Текст книги "Лирика 30-х годов"

Автор книги: Константин Симонов

«Как же так?..»

 
Как же так?
Не любя, не страдая,
даже слово привета тая,
ты уходишь, моя молодая,
золотая когда-то моя…
Ну, качну головою устало,
о лице позабуду твоем —
только песни веселой не стало,
что запели, пропели вдвоем.
 

Николай Рыленков

«Концы колышутся кудрей…»

 
Концы колышутся кудрей,
Тебе на щеки тень бросая…
Сними сандалии скорей
И по росе ступай босая.
 
 
У придорожного куста
Садись,
   раздумывай
      и слушай,
Пока полночная звезда
Не упадет к нам спелой грушей.
 
 
Ладони легкие сложи,
В них колос вылущи зажатый,
Ты видишь – вызревшие ржи
Отяжелели перед жатвой.
 
 
Мы их выращивали здесь.
Мы знали радость ожиданья,
И в каждом стебле этом есть
Тепло от нашего дыханья.
 
 
С тобою об руку несем
Мы наше счастье молодое,
Поговорим же обо всем,
Как говорить умеют двое.
 
 
Мне стежки будут не легки,
Когда полюбишь ты другого,
Но не скажу тебе с тоски
Я непростительного слова!
 
 
И в час разлуки горевой
Не задержу твоей руки я,
Но день за днем перед тобой
Я буду лучше, чем другие.
 
 
И, может, вспомнишь ты тогда
На этом поле наши встречи,
И только вздрогнут
   (ты горда)
Твои приподнятые плечи.
 
 
Ты только руку мне пожмешь,
Не скажешь даже ни полслова.
Но я пойму…
Созрела рожь.
Для жатвы поле все готово.
 

«Над густой березою…»

 
Над густой березою,
За большой дорогою
Уронила молнию
Дальняя гроза.
Тихо косу русую
Я рукой потрогаю
Да в твои глубокие
Загляну глаза.
Небо подымается,
Вымытое дочиста,
Вспыхивает искрами
Синего огня.
Притаив дыхание,
Вслушиваться хочется,
Как за влагой тянутся
С хрустом зеленя.
 
 
Будьте, зори, теплыми,
Будьте, росы, щедрыми, —
Словно в детстве, рады мы
Попросить опять, —
Чтоб хлеба не гнулись бы
Под сухими ветрами,
А старались колосом
До неба достать.
 
 
Не могли загадывать
Мы с тобою разное,
Мы всегда сходились тут
На одном следу.
И, желаний наших
Исполненье празднуя,
Я к тебе, любимая,
Первый подойду.
 
 
Встретив взгляд твой ласковый,
Я припомню многое,
Все, о чем словами
Рассказать нельзя…
Над густой березою,
За большой дорогою
Молнию последнюю
Бросила гроза.
 

«Посмотри: у меня большая ладонь…»

 
Посмотри: у меня большая ладонь
Ты б на ней поместилась вся.
Пройти через воду и через огонь
Я мог бы, тебя неся.
 
 
Посадил бы тебя в своем дому,
А ветер домашний тих.
Мне силы отпущено одному
Достаточно на двоих.
 
 
Но разве бы ты позабыла тут,
Вступая в свои права,
Как реки шумят, соловьи поют,
Растет на лугах трава.
 
 
Что землю горячую дождь облил
И высушили ветра?
Тебе в эту пору покой не мил,
И ты уходишь с утра.
 
 
Туда, где, нагруженные зерном,
Возы на посев ползут,
Где сразу почувствует агроном
В руках нестерпимый зуд…
 
 
Мы садим деревья, хлеба растим,
Исследуем силу почв.
По теплым лугам, по травам густым
Проходим, встречая ночь.
 
 
Найдем на стану у костра приют,
Обветренные до пят.
Нам реки шумят, соловьи поют
И грозы глаза слепят.
 

