Текст книги "Тетрадь в сафьяновом переплете"

Автор книги: Константин Сергиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Ночь

Ночью я внезапно услышал голос: «Болван! Говорил, что болван!» Я вскочил с бьющимся сердцем. Этот голос вышел из сна, оттуда же выглянуло мертвенно-бледное лицо с нарумяненными щеками. Струнский! Тот человек на Агармыше, который, сидя ко мне спиной, приказывал Кара-Вазиру следить за нами, был Струнский! Сомнений нет! Тот самый голос. И спина, неуловимая поводка плеча, подергивание, что ли…

Я огляделся. За окном стояла черная южная ночь, только звезды слабо светили, месяц еще не народился. За стеной в соседней комнате спал Петр Иванович. Первой мыслью было пойти к нему, разбудить и все рассказать. Но я удержался. Лучше потерпеть до утра. Я снова лег и стал думать. Струнский. Человек с первого взгляда мне неприятный. И вот оказывается, что он руководит какими-то темными людьми. Ясно одно, этого человека надо беречься, он замышляет что-то нехорошее.

Заснуть я не мог. Струнский, Струнский, Кара-Вазир. Что им нужно? Я встал, оделся и вышел из дома. Стрекотали ночные насекомые, легко вздыхало море, светились огоньки на яхте, ночь была тепла и благоуханна.

Я безотчетно двинулся в ту сторону, где квартировал Струнский и его слуги. Подобравшись к домику, я увидел в нем свет. Осторожно ступая, я приблизился настолько, что мог приложить ухо к стене рядом с окном, оставаясь скрытым в кустах.

В доме говорили. Невнятно слышались два мужских голоса, один, несомненно, принадлежал Струнскому. Я напряг слух, но ничего, кроме отдельных слов, различить не мог. Я двинулся вдоль стены дома, обогнул угол, и голоса усилились, с этой стороны было распахнуто окно. Говорил Струнский:

– Да смотри не спутай каюты. Если паче чаяния она вздумает вернуться, сразу поймешь, она спит со свечой. В каюту самой не суйся, тут тебя и прихлопнут. Только к леди! Письмо скорей всего на столе в шкатулке либо на полке в книгах. Ищи осторожно, предметов с места не двигай, и помни, у нас всего два часа. Найдешь письмо, принесешь ко мне, а потом обратно. Положишь так, чтоб она не заметила.

Собеседник прокашлялся и глухо спросил:

– А если нет?

– Чего нет?

– Никакого письма?

– Болван! – Струнский повысил голос. – Говорю тебе, что сегодня писала, я точно знаю! Иди, исполняй!

Человек направился к выходу. Я метнулся к углу и увидел, как темная тень скользнула по направлению к морю. Я тихо пошел следом. Размышлять было некогда, единственное, что мог я сделать, это не выпускать человека из вида.

Через малое время мы были у воды. Человек разделся и с легким всплеском исчез в море. Что же я мог сделать? Ясно, что Струнскому надо прочитать письмо, которое написала леди Кенти. Но как воспрепятствовать этому? Можно поднять шум. Но что-то удерживало меня от этого шага, что-то направляло действовать тихо и незаметно.

Время шло, а я ничего не мог придумать. Позвать Петра Ивановича я бы не успел, да и вряд ли он сноровист в таких делах. Когда послышались тихие всплески плывущего человека, я бросился к его одежде и перенес ее на несколько шагов вдаль. Действовал я безотчетно, хотя и понимал, что, не найдя в темноте одежды, человек растеряется.

Вот он появился из воды, вышел на берег, застыл в недоумении. Некоторое время он стоял неподвижно, потом двинулся в мою сторону. Сжавшись, я прятался за большим камнем. Он подошел к нему, снова остановился. Я слышал его прерывистое дыхание. Еще два шага, и он наткнется на меня. Я осторожно выглянул. Он стоял у камня, держа в руке что-то белое. Письмо! Мне стоило протянуть руку, и я мог выхватить у него бумагу. Но на это смелости у меня не хватило.

Я всегда считал себя удачливым человеком, но в этот раз мне особенно повезло. Он сделал шаг в сторону, вскрикнул, вероятно наступив на что-то острое, споткнулся и упал на гальку. Бумага вылетела из его вскинувшейся руки и, порхнув, легла на верхушку глыбы, за которой я хоронился.

