Текст книги "Лирика 30-х годов"

Автор книги: Константин Симонов

«Итак, бумаге терпеть невмочь…»

 
Итак, бумаге терпеть невмочь,
Ей надобны чудеса:
Четыре сосны
Из газонов прочь
Выдергивают телеса.
Покинув дохлые кусты
И выцветший бурьян,
Ветвей колючие хвосты
Врываются в туман.
И сруб мой хрустальнее слезы
Становится.
Только гвозди
Торчат сквозь стекло,
Да в сквозные пазы
Клопов понабились грозди.
Куда ни посмотришь —
Туман и дичь,
Да грач на земле как мортус.
И вдруг из травы
Вылезает кирпич —
Еще и еще!
Кирпич на кирпич.
Ворота. Стена. Корпус.
Чего тебе надобно?
Испокон
Веков я живу один.
Я выстроил дом,
Я придумал закон,
Я сыновей народил…
Я молод,
Но мудростью стар, как зверь.
И, с тихим пыхтеньем, вдруг,
Как выдох,
Распахивается дверь
Без прикосновенья рук.
И товарищ из племени слесарей
Идет из этих дверей.
(К одной категории чудаков
Мы с ним принадлежим —
Разводим рыб
И для мальков
Придумываем режим.)
Он говорит:
– Запри свой дом,
Выйди и глянь вперед:
Сначала ромашкой,
Взрывом потом
Юность моя растет.
Ненасытимая, как земля,
Бушует среди людей,
Она голодает, —
Юность моя,
Как много надобно ей!
Походная песня ей нужна,
Солдатский грубый паек:
Буханка хлеба
Да ковш вина,
Борщ да бараний бок.
А ты ей приносишь
Стакан слюны,
Грамм сахара
Да лимон,
Над рифмой просиженные штаны —
Сомнительный рацион…
Собаки, аквариумы, семья —
Вокруг тебя как забор…
Встает над забором
Юность моя,
Глядит на тебя в упор.
Гектарами поднятых полей,
Стволами сырых лесов
Она кричит тебе:
– Встань скорей!
Надень пиджак и окно разбей,
Отбей у дверей засов!
Широкая зелень
Лежит окрест —
Подстилкой твоим ногам!
(Рукою он делает вольный жест
От сердца —
И к облакам.
Я знаю в нем
Свои черты,
Хотя он костляв и рыж,
И я бормочу себе:
«Это ты
Так здорово говоришь».)
Он продолжает:
– Не в битвах бурь
Нынче юность моя,
Она придумывает судьбу
Для нового бытия.
Ты думаешь:
Грянет ужасный час!
А видишь ли, как во мрак
Выходит в дорогу
Огромный класс —
Без посохов и собак!
Полна преступлений
Степная тишь,
Отравлен дорожный чай…
Тарантулы… Звезды…
А ты молчишь?
Я требую! Отвечай!
 
 
И вот, как приказывает сюжет.
Отвечает ему поэт:
 
 
– Сливаются наши бытия,
И я – это ты!
И ты – это я!
Юность твоя, —
Это юность моя!
Кровь твоя —
Это кровь моя!
Ты знаешь, товарищ,
Что я не трус,
Что я тоже солдат прямой.
Помоги ж мне скинуть
Привычек груз,
Больные глаза промой!
(Стены чернеют.
Клопы опять
Залезают под войлок спать.
Но бумажка полощется под окном
«За отъездом
Сдается в наем!!»)
 

Арсений Тарковский

Перед листопадом

 
Все разошлись. На прощанье осталась
Оторопь желтой листвы за окном,
Вот и осталась мне самая малость
Шороха осени в доме моем.
 
 
Выпало лето холодной иголкой
Из онемелой руки тишины
И запропало в потемках за полкой,
За штукатуркой мышиной стены.
 
 
Если считаться начнем, я не вправе
Даже на этот пожар за окном.
Верно, еще рассыпается гравий
Под осторожным ее каблуком.
 
