Текст книги "Вепрь"

Автор книги: Константин Калбанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 54 страниц)

– Атаман! Атаман.

– Чего тебе, Зван?

– Жив, что ли?

– И даже не ранен.

Виктор устало поднялся на ноги и встретился взглядом с парнем. Тот улыбался во все тридцать два зуба. Затею Виктора он не одобрял и пытался его отговорить, но тогда Волкову мысль показалась здравой и оправданной. Сейчас он так уже не думал и мысленно клял себя на все лады, вот только внешне этого не показывал.

Глава 3
Битва за Обережную

– Я уж думал, ты мертв, как и парни твои, а ты эвон: грязный, помятый, усталый, но живой! – не скрывая облегчения, проговорил Градимир.

Вот поди пойми этого человека. То за горло берет так, что вздохнуть невозможно, да при этом еще и карами стращает, то переживает, как за родного. В том, что воевода искренне рад, Виктор не сомневался. Невооруженным глазом видно, что у воеводы словно камень с души упал: ведь понимал, что снова вынудил старого знакомца, коему не единожды животом обязан, рисковать жизнью в попытке воспрепятствовать подходу врага. И решил, что на этот раз задача и впрямь оказалась для Добролюба неподъемной. Не сказать, что Градимир сильно рассчитывал на удачу, но все же надеялся, иначе не вывел бы полки в поле навстречу противнику. Когда в назначенный срок посыльный от Добролюба не прибыл, воевода обругал себя за потерю хороших бойцов и их десятника в частности. Мысленно обругал, не посвящая в свои думы никого, но он был собой недоволен и переживал утрату. А тут…

– Милостью Отца Небесного мы со смертью пока разными дорогами ходим, – одарив присутствующих своей неподражаемой улыбкой, ответил Виктор.

При этом краем глаза он успел усмотреть, что заместитель воеводы недовольно скривился. Уж этот-то не стал бы огорчаться, коли бы ненавистный висельник погиб. И с чего взъелся на него? До женитьбы он его просто не любил. Оно и понятно: десятник напрямую подчиняется воеводе, остальные побоку. Но после свадьбы в Бояна словно бес вселился. Всякий раз искал повод, чтобы пнуть десятника, и за людьми его следил так, словно только и ждал, чтобы те оступились. Окажись на месте Бояна, допустим, подьячий из Звонграда, было бы понятно, – тот имел огромный зуб лично на Волкова. А этот-то с чего?

– Отчего гонца не прислал?

– Дак не вышла задумка.

– Ну и известил бы.

– К чему? Ведь решили же: коли гонец не явится, ты уведешь полки в Обережную. А мне там каждый человек был нужен. С каверзой ничего не вышло, но мы и так, честным оружием, сумели пустить кровушку ворогу. – Говоря это, Виктор скосил взгляд на Бояна. «Ну-у, боярич, тебе не угодишь, – подумал он. – Когда не по чести действуешь – плохо, ты недоволен. А когда честным оружием – кабы не еще хуже».

– Хорошо погуляли? – А вот Градимир доволен. Такое впечатление, что после того, как он увидел живого Добролюба, ему уже ничто не испортит настроения.

– Неплохо получилось. Мне так думается, что более трети полка мы либо поранили, либо на тот свет спровадили.

– И все это честным оружием? – Боян буквально сочился желчью. Нет, ну что ты будешь делать!

– Дак ить мы в атаку не хаживали. Там гранатку кинем, там стрельнем, там волчью яму устроим. Опять же чуть ли не половину ихнего пороха извели. Тайно пробрались в их лагерь и подорвали, но тут тоже все честь по чести, военной хитростью это деяние называется.

– Ты кто такой, чтобы о чести рассуждать?! – Вяткин-младший даже вскочил на ноги, вперив гневный взгляд в Добролюба. Да сколько можно?! Достал!

– Я тот, кто за обиду виру кровью берет, боярич. Уже брал и, если случится, снова возьму.

– Добролюб… – Ну вот, опять воевода вынужден встрять между этими двоими. Не следовало принимать доклад в присутствии Бояна, но не гнать же его в самом деле, тот уж здесь был, когда десятник заявился.

