Текст книги "Лирика 30-х годов"

Автор книги: Константин Симонов

Сергей Поделков

Звезда

 
Ты протянула руку – жить обиде!
Я понял все. Я больше не приду.
И, возвращаясь, я в ночи увидел
прищуренную синюю звезду.
Ту самую, что в середине мая
пером павлиньим шла из глубины.
Какой величины она – не знаю.
Не все ль равно, какой величины?
Она в тот час в твоем окне висела,
она в зрачках гнездилась у тебя,
она по кругу шла, как в карусели,
ее петух приветствовал, трубя.
Она касалась проводов над трактом,
порхала, содрогаясь, над кустом,
а в Пулкове в огромнейший рефрактор
поймать ее пытался астроном.
А я все шел. А ночь вокруг дымилась,
мигали светляки среди ветвей.
И вдруг звезда, застыв, остановилась
над комнатой пустынною моей,
 
 
где тишина, как вечность, бесконечна,
где юношеской схвачены тоской
кровать и неприкаянные вещи,
стол не оправлен женскою рукой.
Но вспомнил я, что нет к тебе возврата,
вовек твоих дверей не отворить…
И от ночной звезды в мильон каратов
мне захотелось только прикурить.
 

Извечный разговор

 
Он
Как древнего солнца лучи к земле,
как в океане волны к скале,
как топор, прорубая чащу лесов,
как христиане на колокольный зов,
к тебе мои мысли стремятся!
Она
Но – лучи всегда обрывает закат,
волны от скал отпрядывают назад,
топор обессилеет, затупясь,
медь отгремит – и в урочный час
верующие домой возвратятся.
Он
Как от кола на пастбище конь,
как от поленьев в печи огонь,
как берега от весенних рек,
как от земли деревья, – вовек
от тебя не могу оторваться я…
Она
Аркан перетрется – ускачет конь,
поленья сгорят – и погаснет огонь,
сровняет зима с рекой берега,
деревья же тянутся в облака, —
и ни с чем не хотела б остаться я.
Он
Твоими желаньями одержим,
я буду звучащим эхом твоим,
я буду бегущей тенью твоей,
я буду ковром у твоих дверей,
я буду слугой, дорогая…
Она
Растает эхо, как зыбкий вздох,
бесплотна тень, а ковер для ног,
жестокость тирана таится в слуге.
А сердцу-то чудится друг в женихе,
зовущий голос – как тайна живая.
Он
День свадьбы назначь – и быть по сему!
Она
Нет, милый, будь гостем в моем дому.
Я выхожу замуж за твоего приятеля.
 

Круговорот

 
Солнцестояние! Метель бежит.
Песцы поземки – белое виденье.
Капель. Лучи сквозь кровь. Изюбр трубит
от нарастающего возбужденья.
День – в воздухе мощнее излученье,
ночь – песеннее в звездах небосвод.
Гудит земля. Стремительно вращенье.
То свет, то тьма… Идет круговорот.
 
 
Весна! Природа потеряла стыд.
И от безвыходного опьяненья
цветут цветы, и женщина родит,
и чудо плачет, празднуя рожденье.
О, чувств нагих святое воплощенье!
Трепещут грозы. Зреет каждый плод.
Страда. Жнут люди до самозабвенья.
То гул, то тишь… Идет круговорот.
Над увяданьем восковых ракит
прощальный крик живого сновиденья —
синь, журавлиный перелет звучит.
И плуг блестит. И озимь веет тенью.
Исполненный зазывного томленья,
колышется девичий хоровод.
И свадьбы. И листвы седой паденье.
То дождь, то снег… Идет круговорот.
И вновь зима. И вновь преображенье.
Чередование смен, за родом род,
мышленья восходящие ступени —
то жизнь, то смерть… Идет круговорот.
 

«Твои глаза в моих глазах…»

Остановленная печаль есть радость

Гельвеций

 
Твои глаза в моих глазах —
как вопросительные знаки,
слезы искусственная накипь
и вкрадчивость, попавшая впросак.
Ты говоришь мне: «Милый, не злословь!»
Какая зыбь воспоминаний… Что же,
их мельтешенье с листопадом схоже,
любовь, конечно, есть любовь!
Горел и задыхался мир
от первородного блаженства,
и мы не требовали совершенства,
ни ты, ни я в тот удивленный миг…
 
 
Крыльцо.
Гроза, нагрянувшая, как свекровь.
И спазмы неба в ядерной капели,
и мысли буйствовали и кипели,
как осетры, попавшие в ятовь.
И озареньем спутанная речь,
и юношеское ослепленье,
когда мир светится и не отбрасывает тени,
и никого нельзя предостеречь.
Напраслину не возведу в вину,
в рельефе жизни скрытые есть повороты,
когда вся мощь заложенной в тебя природы
должна стоять на жертвенном кону.
Что я скажу о сумеречном дне?
Не сетую. Душа не оробела.
Торжественно
целую вашу руку, цепкая омела,
отдернутую некогда… на крутизне
тех лет.
Да, втуне теплятся воспоминанья,
но стоит к ним приблизиться едва, —
как стража, поперек встают слова:
цена предательства – цена познанья.
 

