Текст книги "«За землю, за волю!» Воспоминания соратника генерала Власова"

Автор книги: Константин Кромиади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Пусть читатель не подумает, что я занялся саморекламой. Я остановился на этом выступлении, чтобы охарактеризовать политические и национальные настроения у этих бедных, измученных коммунистами и замученных нацистами русских людей, над которыми каждый безнаказанно творил, что хотел.

После меня выступил капитан Каштанов, а потом и Мельников. Оба они говорили прекрасно, и им одобрительно аплодировали. Вдруг из зала поднялся какой-то паренек и, подойдя к рампе, попросил разрешения сказать и ему несколько слов. Он оказался западноукраинцем и природным оратором, говорил смело и так захватил внимание и настроение присутствовавших, что ему аплодировали без конца. Потом выступили еще двое из организаторов и о. Константин с прекрасно построенным заключительным словом. Когда мы покидали зал, у выхода стояли толпы рабочих и пленных, и каждый тянул нам руку со словами благодарности. После вечера организаторы пригласили нас к себе на ужин, а затем мы спокойно вернулись в Катовицы на ночлег.

Оказалось, однако, что местные эсэсовцы решили меня арестовать, но поскольку я представлял Власова, то они запросили Главное управление СС в Берлине, а те, в свою очередь, спросили, видимо, Крегера, тот поставил в известность Власова, а Андрей Андреевич, не зная, что я там натворил, сказал, что Кромиади представляет там меня, и кто решил его арестовать, пусть сперва арестуют меня. Так меня не тронули, и обо всем этом я узнал, вернувшись в Берлин.

На следующий день в Катовицах меня пригласил на чашку кофе начальник Арбейтсфронта (Рабочего фронта), некий нацист с дубовыми листьями в петлице. Высказав мне комплимент в связи с моим вчерашним выступлением, он затем перешел к нашим задачам относительно русских рабочих. Я не постеснялся высказать ему заботы КОНРа в связи с весьма неудовлетворительным положением острабочих в Германии. Он обещал провести в подведомственном ему районе большие улучшения и сам предложил назначить от КОНРа контроль при его управлении, что и было сделано. Таковым был назначен Сельдерецкий – из русских общественных деятелей в Катовицах. Он и до нас занимался делами рабочих, но возможности его были ограничены. По указанию этого молодого человека я попросил на прощание генерала разрешить мне посетить завод, где рабочих истязали. Генерал охотно согласился и поручил одному из своих помощников сопровождать нас. На заводе людей действительно терроризовали, и после моего выступления там они обратились ко мне с жалобами на своих начальников. А когда мы с дирекцией и администрацией пошли разбирать дела, возникли большие споры, но представитель начальника Арбейтсфронта предупредил их, что генерал больше такого положения не потерпит. Оставив там нашего молодого человека, как представителя Власова по делам рабочих в северной Силезии, мы уехали в Гляевитц, а потом в Лабанд посетить лагеря военнопленных. К нашему удивлению, в тамошних лагерях условия жизни пленных были сносными и люди жалоб не высказывали; комендатура пустила нас в лагерь без сопровождения, и мы могли говорить с людьми без присутствия немцев. Вернулись мы оттуда с громадными списками желающих поступить в РОА.

3. Еще до обнародования Манифеста представители сербских генералов Дража Михайловича и Лотича связались с Власовым и довольно часто посещали его. Со временем у них назрел целый план, который они и предложили Власову. Ввиду успешного наступления Красной Армии, которую на Балканах все народы ждут с нетерпением, как русскую армию, в конце войны Власову постараться уходить в Сербию, чтобы объединить все три формации и скрыться в горах, чтобы вести партизанскую войну, а когда народ раскусит прелести коммунистического режима, тогда он от них отвернется и начнется борьба за их вытеснение с Балкан. К сожалению, этот план был сорван, с одной стороны, немцами, которые втянули Первую дивизию в авантюру на Одере, а с другой стороны, наступлением англичан и советчиков с юга.

Официально Словакия считалась независимой страной. Русские офицеры из словацкой армии не раз приезжали к Власову по тем или иным вопросам. На пресс-конференцию, устроенную в Прессбурге журналистами, был приглашен и генерал Жиленков, которому после его выступления были заданы следующие вопросы.