 
Там, в заоконном тревожном покое,
Вне моего бытия и жилья,
В желтом, в синем и красном – на что ей
Память моя? Что ей память моя?
 

«Под сердцем травы тяжелеют росинки…»

 
Под сердцем травы тяжелеют росинки,
Ребенок идет босиком по тропинке,
Несет землянику в открытой корзинке,
А я на него из окошка смотрю,
Как будто в корзинке несет он зарю.
 
 
Когда бы ко мне побежала тропинка,
Когда бы в руке закачалась корзинка,
Не стал бы глядеть я на дом под горой,
Не стал бы завидовать доле другой,
Не стал бы совсем возвращаться домой.
 

«Если б, как прежде, я был горделив…»

 
Если б, как прежде, я был горделив,
Я бы оставил тебя навсегда,
Все, с чем расстаться нельзя ни за что,
Все, с чем возиться не стоит труда, —
Надвое царство мое разделив.
 
 
Я бы сказал:
– Ты уносишь с собой
Сто обещаний, сто праздников, сто
Слов. Это можешь с собой унести.
 
 
Мне остается холодный рассвет,
Сто запоздалых трамваев и сто
Капель дождя на трамвайном пути,
Сто переулков, сто улиц и сто
Капель дождя побежавших вослед.
 

«Отнятая у меня, ночами…»

 
Отнятая у меня, ночами
Плакавшая обо мне, в нестрогом
Черном платье, с детскими плечами,
Лучший дар, не возвращенный богом.
 
 
Заклинаю прошлым, настоящим,
Крепче спи, не всхлипывай спросонок,
Не следи за мной зрачком косящим,
Ангел, олененок, соколенок.
 
 
Из камней Шумера, из пустыни
Аравийской, из какого круга
Памяти – в сиянии гордыни
Горло мне захлестываешь туго?
 
 
Я не знаю, где твоя держава,
Я не знаю, как сложить заклятье,
Чтобы снова потерять мне право
На твое дыханье, руки, платье.
 

Дмитрий Семеновский

«Земляника душистая сплошь…»

 
Земляника душистая сплошь
Окатила подножия рощ.
Черника, куда ни пойдешь,
Закапала кочки, как дождь.
 
 
И пальцы и губы твои
В их липкой лиловой крови.
На плечи загаром легла
Благодать золотого тепла.
 
 
По душе нам с тобою пришлись
Эти сечи, поляны, палы,
Просторная, блеклая высь,
Тонконогих берёзок стволы.
 
 
Звон кузнечиков легок и сух.
Он, как песня, ласкает нам слух.
Эту песню июльскую мы
Вспомним в синем затишье зимы.
 
 
Вспомним поля медовую сушь,
Мхов лесных голубое шитье,
Шмеля придорожного плюш, —
Все летнее счастье свое.
 
 
И долго, и долго, мой друг,
В дни седые морозов и вьюг
С наших рук и бровей не сойдет
Знойных дней золотистый налет.
 
 
И бодро пойдем мы с тобой
Под легкою ношей труда,
Как шли васильковой тропой
Вдаль, где леса темнела гряда.
 

Юрьевец

 
В. Семеновской
 
 
Поднимись по тропинке на темя высокой горы,
Встань у края обрыва
И взгляни, как за Волгой лугов разлетелись ковры,
Как синеет лесная дремучая грива.
 
 
И, мечтой улетая туда, где туманы легли,
К полным тайны и сумрака борам, —
Ты вздохни всей громадой воды и цветущей земли,
Всем великим простором.
 
 
Ты почувствуешь, как вырастает и крепнет душа,
Обновляется клетка за клеткой.
Красноствольные сосны тебя обступили, дыша
Каждой дымчатой веткой.
 
 
А внизу, пред подножием глинисто-рыжих холмов,
Весь в звучании бодрого гула,
Расстилается Юрьевец лентой садов и домов,
Унжа к Волге сестрою прильнула.
 