Чертыхаясь, он встал и принялся разыскивать письмо. С каждым мгновением он ругался все громче. Встав на четвереньки, он начал ползать по гальке, разыскивая письмо.

Я протянул руку, осторожно снял бумагу с камня и, держась так, чтобы камень скрывал меня от его взгляда, стал отступать в темноту. Еще несколько движений, и вот я уже в кустах. Тут, уже не таясь, я выскользнул на каменистый взгорок и дал стрекача.

Вот и вся занятная история, в исходе которой мне досталось весьма важное послание леди Кенти. Вернее, не столько мне, сколько Петру Ивановичу, которого я разбудил сразу, как только достиг нашего жилища.

О важности бумаги вы можете судить сами:

«Сир,

это мое второе посланье с дороги. Как всегда, я отправлю его с верным человеком в Петербург, а там вы получите его дипломатической почтой. Учитывая ненадежность нашей связи, я попробую направить вам дубликат, но уже через посольство в Стамбуле, ибо туда изредка направляются торговые корабли.

Особа, на которую мы затратили столько сил, находится сейчас близ Судака на землях, где она собирается устроить что-то вроде колонии. Миссия моя очень сложна. Еще в Париже я уверяла вас, сир, что осуществить наш план чрезвычайно трудно. Я и там старалась внушить ей мысль о высоком ее происхождении с тем, чтобы в здешних местах она объявила свое имя и подняла возмущение, столь выгодное как нам, так и правительству Порты.

Боюсь, правда, мы переоцениваем и ее и свои возможности. Край этот малолюден, наводнен русскими полками, и добиться здесь военных успехов не представляется возможным. Единственный путь состоит в привлечении регулярной армии на сторону нашей подопечной. Однако это может произойти только в том случае, если она публично откроет свое имя и призовет войска под свою руку. Русские могут восстать только под знаменем „новой царицы“, в данном случае прямой наследницы покойного государя, иной способ возмущения, если это не простой бунт, для них немыслим.

Однако все мои попытки подвигнуть ее на это покуда безуспешны. Она действует осторожно, осмотрительно и занята больше благотворительностью, чем снисканием славы и почестей.

По части истинного ее происхождения ничего нового узнать не удалось, и ваше предположение, что она вовсе не дочь императора и не дочь черногорского авантюриста, остается неподтвержденным. Однако доподлинно мне известно, что богатства свои она получила из Черной Горы, но как это произошло, я не знаю. Кстати, невдалеке тут тоже есть местечко, называемое Карадаг, Черная Гора, но это всего лишь совпадение и не имеет ни малейшего отношения к избранному нашей подопечной псевдониму.

Местность, которую наша особа собирается купить для своих легкомысленных опытов, принадлежит весьма опасному человеку Струнскому. Я бы хотела получить сведения о нем. Подозреваю, что это не только богатый самодур, но и прямой агент императрицы. Боюсь, он многое знает или догадывается, но ведет себя уклончиво и неопределенно.

Сир! Вы поступили неосмотрительно, не снабдив меня шифром. Я испытываю затруднения, открыто занося мои мысли на бумагу. В противном случае я могла бы воспользоваться обыкновенной почтой, учтите это на будущее.

Еще одна трудность состоит в том, что я испытываю определенные симпатии к своей партнерше. Нелегко играть двойную игру, к тому же натура ее, как я уверяла вас, вряд ли соответствует нашим надеждам. Она мягка, мечтательна, слишком добра. Она окружает себя столь же мягкими и расплывчатыми людьми, как, например, граф Осоргин. Простой люд ее любит, это наш козырь. Но как заставить ее действовать более решительно? Тогда бы за ней ринулись все, кто недоволен правлением нынешней государыни, а таких множество.

Сир! Соблюдая осторожность, я буду продолжать исполнение своей миссии, однако вряд ли можно рассчитывать на успехи в ближайшее время, хотя и промедление очень опасно, ибо вояж наш уже находится под пристальным наблюденьем властей, которые, к счастью, не очень здесь расторопны.

Ждите новых известий.