Вопрос: Как относится КОНР к западным державам?

Ответ: РОА будет сражаться только против советской власти.

Вопрос: Как относится КОНР к еврейскому вопросу?

Ответ: В России не существует никакого особого еврейского вопроса, который требовал бы разрешения.

Вопрос: Вследствие каких причин вы перешли на сторону немцев?

Ответ: Я никогда не переходил на сторону немцев. Я попал в плен в числе многих других.

После этой конференции Гиммлер распорядился прекратить внешние сношения Власова и одновременно запретил и осуществление межславянской конференции, созыв которой был намечен на этой пресс-конференции.

Вспоминая тогдашнюю атмосферу, царившую в наших кругах, припоминаю и такие случаи, когда серьезные люди из немцев напоминали мне наш долг по отношению к тем немцам, которые в черные для нас дни оставались с нами и нас поддерживали. Никому тогда в голову не могла прийти мысль, что к концу войны в самом тяжелом положении окажемся мы, власовцы, ибо Гитлера и его окружение хотя бы и формально судили в Нюрнберге, а Власова и его людей выдавали без суда, принудительно, применяя к ним самые бесчеловечные методы насилия. Тут, пожалуй, читатель задаст мне вопрос: а о чем думали Власов и власовцы, вклинясь в минувшую мировую бойню? Отвечаю: в жизни иногда возникают требования сильнее смерти. Поступок Власова и власовцев, как моральный долг перед закабаленной родиной, относится к таким требованиям. Помимо того, отрицая коммунизм, Власов защищал нравственные, отличительные черты культурного человечества XX века, но на деле оказалось, что коммунистические идеи были свойственны не только коммунистам, но и англо-американцам, которые оказались союзниками коммунистов во всех их злодеяниях.

В конце января 1945 года германское правительство наконец-то признало генерал-лейтенанта Власова Главнокомандующим Освободительной армии народов России. 31 января вышел приказ Власова о вступлении им в главнокомандование, и сразу после этого генерал Кестринг в Мюнзингене после парада и торжественной церемонии передал Первую дивизию РОА новому главнокомандующему. С этого момента в войсках РОА была установлена своя форма, без эмблем немецкой формы[46]46
  Речь идет о нагрудных орлах, носимых над правым карманом в немецкой армии, орлы такого же вида размещались на тулье головного убора.


[Закрыть].

2 февраля 1945 года немецкий генерал военно-воздушных сил, генерал Ашебреннер, перед войной бывший военный атташе в Москве, хотел передать Власову подведомственные ему русские авиационные части во главе с полковником Мальцевым, но для этого нужно было разрешение Геринга. Ашебреннер организовал прием Власова Герингом, и тот безо всяких разговоров дал свое согласие. Тогда же генерал фон Паннвиц заявил, что его казаки изъявили желание перейти в РОА и он охотно с ними согласился. В свою очередь, Власов заявил, что Паннвиц и дальше остается командовать своим корпусом.

Вслед за Герингом и Геббельс высказал желание познакомиться с Власовым и принять его. К этому же времени относятся всевозможные козни по адресу Власова со стороны Розенберга и окружающих его сепаратистских кругов. Даже запоздавший успех Власова пришелся им не по вкусу. Кончилось это отстранением Розенберга от дел, потому что вся его восточная политика, легшая в основу разрешения нацистами восточного вопроса, оказалась блефом и провалилась.

Из рядов Розенберга и его единомышленников началась утечка. Не только солдаты, но и офицеры и политические деятели самовольно бросали Розенберга и переходили к Власову. Национальные секции при КОНРе заработали полным ходом. Могу сказать, что в течение трех месяцев после посещения Власовым Гиммлера и месяц спустя после обнародования Манифеста Освободительное движение оформилось и создало все свои отделы и подотделы. 17 декабря состоялось заседание КОНРа, на котором Власов доложил о состоянии дел в Освободительном движении, а генерал Малышкин, профессор Цагол и Ю. Музыченко – о дальнейших перспективах объединения народов России вокруг КОНРа. Помимо этих двух кардинальных вопросов, в повестку дня входили доклад проф. Москвитинова о положении дел в Научном совете, и доклад Жиленкова о молодежи. Он ярко обрисовал тяжелое положение советской молодежи в лагерях и призывал КОНР к немедленному оказанию ей помощи.