– Уж не угрожаешь ли ты мне? – вскинулся зять Градимира.

– И в мыслях не было, – тут же открестился десятник, чем удивил воеводу.

Вначале это был тот Добролюб, которого он знал. Сказал обидное слово – получи ответ, восхотел большего – получишь и больше. А тут… Что это? По всему выходит, он как бы уступает Бояну, на попятную идет и чуть ли не жалеет о резкости, что позволил себе. Чудны дела твои, Боже.

– А как же понять твои слова? – Никак не хочет униматься этот молокосос!

– Ты у гульдов поспрошай, боярич. Они тебе все доподлинно разъяснят, – устало вздохнув, проговорил десятник.

– Добролюб! Много на себя берешь.

– Опять казнить станешь, воевода? – Вот ведь. Уж во второй раз за последнее время он, кроме свирепости, что-то еще иное видит в лице этого зверя в человеческом обличье. Неужто не показалось и в страшном оскале видится горестная улыбка? – А давай. Чего уж. Подумаешь, висельник, что верой и правдой долг свой выполняет. Родня, она завсегда ближе будет. Вот заместитель твой тут про честь рассуждает, а по чести ли то, что он тут творит? Чего на меня глядишь? – кивнул десятник Бояну. – Нешто не вижу, что обозлить меня хочешь да под суд подвести?

– Да ты… Ты…

– Боян, охолонись, – вздохнув, остановил Градимир зятя. Тот, не находя слов, уже схватился за сабельку. – Что по гульдам? Правда то, что сказывал тут? – Это уже к Добролюбу.

– Все как есть правда, воевода, – отвернувшись и вперив взгляд в стену, устало ответил Виктор. – Если сегодня в чистое поле стрельцы обережненские выйдут, то ворога одолеют. Хотя бы потому, что огненных припасов ему недостанет для серьезного боя.

– Иди пока. Отдыхай.

Как только дверь за десятником закрылась, Градимир тут же бросил гневный взгляд на Бояна:

– Скажи, зятек, а коли Смеяну и Ратибора ворог пожег бы, что бы ты стал делать? Лить слезы и утирать сопли? Сомневаюсь. Потому как я в тебе мужа вижу. Так чего же ты набросился на того, кто поступает так же, как, случись, поступил бы ты?

– Он смерд и…

– Он воин, – резко перебил его тесть. – И многие в том уже успели убедиться. И в десятке у него настоящие воины, которые за пояс заткнут и наших стрельцов, и посадских. Не понимаешь. Ладно. Вот нас тут более двух тысяч, но не мы, а они, эти разбойничьи рожи, чуть ли не полк извели. Не тот воин, кто обличьем пригож и свои чистые помыслы напоказ выставляет, а тот, кто делом доказывает свое право носить такое звание. Даже если они в будущем палец о палец не ударят, неважно – им уже доказывать ничего не нужно. Вот только не будет этого, потому как и дальше впереди остальных будут. Я тебя уж не раз спрашивал, но на этот раз не выпущу из горницы, пока ответа не получу. Чем тебе насолил Добролюб?

– А отчего ты так его жалуешь? – с вызовом ответил Боян вопросом на вопрос.

– Стало быть, начинать нужно с меня. Будь по-твоему. Трижды я тому скомороху жизнью обязан, но ни разу он меня тем не попрекнул и не напомнил об услуге своей. В третий раз спас он не только меня, но и крепость от решительного приступа. Больше тысячи человек тогда в должниках у него оказались, а ему за это только подворье и восстановили. Ни почестей, ни наград. Вместо этого я лично его за глотку ухватил и определил на службу государеву, силком определил, но служит он не за страх, а за совесть.

– А что же ты дите, которое якобы его дочь, не отдал ему? Не для того ли, чтобы покрепче его привязать? Чтобы у него и мысли не было сбежать?

– Это не «якобы его дочь», а самая всамделишная. А не отдал я ему ее, чтобы заставить извернуться да самого себя превзойти. Но Отцом Небесным клянусь: зайди речь о моей личной пользе, и думки такой не было бы, но тут дело государственное. Вот и выходит, если кого и нужно в бесчестии попрекать, так это меня, а не его.