«Опять роняют пух тяжелые гусыни…»

 
Опять роняют пух тяжелые гусыни,
Выравнивая дно нагретого гнезда,
Опять прозрачны дни и ночи светло-сини,
И над тобой стоит бессонная звезда.
 
 
От окон на полу легли крест-накрест тени,
И расстилать постель – напрасные труды.
Ты слышишь – под горой шумит река в смятенье,
Боясь, что не вместит нахлынувшей воды.
 
 
Но воду отведем мы на свои угодья.
Нам в мире обо всем заботиться дано.
И зашумят хлеба, как реки в половодье,
Везде, где прорастет набухшее зерно.
 
 
В свой срок придет страда, как молодость вторая,
Не зря в душе поет отрадный хмель забот,
Когда спешит весна по всем дорогам края
И всех твоих друзей по именам зовет.
 

«Мы теперь вспоминаем погожие дни сентября…»

 
Мы теперь вспоминаем погожие дни сентября,
Бабье лето в прощальной красе придорожной березы.
Мы теперь вспоминаем, как кровли домов серебря,
Словно весть о зиме, по утрам приходили морозы.
 
 
От высоких ометов тянуло соломой ржаной,
Зеленели посевы, спеша подрасти до ненастья.
Я краснел, без привычки тебя называя женой,
Я при людях стыдился меня наполнявшего счастья.
 
 
Только, как ни старался, скрывать его не было сил,
Словно солнце за мной проходило невидимым следом.
Я отборное яблоко утром тебе приносил,
Самый лучший кусок отдавал я тебе за обедом.
 
 
И сегодня, ребенка в горячие руки беря,
Я дыханьем своим осушу его первые слезы.
Как же можно забыть нам погожие дни сентября,
Бабье лето в прощальной красе придорожной березы…
 

«Ты нерасцветший колос подняла…»

Нерасцветший колос

Расцветает от человеческого дыхания

(Народное поверье)

 
Ты нерасцветший колос подняла,
К своим губам горячим поднесла,
Дохнула на него, и, оживая,
Расцвел тот колос у тебя в руке,
Чтоб доцветать и зреть на сквозняке,
Где зной течет, как пена дрожжевая.
 
 
И я сказал: «Не так ли и людей
Мы оживляем теплотой своей,
Сокрытые в них силы умножаем,
Чтоб каждый мог принесть посильный плод
И мы средь человеческих забот
Могли своим гордиться урожаем».
 

«Опадает с яблони…»

 
Опадает с яблони
Белый цвет,
Что-то друга милого
Долго нет.
 
 
Я, встречая на поле
Свет-зарю,
На дорогу дальнюю
Посмотрю.
 
 
А дорога дальняя
Широка,
А над ней крылатые
Облака.
 
 
Вся она исхожена,
Вся она изъезжена
Без него.
Нет и нет прохожего,
На него похожего,
Нет и нет проезжего
Моего.
 
 
Как увижу издали,
Позову.
Рядом посажу его
На траву,
На колени голову
Положу,
Как я тут ждала его,
Расскажу.
Сколько счастья-радости
Впереди!
Где ж ты, долгожданный мой?
Приходи!
 
 
Знаю, друг без друга нам
Счастья нет…
…Опадает с яблони
Белый цвет.
 

«Застывшая за ночь, звенела дорога…»

 
Застывшая за ночь, звенела дорога
Под конским копытом на весь суходол,
А к вечеру стало теплее немного,
И снег с потемневшего неба пошел.
 
 
Сначала совсем неуверенный, редкий,
Как будто высматривал место, где лечь,
Потом осмелел и серебряной сеткой
У каждого дерева свесился с плеч.
 
 
Ты вышла и взять не хотела косынки
Пуховой, что я за тобою принес;
И видел я – таяли сразу снежинки,
Попавшие в желтое пламя волос.
 
 
Вернулись, а комната – словно другая,
Уютней, домашнее стало тепло.
И долго сидели мы, не зажигая
Огня, и от счастья нам было светло.
 

Человек

 
Ветер странствий, соленый и горький,
Им да звездами юность полна.
В море бриз. Апельсиновой коркой
За лиманом желтеет луна.
 