Заседание происходило в весьма торжественной обстановке, и в зал были допущены не только свои, но прибывшие с поздравлениями представители от ряда национальностей. Укажу на представителя туркестанских народов Каюмхана, который выступил с речью, после чего Власов от имени КОНРа предложил ему стать членом КОНР, на что Каюмхан согласился. Вслед за этим слово попросил генерал старой царской, а потом Врангелевской армии Крейтер и заявил, что в его ведении находятся ценности сейфов, вывезенных Белой армией из России. Последним распорядителем этими ценностями был последний Главнокомандующий, генерал Петр Николаевич Врангель, когда нужны были средства на устройство первоначальной жизни русских войск на Балканах. Остатки ценностей находятся в его распоряжении, и он передает их в распоряжение нового Главнокомандующего, генерала Власова. Власов от имени КОНРа поблагодарил генерала Крейтера и начальника РОВС. Крейтеру тоже было предложено вступить в КОНР, что он принял с благодарностью. КОНР этими ценностями так и не воспользовался. Они попали сначала в руки американцам, а потом были возвращены и стали достоянием безответственных людей из эмиграции.

К тому времени Первая дивизия была полностью сформирована и вооружена, для Второй лишь набран людской состав, для Третьей набрана всего лишь одна невооруженная бригада, один полк для Корпуса ген. Туркула и технические войска инженера К. Попова, набранные много позже.

Между тем состоялась высадка англо-американцев в Нормандии и началось их наступление в глубь Франции. Переброшенные с восточного фронта во Францию русские батальоны попали в тяжелое положение: они не владеют языком ни одного из воюющих народов, а немцы оказывают сопротивление, не считаясь с жертвами. Кроме того, русские наступающих англо-американцев своими врагами не считают, но как им это показать? Видя безвыходное положение людей, Власов послал туда своего помощника Василия Федоровича Малышкина, но события развивались так быстро, что ничем помочь было нельзя. Французы, ободренные высадкой англо-американцев, всколыхнулись, и немцы в срочном порядке, несмотря на тяжелые бои, которые они вели в Арденнах, сворачивались и уходили. Малышкин вернулся в Берлин.

Наступает сентябрь, и хотя на польском фронте немцы и подавили восстание в Варшаве, Красная Армия заняла Прагу и стоит под Варшавой; не сегодня завтра надо ждать наступления. Во второй половине января она заняла Варшаву и повела широкое наступление на запад. Из Силезии немцы стали вывозить восточных рабочих, хотевших уйти подальше от красных. Вывозили их целыми поездами в тыл, но так как с транспортом было плохо, то этих плохо одетых и полуголодных людей везли в трескучие морозы на открытых платформах. Может читатель представить себе, что происходило с этими несчастными людьми в пути? И вот этих людей, переживших ужасы сталинизма, а потом и гитлеризма, западные демократы-победители насилием и побоями принудили вернуться к Сталину на расправу…

Уход из Берлина

В конце января и в начале февраля Власов по договоренности с Главным управлением СС все подведомственные КОНРу отделы перебросил из Берлина в Чехию, в Карлсбад, Мариенбад и Иоханисталь. В Берлине царила форменная паника, фронт с северо-востока подошел вплотную к городу, ночью при абсолютной тишине слышна была отдаленная канонада, а Геббельс запретил эвакуацию города. Я решил задержаться в Берлине и помочь отставшим нашим людям выбраться из Берлина, а заодно и другим русским, не смогшим вовремя выехать. Пользуясь тем, что наши части уехали на юг, я всем давал предписание выехать на юг в распоряжение такого-то начальника. Нужно ли описывать, с каким отчаянием приходили люди, прося о помощи? Горя было море… Я выписал из Карлсбада обратно своих сотрудников – Галю Федорову, Яроцкого, присоединил к ним Говорова из Гражданского отдела, и работа у нас закипела. Мы вывезли всех русских, кто хотел покинуть Берлин. Параллельно с нами работал и помощник генерала Бискупского Таборицкий. Перед приходом красных в Берлин там не осталось ни одного русского, который хотел бы уехать и не смог. Даже рабочих с фабрик и заводов вывозили. Нужно отдать директорам немецких предприятий справедливость – они отпускали людей охотно.