 
О, каких эта ширь не навеет видений и дум!
Вспомнишь древние были.
Вот по этим тропинкам ступал протопоп Аввакум,
Здесь и меч, и пожары народную силу губили.
 
 
И, раздев бедняка, разживались казною купцы,
Надрывался бурлак по пескам юрьевецким.
Та пора далека. Заживают былого рубцы
Под целительным солнцем советским.
 
 
Посмотри: из прохладно-зеленой лесной темноты,
Из разбуженных недр захолустья
Быстроходная Унжа несет смоляные плоты
На раздолье веселого устья.
 
 
Лесопилка – оса над поволжской звенит шириной,
И скликают народ на работу заводы.
Не княжой, не купеческий – новый, иной
Город смотрится в светлые воды.
 
 
Голубые дворцы пароходов плывут по реке,
Веют флаги, так празднично-ярки.
Крылья чаек блестят. Быстрый катер бежит налегке,
Тихо тянутся грузные барки.
 
 
А когда от заката зардеют края облаков
И тепло озарятся крутые откосы, —
Как торжественно песни густых пароходных гудков
Оглашают притихшие плесы!
 
 
Мотыльками трепещут огни в подступающей мгле.
Потемнела верхушка далекого стога,
И дрожит от луны на речном переливном стекле
Золотая дорога.
 

Всеволод Рождественский

В путь!

 
Ничего нет на свете прекрасней дороги!
Не жалей ни о чем, что легло позади.
Разве жизнь хороша без ветров и тревоги?
Разве песенной воле не тесно в груди?
 
 
За лиловый клочок паровозного дыма,
За гудок парохода на хвойной реке,
За разливы лугов, проносящихся мимо,
Все отдать бы готов беспокойной тоске.
 
 
От качанья, от визга, от пляски вагона
Поднимается песенный грохот – и вот
Жизнь летит с озаренного месяцем склона
На косматый, развернутый ветром восход.
 
 
За разломом степей открываются горы;
В золотую пшеницу врезается путь,
Отлетают платформы, и с посвистом «скорый»
Рвет тугое пространство о дымную грудь.
 
 
Вьются горы и реки в привычном узоре,
Но по-новому дышат под небом густым
И кубанские степи, и Черное море,
И суровый Кавказ, и обрывистый Крым.
 
 
О, дорога, дорога! Я знаю заране,
Что, как только потянет теплом по весне,
Все отдам я за солнце, за ветер скитаний,
За высокую дружбу к родной стороне!
 

Солнцестан

1. Пески

 
Желта и уныла пустыня. Гудит негодующий ветер,
Белесых песков подвигая сухие сыпучие груды.
Кругом поглядишь – только небо, да жесткий
   кустарник, да эти
Упрямо один за другим идущие к югу верблюды.
Ты едешь и день, и неделю, а все нет конца
    Кара-Кумам.
От душного, пыльного зноя становятся грузными веки,
И месяц, как ломтик арбуза, стоит в саксауле
   угрюмом,
И, к морю добраться не в силах, в песок зарываются
   реки.
Но будь терпеливым, и скоро, ладонью глаза
   прикрывая,
Увидишь далеко-далеко в просторно струящемся зное,
У серых отрогов Тянь-Шаня, высокого горного края,
Зеленый и свежий оазис, цветенье земли золотое.
Сюда провели по каналу в пески сыр-дарьинскую
   воду, —
И хлопок цветет белоснежный, и рис овевает
   прохлада.
Строитель с киркой вознесенной стоит, улыбаясь
   народу,
Гигантом из серого камня среди многошумного… сада.
 