 
Степь лежит молчаливо и мудро,
Одиноких раздумий сестра.
Быль иль небыль намедни под утро
Рассказал этот старый Чудра?
 
 
Не ответишь вовек – и не надо,
Только б верилось в дни неудач:
Волю девушки ценят, как Радда,
Парни любят, как Лойко-скрипач.
 
 
А еще… Не наврала цыганка,
Указала она, погляди:
Поднял сердце горящее Данко,
Чтобы путь озарить впереди.
 
 
Не о том ли мечтает он с детства,
Затаив неребяческий гнев,
И прислушаться и приглядеться
К человеческим судьбам успев.
 
 
Дед Каширин, кунавинский книжник,
Поучал за виски теребя:
«Коль рубашки не снимешь ты с ближних, —
Значит, ближние снимут с тебя».
 
 
Враки! Снимет рубашку хозяин,
Если будешь покорен, как вол.
И от нижегородских[14]14
  В бумажной книге «нижнегородских». (прим. верст.)


[Закрыть] окраин
Он до Черного моря дошел.
 
 
Вьется в небе над ним спозаранку
Журавлей путеводная нить.
Если в мире не сыщется Данко,
Он сумеет его заменить!
 
 
Ветер странствий, соленый и горький,
Им да звездами юность полна.
В море бриз. Апельсиновой коркой
За лиманом желтеет луна.
 

«Чуть дымятся луговые плесы…»

 
Чуть дымятся луговые плесы,
Даль тепла, светла.
То не ты ли косы у березы
На ночь заплела?
 
 
То не твой ли на реке гремучей
Виден переход?
Не твоим ли голосом над кручей
Иволга поет?
 
 
Пусть не видно в травах непримятых
Твоего следа,
Сердце верит: где бы ни была ты —
Ты со мной всегда.
 
 
И когда в лугах синеют росы,
Ты на склоне дня,
Заплетая косы у березы,
Вспомнишь про меня.
 
 
Про меня, про вешки в дальнем поле
Да про те холмы,
Где, грустя и радуясь до боли,
Подрастали мы.
 

«Из камня высеченный идол…»

 
Из камня высеченный идол
У росстаней стоял века.
Его прохожий каждый видел,
Сворачивая с большака.
 
 
Немой ровесник Древней Руси,
Он вырастал из-под земли,
Над ним весной летели гуси,
Вокруг него хлеба росли.
 
 
Шли мимо люди по дорогам,
Встречая шумную весну,
Уж им не верилось, что богом
Был этот камень в старину.
 
 
Когда ж зарей пылал пригорок,
Где сосны медные стоят,
К нему спешил седой историк
С толпой веселою ребят.
 
 
Он говорил, и были строги
Глаза под крыльями бровей.
«Глядите —
   умирают боги,
Бессмертно – творчество людей».
 

На пасеке

 
Отроились пчелы. Пахнут медом
Вековые липы за прудом.
Возвращаясь с поля, мимоходом
Мы с тобой на пасеку зайдем.
 
 
Постучим в калитку к пчеловоду,
Он у нас приветливый старик:
На меду заваренную воду
Хоронить от гостя не привык.
 
 
Только б гость вниманьем не обидел
И подробный выслушал рассказ,
Как рои готовятся на выдел
И какой тут верный нужен глаз.
 
 
Чем отличен мед, какой по цвету,
Липовый, гречишный, луговой…
Гости мы не редкие и эту
Будем слушать повесть не впервой.
 
 
Ну так что ж, пускай отводит душу,
Он видал немало на веку.
За привет, за добрую медушу
Мы спасибо скажем старику.
 
 
И еще мы скажем, что в артели
Ото всех почет ему велик.
Пчеловод он мудрый, в самом деле,
И к тому ж приветливый старик.
 