Однако то немецкое командование, которое рассчитывало использовать власовцев в обороне Берлина, подняло протест, на каком основании Власов покинул Берлин. Ему пришлось отписаться, что он со своей канцелярией находится в Берлине и вывез только те части, которые ему нужны для формирований.

В один прекрасный день генерал Бергер через полковника Сахарова вызвал меня к себе и приказал открыть сборный пункт в лагере под Вюнсдорфом для русских солдат и офицеров, приезжавших в Берлин из уже разбитых немецких частей. Предчувствуя неладное, я позвонил ночью по телефону Андрею Андреевичу в Хойсберг и поставил его в известность. Он приказал мне не покидать канцелярию и сказал, что утром будет в Берлине и сам поговорит с Бергером. Приехав в Берлин, Власов сказал, что этим русским солдатам и офицерам здесь делать нечего и пусть пробираются дальше, а я, поскольку выполнил свое задание, должен ехать в Карлсбад.

Берлин того времени представлял собой печальное зрелище, он весь лежал в развалинах, и население ютилось в неотопленных полуразваленных домах с забитыми картоном окнами или в сырых подвалах и основательно голодало. На улицах во многих местах строили противотанковые заграждения, и здесь и там маршировали части народного ополчения – мальчишки и старики. Оборона была лишь вопросом чести и ничего положительного обещать не могла. Когда немцы подошли к Москве, за Москвой оставалась еще вся Сибирь с ее людскими и материальными ресурсами, а окруженный Берлин был отрезан от всей страны, да еще разбитой и истощенной. Помощи ждать было неоткуда. Части, предназначенные для этой обороны, заранее были обречены на гибель. А за Берлином железнодорожные пути и автомобильные дороги были полны беженцами, которые днем и ночью двигались на запад, чтобы не попасть к большевикам, а американская авиация бомбила паровозы и расстреливала составы из пулеметов.

27 февраля в Карлсбаде, гостинице «Ричмонд» состоялось последнее заседание КОНРа. Как было указано выше, КОНР, начавший свое существование с 50 членов, на последнем заседании возрос до 102, а Научный совет составлял уже 100 человек. Довольно сильно были представлены национальные течения, и многие из розенберговских кругов одновременно состояли и у нас. К тому времени фронтовые события совершенно лишили возможности отступать в Югославию для слияния с частями генералов Лотича и Дража Михайловича, а немецкий фронт все отступал, и грозные события подходили вплотную. Не зная, как отнесутся западные демократии к Освободительному движению, члены КОНРа на заседании рассматривали главным образом текущие дела. Настроение заседавших удачнее всего высказал бывший городской голова города Киева (при немцах) Форостинский. «Мне нечего терять, – сказал он, – я кандидат в смертники. Мое имя стоит в списке тех, кто осужден советскими властями на расстрел за сотрудничество с немцами. Поэтому могу спокойно сказать всю правду. Я лично послал 45 000 лучших наших девушек и юношей на работу в Германию, из них 60 процентов поехали добровольно. Я считал, что они своей работой будут служить нашему делу борьбы против большевизма. Но что вы с ними сделали? – обратился он к присутствовавшим немцам. – Вы их превратили в бесправных рабов и даже теперь не хотите оказать им справедливости. Мы принимали вас, как освободителей. Вы нас обманули. Три года мы ждали, надеялись, что ваш разум победит. Теперь уже поздно и для вас и для нас».

Этот укор горел тогда в душе каждого участника освободительной борьбы, и честь и слава Форостинскому, что он его высказал, если даже присутствовавшие немцы и не были виноваты в этом.

