперь пресса сама рылась в грязи MDB, и запах этой грязи разнёсся по всему миру – от Сингапура до Лондона. Этим скандалом уже были заняты все: экономисты, журналисты, оппозиция, те, кто ненавидел правительство, и те, кто просто хотел крови.

С последним дефолтом на выплате процентов – миллиард сто миллионов долларов, ни много ни мало – уже никто не верил, что это «временные трудности с ликвидностью». Воздух вокруг Джона будто густел, тяжелел, пропитывался тревогой, как дымом.

Когда премьер взорвался:

– Ты что, в самом деле не понимаешь, какой там сейчас шум на каждом заседании⁈

Лау попытался удержать голос ровным. Но ладони у него были мокрые, и он вытирал их о штаны, не замечая.

В ответ на требование раскрыть документы он лишь бессильно прикусил язык. Какая уж там прозрачность. Он не мог сказать правду – что из шести с половиной миллиардов капитала четыре миллиарда давно ушли на его офшоры, растворились между виллами, яхтами и туманными юридическими структурами.

– Раскрытие невозможно, господин премьер. Все сделки засекречены… как только они завершатся, подозрения исчезнут.

– А когда завершатся?

– Совсем скоро.

Он отключил звонок с ощущением, будто у него вырвали кусок жизни. Пот провёл холодную дорожку по спине, и Лау вытер лицо ладонью, словно стирал страх.

Его власть, его деньги, его мир – всё держалось на доверии одного человека. И это доверие таяло, как лёд под солнцем.

– Есть что-то новое? – бросил он секретарю, не поднимая глаз.

Она стояла рядом, сжимая планшет, и от напряжения её пальцы побелели.

– Ничего нового с вчерашнего дня…

– Ты даже этим не можешь заняться⁈

В воздухе повис запах её дешёвых духов – нервный, резкий, неуместный.

Для Лау «инвестиционный объект» означал только одно: разработку энергоносителей или месторождений. Никаких стартапов, никаких технологий. Только то, что можно надуть цифрами: «потенциальные запасы», «будущее расширение», «проектная ёмкость».

– Если расширить список хотя бы немного, можно рассмотреть…

– Дура! Ты понимаешь, зачем нам нужны именно эти проекты⁈

Её губы дрогнули, но она не ответила.

Он снова выдохнул, пытаясь удержаться от паники.

– Что с Заиром? Ты с ним связалась?

Халид Аль Заир – школьный приятель, а теперь важная фигура в саудовской энергетике. Если бы он согласился добавить MDB к какому-то своему проекту, премьер бы успокоился. Скандал можно было бы заглушить цифрами и красивыми пресс-релизами.

Звонок Заиру был почти унизительным. А уж просьба – тем более.

– Он ответил по электронной почте… и сказал, что из-за шума вокруг фонда это слишком опасно.

Отказ. Чёткий, холодный, без намёков.

Все те яхты, виллы, подарки – всё, что Лау давал Заиру с надеждой на удобное расположение, оказалось мусором.

Он ударил кулаком по столу так, что бумаги вспорхнули, как испуганные птицы.

– Неблагодарная сволочь…!

Но злость мгновенно рассыпалась. Он был как человек, стоящий на краю обрыва: кричать можно, но от этого высота не уменьшится.

– Что бы ни стоило… мне нужно что-то. Что угодно. Сейчас.

Иначе – конец.

Ему нужно было всего одно – объявить о хоть какой-то приличной сделке. Одной. Достаточной, чтобы заглушить вой прессы и притушить пожар, пожирающий его фонд. Но если даже Заир, старый школьный приятель, человек, с которым они бок о бок взрослели, отшатнулся – что говорить о остальных? На телефоне стоял мертвящий холод: кто бы ни увидел номер MDB, все либо молчали, либо присылали вежливые, скользкие отказы.

Казалось, сам воздух стал плотным, тяжёлым, словно пропитанным тревогой, – как если бы кто-то втиснул в кабину самолёта невидимый груз. Лау листал документы, хотя понимал: всё это – мёртвые бумаги. Любой нормальный аудит сейчас бы разнёс MDB в клочья. У них даже отчёты были такими дырявыми, что сквозь них можно было смотреть на солнце.

И вот, когда он уже изводил себя очередной мрачной мыслью, секретарь вдруг вскинула голову.

– Есть новости по EGSH.

Он поднял взгляд.

– EGSH? Это та компания, которую будто бы основал третий сын Андорры?

Сразу в нос ударил лёгкий запах её духов – сухой, цветочный, но нервный, словно она сама.

EGSH… Литиевые месторождения. Сонoра. Потенциальные пятнадцать миллиардов долларов. Цифра сама по себе звучала как зов трубы. Стоило лишь объявить о совместном проекте – и рыночная стоимость фонда на бумаге взвилась бы вверх, словно кто-то надул её горячим воздухом.

