Текст книги "Тетрадь в сафьяновом переплете"

Автор книги: Константин Сергиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

История черногорского государя

Я вновь прерываю связный рассказ о путешествии, чтобы прояснить читателю некоторые места разговора с Кара-Вазиром, дополнить их сведениями, которые я добыл в последующие годы.

Самозванство в нашем народе дело известное, но всегда новое и удивительное. Пошло это, кажется, со смутных времен, когда после смерти Грозного престол занял несчастливый Годунов. При нем погиб в Угличе малолетний сын Грозного, наследник престола царевич Дмитрий. Народная молва стойко держалась того мненья, что Дмитрия хотели убить, но он чудесным образом спасся, вместо него же погиб другой.

Так ли было или вовсе не так, но тут же явился человек, который и объявил себя спасшимся Дмитрием. Это был беглый расстрига Отрепьев, обретавшийся в польской земле и набравший там целое войско. Взлет его был чуден и легок, а падение ужасно и быстро. Лжедмитрий вошел в Москву, но там и погиб, едва обвенчавшись с гордой полькой Мариной.

Но и в гибель этого Дмитрия не поверил народ. Тут же явился второй самозванец, за ним третий. Живуча народная молва, неистребима вера в «хорошего царя». Этой верой пользовались многие отчаянные люди.

После несчастливого конца Петра III в Ропше поползли слухи, что и ему удалось спастись. По крайней мере, он был внуком великого Петра, природным государем, не то что заезжая иноземка Екатерина.

То говорили, что спасшийся государь скрывается на Яике у тамошних казаков, даже молебны во спасение служили местные священники. То кто-то видел, как государь в гусарском мундире проезжал по Малороссии и раздавал золотые. То находились люди, самолично говорившие с Петром Федоровичем.

В 1765 году на демидовских уральских заводах появился человек, назвавший себя сенатским фурьером Михаилом. Резцовым. «Фурьер» этот вмешался в распрю между работниками и приказчиками, принял сторону народа и даже послал властям ордер с требованием не чинить насилий. «Фурьер» был пойман, посажен в острог, а на допросах показал, что государь Петр Федорович жив и будто с губернским начальством разъезжает вокруг по ночам, разведывая о народных обидах. При «фурьере» был обнаружен и печатный указ о присяге прежнему государю. Пытки не сломили этого человека, его били кнутом, клеймили и навечно сослали в каторгу.

Вслед за смутными вестями о спасенье появились и сами «спасенные». На Черниговщине, под Курском, в Воронежской губернии и на Урале один за другим объявлялись императоры и на короткое время смущали умы и возрождали надежды. С самозванцами расправлялись нещадно, государыня Екатерина не терпела «чучел», говорила о них с презрительным смехом, не ведая, что придется ей и задуматься, когда в дело вмешается зимовейский казак Пугачев.

Но и до Пугачева случались вещи нешуточные. В какой-то год подалась молва на закат, за русскую межу. Толковали, что спасшийся государь покинул пределы своей империи, чтобы отдохнуть от мирских забот, оправиться и собраться с силами. В хронике Раваницкого сербского монастыря читывал мой знакомец такую запись: «И счастливо избежал он смерти, затаился, развеял слух, будто преставился от бренной жизни, сам же великой премудростью уберегся в незнаемом обличье, пошел ко славянам на Дунай, оттуда ведал царство турецкое, город Царьград и, все уяснив себе, прибыл в Черную Гору, дабы ручным писаньем объявить себя народу».

Благодатны черногорские края, раскинувшиеся на берегах Адриатического моря. В 1766 году Черногория, уставшая от турецких набегов, подпала под власть Венецианского дожа. Тот посадил туда наместника и назвал Черногорию Венецианской Албанией.

Осенью означенного года в деревеньке Майна на берегу залива Бока Которска появился удивительный человек. Росту он был среднего, а может, чуть выше, обличьем мягок, темен глазами, речью кроток и тих. Звал он себя Стефан Малый.

Нанялся Стефан Малый простым батраком, но очень скоро обнаружился его непростой нрав. Владел он тайнами врачевания, и к нему потянулись сельчане. Плату за лечение он не брал и тем удивлял до крайности. Вел со всеми тихие беседы о добре, звал людей прекратить вражду, помогать друг другу.