К этому времени в Берлине оставались только сформированные инженером К.И. Поповым вспомогательные войска и небольшая часть органов разведки. Прибыв в последний раз в Берлин, генерал Власов дал приказ, не дожидаясь окружения, покинуть город своевременно, что они в последний момент и сделали, пробравшись в Прагу, а оттуда в Баварию.

2 марта вдруг неожиданно немецкий полковник Хере, прикомандированный генералом Кестрингом к Первой дивизии для содействия генералу Буняченко в деле формирования дивизии, передал приказ Гиммлера выдвинуться с дивизией в направлении Штеттина для присоединения к армии «Висла», которой командует он сам. Буняченко пришел в недоумение от такого приказа и заявил, что он исполняет приказы своего начальника, генерала Власова. Тогда Хере обратился к Власову. Власов был возмущен. Он договорился с Гиммлером выйти на фронт не раньше, чем у него будут три готовые дивизии, а тут вооружена только одна, и от него требуют отправить ее на фронт. Он считал этот приказ нелепым и совершенно бесполезным, ибо к тому времени не только одна власовская дивизия, но и целая армия не могла бы спасти Германию. Было уже поздно. Гиммлер и Гитлер погубили германскую армию, она потеряла свою боеспособность. Посылка дивизии на фронт означала бы только ее уничтожение.

Свен Стеенберг в своей книге «Власов» указывает на то, что эта идея, мотивированная желанием доказать преданность и боеспособность дивизии, для того чтобы немцы поторопились вооружить и остальные две дивизии, принадлежала полковнику Генерального штаба Хере. Если это так, то я отказываюсь понять роль Хере. Мы его всегда считали другом власовской идеи, но в данном случае он толкал дивизию на никому не нужную, бесполезную гибель. Во-первых, к тому времени сопротивляемость германской армии подходила к концу и она никаких новых дивизий вооружить не могла. Во-вторых, если одну-единственную дивизию надо было послать на истребление, то для чего нужно было вооружать две другие, когда основная идея их создания втоптана немцами в грязь. Да и для чего понадобилось явное истребление власовской дивизии, когда доблестные вояки Гитлер, Кейтель и иже с ними уже погубили Германию, довели ее армию до полной деморализации и небоеспособности и власовская дивизия положения спасти не могла.

Характерно, что перед этим генерал Бергер пригласил Власова в Берлин и предложил ему послать на фронт какую-нибудь ударную группу, чтобы показать боеспособность русских и тем самым убедить командование поторопиться с русскими формированиями. Интересно также, у кого и в связи с чем возникла эта дикая мысль – поставить Власова в безвыходное положение: или отказаться и порвать с немцами, или против своей воли послать людей на смерть из-за кем-то придуманной авантюры. Власов послал тогда небольшую группу на Одер, но сам из себя выходил из-за этой никчемной и ничем не оправданной затеи, а Малышкин, говоря о ней, даже становился не разборчивым в выражениях, что ему не было свойственно. И все-таки, как бы ни была неприятна эта авантюра, она была локальной. Теперь же речь шла о судьбе целой дивизии и требования предъявлялись вопреки договоренности с Гиммлером. Власов насторожился. Он и из Берлина поторопился вывезти свои части, чтобы избавить их от необходимости оборонять Берлин. «Пусть, мол, защищают его те, кто довел дело до этого, – говорил он, – а у нас своя задача. Я обратился к соотечественникам с призывом поступить в ряды Освободительного движения за освобождение нашей родины от коммунизма, а не для того, чтобы создать пушечное мясо для Гитлера и Гиммлера». Но он понимал, что нельзя доводить дело до открытого столкновения. Взвесив создавшееся тяжелое положение, он сначала поговорил с глазу на глаз с генералом Буняченко, потом успокоил командный и рядовой состав дивизии, чтобы удержать от открытых антинемецких выступлений, и поехал в ставку выяснить недоразумение. Однако изменить там Власову ничего не удалось, у немцев, в полном смысле этого слова, земля горела под ногами, они мобилизовали подростков и стариков в отряды народного ополчения. Власову было обещано передать ему командование на фронте и свести под его командование Вторую дивизию и казачьи части. Тогда он попросил изменить его маршрут и вместо Штеттина дать ему направление на восток, и так как дивизия свежесформирована и части ее не сработались, двинуться ей из Мюнзингена походным порядком. Обе эти просьбы Власова были удовлетворены. Дивизия выступила походным порядком из Мюнзингена, но в Эрлангене, недалеко от Нюрнберга, ее ждали приготовленные составы, и Буняченко приказано было погрузить свои части в поезда дальнейшего следования, что и было сделано. Ехать надо было на Одер, южнее Франкфурта. Там дивизию подчинили местному командованию, которое дало задачу Буняченко уничтожить советское предмостное укрепление на Одере, которое сами немцы ликвидировать не могли. Буняченко проверил позицию и пришел к заключению, что дивизия посылается на уничтожение. Ей нужно было занять позицию в узкой петле, образовавшейся загибом реки, которая обстреливалась не только фронтальным огнем противника, но и кинжальным огнем с обоих флангов. Власов, обещавший Буняченко перед боем посетить дивизию, не приезжал. Солдаты и офицеры спрашивали, куда делся Власов и не арестован ли он немцами. А Буняченко заявил командовавшему 9-й германской армией, в состав которой включили его дивизию, что он подчиняется лишь непосредственно Главнокомандующему войсками РОА[47]47
  На тот момент Власов являлся Главнокомандующим Вооруженных сил КОНР, хотя чины ВС КОНР и продолжали носить нарукавные нашивки РОА.