Решение одной кнопкой.

Секретарь, правда, замялась.

– Но есть риск.

– Какой ещё? – голос Лау прозвучал хрипловато; губы пересохли.

– Сонора – сложное место. Земля – в общинной собственности, местные яростно сопротивляются из-за экологии. Никто до сих пор не получил права на разработку.

Лау фыркнул.

– Если он действительно из семьи Андорры, всё будет решено. У таких семей нет закрытых дверей.

Он слишком хорошо знал, как бывает, когда власть и деньги идут рука об руку. Его фонду тоже помогали – нужные подписи, нужные люди, нужные связи, которые закрывали глаза на очень многое.

Но его заинтересовало другое.

– Что удалось выяснить о самом Гонсалесе?

Секретарь открыла планшет; пальцы чуть дрожали, экран отражал слабый свет из иллюминатора.

– С детства был бунтарём. В средней школе подкупил всех учеников – буквально всех – чтобы они неделю не приходили на уроки. Учитель ему чем-то не понравился…

Лау приподнял бровь. Интересное начало.

– Во взрослом возрасте не изменился. Работал в Goldman – купил дом управляющего директорa просто потому, что тот ему не нравился.

Картина складывалась чёткая, как мазок по чистому холсту.

Балованный богач. Авантюрист. Тот, кто вечно ищет повод устроить хаос. Не бизнесмен – источник проблем. Любой нормальный инвестор бежал бы от него, как от огня.

Но Лау медленно улыбнулся.

– Неплохо.

То, что пугало других, его только подталкивало. Ему сейчас и нужен был такой – ненадёжный, непредсказуемый, которого не интересуют правила. Наоборот, с таким можно провернуть то, чего не позволят себе приличные люди.

Он был идеальной мишенью.

Но секретарь, словно угадав ход его мыслей, вдруг тихо добавила:

– Есть странность.

Он нахмурился.

– Что ещё?

– По данным с Уолл-стрит… несмотря на огромное количество запросов от инвесторов, Гонсалес отверг всех. Без исключения.

– Отверг? – Лау наклонился вперёд, поставив локти на стол.

Теперь в воздухе повис запах бумаги, пластика и его собственных мелких нот стресса – смешавшихся духов и пота.

Почему человек, которому нужны деньги на разработку, гонит прочь всех инвесторов?

Ответ пришёл неожиданно быстро – холодной искрой.

– Значит, у него есть условия.

Если бы дело было только в финансах, Гонсалес мог бы обойтись собственными ресурсами или выбрать первого попавшегося инвестора.

Но он ищет «партнёра».

Это значит, дело совсем не в деньгах.

Лау вдруг почувствовал, как где-то внутри, под грудной клеткой, тёплый комок надежды дрогнул.

Он понял, чего тому нужно. И понял, как этим можно воспользоваться.

Он успел пообщаться с таким количеством безумцев, что фигура Гонсалеса его ничуть не пугала. Наоборот – казалась знакомой, почти родной. Он даже бросил короткое:

– Не переживайте. С этим я разберусь.

Хотя на душе скреблось – впереди будет цирк.

* * *

На Парк-авеню небоскрёбы, как ледяные шпили, прорезали густой утренний смог. Лау шагал к офису EGSH, и с каждым метром всё отчётливее ловил странное чувство – будто он уже когда-то здесь был. Такие места пахнут одинаково: дорогой полировкой, кондиционированным холодом и приторным ароматом элитного лосьона, который впитывается в стены годами.

– Ну и блеск… – подумал он, когда вошёл в здание.

Внутри всё светилось роскошью так ярко, что почти слепило глаза. Манхэттеновский топ-класс: мебель от Hermès, гладкая кожа кресел, как свежая карамель; на стенах – блестящие, почти детские по настроению работы Джеффа Кунса. В воздухе витал тонкий запах воска от только что натёртого пола, перемешанный с холодным озоном дорогой техники.

Каждый предмет здесь словно кричал: «Смотри, сколько у меня денег.»

Лау тихо усмехнулся. Он знал эту игру – сам не раз демонстрировал подобный блеск, чтобы раздавить собеседника одним только интерьером. Но иногда чрезмерный блеск выдаёт не силу, а слабость.

«Не слишком-то его семья балует,» – проскользнуло у него в голове. Когда человек выставляет богатство напоказ так нарочито, это обычно компенсирует отсутствие реального влияния.

Если его догадка верна, Гонсалес – лёгкая добыча.

Но стоило ему подойти к двери кабинета генерального директора, как его планы слегка перекосились.

Перед ним вырос внушительного вида охранник с выражением лица, будто он только что выкинул кого-то из окна.