2. Вода

 
Солнцестан без воды – это желтый платок:
Ни дорог, ни полей, ни аула,
Только ребра холмов, да горячий песок,
Да сухие пучки саксаула.
Но вода в Солнцестане – и поле и сад.
Под ее неумолчное пенье
Зелен рис на полях, и упруг виноград,
И хлопчатника пышно цветенье.
Здесь колхозная делится строго вода.
Целый год садоводы-узбеки,
Говорливых арыков плетя невода,
Разбирают на ниточки реки.
И недаром работают влага и жар,
Не напрасно копает лопата.
Выходи поглядеть на осенний базар,
Как земля Солнцестана богата!
Вот скрипучий арбуз, – он, как тигр, полосат.
Вот янтарные груши и дыни,
Бархатистый урюк, наливной виноград —
Золотистый и дымчато-синий.
А за ближним арыком, где дремлет кишлак,
Подставляя под солнышко спину,
К шелковичной листве прилепился червяк
И спускает слюну-паутину.
Надо с кокона тихо ее размотать,
Не порвать, не запутать без толку, —
И начнет со станка эта нитка бежать
Золотистою пряжею шелка.
Посмотри на хлопчатник, простой, как бурьян,
Лебединого пуха он краше.
Шлет на север тюками его Солнцестан,
На текстильные фабрики наши.
И несчетно богат бесконечный простор,
Сила в нем пробудилась живая.
Плодоносны долины, а грудь этих гор —
Всех металлов цветных кладовая.
Вот каков Солнцестан, золотой Солнцестан!
Он лежит, как халат златотканый,
Там, где снежных хребтов голубой караван
Прорезает степные туманы.
 

Ночлег

 
Теплой солью с луговин подуло…
Гаснет солнце. Нет конца пути.
Напои коня, луна аула,
И в траву за юртою пусти!
Твоего халата полыханье
Я не мог объехать у огня.
Не таись и не беги заране,
Рукавом закрывшись, от меня.
 
 
Плов в котле вздувается устало,
Пламя лижет медные бока.
Сколько звезд! Сквозит, как покрывало,
В темной сини млечная река.
Две лепешки, поданных на блюде,
Щедрой горстью брошенный творог —
Добрым знаком мне при встрече будет,
Чтоб забыть я этого не мог.
 
 
Шерсть у псов – взлохмаченный репейник.
В полумраке, мягком, как баран,
На груди сверкнула нитка денег,
Просквозил в летучем ситце стан.
Я сухой чебрец перетираю,
Я гляжусь в глаза твои, Ана,
Словно я прильнул губами к краю
Пиалы, где не находишь дна…
 
 
Утро в небе расплетет узоры,
Горсть золы ты бросишь на огонь,
А меня в синеющие горы
Понесет упругой рысью конь,
И, рукою бровь прикрыв, с порога
Ты увидишь на рассвете дня,
Как пылит полынная дорога,
Словно бубен горестно звеня.
 

Тихвинщина

 
Я вырос на севере, в тихвинской чаще,
Где лес непроглядный был мохом обут.
Туман комариный и дождь моросящий
Меня, словно песня, за сердце берут.
 
 
Там, в сумерках века, в тревожные годы
Цвело босоногое детство мое;
Беспечно гляделось в озерные воды,
Где стайкою бродит меж трав окунье.
 
 
Любило над прялкою нянино пенье
И, дедовых сказок храня туесок,
Встречало на стеклах мороза цветенье,
Когда пламенел между сосен восток.
 
 
Ушкуйная край мой вскормила свобода,
Вовек не знавали мы дыма татар,
Янтарней ухи и душистее меда
В крови у нас бродит былинный навар.
 
 
Я верил всегда, что в народе суровом,
Прошедшем глухие века нищеты,
Жар-птицей живет непокорное слово
И мудрости смелой есть в лицах черты.
 
 
Отныне по праву исконных хозяев
Народ этот край для свободы добыл
И, плечи расправив, как Васька Буслаев,
Играет избытком разбуженных сил.
 
 
Соснового роспила розовый запах
Ему, словно хмеля крутая игра,
И сердце, как белка в раскидистых лапах,
Играет и пляшет под стук топора.
 
 
А в пенной стремнине смолистые бревна,
Ныряя и вновь выплывая на свет,
Несутся, как песня, свободно и ровно,
Встречая приладожский свежий рассвет.
 