«Вновь сентябрь поджигает сухую листву на осинах…»

 
Вновь сентябрь поджигает сухую листву на осинах,
Рдеет каплями крови на кочках брусника в гаю,
И, считая гусей в небесах, по-осеннему синих,
Прислонившись к сосне, я с тобой на опушке стою.
 
 
До весны покидая туманные наши озера,
Гуси к югу летят. Значит, близится время дождей,
Значит, нам расставаться, любимая, скоро…
Что ж, бери мое сердце и сердцем в разлуке владей.
В светлом поле темнеют сухие кусты чернобыла,
И на них паутины прозрачные нити висят.
Я дождуся весны, только б ты меня не разлюбила,
С первой стаей гусей по весне возвратилась назад.
 

«Цветет жасмин. От белых звезд…»

 
Цветет жасмин. От белых звезд
Всю ночь светло в саду нагретом,
И Млечный Путь, как шаткий мост,
Соединил закат с рассветом.
 
 
В такие ночи слышен рост
Хлебов и трав. По всем приметам,
И теплых зорь и щедрых рос
Еще немало будет летом.
 
 
Живым текучим серебром
Дожди июльские прольются.
Ладони вытянув, как блюдца,
Пойдем в поля, встречая гром,
Где ржи густые за бугром
Под тяжестью колосьев гнутся.
 

«Смешался с запахом смолы…»

 
Смешался с запахом смолы
Томящий запах земляники,
Где сосен тонкие стволы
Торчат, как бронзовые пики.
А тень бежит во все углы
И ловит солнечные блики,
На травы нижет без иглы
Цветные бусы земляники.
 
 
Дрожит под крылышками пчел
Позолоченной сеткой воздух.
Пичуги дремлют в темных гнёздах…
И вправе я себя не счел
Нарушить птиц полдневный роздых,
Прервать полдневный взяток пчел.
 

Ломоносов

 
Куда бежать от сплетен и доносов!
В просторных залах смрадно, как в аду!
И вот опять Михайла Ломоносов
Шумит в академическом саду.
 
 
Строптивый сын архангельских поморов,
Прямой, как ветер северной реки,
Он сохранил неукротимый норов
И песни, что певали рыбаки.
 
 
Не он ли в школе Заиконоспасской
Одной латынью голод утолял,
Молокососов укрощал указкой
И сметкою монахов удивлял?
 
 
Поднявшись вне параграфов и правил,
Везде дыханьем родины храним,
Не он ли в старом Марбурге заставил
Немецких буршей трепетать пред ним?
 
 
Не он ли дал российской музе крылья,
Нашел слова, звучащие, как медь!
Доколе ж иноземное засилье
Придется в Академии терпеть?
 
 
В нее вошел, достойный славы россов,
Как беломорский ветер молодой,
Крестьянский сын Михайла Ломоносов,
Родившийся под северной звездой.
 

«Зима, закат, сторожка лесника…»

 
Зима, закат, сторожка лесника,
На окнах тени спутаны и зыбки.
Старик весну припомнил, и рука
Смычком коснулась самодельной скрипки.
 
 
И соловей взлетел из-под смычка,
Подснежник распустился у пенька,
Забил родник, и только по ошибке
На мутных стеклах снег пятнался липкий.
 
 
И я подумал: «Кто в родном краю
Любил тропинку каждую свою,
Берег травинку и лелеял колос, —
 
 
К тому, когда вздохнет он от забот,
Весна и в зимних сумерках придет,
Услышав скрипки самодельный голос».
 

«Воспоминаний юности не тронь…»

 
Воспоминаний юности не тронь,
Не отрекись от первых увлечений.
Как осенью рябиновый огонь,
Они светить нам будут в час вечерний.
 
 
Пусть окружит их время равномерней,
Чем сердцевину дуба оболонь.
И дочь твою широкую ладонь
Сожмет ладонью легкою дочерней.
 
 
И скажешь ты: «Опять звенит гармонь,
Нашиты звезды золотом по черни.
Как осенью рябиновый огонь,
Ты светишь мне в мой тихий час вечерний…»
Воспоминаний юности не тронь,
Не отрекись от первых увлечений.
 