Анатолий Софронов

Бахчевник

 
Тихий Дон… Шелестит осока
Под приливом донской волны.
На бахче искрометным соком
Наливаются кавуны.
Не наездник и не кочевник,
Но с цыганской златой серьгой, —
Седобровый старик бахчевник
Над широкой идет рекой.
Листья бурые он раздвинет,
Арбуз пестрый перевернет…
Постоит над дубовкой-дыней
И на берег опять пойдет.
А когда над рекой раздольной
Наступает заката час,
Приплывает к нему просмоленный,
Рассекающий синь баркас.
И в дубовый баркас высокий
Грузят дыни и кавуны.
Тихий Дон… Шелестит осока
Под приливом донской волны.
Льется терпкий полынный запах,
С Дона тянется ветерок,
Небо в звездных густых накрапах
Опускается на восток.
И огнем золотым тревожно
Полыхает во тьме костер.
Над горючей золой треножник
Ноги черные распростер.
…Звезды гаснут, летят и тают,
Исчезают в глуби реки.
У костра, у огня мечтают
Возле берега казаки.
Так сидят казаки над Доном
Возле мудрого старика,
И баркас на воде студеной
Чуть качается у песка.
 

В станице Вешенской

 
   Михаилу Шолохову
 
 
У берега поджарые быки
Лениво ждут неспешной переправы;
Разлился Дон и скрыл степные травы —
Разливы в этом месте широки.
Паром. На нем высоко взметены
Оглобли, брички, арбы, полутонка…
«Ковыльный край, родимая сторонка», —
Играет балалайка в три струны.
Ты обернись – и пред тобой близки,
Предстанут вновь побеленные хаты,
Среди садов, над яром элеватор —
То через Дон виднеются Базки[27]27
  Базки – хутор, расположенный напротив станицы Вешенской (местожительство М. А. Шолохова).


[Закрыть].
 
 
Пойдешь в станицу, – на горе она…
Спешат в сельпо казачки в полушалках.
Все незнакомые, и это жалко…
Узнать бы мне прохожих имена!
Хотелось бы немедля угадать:
В бордовой кофте или кофте синей
Мелькнула за левадою Аксинья
И сколько лет ей можно ныне дать?
Светлеет небо к полдню, и ясней
Станица вся приподнята на взгорье,
А голубое в зелени подворье
Как бы взлетело голубем над ней.
Шумит листва под ветерком степным
И прячет в тень щербатые пороги…
За тридевять земель ведут дороги
Из дома с мезонином голубым.
Над домом проплывают облака,
Их путь далек, неведом, бесконечен.
Ни на какой он карте не помечен,
И потому дорога нелегка.
…Но вдруг, нарушив кажущийся сон,
С подворья голуби стремглав взлетают,
Шумя крылами, пролетает стая,
И ветерок несет их через Дон.
Они стремятся к дальним берегам,
И, выровняв движение по ветру,
Навстречу полдню, солнечному свету
Они летят, и кажется – к Базкам.
 

Как у дуба старого
(Казачья-кавалерийская)

 
Как у дуба старого, над лесной криницею,
Кони бьют копытами, гривой шелестя…
Ехали мы, ехали селами, станицами
По-над тихим Доном, по донским степям.
 
 
Пел в садах малиновых соловей-соловушка,
Да шумели листьями в рощах тополя…
Поднималось солнышко, молодое солнышко,
Нас встречали девушки песней на полях.
Эх ты, степь широкая, житница колхозная,
Край родимый, радостный, хорошо в нем жить,
Едем мы, казаченьки, едем, краснозвездные,
В конницу Буденного едем мы служить.
Как приедем, скажем мы боевому маршалу:
«Мы пришли, чтоб родину нашу защищать.
Ни земли, ни травушки, ни простора нашего
Иноземным ворогам в жизни не видать».
Кони бьют копытами над лесной криницею,
Поседлали конники боевых коней…
Ехали мы, ехали селами, станицами
По-над тихим Доном, в даль родных степей.
 