 
Широко бренчит колокольцами стадо,
По взгорьям плывет, наливается рожь,
и «белый налив» деревенского сада
Разрезом на розовый месяц похож.
… … … … …
Давно не бывал я в родной глухомани,
Но мне ли ее в эти дни не узнать!
Огни новостроек роятся в тумане,
Буксиры винтами взбивают Оять.
 
 
Средь сосен могучих электропилою
Стрекочет мой сверстник, герой-лесоруб,
В кружащемся снеге привычной тропою
Торопятся парни с подружками в клуб.
 
 
Веков подневольных стирая морщины,
Колхозный поставив на стол каравай,
Ты весь наливаешься мощью былинной,
В лесах и озерах, мой тихвинский край!
 

Целина

 
Вся тайной силой налитая,
Жарой прогретая до дна,
Она лежит еще немая,
Неподнятая целина.
 
 
Как будто море здесь застыло,
Еще не взрытое волной,
И лишь холмы плывут уныло,
Куда ни глянешь, в сизый зной.
 
 
Что было там, за ширью синей?
Каких кочевий горький дым,
Мешаясь с запахом полыни,
Плыл по кустарникам сухим?
 
 
Какие маки огневели
В горячей солнечной пыли,
Какие стрелы злобно пели,
Какие орды здесь прошли?
 
 
Лишь одинокие курганы
Шумят иссохшим ковылем,
Да каменные истуканы
Маячат в сумраке степном.
 
 
Земля, пустынная от века,
Порой вздыхает в смутном сне,
И скучно ей без человека
Сгорать в безрадостном огне.
 
 
Кому отдать все эти силы,
Переполняющие грудь,
Бесплодных трав простор унылый
Пред кем покорно развернуть?
 
 
Придет ли час освобожденья?
И он пришел. Уже вдали
Стальных коней растет гуденье
Врезающихся в грудь земли.
 
 
И степь, свободно и просторно
Вздыхая, входит в новый век,
Где рассыпает жизни зерна
Освободитель. Человек.
 

У окна

 
Грохочущий поезд летит на Восток,
   Проносятся рощи, полянки,
Стрекочет под ним, пробегая, мосток,
   Мелькают, шурша, полустанки.
 
 
Торопится поезд. Родная страна
   Его принимает в ладони.
И двое, прижавшись, стоят у окна
   В пронизанном ветром вагоне.
 
 
Он в сдвинутой кепке – шофер? лесоруб?
   Грудь майкой обтянута белой.
Повис на отлете растрепанный чуб
   Со лба с полосой загорелой.
 
 
У ней – удивленно расширенный взгляд,
   Затянут платок по привычке;
И, связаны выцветшей лентой, торчат
   Две туго сплетенных косички.
 
 
Так молоды оба! Чего не отдашь
   За сердца порыв беспримерный!
Вся жизнь перед ними, и весь их багаж —
   Один чемоданчик фанерный.
 
 
Куда они едут? Какие миры
   Раскроют им сопки Сибири,
Кипенье зажатой в бетон Ангары,
   Тайга и целинные шири?
 
 
И кажется мне – это юность моя,
   Что крепла в трудах и походах,
Летит вместе с ними в иные края,
   К весеннему небу в разводах.
 
 
Недаром мелькали, как шпалы, года,
   Назад убегая навеки,
Недаром мне снились всю жизнь поезда,
   Леса и могучие реки, —
 
 
Я юность вернуть на мгновение мог,
   Дыша предзакатной полынью…
А поезд все дальше летел на Восток,
   В просторы, манящие синью.
 

Николай Браун

«Ясен мир. В поля выходит лето…»

 
Ясен мир. В поля выходит лето.
Сколько их прошло – не сосчитать.
Сколько не досказано, не спето —
Только бы допеть мне, досказать!
 
 
Клонит ветви светлая береза,
Облетает яблоневый цвет,
И, совсем как в детстве, даже слезы
Легкие: нахлынули – и нет.
 