По-прежнему преданная вам, К.».

Письмо было написано мудреным способом, сразу на трех языках, немецком, французском и итальянском, вперемешку, но Петр Иванович, отлично владевший всеми тремя, сумел его к утру разобрать.

Накануне

Что же происходило в поселке? Парадизи название генуэзское, оно означает рай. И вправду, местечко райское, но со времен генуэзцев здесь осталось лишь несколько развалившихся строений. Выбор места, для того чтобы основать процветающее поселение, был очень удачен, но удача зависит не только от расположенья.

К этому дню накануне именинного бала в Парадизи, или Новом Свете, как называла госпожа Черногорская, собралось не меньше сотни народу, я не беру в расчет свиту и команду яхты, а также немногочисленных гостей вроде нас или леди Кенти.

Стекались сюда в основном люди простые, вроде тех, о которых я уже упоминал. Беглый каторжник Матвей, умелец Артамонов, крепостные Янка с Акулькой. Были тут малороссийские однодворцы, казаки из степей, солдаты, покинувшие царскую службу, и прочий люд с самым разным, а то и неопределенным занятьем.

Но настроенье у всех было сходное. Казаки распевали:

 
Гей, царица Катерина, що ты нароб и ла?
Степь широкий, край веселый панам раздарила.
Гей, царица Катерина, змилуйся над нами,
Видай землю, край веселый с темными гаями!
 

В поселке уже велись кое-какие работы, но большая часть людей слонялась без дела, собираясь в кучки и ведя ожесточенные споры. Время от времени они шли к своей избавительнице, предлагая то один отчаянный план, то другой.

Самыми беспокойными были казаки. Все они явились при оружии и каждодневно выказывали готовность ринуться в бой. Благо вокруг еще не было богатых поместий, только местные деревеньки да квартиры армейских полков.

Один матрос обещал богатую добычу, если заняться морским разбоем.

– Да кого же ты будешь грабить? – спокойно спросила госпожа Черногорская. – В здешних водах лишь русский флот.

– Через пролив к Архипелагу идти! – выкрикивал матрос. – Там и французы, и турки плавают!

– А лучше вдарить по Кафе, флаг свой поднять! – настаивали воинственные казаки.

Народ был, конечно, буйный, но простодушный, доверчивый. Стоило госпоже Черногорской спокойно и мягко разъяснить им свои планы устройства мирной и справедливой жизни, как они тотчас соглашались, кивали головами и расходились, кто строить дома, кто вырубать штольню в скале.

Госпожу Черногорскую они называли не иначе как «матушка-государыня». Это чрезвычайно смущало ее и повергало в глубокую задумчивость.

– Как мне выйти из этого положения? – спрашивала она вслух.

В канун именинного бала Петр Иванович провел много времени в обществе госпожи Черногорской. Я успел заметить, что и леди Кенти, и Струнский выглядели озабоченными, что касается до первых, то они все время старались уединиться.

На этот раз меня близко не подзывали, и я бродил в отдаленье, как и верный Станко, который несколько раз подмигнул мне со смешливым видом.

Разговор у графа с Анастасией был волнующий и горячий. Иногда они замолкали с раскрасневшимися лицами, а то вдруг пускались в бурные объясненья, взмахивая руками. Иногда доносились обрывки фраз:

– Ах, Настя, да уедем, и всё!

– Но, Петр Иванович, вы же сами…

Так они толковали не менее двух часов. Когда они расставались, их лица горели ожесточением.

– Она ничего не понимает! – бормотал Петр Иванович. – Боже, она погубит себя!

Я не осмелился спрашивать, как он поступил с письмом, но, полагаю, действия его были достойны.

– Нет, как же быть? – восклицал Петр Иванович и становился все мрачней и мрачней.

Выглядел мрачным и Струнский. Его люди готовили площадку для именинного бала. Было объявлено, что завтра он выставит две бочки вина и устроит фейерверк, для чего вбивались в землю шесты и протягивались канаты, на которых развешивали заряды.

Леди Кенти не показывалась. Вообще в этот день на всех напало какое-то уныние, даже песни, которые распевали казаки, были заунывными и печальными. В довершение ко всему стала портиться погода.

Ко мне подошел Матвей и положил на плечо тяжелую руку.