В особенности полюбил Стефана его хозяин, которого тот излечил от застарелого недуга и убедил простить непутевую дочь, бежавшую с албанским солдатом.

Слухи о необычном батраке ширились, и уже кое-кто из чиновников слышал о нем благоговейные слова. Наместник венецианский проведитор Реньер получил даже целое описание благих дел маинского работника с припиской: «Человек этот, по всему видно, не прост, а поговаривают, что это особа высокого происхождения, укрывшаяся в наших местах».

Неизвестно, кто пустил слух, но скоро знали уже, что в доме Вуковича живет чудесным образом спасшийся русский государь Петр Федорович. Собрали маинцы толпу народа и пошли к Стефану на поклон. Тот вышел из дома, на вопросы о себе отвечал уклончиво и все больше тем самым убеждал толпу, что таит истинное свое происхождение. Но оказался в толпе некто Марко, служивший некогда в Петербурге. Марко этот недавно возвратился в Майну и видел Стефана Малого в первый раз. Побелел внезапно бывший солдат Марко и крикнул зычно: «Да это же сам государь Петр Российский! Помнишь ли ты, государь, как говорил со мной самолично, в Преображенском полку? Я солдат того полка и отслужил в нем четыре года!» Стефан глянул кротко на Марко и произнес: «Помню тебя, Марко, ты еще лядунку уронил». – «Он, он!» – восторженно закричал Марко.

Не прошло и месяца, как на скупщине в Цетинье Стефан был провозглашен государем Черногории, а собралось на той скупщине без малого семь тысяч человек.

Окружные государства забеспокоились. Венецианцы, турки и русская императрица желали знать, что за человек новый государь Черногории, куда он повлечет за собой черногорцев. Императрица послала из Вены дипломата, чтобы он разузнал да разведал. Однако дипломат с порученьем не справился, высадился в Которе, побеседовал с разными людьми, а в горы, где находился Стефан Малый, идти не решился.

Порта и Венеция любезничать не стали, а направили против Малого войска. Стефан дрался, побеждал, терпел неудачи, но в руки завоевателям не давался. Вот уж два года он правил страной, много совершил полезного, был справедлив, но строг. Честность своих подданных испытывал не раз. Бывало, кинет на перекресток червонец и велит за ним тайно смотреть. Но не брали чужих денег ни горцы, ни жители долин.

Императрица Екатерина послала в Черногорию генерала Долгорукого, храбреца и умелого воина. Престранный тут вышел случай. Долгорукий зачитал черногорцам манифест императрицы, убеждал старшин, что ими правит самозванец. Важным для Черной Горы было мненье России, только в ней видели они защитницу от турецких набегов, венецианских поборов. Скупщина венецианскому дожу рекла: «Знаешь ли ты, господине, что мы и посейчас российские? Кто против нас, тот против России. Кто стоит против России, стоит против нас». А посему поверила скупщина русскому генералу, и Стефан Малый был пленен. Вошел к нему Долгорукий для разговора, пробыл долгое время, а вышел в обнимку, подарил русский мундир, много ружей, патронов и уехал в Россию.

Отныне черногорский государь не был врагом русской державы. «Чего ты именуешь себя Петром?» – спросил его будто бы генерал. «Не я именую, народ, – отвечал Стефан Малый, – и никогда вслух не называл я себя Петром Федоровичем, а с османами бился всегда вместе с Русской державой».

И верно, государь черногорский не был угоден Порте, было много попыток его извести. Наконец осенью 1773 года убийца, подосланный скадарским пашой, пронзил Стефана Малого кинжалом.

Так ушел в небытие человек, сделавший много добра черногорскому народу и навеки унесший истинное свое имя.

Кара-Вазир и принцесса

– Нет, государь не погиб! – воскликнул Кара-Вазир.

Граф Осоргин, долго странствовавший по Европе, слышал об этой истории в Вене. Он осторожно заговорил:

– Наш венский посланник мне точно сказывал, что Стефан Малый не остался в живых. В Вене бывал черногорский митрополит Арсений, близкий к Стефану человек. Он присутствовал и на похоронах. Стефан Малый погребен в каком-то горном монастыре.