Маргарита Алигер

Друг

 
Улицей летает неохотно
мартовский усталый тихий снег.
Наши двери притворяет плотно,
в наши сени входит человек.
Тишину движением нарушив,
он проходит, слышный и большой.
Это только маленькие души
могут жить одной своей душой.
Настоящим людям нужно много.
Сапоги разбитые в пыли…
Хочет он пройти по всем дорогам,
где его товарищи прошли.
Всем тревогам выходить навстречу,
уставать, но первым приходить
и из всех ключей, ручьев и речек
пригоршней живую воду пить.
Вот сосна качается сквозная…
Вот цветы, не сеяны, растут…
Он живет на свете, узнавая,
как его товарищи живут,
чтобы даже среди ночи темной
чувствовать шаги и плечи их.
Я отныне требую огромной
дружбы от товарищей моих,
чтобы все,
   и радости,
      и горе,
ничего от дружбы не скрывать,
чтобы дружба сделалась, как море,
научилась небо отражать
Мне не надо дружбы понемножку.
Раздавать, размениваться? Нет!
Если море зачерпнуть в ладошку,
даже море потеряет цвет.
Я узнаю друга. Мне не надо
никаких признаний или слов.
Мартовским последним снегопадом
человеку плечи занесло.
Мы прислушаемся и услышим,
как лопаты зазвенят по крышам,
как она гремит по водостокам,
стаявшая, сильная вода.
Я отныне требую высокой,
неделимой дружбы навсегда.
 

Счастье

 
Да останутся за плечами
иссык-кульские берега,
ослепительными лучами
озаряемые снега,
и вода небывалой сини,
и высокий простор в груди —
да останется все отныне
далеко, далеко позади!
Все, что сказано между нами,
недосказано что у нас…
…Песня мечется меж горами.
Едет, едет герой Манас.
Перевалы,
   обвалы,
      петли.
 
 
Горы встали в свой полный рост.
Он, как сильные люди, приветлив,
он, как сильные люди, прост.
Он здоровается, не знакомясь,
с населеньем своей страны…
Это только играет комуз —
три натянутые струны.
Это только орлиный клёкот,
посвист каменных голубей…
И осталось оно далеко,
счастье этих коротких дней.
Счастье маленькое, как птица,
заблудившаяся в пути.
Горы трудные. Утомится.
Не пробьется. Не долетит.
Как же я без него на свете?
Притаилась я, не дыша…
Но летит неустанный ветер
с перевалов твоих, Тянь-Шань.
Разговаривают по-киргизски
им колеблемые листы.
Опьяняющий, терпкий, близкий,
ветер Азии, это ты!
Долети до московских предместий,
   нагони меня у моста.
Разве счастье стоит на месте?
Разве может оно отстать?
Я мелодии не забыла.
Едет, едет герой Манас…
Наше счастье чудесной силы,
и оно обгоняет нас.
И пока мы с тобою в печали.
Только счастья не прогляди.
Мы-то думали: за плечами,
а оно уже впереди!
И в осеннем бездорожье,
по пустыне, по вечному льду,
если ты мне помочь не сможешь,
я одна до него дойду!
 

Илья Авраменко

Еще февраль

 
Еще февраль, а сырость снега
уже зовет в далекий край,
где дым ойротского наслега,
где над водой грачиный грай,
где хвойных лиственниц отрада,
где гор глухое забытье,
где громогласных рек прохлада —
успокоение твое.
Желаньем радостным томимый,
ты устремляешься туда,
где дышит край, тобой любимый,
где в домнах плавится руда,
где из-под почвы черный уголь
взывает блеском слюдяным,
где по ночам седая вьюга
слепит дыханьем ледяным.
И снова – будто был и не был,
как в первый раз, все видишь ты, —
и степь,
и розовое небо,
и Салаирские хребты.
 