– Не тоскуй, баринок. Пойдем-ка, я Миньку тебе покажу.

Минька и был тот мальчик, которого подобрала госпожа Черногорская в надежде выучить его на художника. Пока же Минька сооружал из маленьких камешков подобие замка.

– Ну чо, годится? – спросил он.

– Годится, – ответил я.

– Дура, – буркнул Минька и ногой развалил замок. – Не годится! Вот как пойду в ученье, такую домину построю! – И, подумав, добавил: – Все будем жить.

Минька мне понравился, хотя и был задирист. Я подумал, может, из него и впрямь что-то выйдет, в глазах у Миньки светились природный ум и живость.

Под вечер мне стало совсем грустно. Петр Иванович пошел объясняться в шатер, а я сидел на берегу моря, сжимая в руке крестик и с внезапной горькой силой думая о своем сиротстве.

Погода совсем испортилась. Похолодало, небо затянуло серыми тучами, и белые барашки вздымались над неспокойной поверхностью вод.

Ночью мне приснился отец, которого я никогда не видел.

«Именинный бал»

Утром стало известно, что леди Кенти покинула Новый Свет. Это произошло после ее объяснения с госпожой Черногорской. Я только видел, как, закутавшись в плащ, она поспешно садилась в шлюпку.

В бухту по бурной воде вошел пакетбот «Геркулес», нанятый для перевозки леса и камня. Малые суда принялись за разгрузку. Сильно задуло с моря, трепетали на ветру полотнища разноцветных флагов, вывешенных Струнским в честь своих именин. Площадка для высоких персон, выстроенная против моря, была увита купами майских роз. Розы в здешних местах удивительно красивы. Особенно хороши кремовые огромные цветы, иные из которых достигают размеров с голову. Замечательны также пунцовые вьющиеся, целые лавы которых сплошь покрывают высокие кусты.

Увы, гостей на именинах оказалось немного. Госпожа Черногорская, граф Осоргин, Струнский да неизвестно откуда появившийся толстяк Курячин. От него по-прежнему пахло жженым пером, и он все так же покряхтывал, приговаривая: «Охти, господи».

– Ах, жаль, отбыла миледи! – воскликнул Струнский. – Да как же это случилось?

– Неотложное дело, – объяснила госпожа Черногорская.

– Стоило ли морем? – тревожно спрашивал Струнский. – Ведь неспокойно.

– Ее доставят опытные моряки, – заверила госпожа Черногорская.

– Ах, жаль! – приговаривал Струнский, всматриваясь в лицо госпожи Черногорской. Без сомнения, он почувствовал связь между ночным своим предприятием и неожиданным отъездом миледи.

В полдень открыли бочки с вином, и новосветский народ вольготно расположился вокруг деревянных столов, заваленных жареной рыбой, кругами сыра и караваями.

– Люблю угощать! – говорил Струнский. – Помнится, шляпный бал длился у меня неделю. А про бал самого легкого платья не слыхали? Графиня Нелединская получила главный приз, золотую Гекату с бриллиантами и сапфирами. Так верите ли, платье ее умещалось горсткой в ладони. Черт его знает, где производят такую ткань!

– Сегодня вам будет скучно, – сказала госпожа Черногорская.

– Нет! – воскликнул Струнский и ущипнул Курячина. – Сегодня лучший бал в моей жизни!

– А почему вы щиплетесь? – внезапно спросила госпожа Черногорская. – Ведь это больно.

– Я? – Струнский сделал удивленные глаза. – Помилуйте! Кого я щипал? Тебя, что ли, Мафусаил Селиверстыч?

– Нет-с! – пискнул Курячин.

– Да! – продолжал Струнский. – Вам не придется скучать, уверяю. Конечно, балюстрадка сия не эрмитаж, но у меня фейерверки, сюрпризы, да и купчую я приготовил. – Он помахал бумажным листом.

– Вот это к спеху, – сказала госпожа Черногорская.

– А что до щипков, – внезапно сказал Струнский, – так я плачу. Так ведь, Мафусаил Селиверстыч? – он обратился к Курячину. – Плачу я тебе или нет?

Курячин с несчастным видом вытащил грязный платок и вытер вспотевший лоб.