– Нет, нет! Ни в коем случае! – Кара-Вазир воздел руки. – Я сам был на похоронах, но хоронили другого, гроб был закрыт!

– Зачем же устраивать такое представление? – спросила леди Кенти.

Кара-Вазир хитро улыбнулся.

– А как же было ему оставить черногорское правление и вернуться в Россию?

– Так вы настаиваете, что он в наших краях? – спросил граф.

– О! – только и сказал Кара-Вазир.

– Вы, вероятно, были к нему близки? – предположил Осоргин.

Кара-Вазир покивал головой.

– Так почему же он вам не оставил никаких указаний? Устраивает представление с похоронами, покидает сподвижников и исчезает неизвестно куда.

– Нет, нет, ни в коем случае! – произнес Кара-Вазир привычную свою фразу.

Граф Осоргин, кажется, начал раздражаться.

– Милейший Кара-Вазир, – сказал он, – есть ли у вас хоть одно указанье на то, что черногорский правитель скрывается в русских краях?

– Я верю, – важно ответствовал Кара-Вазир.

– Что ж, позвольте не разделить с вами этой уверенности, – произнес Осоргин.

– Но давайте разделим знание, – вкрадчиво сказал Кара-Вазир.

– Мои знания говорят о другом, – возразил граф.

Кара-Вазир помолчал, взял плод с подноса, подбросил его на руке и медленно проговорил:

– А разве вы не слыхали о принцессе Черногорской?

– Нет, – ответил граф Осоргин, – не имел чести.

– А разве вы не встречались с ней?

– Разумеется, нет.

Кара-Вазир снова подбросил плод.

– Странно. А ведь она тоже путешествует по Крыму.

– Принцесса Черногорская? – удивленно спросил Осоргин.

Кара-Вазир молча улыбнулся.

– Кого вы имеете в виду? – нетерпеливо спросил граф. – Да, мы встречали одну особу. Госпожу Черногорскую. Уж не хотите ли вы сказать, что она принцесса?

Кара-Вазир продолжал улыбаться. Леди Кенти пристально смотрела на него.

– Что ж вы молчите? – спросил Осоргин.

– Я поняла, – произнесла леди Кенти. – Этот человек любопытствует до моей подруги.

Кара-Вазир встрепенулся.

– Досточтимая путница, вы сказали, что принцесса Черных Гор ваша подруга?

– Я сказала, что у меня есть подруга по имени Черногорская, но я не говорила, что она принцесса.

– Госпожа Черногорская путешествует инкогнито. Это не истинное ее имя, – дополнил граф Осоргин.

Кара-Вазир прикрыл глаза.

– Но кто такая принцесса Черногорская? – спросил Осоргин. – Как много развелось в наше время принцесс. Я слышал, есть даже принцесса Азовская, принцесса Бессарабская. Но откуда бы взяться таким принцессам?

– Вы хоть в глаза видели свою принцессу? – спросила леди.

Кара-Вазир сделал обиженный вид, но ничего не ответил.

– А вы не страшитесь прямо говорить о цели своего путешествия? – спросил Осоргин. – У нас самозванцев бьют кнутом и упекают в каторгу, а сподвижников тоже наказывают порядочно.

– Взять его и в крепость свезти, – подал внезапно голос один из казаков, другой снял с плеча ружье.

– Оставь, – строго сказал Осоргин. – Мы гости, а не полицейская часть.

Кара-Вазир воздел руки.

– Небо ниспошлет мне истину!

– Ну, замолол, – пробормотал казак. – Ехать надо, ваше сиятельство, темный народ.

– Мой вам совет, – сказал Осоргин, – не ходите открыто и не говорите с кем попало. В Крыму нынче много войска, мигом поймают.

С тем мы и покинули «благородную особу», которая желала говорить с «благородными путниками».

– Странный, однако, человек, – размышлял Петр Иванович, – мусульманин не мусульманин, христианин не христианин. Кто он? Похоже, какой-то шельмец. Или очарованный простак, вечно гоняющийся за жар-птицей. Услышал имя госпожи Черногорской, так сразу решил, что это принцесса. Да и была ли такая, принцесса Черногорская?