– Ты это… Батюшка, ты себя-то не кори. Чай, дочке его заботу материнскую дали, какое уж тут бесчестие. Опять же лекарка сказывала, что дитю грудное молоко хотя бы по первости надобно, слаба она, – встревожился Боян, уж больно виноватый вид у тестя получился.

– Этим можно себя успокоить, но правда в том, что за добро я недобрым отдариваюсь, хотя и не ради своей выгоды. – Воевода вновь бросил внимательный и требовательный взгляд на Бояна. – Я на твой вопрос ответил. Теперь жду твоего слова. Ведь нет в тебе спеси, и людей ты всегда ценил по заслугам, за что и люб мне. Так с чего?

– Я это…

– Чего жмешься, как баба? Я ить слову своему хозяин. Сидьмя тут сидеть будешь, пока ответ не дашь. Случись на ворога выйти, так караул у двери поставлю, сам управляться буду.

– Не надо караула, – вздохнул Боян. – Не знаю, как и начать. По первости мне просто пришлось не по нраву то, что ворога они били, про честь не вспоминая, да приказы только твои исполняли, а ведь я не пустое место, я заместитель твой.

– Да как ты не поймешь! Не простые то люди. Ты хоть раз видел, чтобы я им отдавал приказы? Они на службе не из страха за себя, а потому если подадутся в лес, поди потом сыщи их. А коли на большую дорогу выйдут, так и вовсе беда выйдет, больно ловкие. За Добролюбом они пошли и лишь его воле подвластны, потому как никому иному не верят.

– Я уж понял. Обида, конечно, была, но с тем я почти смирился. А вот на свадьбе… Когда он скоморошил на потеху гостям…

– А там-то чего стряслось такого, за чем бы я не усмотрел? Развлекал гостей. Старался от души. Да он тогда словно помолодел и про все свои несчастья позабыл. При чем тут свадьба?

– Смеяна…

– Что Смеяна? Да сказывай, не клещами же из тебя слова тянуть.

– Она как его тогда увидела, так в глазах ее я такую жалость заприметил… Не жалеют так убогих да увечных. То иной взгляд был. Словно дорог он ей. Словно сердце у нее защемило. Да и в его взгляде было что-то похожее на боль утраты. Не знаю я, как это правильно объяснить. Взревновал я.

Говорят, баба сердцем видит. Правильно говорят. Вот только любящее сердце бывает в сто раз более зрячим, равно как и совершенно слепым. Не объяснить этого. Это даже не зрение, а чутье. Сама Смеяна не отдавала себе отчета в своих помыслах, да и не мыслила она о том: если что и было, то упрятано так глубоко, что и сама она ничего не видела. Она не видела, а вот Боян рассмотрел у обоих.

– Ты думаешь, что говоришь-то? – забеспокоился Градимир. – Ты дочку мою хочешь уличить…

– И мысли такой не было, – тут же встрепенулся Боян. – Верна она мне и верной останется до гробовой доски. И любит она меня, я это вижу, чувствую. Сам тем же отплачу. Но есть у нее в сердечке та заноза, а оттого и мне больно. Вот голову готов прозакладывать: отдай мы ему сейчас дочку – и никуда он не уйдет. Вывезет ее в безопасное место, но вернется и будет тут стоять насмерть, потому как Смеяна в крепости.

– Ничего не понимаю.

– Я и сам не понимаю. Но вот уверен, что так оно и будет.

– Ну а коли так, то отчего не воспротивился тому, чтобы кормилица девочку приняла? Ить дите от девки гулящей. Знаю, что тебе это не по нутру.

– Любовь и веру жены испугался потерять. Она материнским чувством преисполнена и искренне о малютке заботится, а сама-то и не ведает, что есть и иное. Его это дочь, вот главное. Хотя она и сама о том не ведает, – повторил Боян.

– А может, ведает?

– Да, о том, что это его дочь, ей ведомо.

– Я об ином.

– Нет. Не потому говорю, что поверить в такое не могу. Не может она так лгать. Я ить чую, что все между нами так же, как и прежде. То самое спрятано очень глубоко.

– А может так статься, что ты видишь то, чего и в помине нет?