– Но это… – Госпожа Черногорская не нашлась, что сказать, и пожала плечами.

– Каждый веселится по-своему, – заявил Струнский, – вот вы денежки раздаете налево и направо, когда надо и не надо, а я плачу! За труд, можно сказать, за терпение боли! Так, что ли, Мафусаил Селиверстыч?

Курячин снова вытащил платок и крякнул.

– Сколько ж вы ему платите? – спросила госпожа Черногорская.

– Червонец щипок. Согласитесь, немало. Как предъявит синяк, я ему тотчас империал на ладошку.

– Печально, – произнесла госпожа Черногорская. – Господин Курячин, вы так бедны, что согласны терпеть униженье?

– Да, не богат, не богат, матушка, – пробормотал несчастный Курячин.

– Я вас выручу, – сказала госпожа Черногорская. – Тут было справедливо замечено, что я люблю раздавать налево и направо. Вы от меня направо сидите, так сколько нужно, чтобы вы отказались от этой постыдной роли?

Курячин молчал и только тер лоб платком.

– Говори! – закричал Струнский. – Шанс выпадает, проси десять тысяч, как граф Петр Иваныч!

– Что? – Осоргин приподнялся.

– Да вы не беспокойтесь, голубчик, всем уж известно, что вы у принцессы денег просили.

– Это вас не касается! – отрезал Осоргин.

– Как не касается! Милый, любезный! Да меня все касается в этих краях! Вы полагаете, я потерплю безобразий? Чтоб нападали разбойники да грабили почтенных людей? Да выкупа брали? Нет, я такого не потерплю. Эй, эфенди!

Тотчас, к нашему изумлению, словно из-под земли вырос главарь шайки, которая захватила нас в Феодосии.

– Как смел ты грабить почтенного человека? – строго спросил Струнский. – Да знаешь ли ты, что я могу сделать за это? Немедленно клади на стол золотые!

Эфенди, пыхтя, извлек из своих необъятных одежд увесистый мешок и брякнул его на помост.

– Это ваш подчиненный? – спросила госпожа Черногорская с нехорошей улыбкой.

– Здесь все подчиняются мне, – важно произнес Струнский.

– Может, и тот разбойник, который выспрашивал нас в горах? – спросил Осоргин.

– А как же! – сказал Струнский. – Эй, Кара-Вазир, покажись перед наши очи!

Невесть откуда явился Кара-Вазир, а за ним его угрюмые люди. Надо признать, что представление, которое разворачивалось перед нами, было устроено довольно ловко. Теперь площадку со всех сторон обступили зловещие фигуры, обвешанные пистолетами и кинжалами. Стоявший в то время у ближней сосны Станко не сдвинулся с места, равнодушно наблюдая за происходящим. Еще дальше, ближе к горе, веселились новосветские поселенцы, оттуда доносились громкие возгласы и песнопения.

– Забавные у вас слуги, – совершенно спокойно сказала госпожа Черногорская.

– Отличный люд! – воскликнул Струнский. – Но, однако, пора угощаться!

Принесли огромные блюда со всевозможными яствами, среди которых выделялись жареные фазаны и свежеприготовленная форель. На столе возникли вазы с фруктами и сосуды разнообразных вин.

– Господа! – провозгласил Струнский. – В сей благостный день за этим скромным столом я имею прочесть вам вторую часть моего сочинения на случай грядущего приезда матушки-государыни!

Он встал и принял точно такую же позу, как в своем кременчугском имении. Курячин уныло подвинул к нему грузное тело. Струнский вынул тончайший и белейший платок, вытер рот и взвыл:

 
Совместница богов, кумир земных царей.
Рожденна среди куп и алтарей,
Котора россам днесь блаженство изливает,
О ты, в ком божество все узнавают,
Монархиня, прими усердну песнь мою,
Устами чистыми хвалу тебе пою!
 

Платок проследовал к его глазам и промокнул изрядную слезу.

– Не могу, – всхлипнул он, – Мафусаил, отсядь, что ты ко мне валишься! Сказано было, не унижайся!

– Однако, быть может, подписать купчую? – в нетерпении спросила госпожа Черногорская.