– А кажется, и была, – задумчиво ответила леди Кенти. – Как-то на водах в Спа я слышала это имя. Будто среди прочих высоких особ там останавливалась принцесса Монте-Негро.

– Да, – согласился Осоргин, – Монте-Негро сиречь Черные Горы.

– Говорили, что она очень богата.

– Все указывает на вашу подругу! – засмеялся граф.

– Кроме того, что она не называет себя принцессой, – шутливо возразила леди Кенти.

– Долго ли! – воскликнул граф.

На обратном пути, оставив внизу лошадей, мы взобрались на огромную меловую скалу, именуемую Ак-Кая. С виду скала неприступна, однако с пологой стороны там есть вполне пешеходная тропка. Высота скалы не меньше 150 сажен. Отсюда открылся чудесный вид на долину, украшенную густой зеленью садов. Говорят, на эту скалу любил забираться Суворов, когда в 1777 году он занял с солдатами город. Отца моего тогда уже не было в живых. Но где он сложил голову, где покоится его прах? Я оглядывал благодатный простор, раскинувшийся во все стороны, вдыхал напоенный весенним цветением воздух, и сердце мое сжималось от неожиданной тоски.

Кизляр

3 мая, простившись с леди Кенти и гостеприимным Каховским, мы тронулись на Чубак, до которого считают 20 верст. Наш путь лежал на Феодосию через Кизляр и Старый Крым. Дорога эта, недавно лишь освоенная русскими, не имела еще почтовых станций, так что нам пришлось воспользоваться любезностью генерала Каховского и принять полковых лошадей до Кизляра, где мы надеялись сменить их в имении Разумовского.

Мы переправились через Малую Карасу, миновали Чубак и подъехали к речке Индаль, название которой можно перевести как «дорога в Индию». Рядом с переправой высится живописная известковая скала, напоминающая по очертаньям средневековый замок.

Во все время пути я беспрестанно думал о том, что слышал накануне. Принцесса Черногорская! Неужели это та, которую я увидел в имении Струнского? Я вспоминал ее лицо, ее пристальный взгляд, ее осанку и речь, полную внутреннего достоинства и властности. И уж во всяком случае, она вполне могла быть особой самого высокого происхождения. Как она смело вступилась за несчастных Акульку и Яна, даже Струнский смешался! Я вспоминал тихую радость на лице старца Евгения, когда она вошла в его покои. Что связывает этих людей, какое меж ними знакомство? А ее пестрая свита? Должно быть, эта дама не стеснена в средствах. Но больше всего я раздумывал о том, что она родилась в наших краях, что она слышала о Кукушкином доме. Сколько загадочного, таинственного! Принцесса с далеких лазурных берегов и уроженка смоленских лесов – конечно, это соединить было трудно, но воображенье мое бежало вдаль и не страшилось никаких преград. Я уже представлял, что, бродя малышом по лесу, видел ее за дальними деревами с ворохом колокольчиков и ромашек. Принцессы ведь тоже любят плести венки. А может быть, однажды она угощала меня земляникой? Ведь почему-то она посмотрела на меня теплым взором в покоях старца, почему-то положила ладонь на плечо. Это прикосновение я до сих пор помнил, и воспоминание было несказанно приятным.

Мне кажется, размышлял обо всем этом и Петр Иванович Осоргин. Во всяком случае, лицо его большую часть пути было задумчиво, он даже не ответил на вопрос возницы, останавливаться ли для отдыха у ручья.

Кизляр представляет собой обширное поместье, подаренное государыней Разумовскому. Здесь строится новый двор, но жизнь проходит пока в большом и нелепом доме, принадлежавшем местному бею. Единственное украшение этого дома – внутренний дворик, мощенный мраморными плитами и с фонтаном посередине. Из фонтана, однако, едва сочится бурая влага.

Молодой Разумовский, говорят, еще не удосужился посетить свое новое владенье, и делами ведает пока управляющий, тучный, крикливый немец, не знающий ни слова по-русски. За ним прыгает на костыле Карлуха, старый солдат, воевавший еще с пруссаками, бравший Берлин и там получивший свое немецкое прозвище. Карлуха кое-как переводит распоряжения управляющего и сообщает их работникам хриплым, но громовым голосом.