[Закрыть] генералу Власову. Наконец прилетел и Власов и, ознакомившись с обстановкой, заявил, что в виде протеста перед началом боя он покидает дивизию. Он мотивировал свой протест тем, что его опять обманули не только тем, что отправили единственную его дивизию на фронт, но еще и тем, что дивизию бросают в бой и никаких обещанных Второй дивизии и казаков поблизости не видно.

Своим уходом Власов развязал руки Буняченко. Они оба очутились в положении обманутых и обманувших своих людей, роль которых вместо освободительной борьбы свелась к необходимости стать пушечным мясом для тех же нацистов. И, конечно, в данном случае Власов и Буняченко обязаны были во имя справедливости, человечности и спасения своего доброго имени перед историей спасти жизнь своих солдат от уготованной им гибели и решили не допустить дивизию до участия в боях. Власов честно шел на союз с немцами, но нацисты решили обманным путем использовать его последние возможности и этим своим обманом развязали ему руки.

9 апреля Власов вызвал меня к себе и сказал: «Завтра мы покидаем Карлсбад. Сегодня возьмите у проф. Андреева 25 000 марок, и на автомобиле поезжайте к Фюссен, куда приедем и мы. Там откройте канцелярию и помогите нашим людям, независимо от того, состоят ли они в нашем движении или нет». Я вышел от генерала и стал на карте искать Фюссен, однако через час он опять вызвал меня и сказал, что меняет свое решение в связи с тем, что в тот же день из Карлсбада в Ванген должен был отойти поезд с канцелярскими служащими и их родными, которых сопровождает в пути полурота РОА, но начальник эшелона профессор Богатырчук отпросился поехать к семье, и эшелон остался без начальника. Накануне ночью американская авиация разбомбила Байрейт и разрушила дом, в котором жила семья профессора. Я должен был взять эшелон, доставить его в Ванген и вернуться в Фюссен.

Времени до отъезда эшелона оставалось очень мало, день был субботний, магазины после обеда закрывались, а людям вместо продуктов выданы только продовольственные карточки. Чем же их кормить в пути? Перед самым отъездом пришел на вокзал сотрудник штаба Лев Раар с группой организации НТС во главе с их председателем Владимиром Михайловичем Байдалаковым. Эта группа была только что выпущена нацистами из тюрьмы. Власов приказал их принять в эшелон. С местами было плохо, но потеснились, и я устроил членов НТС рядом с нашим купе.