– А как же! – воскликнул Струнский и, выхватив из кармана бумагу, картинно протянул ее госпоже Черногорской. – Вот она!

Та углубилась в чтение. На лице ее выразилось удивление.

– Что это? – спросила она.

– Купчая! – сказал Струнский.

– Изволите шутить, сударь.

– Да какие уж шутки. Купчая есть купчая, там все условия точно сказаны.

– Полюбуйтесь, граф, – сказала госпожа Черногорская, передавая бумагу Осоргину.

– Что граф, – сказал Струнский, – чем ему любоваться? Да вот пусть господин Курячин рассудит, я для того его и зазвал. Мафусаил Селиверстыч Курячин в губернском суде состоит, ему ли не судить?

Обстановка явственно накалялась. Разбойники Струнского сгрудились вокруг помоста, но Станко по-прежнему спокойно стоял у сосны.

– Слушай, господин судья, такую историю, – толковал Струнский с разгоревшимся лицом. – Дева, перед тобой которая восседает, скажу по-простому, есть незаконная дочь покойного государя Петра Федоровича. Заметь, господин судья, незаконная! А стало быть, находящаяся вне закона. Какие, ты спросишь, к тому доказательства? А вот я свидетель перед тобой. Ровнехонько двадцать два года назад зван я был к лицу высокому, государственному. Был я тогда еще молод, удал. Так вот, лицо, высоченное, скажу я тебе, лицо, мне говорит: «Хочешь сослужить службу государыне?» Без размышленья хочу. «Дело, брат, в том, что Воронцова, покойника полюбовница, тайно младенца родила. Государыня об этом не знает, и незачем ей знать. Это мы должны беспокоиться. Возьми людей и привези младенца. Мы должны его боронить от злого умысла, беречь царскую кровь. С богом». Отправился я в глухие леса, где младенец был спрятан, собрался везти, да что же вышло? Выскочила из леса шайка злодеев, отбила младенца и увезла невесть куда. Теперь спрошу я тебя, господин судья, случилась бы схватка из-за простой девчонки?

– Уж нет, – отвечал Курячин.

– Ага! Вот и я смекаю. А дальше больше. Девчонка бежит за межу, живет королевой. Простые живут королевами, спрошу я тебя, господин судья? Простые держат в банках у Берка и Форстера золото в слитках? Покупают яхты, швыряют ли тысячи на выкуп стороннему человеку?

Курячин тяжело вздохнул.

– То-то, Мафусаил. А ты защищать собрался. Да уж и прочие есть доказательства, что перед нами царская дочь. А вольно ли царской-то дочери жить без двора, без правил, порхать мотыльком по Европам? Отвечай, господин судья.

– Не вольно, – промямлил Курячин.

– То-то. Царских детей надо беречь, даже если они вне закона. А кто же сбережет, как не мы, слуги матушки-государыни? Матушка милостива, добра, зачем от нее бежать? Зачем притворяться невесть кем? Зачем покупать у меня, слуги государыни, землицы кусок? Сама пожалует. И просить не надо! Я к тому говорю, неужель нет резона госпоже Черногорской явиться перед светлы государыни очи, ручку поцеловать, прощения испросить за долгое небрежение да жить в Петербурге или Москве, уж государыня изберет, уповая на милость ее да разум?

– Как же, как же, – тяжко высказал Курячин.

– Вот я к тому и веду, – продолжал Струнский, – тому и способствую. Могу и сам проводить.

– А вам известна история несчастного Иоанна Антоновича? – спокойно спросила госпожа Черногорская.

– Как же, как же! – подобно Курячину, воскликнул Струнский.

– И вы хотите, чтоб я кончила свои дни в Шлиссельбургской крепости? Да вот еще княжна Тараканова, та в Петропавловской померла.

– Бог с вами! – закричал Струнский. – Матушка-государыня тут при чем? То все злодеи! Злодеи Ивашку и самозванку со свету сжили, а матушка к ним благоволила!

– Что рассуждать! – вступил в разговор Осоргин, прочитавший бумагу Струнского. – Ведь вы не хотите, чтобы госпожа Черногорская явилась с объяснениями в Петербург, вы требуете всего ее состояния.