От Карлухи мы наслышались много историй про знаменитого полководца графа Суворова, побившего турок в Крыму и за Дунаем. Суворов этот был чудаковат в манерах, он не выдерживал светских приличий и умел смутить многих важных лиц. Карлуха рассказал случай, когда сам участвовал в одной из проделок лихого генерала.

Однажды в полки Суворова явились важные гости одной иностранной державы. Карлуха не мог объяснить точно, какой. С ними был сопровождающий из Петербурга, тоже важный вельможа. Суворов устроил гостям обед, а солдата Карлуху велел посадить с собой рядом. Суворов потчевал гостей шуточками, а вельможа на ухо ему выговорил насчет Карлухи. Мол, к чему сажать за парадный стол простого солдата? «Да бог с тобой, батюшка! – воскликнул Суворов. – Ну и что, если простой солдат, а разве не узнаешь ты его?» Вельможа ответил, что никогда не видел Карлухи. «Бог с тобой! – опять закричал Суворов. – Да это ж племянник самого графа Панина!» Вельможа был смущен, а гости обступили Карлуху и стали выражать восхищение, что племянник столь знаменитой особы, облеченной высокой государственной властью, воюет простым солдатом. «И как воюет! – восхищался Суворов. – Десять янычар в бою полонил! Ему бы не то что русский, иноземный орден вручить!» Тут же один из гостей снимает с себя звезду и вешает Карлухе на грудь, при этом кланяется и просит передать всяческие пожелания дядюшке. Так Суворов посмеялся над высокими чинами. Звезду он потом у Карлухи отобрал со словами: «Вот как полонишь десять янычар, так верну тебе звездочку».

Старый солдат вздыхал:

– Но не довелось. Однажды троих поймал, но десять – куда! Свойственный командир, он для солдата ничего не жалел, и сам с нами в палатке спал. Говорят, опять против турок пошлют.

Я расспрашивал его про солдата Ивана Почивалова, но встречать моего отца тому не пришлось.

Кизляр оставил унылое впечатление, места вокруг пустынные, земля бесплодна, а климат столь переменчив, что непривычные к нему русские солдаты часто болеют. В небольшом полку легкой кавалерии, который расположился поблизости от усадьбы, болеет несколько десятков человек, а командир полка генерал-майор Кубасов недавно скончался и похоронен подле холма. Может быть, и мой отец скончался вот так же от местной лихорадки, а не в лихом бою? Думать об этом было неприятно, и во время пребывания в Кизляре я много печалился. Даже Петр Иванович счел своим долгом похлопать меня по плечу и подбодрить ласковыми словами.

Левкополь

К Левкополю, или Старому Крыму, как он назывался раньше, нас привела довольно хорошая дорога, проходившая местами в глубоких долинах. Сначала на нас надвинулась высокая лесистая гора, а потом уж открылся город с богатым и славным прошлым.

Когда-то очень давно он стоял на большом караванном пути в Индию, и о Старом Крыме знали во многих странах. В городе строили мечети, фонтаны, крепостные стены и башни. Еще сейчас виден вал версты в четыре длиной. Тут был когда-то храм, облицованный мрамором и порфиром, здесь чеканили монеты для крымского ханства и генуэзцев, владевших Судаком и Кафой. Тут, по преданию, похоронен хан Мамай, бежавший после Куликовской битвы в Кафу и там убитый генуэзцами.

Много славных страниц можно насчитать в истории этого города, но ныне он оскудел. Вместо дворцов и мечетей одни развалины, из местных жителей осталось лишь несколько семей, да и они просят разрешения уехать, ибо не желают оставаться тут больше.

Словом, много трудов предстоит новым властителям, чтобы возродить в Старом Крыму угасающую жизнь. Говорят, князь Потемкин уже отпустил на восстановление многие средства, ему хочется, чтобы к приезду государыни-императрицы город принял достойное обличье.

В Старом Крыму мы остановились на постоялом дворе, только что открытом, побеленном и потому имевшем довольно приветливый вид. Хозяин постоялого двора, пожилой грек, посоветовал нам подняться на гору Агармыш, откуда можно увидеть не только окрестные дали, но и море, лежащее в 15 верстах от Старого Крыма.