– Может, и так, – пожав плечами, легко согласился зять. – Но вот вижу, и все тут.

– Ох, детки, детки. Это что же получается? Даже восхоти я услать его сейчас, он воспротивится. А пока тут он, так вам обоим несладко.

– Не о том думаешь, воевода, – приосанился Боян. По всему было видно, что он принял решение. – Переступлю я через себя. Слово тебе даю. Вот выговорился, и словно гора с плеч. Не было больше сил в себе все это носить. Оно, конечно, можно его и отослать, но твоя правда: нужен этот бывший скоморох тут и хитрости его нужны. Ловок он, а тут сейчас все потребно. Ворог у ворот.

Вот ведь. Выговорился. Самому полегчало – и пошел дальше службу справлять, расправив грудь так, словно и впрямь гору с плеч скинул. А что теперь делать ему? Ить та гора на плечи самого Градимира взвалилась. Если прав Боян, то самое малое, что нужно сделать, устроить так, чтобы между Смеяной и Добролюбом были сотни верст. Разумеется, можно и в ярость впасть, да только верно ли это? Эвон супруга его, мать Смеяны, всю жизнь другого любит, но Градимиру всей душой верна, заботу искреннюю о нем имеет, и сердечко ее за него болит, но права молва людская – сердцу не прикажешь. Неужто Смеяна, как и мать ее… Да нет же. Кто он и кто она, ей известно, и бесчестия она не допустит. Опять же за Бояна идти ее никто не заставлял, люб он ей, в этом воевода уверен.

– Дозволь, воевода.

Легок на помине. Иного времени не мог найти? Градимир против воли устремил на вошедшего хмурый взгляд. Мало того, что тот все время по грани ходит, только воеводе и подчиняется, так еще и вон чего удумал! «Погоди, – осадил сам себя Градимир. – То слова Бояна. Любящее сердце способно увидеть такое, чего и близко нет». Но для спокойствия потребно все же услать этого доброго молодца куда подальше. Куда? Время есть, вопрос еще решится, но услать надо обязательно. Может, и нет ничего, скорее всего это домыслы зятя, однако спокойствие в семье дочки дорогого стоит. Вот только разберутся с теми полками, и сразу надо будет решать.

– Чего тебе? Не все обсказал?

– Дума есть.

– Чего при Бояне молчал, коли думу имеешь?

– Невзлюбил он меня и любую мысль мою в пику примет. А ворога нужно бить, покуда он к стенам не подошел.

– Стало быть, об исполнении воли великого князя печешься?

– О людях думу имею, кои в крепости собрались. Крестьяне да мастеровые – они хлеб растить должны да ремеслами заниматься. Ворога бить и покой обеспечить – это забота не их, а воинов. Коли не по силам будет, то дело иное, но сдается мне, что сил у нас в достатке.

– Коли соотношение в численности будет один к одному, то гульды сильнее окажутся, выучка у них куда лучше. Эвон великий князь: народу поболее, чем Карл имел, а выстоять не сумел. Даже если ты не ошибся и действительно столько людей побил, они все равно числом нас превосходят. Понимаю, что хочешь сказать. У ворога трудности с огненным припасом, но на один бой по-любому хватит, а там и подвезут. Уверен, что гонец с донесением их королю уже отбыл.

– Значит, нужно будет уравнять силы и превзойти их.

– Мудрено говоришь. Ладно, сказывай, чего удумал.

– Я не раз посмеивался над стрельцами нашими, глядючи на то, как они таскают за собой здоровые и неуклюжие пищали, кои чуть ли не ядрами заряжать приходится. Но сейчас видится мне, что если это с умом использовать, то может получиться немалое преимущество.

– Да не тяни ты кота за непотребное место.

– Думаю я, что следует пищали с крупным калибром снарядить картечными зарядами. Один заряд семь картечин вместит, никак не меньше. Подступят гульды, чтобы устроить мушкетную стрельбу, как водится, встанут рядком для дружного залпа, а тут и мы ударим по ним картечью.

– Картечный бой не вчера придуман. Да, выгода будет немалой, вот только мушкет против пищали в скорострельности куда ощутимее выигрывает, а с багинетами может получиться и половчее, чем с бердышами.