– Каюсь! – Струнский картинно склонил голову. – Я подозревал, что госпоже Черногорской не захочется ехать в унылый северный край, она ведь к пальмам привыкла. Да и чего я прошу, всего-то лишь векселя к Берку и Форстеру, на остальное не покушаюсь. Полагаю, еще кое-где немало припрятано.

– На какую сумму вы требуете векселей взамен моей свободы? – спросила госпожа Черногорская.

– На всю. По моим сведениям там больше двух миллионов фунтов.

– А губа у вас не дура, – сказал Осоргин.

– А если я откажусь? – спросила госпожа Черногорская.

– Придется нам вместе направиться в Петербург.

– С помощью этой кучки разбойников, в то время как под моей рукой в пять раз больше, да еще отменных, воинов, вы собираетесь принудить меня отправиться в Петербург?

– Бог с вами, прелестница! – Струнский замахал руками. – Какие разбойники? У меня батальон солдат да еще с орудьями!

– Где же ваш батальон? – спросила госпожа Черногорская.

– А вы взгляните в сторону Куш-Кая на горный путь. Видите темные массы? Это солдаты устанавливают батареи. Чудная вещь мортиры. Согласитесь, десятком залпов можно потопить ваш флот. А теперь обратитесь в другую сторону. Там тоже солдаты. Генерал Небольцын любезно предоставил мне право воспользоваться его войсками. Еще эскадрон драгунов при нас. Бухта окружена, вырваться невозможно. Стоит мне взмахнуть белым платком, вот этим самым, как батареи начнут обстрел, а солдаты пойдут в атаку. Ну что им горстка ваших храбрецов? Одних солдат у меня четыреста человек.

– Вы негодяй! – воскликнул граф Осоргин.

– Каюсь, каюсь! – согласился Струнский.

– Как же вы полагаете мой отъезд, если я соглашусь на ваши условия? – спросила госпожа Черногорская. – Наверное, вы имеете указанья пленить меня.

– Ни боже мой! – отвечал Струнский. – Когда б указанье, то никакой торговли. Покуда на вас распоряжения нет, хотя, полагаю, вот-вот поступит. Просто я объяснил генералу Небольцыну, что на моей земле поселились беглые каторжники, каковых и предложил полонить.

– Значит, я подписываю векселя, сажусь на корабль и отбываю?

– Именно! – воскликнул Струнский.

– Но, вернувшись в Европу, я могу аннулировать векселя.

– Не поспеете. У меня все продумано, мой агент будет раньше вас.

– Какой негодяй! – пробормотал Осоргин.

– А если я отпишу на имя императрицы обо всей этой истории? – спросила госпожа Черногорская.

– Не поверит. – Струнский вздохнул. – Столько уж пишут. И к тому же вам лучше скрыться, чем вступать в публичные объясненья. Сами ведь помянули о княжне Таракановой.

– А вам не приходит в голову, что вы могли ополчиться на человека ни в чем не повинного, не имеющего никакого отношения к высоким родам? – спросила госпожа Черногорская.

– Ни-ни, – отвечал Струнский. – Тут никаких сомнений, сударыня. Именно за вами я охотился двадцать лет назад. И доказать вам простое происхождение никак невозможно. В крайнем случае, вас признают самозванкой, а это ничуть не лучше. Так что подумайте и подпишите мою купчую. Не земли, жизнь покупаете.

– Значит, стоит махнуть вам белым платком… – произнесла госпожа Черногорская.

– Увы! – Струнский картинно вздохнул.

– Убедительная вещь мортира! – Госпожа Черногорская взглянула в сторону Куш-Кая.

– Да, да, – подтвердил Струнский, – навесной огонь.

– А вам известно современное оружие вроде штуцера или карабина? – спросила госпожа Черногорская.

– У нас это редкость, – ответил Струнский, – а почему вы спрашиваете?

– Да потому, что штуцер в отличие от фузеи бьет далеко и точно, шагов на триста без промаха.

– И у вас есть такой штуцер? – осторожно спросил Струнский.

– О да! Не только у меня, но и у графа. Правда, граф не любитель стрелять, и его превосходный английский карабин лежит без дела. Зато если подобная штука есть у моего человека, то она уж непременно при деле.