Прощание с юностью

 
Юность, юность! Какой дорогой,
За какие леса и реки
Тихой девушкой-недотрогой
Ты ушла от меня навеки!
 
 
Я с тобой не успел проститься,
Не предвидел разлуки близкой.
Под окошком летит зарница
Мне прощальной твоей запиской.
 
 
Выйду в поле на перекресток,
Где звенит, вызревая, жито,
Мелким бисером лунных блесток
Небо шелковое расшито.
 
 
Позову тебя – нет ответа…
Эти ль ночи тебе не любы,
Грозовое ль дыханье лета
Обжигает сухие губы.
 
 
Я оглядываюсь тревожно —
Чуть мерцает в тумане стежка…
О, когда б тебе было можно
Задержаться со мной немножко!
 
 
Как берег бы тебя теперь я…
Но смежает полночь ресницы,
Звезды падают, словно перья
Упорхнувшей из рук жар-птицы.
 
 
Бродит сумрак по раздорожью,
Шепчет мне: «Головы не вешай!»
Это август горячей дрожью
Наполняет колос созревший.
 
 
Слышен крик перепелки частый,
На траве роса загорелась.
Что ж, прощай, моя юность! Здравствуй,
С полной горстью колосьев зрелость!
 
 
Лоб мой жаркий обдуй прохладой,
Освежи мое сердце грустью,
Исполненьем надежд обрадуй
На пути от истоков к устью.
 

Алексей Сурков

Читателю

 
Что ж? Прожитых лет не воротишь вспять.
Мы взрослыми стали. А вспомнить по чести,
В семнадцатом, осенью, тридцать пять
Едва набегало обоим вместе.
 
 
Давай на границе семнадцати лет
В глаза своей юности взглянем спокойно.
Не наша ли жизнь обозначила след
В социализм сквозь невзгоды и войны?
 
 
Встань, молодость, песни походной сестра!
Под низким навесом пустой солеварни,
Обняв карабины, всю ночь у костра
Сидят восемнадцатилетние парни.
 
 
Разлапые сосны построились в ряд.
Окрашены заревом темные дали.
Безусые парни сквозь сон говорят
О жизни, какой никогда не видали.
 
 
Бушует набата полночного зык,
Горят на снегу кровяные пятна.
У юности нашей был строгий язык,
И мне и тебе с полслова понятный.
 
 
Пусть говор орудий сегодня стих,
Любить свою родину мы не устали.
Нет-нет – и блеснет непокорный стих,
Четырехгранным упорством стали.
Ровесник!
Ты любишь отчизну свою,
Российских полей бесконечную снежность.
Тебе, мой товарищ, я отдаю
Стиха своего угловатую нежность.
 
 
То песней веселой волнующий строй,
То в дыме костра склоненный над сводкой,
Идет по стихам мой армейский герой
Знакомой тебе молодою походкой.
 
 
Идет он,
И поступь его легка.
Идет он в шинели своей дырявой,
Но резкие грани его штыка
Овеяны нашей бессмертной славой.
 
 
И крепость присяги,
И тяжесть ружья
Познал он, измерив шагами войны,
И если его приметят друзья,
И если ты скажешь:
   «Да это же я!»
Исполнена будет задача моя,
Сердце мое спокойно.
 

Над картой Союза

 
Подведи меня к карте моей страны,
Дай коснуться чуткой рукой
Этих острых гор снеговой белизны,
Этих мест, на которые нанесены
Сталинград,
   Каховка,
      Джанкой.
 
 
Покажи мне, товарищ, где ост, где вест,
И скажу я тебе тогда,
Как, сынов провожая из отчих мест,
Мать рыдала, и были слезы невест
Солоны, как морская вода.
 
 
Покажи мне, товарищ, где север, где юг,
И скажу я тебе тогда,
На какой параллели,
В каком бою
Пролетали гулко в железном строю
Броневые мои поезда.
 