– А если против одного залпа, скажем, дать пять? Да потом первая линия отойдет, а вторая еще пяток залпов даст. Первую линию как есть побьем. Да еще если наперед вывести пушки, картечью снаряженные…

– Это как же ты собираешься дать пять залпов? – От хмурого взгляда нет и следа, в глазах – заинтересованность.

– А все просто, воевода. На всю длину ствола протягиваем запальный шнур, а потом начинаем укладывать заряды один на другой. Я так разумею, чтобы дальность приличной оставалась, пяти зарядов будет достаточно. Запаливает стрелец шнур и ждет, пока он прогорит. Когда запал достигнет пороха, тот загорится и выметнет картечь. Шнур от этого не погаснет, а дальше гореть будет, и так, пока все заряды не выйдут.

– Это знакомо. В старину так из тюфяков стрельбу вели, дробом каменным. Хм… А может и получиться. Вот только дымом все заволочет, так что стрельцам уж и не усмотреть будет, где гульды стоят.

– Залпа как такового не получится, стрельба выйдет вразнобой, так что слишком плотного дыма не образуется. К тому же на открытом месте он будет возноситься вверх и ветром его станет сносить. При стрельбе картечью столь уж хороший прицел не надобен, она прилично разлетается. Первый залп и вовсе губительным окажется. Тут еще вот какое дело… Не станем мы в открытом поле стоять. Время пока позволяет, поэтому выкопаем ров с валом. Когда стрельцы в том рву встанут, над валом только их головы и видать будет. А перед рвом поставим рогатки в два-три ряда да волчьих ям нароем. Чтобы гульды не вдруг добрались до нас, а еще залп удалось дать. Взберутся гульды на вал – стрельцы отойдут. Чтобы до них добраться, тем придется в ров спуститься. Хоть тот неглубок получится, да все одно – наши их сверху вниз бить станут. Но то уж крайний случай: сдается мне, не сумеют они добраться до рва.

– И где предлагаешь поставить полки?

– По воинской науке ты у нас мастак. Куда мне против твоего опыта.

– Ты мне зубы не заговаривай. Чай уж подумал обо всем, так что все и выкладывай.

– Вдоль Веселого ручья. Там и сам по себе подъемчик есть, а если еще и вал поставить… Жаль дно твердое, ну да не может быть все идеально.

– Больно широко по фронту получится. Там, почитай, с полверсты будет. Резерва у нас никакого не будет.

– Зато с флангов никто не обойдет. Там сосняк светлый, да все изрезано оврагами с крутыми скатами. Полусотни воинов достанет, чтобы удержать чуть ли не полк. С другого фланга – Турань.

– И кого предлагаешь туда определить?

– Меня с моими парнями, мы в лесу действовать обучены, да твоих боевых холопов. Мушкеты-то у них у всех переделанные, так что по скорострельности нам нипочем не уступят.

– Твоих девять да моих две дюжины – где тут полусотня-то?

– Из пограничной стражи, из тех, кто разбирается в охоте, наберем пару десятков. Я парней своих снарядил винтовальными карабинами, так что охотникам на время боя выдам старые. Вот так полусотня и наберется.

– И что, эти винтовальные тоже в скорости не уступят?

– Не уступят.

– Объяснить, как такое возможно, не желаешь?

Рассказывать ни о чем не хотелось. Но тут ведь какое дело: если и дальше молчать, то и до беды недолго. Пули-то их в гульдах не всегда остаются. Тот, кто насмерть сражен, тайну не выдаст, потому как вскрытие тут никто не делает. А вот когда лечат раненых, то свинец вынимают. Далеко не всегда пуля попадает в кость и деформируется до бесформенного куска, чаще происходит наоборот. Если же выстрел пришелся в мягкие ткани, так пуля и вовсе целехонька. Не такие уж тут и тупицы, чтобы не сложить два и два. В славенах тех пуль нет, так что от них скрыть новую разработку проще простого, а вот в гульдах этих пуль сколько угодно. Попадет образец к кому, кто с головой дружит, и тогда не врагу, а своим удивляться придется.