– Поясните намек, – еще осторожнее проговорил Струнский.

– Дело в том, сударь, – сказала госпожа Черногорская, – что ваша голова под прицелом. Не оглядывайтесь, вы под прицелом с разных сторон, а стрелков все равно не обнаружите. Поверьте мне, эти стрелки не промахнутся. Ваш платок белый, а у меня, взгляните, красный. Стоит мне им взмахнуть, как вас, без сомнения, продырявят. Но это не все.

Она приподнялась и сделала знак. К площадке подошел Митрофан Артамонов.

– Взгляните, – сказала госпожа Черногорская, – это тот, кого вы обозвали мошенником. Однако он не мошенник, а очень способный человек. – Она обернулась к Осоргину. – Вы, граф, подсказали мне своевременную мысль насчет адской бомбы. Вы оказались правы, Митрофан может выдумать и ее. Сударь, – она вновь обратилась к Струнскому, – вы человек коварный, мы подозревали это и приняли некоторые меры осторожности, хотя признаюсь, что такого коварства и даже низости я не ожидала. Вы приготовили фейерверк, но и мы постарались о том же. Взгляните в сторону ваших мортир. Обратите внимание, что над ними нависает кусок скалы. Под этим куском расположен заряд, который может быть взорван тем же способом, каким продырявлена ваша умная голова, то есть выстрелом из штуцера. Все ваши пушки и десятки человеческих жизней могут быть погребены под обвалом. Я уж не говорю о том, что дорога для прочих солдат будет перекрыта грудой обломков. Вы доверяете моему сообщению?

– Не вполне, – пробормотал Струнский, бросая по сторонам беспокойные взгляды.

– В таком случае, я могу представить вам первые доказательства.

Она извлекла небольшой красный платок, повесила его на горлышко кувшина и отняла руку. В то же мгновение раздался дальний выстрел, и глиняный кувшин разлетелся вдребезги, разбросав по столу потоки вина. Струнский побледнел.

– Советую вам не двигаться, – сказала госпожа Черногорская.

Тотчас, словно вспугнутая одиноким выстрелом, вокруг затрещала разноцветная сумятица фейерверка. Радостно закричали веселые новосветовцы.

– Сударь, – сказала госпожа Черногорская, – вы останетесь на месте. Сейчас мои люди погрузятся на корабль, и мы покинем сей благодатный, но, увы, не принявший нас край. Я щажу вашу жизнь, и жизни ни в чем не повинных солдат. То же касалось и леди Кенти, сумевшей войти в мое доверие, но с целью, увы, самой низкой. Кстати, если бы вам довелось прочитать ее письмо, за которым вы охотились, вы, может быть, взглянули бы на меня иными глазами. Сударь, вы живете корыстно и мелко. Вы несчастливый человек, нельзя довольствоваться тем, что безнаказанно щиплешь ближнего. А теперь в дорогу.

– Э нет! – внезапно произнес Осоргин. – Прежде чем господин Струнский покинет нас, я хотел бы с ним рассчитаться!

Он подошел к Струнскому, смерил его долгим взглядом и внезапно отпустил звонкую пощечину.

– Что?! – завопил тот, отступая на шаг. – Меня истязают? Молокосос!

– Я вызываю вас на дуэль, – твердо сказал Осоргин.

– Где и когда? – яростно спросил Струнский.

– Здесь и сейчас, – ответил граф.

– Трус! – закричал Струнский. – Тебе не угодно стреляться со мной в Петербурге? Ты хочешь подло меня убить?

– Дуэль будет честной, – сказал Осоргин, – порукой тому – слово госпожи Черногорской.

– Ах, граф Петр Иваныч, – нервно произнесла госпожа Черногорская, – какие нынче дуэли? Это вовсе не к спеху.

– И тем не менее я прошу вас помочь рассчитаться с этим негодяем, – сказал Осоргин, – это дело чести. В первую очередь он оскорбил вас, но и мое достоинство немало задето.

– Недоумок! – процедил Струнский. – Я охотно отправлю тебя на тот свет!

– Как мне это не по душе, – сказала госпожа Черногорская. – Петр Иванович, представьте, что вы уложите Струнского. В Петербурге это почтут за убийство. Кто меня оправдает?