 
И, совсем как в детстве, на закате
Облака пылают в вышине,
И опять в лучах небесный ратник
Мчится вдаль на облачном коне.
 
 
И опять как будто я в начале,
У истока всех дорог земных,
Но иным огнем пылают дали,
Скачут кони ратников иных.
 
 
Топчут кони травы по долинам,
Яблони грозой обожжены,
И в полях не свист перепелиный —
Пули свищут голосом войны.
 
 
И опять в боях идут герои,
Задыхаясь, гибнут города,
Мир еще не ясен, не устроен,
Душит всходы злая лебеда.
 
 
Мир неясен, но рассвет – он близок,
Встать бы каждым словом за него!
Я хочу, чтоб падал враг, пронизан
Меткой пулей слова моего.
 
 
Мне не надо большего на свете —
Только б эти песни помогли,
Чтоб по всей земле смеялись дети,
Птицы пели, яблони цвели!
 

«Распрощаемся, разойдемся…»

 
Распрощаемся, разойдемся,
Не в разлуку, а навсегда.
Разойдемся – и не вернемся,
И не свидимся никогда.
 
 
Никогда! Отпылают зори,
И леса отшумят листвой,
В дальней дали, как чайка в море,
Затеряется голос твой.
 
 
Затеряется облик милый,
Не дотянешься, не дойдешь,
Не докличешься. Все, что было,
Только небылью назовешь.
 
 
Только небылью! Все скитанья,
По которым прошли с тобой,
Все скитанья и все страданья —
Крылья молний над головой.
 
 
Так прощай же! Заря сгорает,
Звезды в небе, дрожа, встают,
Так прощаются, вдруг теряя
То, что молодостью зовут.
 
 
То, что в сердце горело, билось!..
Утро. Осень шумит листвой.
Это все мне только приснилось, —
Ты покуда еще со мной.
 

«Ты теперь придешь ко мне не скоро…»

 
Ты теперь придешь ко мне не скоро,
Ты теперь далеко – не вернешь, —
В тихом поле, на опушке бора,
В деревянном домике живешь.
 
 
По ночам, твой сон оберегая,
Все деревья, что живут в бору,
Все цветы под окна выбегают,
Тихим стуком будят поутру.
 
 
Ты выходишь – и по свежим росам
Ты идешь, как в детстве, босиком,
Ты идешь к дымящимся покосам
Голубым озерным бережком.
 
 
Тишина кругом. И только пчелы
Над пахучим клевером звенят…
Где твой голос? Твой певучий голос?
Не дойдет он, видно, до меня.
 
 
Не дойдет!
   Утрами, вечерами
Счет веду разлучных, злых недель.
Где ты? Для других – не за горами,
Для меня – за тридевять земель.
 

«Ты снова мне снилась весенней, веселой…»

 
Ты снова мне снилась весенней, веселой,
Такой, как входила в страданье мое,
И синие горы, и тихие долы,
И нежное древнее имя твое.
 
 
Такой ты мне снилась… Когда это было?
И где эта песня и как началась?
Вошла ты – и сразу меня полонила
И сразу же властью моей назвалась.
 
 
Вошла, позвала, повела, закружила,
Все спутала – дни, и дороги, и сны.
Все дали закрыла, все звезды затмила,
Снега растопила дыханьем весны!
 
 
Входи же, веди меня далью дорожной,
Веди меня, властвуй!.. Но как мне понять,
Что стала при встречах ты суше и строже?
Как нынче мне сердце твое разгадать?
 
 
Гадай – не гадай: если будет, то будет —
Уйдешь, пропадешь, и никто не вернет,
Уйдешь – и следы твои время забудет,
Ветрами остудит, снежком заметет…
 

Петр Орешин

«Плывут в глазах поля, холмы, лощины…»

 
Плывут в глазах поля, холмы, лощины,
Склонился ветер к синему кусту.
Люблю я песню полевой машины,
Как сельских пашен давнюю мечту.
 