Руководствуясь именно этим соображением, Виктор недолго думая извлек два патрона и распотрошил их, представив взору воеводы пару образцов пуль, Нейслера и Минье. В нескольких словах рассказал, что да как. Градимир имел достаточный опыт обращения с огнестрельным оружием, чтобы тут же понять суть задумки, а также то, как людям Волкова удавалось вести столь меткую стрельбу.

– Что ж ты раньше молчал, скоморошья твоя душа! – в сердцах ругнулся воевода.

– Оттого и молчал, что одно дело – на стрельбище, иное – в бою. Испытать нужно было.

– Испытал?

– Испытал.

– А о том, что гульды наковыряют из своих солдат твои пули и поймут, что да как, ты подумал?

Все же умен воевода, вот уж чего не отнять! До Виктора это дошло вот только сейчас, а он сразу суть ухватил. И кто сказал, что среди врагов таких умников не окажется? Казалось бы, представитель двадцать первого века, века научно-технического прогресса, однако соображалка не зависит от того, в каком обществе ты вырос. Дуракам вообще закон не писан. Ладно, чего уж теперь-то, лопухнулся. Пищалям те пули без надобности, а вот мушкетам, коими половина армии вооружена, очень даже пригодились бы.

Казалось бы, ничего страшного. Пулелейки можно быстро отлить из бронзы, а там – и сами пули. К новому сражению вполне можно поспеть. Но, как говорится, гладко было на бумаге… Ты поди сначала разберись, какого калибра должны быть те пулелейки. Пуля-то, она расширяется, однако зазор не должен превышать половины миллиметра. Вот и выходит, что сначала нужно перемерить калибры, которые разнятся и на миллиметр, и на два, и лишь после приступать к изготовлению изделия.

– О том я не подумал, – решил не нагнетать обстановку Виктор.

– Оно и видно. Калибр у тебя под иноземные карабины?

– Тот, что для гладкого ствола, – под гульдские.

– Еще лучше.

– Дак оружие у нас в бою взято. А потом какая разница – калибры-то и у гульдов разнятся, разве что не так сильно, как у нас.

– Тут разницы никакой. Но кабы у тебя пулелейки под мушкеты Козминской мануфактуры были, мы бы могли за сутки налить тех пуль хотя бы по десятку на каждый мушкет. И тогда ворогу еще на подходе досталось бы. Винтовальные твои мушкеты на сколько бьют?

– На шестьсот шагов. Но так чтобы уж с уверенностью, наверняка, то на четыреста.

– Значит, так. Гульдские карабины передашь моим холопам. Да не гляди так, на время, потом возверну. На фланге я выставлю пару сотен стрельцов – управятся. Ну а вы с моими холопами выстроитесь в линию, но действовать будете на свое усмотрение. Как ты там сказывал? Пока ворог подойдет на дистанцию прицельной стрельбы, вы уже чуть ли не по десятку выстрелов сумеете сделать?

– Штуцера и поболее успеют, потому как большую дальность имеют.

– Штуцера?

– Ну, мы так винтовальные мушкеты прозываем.

– Понятно. Вот и будете стрелять по способности. Два десятка метких стрелков – это уже не баран чихнул. Где бы пулелейки те заказать, под мушкеты Козминской мануфактуры?.. Ими все полки нового строя вооружены, Миролюбу в предстоящем сражении большая польза с того вышла бы.

– В Звонграде, у златокузнеца Зазули. Он ладил нам наши пулелейки.

– А почему златокузнец?

– Точность большая нужна, кто же лучше него справится.

– Ага, значит, сегодня же батюшке отпишу. Ох, Добролюб, пришибить тебя мало. Ладно, может статься, еще не поздно.

– А что насчет гульдов решим?

– Нечего тут решать. Стрельцам у крыльца скажи, чтобы Бояна ко мне вызвали. Коли хотим поспеть встречу подготовить, то выходить немедля надо.

– Дак пищали проверить потребно, а ну как не выйдет затея!

– Выйдет или нет, выходить навстречу все равно надо. Раз уж так получилось, что и с припасами у них туго, и численность уменьшилась, то не воспользоваться тем было бы глупо.