И мы не пожалели, что совершили такую прогулку. Гора Агармыш высока, но подняться на нее не трудно, там и сям среди скал и деревьев проложены тропинки. По одной из них мы и взобрались на обширное плато, заросшее буковым лесом.

Благодатное место! Воздух сух и легок, дали просторны, а на горизонте простирается дымно-синяя полоса.

– Таласа! [1]1
  Море (лат.).


[Закрыть]– воскликнул Петр Иванович. – Митя, ты когда-нибудь видел море? Я был в Италии, Франции, Англии, Германии. Море везде разное. Любопытно, какое оно тут, в Крыму?

– А отчего в море вода соленая? – спросил я.

– А отчего в озере пресная? – ответил вопросом Петр Иванович и рассмеялся. – Одна петербургская графиня была совершенно уверена, что вода в море соленая оттого, что там водится пресоленая сельдь.

– Надеюсь, это не госпожа Черногорская? – произнес я со значением.

Петр Иванович сразу стал серьезным.

– Ты, Митя, смышлен, – сказал он. – Ты, верно, заметил, что я о ней размышляю.

– Достойный для размышлений предмет, – заметил я важно.

– А в чем же, по-твоему, достойный? – живо спросил Петр Иванович.

Я прокашлялся. Мы сидели на старом поваленном буке, кругом благоухали цветы и травы, и разговор наш на этом возвышенном месте среди простора и перед синеющим вдали морем имел какое-то особое значение.

– Она добрая, – сказал я.

– В чем же ты видишь ее доброту? В том, что она выручила крепостных? Но это мог быть простой каприз.

– У нее добрый взгляд.

– Добрый? – спросил Петр Иванович.

– Вернее сказать, ласковый, – поправился я. – Нет… внимательный… – Я задумался. – Мне кажется, ей до всего есть дело. И потом… все ее любят…

– Кто это все? – спросил Петр Иванович.

– Слуги… Леди Кенти и отец Евгений.

– Как ты заметил, что они ее любят?

– Отец Евгений очень обрадовался, что она пришла.

– Я уж узнал, он дал ей воспитанье в Лейпциге. Она долго жила в его доме. Вообще же ты, Митя, угадал, у нее очень много поклонников. Например, адьютант Потемкина князь Дашков. Полагаю, он и похлопотал о подорожной.

– Но кто же она в самом деле? – воскликнул я так же, как недавно сам Петр Иванович Осоргин. – Быть может, она и вправду принцесса?

– Кара-Вазир человек непонятный, – сказал Петр Иванович. – Глаз у него сонный, но хитрый. Ищет черногорского самозванца, давно погибшего, вслух говорит об этом, ничего не боясь, да еще готов принять за принцессу любую странницу.

– Но она не любая! – воскликнул я. – А кроме того, тоже по имени Черногорская.

– Совпаденье, – сказал Петр Иванович.

Мне было приятно, что он беседует со мной как с равным. Я напрягал ум, чтобы сказать что-то важное, значительное, а вместо этого повторил:

– Она добрая.

Петр Иванович хоть и старался мне возразить, но на самом деле было видно, что он доволен моими словами, ему тоже хотелось, чтобы госпожа Черногорская была хорошей и доброй.

Мы провели на горе Агармыш много времени, но на обратной дороге случилось событие, которое решительно переменило мирный ход нашего путешествия.

Все началось с того, что над своей головой я увидел свисающий куст, обсыпанный крупными пунцовыми цветами. Возбужденный разговорами о госпоже Черногорской, я вдруг представил, что иду по тропинке с нею. Тогда уж выходило, что я должен был проявить удальство и сорвать для нее хотя бы один цветок. Словом, меня потянуло вскарабкаться на эту скалу.

– Смотри, не сорвись, Митя, – сказал Петр Иванович, – я у источника тебя подожду. – И он, посвистывая, направился вниз по тропинке.

Я полез на скалу. Оказалось, это не так-то просто. Была она саженей пятнадцать в высоту и довольно крута. В одном месте подъем оказался слишком опасным, и я подался в сторону, заметив перешеек, по которому можно было достичь куста с другого бока.