Перед самым Мариенбадом нас настиг налет американской авиации. Загудели сирены. Машинист прибавил ходу и, влетев в вокзал, отцепил паровоз, чтобы удрать, но было поздно. Под американскими бомбами люди, как горох, выскакивали из вагонов и мчались в бункер, а самолеты один за другим пикировали и всаживали в паровоз то бомбы, то очереди крупнокалиберных пуль. Паровоз стоял, окутанный паром, а летчики не оставляли его в покое. Наконец они его бросили и присоединились к другим эскадрильям, которые бомбили совершенно беззащитный аэродром «Эгер», разбили все, что можно было разбить, и улетели. Паровоз выглядел ужасно – от него остался один остов, а от машиниста и его помощника – отдельные, разбросанные во все стороны обгорелые куски тел.

После бомбежки я пошел к начальнику станции просить паровоз для моего эшелона, но ему было не до меня. Он чуть не в истерике кричал: «Откуда я возьму вам паровоз? Сколько паровозов они нам побили! А вот еще один ваш человек просит отправить его в Карлсбад, а у меня туда нет поездов».

Я заметил у стоявшего рядом со мною офицера в форме Шпеера[48]48
  Речь, вероятно, идет о транспортном корпусе «Шпеер» – военно-транспортной организации, в которой служило значительное количество иностранцев.


[Закрыть] нарукавный знак РОА и спросил, кто он и куда едет. Оказалось, он и трое его товарищей из хозяйственной части РОА по поручению начальника хозяйственной части сопровождают вагон с консервами из Карлсбада в Байрейт, но так как к Байрейту уже подошли американцы, то железнодорожное начальство возвращает вагон обратно в Карлсбад. Я ему сказал, что так как завтра последние наши части уходят из Карлсбада, то они там попадут к красным, и этот вагон мы берем с собою. Он было заартачился, но я попросил начальника станции прицепить вагон к нашему составу, за что я беру ответственность на себя. А так как на скорое получение паровоза рассчитывать не приходилось, то поехал навестить членов КОНРа и позаботиться об их эвакуации.

Вслед за тем нужно было навестить и штаб начальника наших военно-воздушных сил. Генерал Мальцев встретил меня как гостеприимный хозяин, несмотря на то что на следующее утро он со своими частями покидал Мариенбад. Узнав о постигшем меня несчастье, Виктор Иванович постарался успокоить меня, что паровоз для нашего эшелона он раздобудет, и пригласил поужинать с ним, а своего начальника хозяйственной части послал на вокзал с заданием любыми мерами раздобыть паровоз для нашего эшелона. В этот вечер я имел честь быть представленным супруге генерала, которая угостила нас прекрасным ужином, а к концу его позвонили с вокзала, что состав мой готов и ждет меня. Любезный хозяин приказал своему шоферу доставить меня на вокзал. Это было моей последней встречей с Мальцевым, и оказывается, что в этот день и Власов посетил его и уехал за четверть часа до моего прихода.

Итак, мы двинулись из Мариенбада дальше, ехать и дальше приходилось по Чехии, и во избежание нападений я распорядился на остановках никого в вагоны не пускать. Но на одной из остановок к нам стали вламываться снаружи, а мы упорно схватились за ручки дверей и никого не пускаем. Но люди стали колотить кулаками в двери и кричать – мы раненые, откройте. Я открыл дверь и увидел – ночь холодная, а платформа полна больными и ранеными немецкими солдатами в одном больничном белье и туфлях. Одни еле стоят на ногах, у других высокая температура, и лица их пылают, у третьих руки и ноги в гипсе. Сразу открыли двери своих вагонов и чужих и впихнули столько людей, сколько смогли. И все-таки на платформе осталось много несчастных. От взятых мы узнали, что чешские партизаны напали на лазарет и стали расстреливать пациентов; кто смог, убежал из лазарета.

Со своими новыми пассажирами мы доехали до Пильзена, там раненых и больных сдали коменданту станции, но выяснилось, что наш состав дальше не пойдет, ибо впереди американская авиация разбила железнодорожные пути. Осталась только побочная ветка, по которой комендант пропускает только пассажирские поезда. Как я ни убеждал коменданта в необходимости нашего срочного прибытия в Ванген, на него ничего не действовало. Наш состав, как и другие, отвели на товарную станцию Пильзен, в двух километрах от главного вокзала.