 
Сталинград и Каховка,
Омск и Джанкой,
Теплый август и хмурый март.
Растеряв по дороге сон и покой,
Ваши судьбы чертили мы жесткой рукой
На квадратах двухверстных карт.
 
 
Голоса наших пушек смолкли давно,
Кости смелых тлеют в гробу.
Чтобы жить и цвести вам было дано,
От дроздовцев и черного сброда Махно
Мы отбили вашу судьбу.
 
 
Чтобы плод наливался соком в саду
И под гроздью гнулась лоза,
За чертой перешейка в двадцатом году,
На последнем допросе в слащевском аду,
Я оставил свои глаза.
 
 
Подведи меня ближе…
Давай постоим
Возле карты моей страны,
Положи мою руку на солнечный Крым,
Чтобы видел я зрячим сердцем своим
Море блеклой голубизны.
 
 
Чтобы видел я зрячим сердцем бойца,
Как в звенящий июльский зной
По густому, по злому посеву свинца,
Разливаясь без края и без конца,
Плещет рожь золотой волной.
 
 
Темнота зажмет человека в тиски,
И готов кричать человек.
Но ребячий смех долетит с реки,
И обмякнет сердце,
И пепел тоски
Облетит с опаленных век.
 
 
Возле карты страны постоим вдвоем.
Будем память, как книгу, листать,
О годах, записанных в сердце моем,
О походной дружбе песню споем —
Ту, что нашей жизни под стать.
 

Тавричанка

 
Никто ей на свете не был
Дороже тебя и родней.
Впервые южное небо
Так низко склонилось над ней.
 
 
Ее ты при лунном свете
Поцеловал впервой,
Когда встрепенулся ветер
И выстрелил часовой.
 
 
Ушел ты в ночное дело
И не вернулся вновь.
Как порох в костре, сгорела
Короткая ваша любовь.
 
 
Уйти бы в степные дали,
С отрядом твоим уйти.
Но старые родичи встали
Стеной поперек пути.
 
 
И некуда было податься,
И некому пожалеть.
Ей было всего восемнадцать
Несмелых, девичьих лет.
 
 
Вся красная от заката,
По галькам шуршит волна,
Над старой рыбачьей хатой
Опять поднялась луна.
 
 
Луна проплывает низко,
Сдвигая в море закат.
И девушка слышит близко
Трескучий распев цикад.
 
 
Все кажется тавричанке,
Что, сбросив бушлат с плеча,
Летишь ты на легкой тачанке
Четверку гнедых горяча.
 
 
А ветер все крепче, крепче,
А пули все ловят жизнь.
И губы девушки шепчут:
– Держись, мой красный, держись!
 
 
Рассвет идет к изголовью.
Кустарник росой набряк…
Что стало с твоей любовью,
С девчонкой твоей, моряк?
 
 
Перебродило ли горе,
Как молодое вино?
Пускай погадает море…
А впрочем, не все ли равно?
 
 
Давно ты сошел с тачанки.
Уже поседел слегка.
Глаза твоей тавричанки
Забыл ты наверняка.
 
 
С другой ты встречал закаты.
Воспоминанья прочь!
Во всем, во всем виноваты
Весна да крымская ночь.
 

На родине

 
В лопухах и крапиве дворик.
За крыльцом трещит стрекоза.
Терпкий корень полыни горек,
Как невыплаканная слеза.
 
 
Тополя и березы те же,
Та же пыль на кресте дорог,
В повечерье, как гость заезжий,
Я ступил на родной порог.
 
 
В этот тихий канун субботы,
Так знакомы и так близки,
Руки, жесткие от работы,
Не коснутся моей щеки.
 
 
Робкой радостью и тревогой
Не затеплится блеклый взгляд.
Над последней твоей дорогой
Отпылал последний закат.
 
 
Жизнью ласковой не пригрета,
Ты не верила, не ждала.
И у самой грани рассвета
Приняла тебя злая мгла.
 
 
Все, о чем ты мечтать не смела,
Все, что грезилось нам во мгле,
Вешним паводком, без предела,
Разлилось по родной земле.
 