Добравшись до верхней гряды перешейка, я нашел твердый выступ и решил на нем отдохнуть. Но внезапно я услышал глухие голоса. Они неслись откуда-то из глубины массива. Поднявшись еще немного, я высунул голову.

Внизу под собой я увидел укромную площадку, раскинувшуюся перед входом в пещеру. Спиной ко мне у входа на раскладном стульчике сидел человек. Он весь оказался в тени, и разглядеть его было невозможно. Зато напротив, у дерева, стояла фигура, в которой я сразу узнал одного из людей Кара-Вазира, того, кто преградил нам путь на горной тропинке у Карасу. Все та же мохнатая шапка, два пистолета за поясом и кинжал. Не успел я что-либо сообразить, как появился сам Кара-Вазир и, приложив руку к груди, поклонился человеку в тени.

– Ну что, любезный, – проговорил человек в тени, – чем порадуешь? – Голос этот показался мне знакомым.

– Третьего дня встретили их в горах, – ответил Кара-Вазир.

– Ну!

– С ними была охрана.

– Да что тебе до охраны! – раздраженно сказал человек в тени. – Разве я приказал их вязать? Ты должен был говорить.

– Я говорил, – сказал Кара-Вазир, – я все говорил, как надо, но они не знают.

– Кто не знает? – воскликнул человек в тени. – Мальчишка, может, и не знает. Где они, кстати, сейчас?

– Здесь, на горе.

– Вот как! – воскликнул человек со знакомым голосом. – Что же ты назначаешь встречу? Столкнуть меня хочешь?

– Я не знал, – ответил Кара-Вазир.

– Болван, напрасно тебе плачу. Смотри, ты у меня схватишь кнута!

Кара-Вазир поклонился и приложил руку к груди.

– Итак, по-твоему, не знают, – сказал человек в тени. – Да просто тебя раскусили. Всю твою жалкую игру. Нет, плохой из тебя лицедей. Даром тебе плачу. Как же может миледи не знать?

– Она мне ничего не ответила.

– А граф?

– Мне кажется, он совсем ничего не знает.

– Но ведь знаком?

– Знаком, а не знает.

Я слушал этот малопонятный разговор и как мог прятался за камни. Ясно было одно: эти люди замышляли нехорошее, и дело касалось нас.

– Что думаешь делать? – спросил человек в тени.

– Догоню их в Кафе, – ответил Кара-Вазир.

– И?

– Приставлю кинжал к груди. Тогда всё скажут.

– Говорил, болван! – воскликнул человек в тени. – Да ты сам уверял, что не знают! Зачем кинжал приставлять?

– Ну тогда саму вязать, – угрюмо проговорил Кара-Вазир.

– Рано! Она себя не открыла, кого же ты будешь вязать?

Кара-Вазир молчал.

– Вот что, голубчик, – сказал человек в тени, – глупости свои оставь. Дипломат из тебя не вышел, дам тебе другое направленье. Где твои люди?

– Здесь и в Караголе, – ответил Кара-Вазир.

– А за ней послал?

– Самых лучших, – заверил Кара-Вазир.

– Думаю, когда доберется до места, себя откроет, – задумчиво произнес человек в тени. – А пока занимайся графом.

Кара-Вазир поклонился. В это мгновенье я неосторожно двинул рукой, и несколько камешков покатилось вниз. Я тотчас спрятал голову, а затем поспешно спустился вниз и кинулся по тропе к источнику. Петр Иванович сидел подле него на камне и все так же задумчиво посвистывал. Я сбивчиво рассказал ему все, что слышал. Петр Иванович встал и нахмурился.

– Очень знакомый голос, – твердил я, – но вспомнить не могу.

– Тут целая интрига, – сказал Петр Иванович, – теперь нам надо держаться осмотрительно.

На постоялом дворе обнаружилось, что в наших вещах копались, кофр был раскрыт, но содержимое осталось целым, даже подзорная труба покоилась на прежнем месте. Петр Иванович особенно беспокоился за карабин и пистолеты, но и на них не позарились неожиданные налетчики. Хозяин постоялого двора, грек, был очень расстроен и твердил, что краж у него никогда не бывало. Петр Иванович его успокоил, заплатил за постой, и ранним утром мы отправились по дороге на Феодосию, готовые теперь уже к разным неожиданностям.