 
Июльским днем стрижет она увалы,
Блестят снопов покорные ряды.
Поют в пшенице косы, как цимбалы,
Бензином пахнет, и растут скирды!
 

«Земля родная, лес да поле…»

 
Земля родная, лес да поле,
Луга в ромашках, синь дорог.
Какой простор, какая воля
Дыханью песнопевных строк!
 
 
Но тем дороже мы друг другу,
И ведь не зря ж по ветерку
Торопится ромашка с луга
На совещанье к васильку.
 

Песня о счастье

 
Я верю в лучшие заветы,
В цветы, в просторы, в тихий пруд
И в песни, что поют поэты
И в селах девушки поют.
 
 
Я верю в птиц, летящих мимо,
В порывы юности, весны,
В узоры заводского дыма,
В величие моей страны.
 
 
Я верю в сказку при досуге,
В хороший дождь, в любовь к добру,
И в клекот журавлиной вьюги,
И в песни солнца поутру.
 
 
Мне хорошо от песни жницы,
Чей голос прячется в хлебах,
И от веснушек на девице,
И от улыбки на губах.
 
 
Мне хорошо дышать со всеми
Березой, солнцем и дымком,
И воспевать звезду на шлеме,
И в песнях быть большевиком.
 
 
Я счастлив от любовных бредней,
Когда в окно глядит рассвет,
От новой песни, не последней,
И от того, что я – поэт.
 
 
Еще одно я знаю счастье,
Оно во мне как сталь, как медь:
Мне есть что защищать со страстью,
За что я мог бы умереть!
 

«Стою перед лесом на тихой дороге…»

 
Стою перед лесом на тихой дороге,
Не вижу ни лося, ни желтых лисиц.
Но чьи же в лесу золотистые ноги
Стоят и качают и белок и птиц?
 
 
Гляжу на опушку: дубы онемели,
Лишь нежно березы скрипят в тишине,
И каждая шепчет: родной, не ко мне ли?
К соседке заглянешь аль прямо ко мне?
 

Степан Щипачев

Дорога

 
Со мною в детстве нянчились не шибко.
Еще по снегу, мартовской порой,
Я бегал, рваный, босоногий, в цыпках,
А грелся у завалинки сырой.
 
 
Потом отдали в батраки. Желтела,
В рожок играла осень у окон.
И как вставать утрами не хотелось!
Был короток батрацкий сладкий сон.
 
 
Редел туман, и луч скользил по кровлям,
И занимались облаков края,
И солнце над мычанием коровьим
Вставало заспанное, как и я.
 
 
Напившись чаю в горнице, бывало,
Хозяин спит, а нас, бывало так,
Что и заря нередко заставала
Над книжкой, купленною за пятак.
 
 
Потом – фронты. Не раз, когда над строем
Летел сигнал тревоги боевой,
Вставало солнце, красное, сырое,
Над мокрою таврической травой.
 
 
И мы с размаху сталь в крови купали.
Так надо было, мы на то и шли:
Мы шашками дорогу прорубали,
Неся мечту о будущем земли.
 

Метростроевцы

 
Слепит глаза.
Рубаха льнет к спине.
Лебедчик улыбается весне
Он крепко руку на рычаг кладет
И по-казахски песенку поет,
Поет – и песенка ему люба,
Она чуть слышно бродит на губах.
Поется в ней о том, как прежде жил…
Он песенку, наверно, сам сложил.
Она, как степь казахская, проста,
Она о том, как он к машине стал.
И как машина в котловане тесном
Хватает землю пригоршней железной,
Как бьется ток ее железных жил…
Он песенку, наверно, сам сложил.
Везут на тачках серую щебенку.
С дистанции выходят три девчонки;
Одна из них бетонщик-бригадир.
Весной и юностью высокий бродит мир.
В ручье у камня щепка проплыла.
Над городом летит аэроплан.
Лебедчик в синь, прищурившись, глядит;
Смеются три девчонки впереди…
Все четверо по улице прошли —
Хозяева и неба и земли.