Холодный рассвет

 
С низин подул осенний холодок…
Рассвет вставал медлительный и хмурый.
Ночных дождей еще сверкал поток.
На дальний плес, на отмелей песок
туман ложился.
   Плыл рыбак понурый
с ночной рыбалки…
      Вдоль по берегам
кусты толпились, налиты росою.
Но птицы не проснулись, птичий  гам
еще дремал…
   Над водной полосою —
в патронах нерастраченную дробь
мы Томью вниз несли, туда, где с нею
в один речной рукав сливалась Обь,
в местах слиянья густо зеленея.
Мы долго шли,
   пока зеленый след
не затерялся в мутных обских водах,
пока на дальней пристани рассвет
не встречен был сигналом парохода.
На глинистых высоких берегах,
спадавших к водам, над волною низкой
он корпусом белел – такой, казалось,
   близкий.
И флаг на нем, родной отчизны флаг,
алел, приподнят…
   Солнце медным диском
из-за вершин кедровых поднялось,
и осветился лес, как подожженный…
На берег молча вышел сонный лось
и у воды склонился, отраженный
в ее прохладной медленной волне…
И вновь тогда я ощутил природу:
я услыхал,
   как в этой тишине
сквозь губы цедит лось продрогший воду.
 

Сергей Смирнов

Всем товарищам Смирновым

 
Не говоря о тезках новых,
В родной деревне у меня
Живет четырнадцать Смирновых,
Моя родня и не родня.
А школа сельская!
И снова
В уме проходят ярче снов —
Сперва Смирнов,
Потом Смирнова,
Потом еще один Смирнов.
И где, скажите, нет Смирновых?
Они в полях,
Они в садах,
В лесах сосновых, не сосновых,
Во всех союзных городах.
Они заведуют цехами,
Рисуют, пашут и куют,
И занимаются стихами,
И даже арии поют.
И вдруг конфуз такого рода:
Я из газеты узнаю,
Что недруг нашего народа
Носил фамилию мою.
 
 
Губитель дел и жизней новых,
Смирнов, развенчанный судом,
Мою фамилию Смирновых
Покрыл позором и стыдом.
Я это чувствовал не просто:
Я замышлял,
Не утаю,
Из-за него, из-за прохвоста,
Менять
Фамилию свою.
Но предо мной возникли снова,
Они возникли ярче снов,
Сперва Смирнов,
Потом Смирнова,
Потом еще один Смирнов.
Родня возникла постепенно,
Мой дед, когда-то полный сил,
Который гордо и степенно
Мою фамилию носил.
Он жито сеял,
Избы ставил,
Он первый был на молотьбе
И только светлые оставил
Воспоминанья о себе.
И моментально стало ясно,
Чего сперва не мог понять,
Что я хотел совсем напрасно
Свою фамилию менять.
Случись такая перемена,
И было б ясно до конца,
Что это явная измена
Отцу и родичам отца.
Нет, всеми силами своими
Клянусь на будущие дни
Хранить фамилию
Во имя
Моей родни и не родни!
 
 
Во имя нас,
Собратьев новых,
Хранящих родину, как дом.
Во имя армии Смирновых,
Живущих
Правильным трудом!
 

Друзьям

 
Я, признаться, рос довольно вяло.
Был застенчив, до обиды мал,
Плакал над задачами, бывало,
Круглый год лекарства принимал.
Наконец
Домашнее убранство
Надоело, словно скрип дверей.
Захотелось ветра и пространства,
Плеска рек и рокота морей.
И уехал я без сожаленья.
Колесил, покуда не устал.
И, своим родным на удивленье,
На метро
   буравить землю стал.
После смены, выйдя из забоя,
Вытер лоб, который был в росе,
И впервые землю под собою
Ощутил во всей ее красе!
Это чувство было, как находка.
По столице шел, не семеня:
Крупная,
Хозяйская походка
Стала появляться у меня…
У меня имущество такое:
Новый паспорт,
Воинский билет,
Патефон, не знающий покоя,
Чемодан весьма почтенных лет.
 
 
Первые предметы обихода:
Раскладушка около окна,
Мокроступы марки «Скорохода»
И костюм из темного сукна.
А еще имею, между прочим,
Среднее количество деньжат.
Наконец – на столике рабочем
В разных папках замыслы лежат.
Вот мое имущество, ребята.
Все мои знакомые подряд
Говорят, что это не богато,
Это маловато, говорят.
Только я не спорю по-пустому,
Улыбнусь и думаю опять:
Не к лицу проходчику простому
Лишние предметы покупать.
А другое дело начинаю, —
Каждый день выкраиваю час
И тогда сажусь и сочиняю
Разные истории про вас.
Думаю помногу над словами,
Чтобы все, написанное мной,
Доходило и дружило с вами,
А не пролетало стороной.
Незаметно дни и ночи тают.
Ой, как верно сказано о том,
Что надежды каждого питают,
Что сейчас не взял —
   возьмёшь потом.
И поэтому
Надежды, споры
И рабочий столик у окна
Не сменяю
На златые горы
И на реки, полные вина!