 
Встань, изведавшая с избытком
Доли мучениц-матерей,
Выйди в сени, открой калитку,
Тихим словом сердце согрей.
 
 
…Не порадует небо синью,
Если дым залепил глаза.
Песня встала в горле полынью,
Как невыплаканная слеза.
 

Грибной дождь

 
Не торопись, не спеши, подождем.
Забудем на миг неотложное дело.
Смотри: ожила трава под дождем
И старое дерево помолодело.
 
 
Шуршит под ногами влажный песок.
Чиста синева над взорванной тучей.
Горбатая радуга наискосок
Перепоясала дождик летучий.
 
 
Сдвигаются огненные столбы,
Горят облака… В такие мгновенья
Из прели лесной прорастают грибы
И песенный жар обретают растенья.
 
 
И камни, и травы поют под дождем,
Блестят серебром озерные воды.
Не торопись, не беги, подождем,
Послушаем ласковый голос природы.
 

«Время, что ли, у нас такое?..»

 
Время, что ли, у нас такое?
Мне по метрике сорок лет,
А охоты к теплу, к покою,
Хоть убей, и в помине нет.
 
 
Если буря шумит на свете —
Как в тепле усидеть могу?
Подхватил меня резкий ветер,
Закружил, забросил в тайгу.
 
 
По армейской, старой привычке
Трехлинейка опять в руке.
И тащусь к чертям на кулички
На попутном грузовике.
 
 
Пусть от стужи в суставах скрежет.
Пусть от голода зуд тупой.
Если пуля в пути не срежет,
Значит – жив, значит – песню пой.
 
 
Только будет крепче и метче
Слово, добытое из огня.
Фронтовой бродяга-газетчик —
Я в любом блиндаже – родня.
 
 
Чем тропинка труднее, уже,
Тем задорней идешь вперед.
И тебя на ветру, на стуже
Никакая хворь не берет.
 
 
Будто броня на мне литая.
Будто возрасту власти нет.
Этак сто проживешь, считая,
Что тебе восемнадцать лет.
 

«Друг мой! В таежной ночной тишине…»

 
Друг мой! В таежной ночной тишине
Вспышки ракет осветили окно.
Ты на минуту нагнись ко мне,
Я тебе слово скажу одно.
 
 
Если порвет пулеметный дождь
Жизни моей непрочную нить, —
Вынь мое сердце! Ты в нем найдешь
Песню, которая будет жить.
 

«Дорогая, хорошая, сердце мое!..»

 
Дорогая, хорошая, сердце мое!
Как медлителен времени бег!
Третий раз эта ночь поднимает в ружье
И бросает на черный снег.
 
 
Успокоилось. Лег. Задремал слегка.
Вижу в дымке поволжский плес.
Слышу шелест шагов. И твоя рука
Чуть коснулась моих волос.
 
 
Мы над волжским простором вдвоем стоим,
В складках туч проступил рассвет.
И молчаньем твоим и дыханьем твоим
Я на свежем ветру согрет.
 
 
Журавли улетают на юг, трубя,
Тянет холодом зимних дней.
Никого я не знаю лучше тебя:
Ближе, ласковее, родней.
 
 
Журавли улетают на юг в вышине.
Разве мы их вернем назад?..
Вновь команда: «В ружье!» Опять по
   стене
Хлещет крупный свинцовый град.
 
 
Если финский стрелок облюбует меня,
Гряну навзничь, руки вразброс,
Вспомни крик журавлиный, рождение
   дня,
Ветер, молодость, волжский плес.
 

«Он не стонал. Он только хмурил брови…»

 
Он не стонал. Он только хмурил брови
И жадно пил. Смотрели из воды
Два впалых глаза. Капли теплой крови
В железный ковш стекали с бороды.
 
 
С врагом и смертью не играя в прятки,
Он шел сквозь эти хмурые леса.
Такие молча входят в пекло схватки
И молча совершают чудеса.