Вид этого железнодорожного парка, заставленного воинскими составами, ничего хорошего не предвещал. На следующий день нас тоже не отправили. В этот день над Пильзеном показались два американских самолета, покрутились немного и улетели. Было ясно: разведчики сделали снимки и вечером нужно ждать гостей. Бросить состав и уйти походным порядком нельзя, с нами много женщин, и даже одна – инвалид. Настал вечер. Я приказал открыть вагон с консервами и выдать каждому нашему вагону по два ящика консервов (люди начинали голодать). А я с нашим кассиром Федором Ивановичем Головиным пошли к чешским железнодорожным служащим просить вытащить наш состав из остальных и поставить нас на какой-нибудь запасной путь пассажирского вокзала. Те долго не соглашались, но, когда мы обещали им два ящика консервов, послали с нами одного из своих, который записал путь, на котором мы стоим и номера вагонов.

Вытащить нас обещали в два часа ночи. Но в половине второго загудела сирена – тревога! Я приказал идти в бункер – туннель в горе, в километре от станции. Слышался топот ног людей, покидающих состав, и в это время раздалась вторая сирена и одновременно послышался отдаленный гул моторов. К тому времени у всех вагонов стекла были уже разбиты, и мы свои окна завесили одеялами. Я отодвинул одеяло и увидел головную эскадрилью, низко стелющуюся на горизонте. Не долетев до нас она выпустила канделябру (сигнал к атаке), и на нас посыпались бомбы. От первых же бомб наш вагон подпрыгнул, как мяч, крышу снесло, как срезало бритвой, и на нас посыпались осколки, чемоданы, камни и бог весть что. Мы выскочили в коридор и легли на пол. Не успели опомниться, как налетели вторая эскадрилья и третья, покрывшие наш эшелон. На наше счастье, одна бомба попала по одну сторону вагона, другая по другую. Обе воронки от них были метра на 4 глубины и метров 6 в диаметре. Я потерял сознание. Об этом налете тогда газеты написали, что в нем приняла участие тысяча бомбовозов и что он продолжался 35 минут.

Я пришел в себя, когда налет кончился и начались пожары и взрывы вагонов со снарядами, бомбами, минами, патронами. Эти взрывы были страшнее авиационных бомб. Там, где они происходили, образовывался большой котлован, а колеса и рессоры вагонов находили за километр от станции. Я пришел в себя от того, что пламя подошло ко мне вплотную и лицо мое стало пылать. Сразу не сообразил, где я и что со мною, но почувствовал, что начинаю гореть, а передо мною лежит убитая Вера Александровна, мать одной нашей машинистки, и изо рта ее струится кровь по подбородку, а ее каракулевая шуба тлеет. Оказывается, от взрыва бомб из пола и стен вагона образовалась пирамида, и я на вершине этой пирамиды стоймя, головою вверх. Почувствовал, что сгорю живьем, стал метаться, но не могу вырваться из обложивших меня обломков, а тут еще страшные боли в голове и в правой ноге. Я метался, как зверь, и вырвался наконец, но на одной ноге стоять не могу. И все же стянул вниз Веру Александровну. Внизу от пола уцелела маленькая площадка, и на ней лежит дочь убитой В.А. и издает душераздирающие крики. Оказалось, что у нее трещина в черепе и двойной перелом обеих ног. Я стал звать свою секретаршу, и она откликнулась и вышла из-под обломков, но тоже с раненой ногой. Вслед за нею из-под тех же обломков вышла секретарша Николая Иосифовича без юбки, с громадной раной сзади на мягком месте. У нее вырвало оттуда кусок мускула, и рана была черная от крови, сажи и пыли. Она немного помешалась, но потом поправилась. Зову Николая Иосифовича, а он издаст глухие стоны из-под пылающих обломков. Мы хватаемся за доски и железо, чтобы растащить их в стороны и освободить его, а их с места не сдвинуть. Так он и притих, объятый огнем. Мы все, трое раненых, толклись на этой площадке, а кругом рвались вагоны со снарядами, и это было страшнее американских бомб. Наконец стянули вниз мать и дочь, хотя она все еще продолжала кричать, и улеглись на стенках воронки и стали дожидаться конца взрывов. А бедный Н.И. Ливенцев живьем сгорел, и помочь ему не смогли.