– Прежде чем войти, проведём проверку на жучки.

Он поднял устройство, похожее на скрещённые между собой расчёску и паяльник, и повёл им в воздухе. Прямо перед гостем. Прямо в упор.

По нормальным меркам это было грубее грубого.

– Шеф иногда говорит… вещи, которые лучше не выносить за стены. Если не согласны – дверь там.

Тон охранника не оставлял никаких лазеек. Это не просьба. Это приказ.

В другое время Лау бы развернулся и сверкнул бы дверью так, что тот запомнил бы его на годы. Но сейчас – не та ситуация. Горло сжало, в желудке неприятно заныло: отступать он не мог.

Зато в возникшем неудобстве сквозило кое-что полезное. «Отличный знак,» – подумал он. Такой параноидальный подход означал одно: внутри собираются обсуждать то, что нельзя услышать посторонним.

Он улыбнулся – мягко, хитро, как человек, который уже решил, где в этом хаосе выгода.

Он достал из кармана стильную ручку.

– Обычно я записываю встречи. Разумеется, только с разрешения, – произнёс он тоном утончённой вежливости.

Чистейшая ложь. Эта ручка была его маленькой страховкой – тихим свидетелем крупных договорённостей, чёрным ящиком на случай, если всё пойдёт не так.

Но сейчас нужно было выглядеть максимально покладистым.

– Сегодня использовать не выйдет. Передайте нам, – без тени сомнения сказал охранник.

– Неловко. На ней может быть конфиденциальная информация. Передам её помощнику.

Он отдал ручку ассистенту, коротко кивнул и вошёл.

В нос ударил запах кофе – крепкого, обжигающего, будто его варили вдвойне, чтобы не заснуть посреди Манхэттена. И вдруг – картина: за огромным столом, вытянутым словно палуба яхты, развалился молодой латиноамериканец. Нога на ногу. Кроссовки на дорогом дереве. Лицо наглое, скучающее, будто он на кастинге, а не в офисе.

«Вот он, Гонсалес,» – мелькнуло у Лау.

Тот едва повернул голову.

– А, ещё один гость. Садитесь куда хотите.

Лау не успел даже полностью опуститься на стул, как Гонсалес убрал ноги со стола, наклонился вперёд и бросил:

– Ну что, что вы можете предложить?

Грубость была такой прямолинейной, что воздух будто дрогнул.

Идеальный безбашенный богач. Образцовый.

– Вы довольно резки, – заметил Лау спокойно, словно это был комплимент.

Парень пожал плечами – как кинозвезда, которой надоело отвечать на вопросы о новом фильме.

– Если вы приехали сюда через весь мир, значит, уже изучили всё, что нужно. Оценили риски, поняли, что выгода может быть огромной, и наверняка знаете, что уже отверг десятки инвесторов. Верно?

Голос звучал лениво, но за ним чувствовалось что-то острое, как скрытый нож.

Точно голливудский актёр: звёзды не объясняют, в каких картинах снялись – это должны знать остальные.

Многие такие типы напоминали знаменитостей: уверенные, будто весь мир и так знает их роль, фильмы, награды. Та же самодовольная манера исходила и от Гонсалеса – словно вокруг него вращалась планета, и каждому следовало это признать без слов.

– Так что давай без этих круговых танцев, – протянул он, лениво отбивая пальцами по столешнице какой-то свой ритм, похожий на недоделанный джазовый пассаж. – Скажи прямо: что ты можешь мне предложить?

На лице его появилась усмешка – холодная, насмешливая, как у человека, который заранее уверен: ответа достойного всё равно не будет. В каждом движении Гонсалеса чувствовалось, что деньги у него не проблема – наоборот, лежат мертвым грузом. И партнёра он выбирал не ради выгоды, а ради чувства власти.

Лау на секунду задержал дыхание. Перед тем как отвечать, ему нужно было убедиться в главном.

– Прежде чем обсуждать партнёрство, – сказал он, ощущая под пальцами гладкую кожу кресла, – хочу понять простую вещь. Ты правда можешь выбить разрешение на разработку месторождения в Сонора?

Он готов был терпеть выходки этого избалованного богатея, но лишь при условии, что проект вообще имеет шанс. Пока в воздухе висел запах полированного дерева, кондиционера и какого-то едва уловимого сладкого ароматизатора, Гонсалес издал смешок – короткий, уверенный в собственной правоте.

– Могу. Потому ко мне и ломятся толпами.

– Каким образом? – голос Лау прозвучал чуть тише.

– Да просто. Я подмажу нужных людей.

Он сказал это почти лениво, как будто обсуждал покупку новых часов. Потом, так же спокойным голосом, будто рассказывал прогноз погоды, добавил:

– С лидером общины я уже договорился. Министерство экологии пропустит без задержек.