А вот это другое дело. Виктор не хотел открывать Градимиру, что расчет у него не на одни лишь пищали. У него в запасе имелось еще три десятка картечниц, с помощью которых он намеревался заминировать подходы к позициям стрельцов. Маловато, конечно, но, как говорится, чем богаты. Можно было бы создать мины и из бочонков с порохом, но, во-первых, слишком много пришлось бы извести этого стратегического зелья, а во-вторых, у него нет в запасе колесцовых замков, а с запальными шнурами много не навоюешь, только зря припасы переведешь.

Кроме того, у него в рукаве имелась пара тузов. Первый – это сотня надствольных гранат, которые он вначале собирался использовать с фланга. Гульды в любом случае сразу не начнут обходный маневр, а постараются сперва связать боем основные силы славен, чтобы вынудить их ввести в бой все резервы, и только потом предпримут обход. Ну что ж, ударит он теми гранатами не во фланг, а во фронт. Правда, эффект будет послабее, ведь люди окажутся разбросаны по позиции и массированного обстрела не выйдет, ну да нельзя получить все и сразу.

Второй сюрприз – это Горазд со своим десятком, четырьмя одноразовыми минометами и парой сотен мин. Они должны ударить с фланга и накрыть артиллерию гульдов, а также резервы. Сохатову предстоит самому решить, как лучше. Все зависит от того, где расположатся резерв и пушки. Вот что-что, а минометы Виктор открыто светить не собирался. Если возникнут вопросы, он скажет: «Случилось и случилось, а что да как, ведать не ведаю». Гранаты – это дело иное. Пожалуйста. Ручные мортирки не вчера появились. А какой там запал, поди разбери. Они используют все до последней гранаты, а после он с честными глазами станет утверждать, что в бою использовалась обычная запальная трубка.

Что касается ручных гранат, так их он никогда и не скрывал. Тоже ничего нового, это оружие давно известно. Захотят повторить – милости просим. Впрочем, он уверен, что мучиться с запалами никто не станет. Это лишний труд и деньги, с трубкой или шнуром управляться куда проще. Если только ребристый корпус позаимствуют, когда поймут, сколь велика польза от него. Но пока что-то не поняли. Странно. Вот насчет пуль у Градимира соображалка сразу сработала, а что касается гранат, не усмотрел он пока в этом деле выгоды. Воевода как-то поинтересовался этим оружием, но потом благополучно от него отмахнулся: мол, граната, ну и ладно. Гранаты считались малоэффективным оружием. Еще бы: порой они разрываются на три-четыре части, а фугасного эффекта почти что нет.

Решение проблемы с пищалями откладывать в долгий ящик не стали. Едва Градимир отправил гонца с грамоткой к отцу, как тут же призвал к себе пятерых стрельцов и удалился с ними на стрельбище. Вскоре за стеной послышались выстрелы, заставившие встрепенуться и гарнизон, и всех, кто укрылся за стенами. Оно и понятно: ждут подхода ворога. Но вскоре все успокоились, сообразили, что это воевода позабавиться решил, учение учудил. Шутник, видишь ли!

Виктор непременно поприсутствовал бы на стрельбище, но в тот момент он находился на своем подворье. Чай здоровье не безразмерное, помотало его за эти дни изрядно, нужно хоть немного поспать. Прислушавшись к разноголосой трескотне, он как-то отстраненно решил, что по меньшей мере со скорострельностью не ошибся, а как там обстоит с остальным, узнает позже.

Он уже почти дошел до дома, когда встретил травницу.

– Что головушку повесил?

– Здравствуй, бабушка Любава. Ты никак из дома Бояна идешь?

– Оттуда, милок. Сынишку его проведывала.

– И как там?

– Все слава богу. Лучше пока не становится, но и не хуже, а это – уже большое дело. Ничего, еще малость постоит на месте и пойдет на поправку. Да ты-то чай и не о нем справляешься?

– Отчего же. И о нем. Неча ей тут делать. Коли есть такая возможность, пусть бы ехала.

– Нет ему ходу, – разочарованно покачала бабка головой.

– А Неждана как там?

– Коли было бы плохо, я тебе сама уж давно все обсказала бы. Лопает да спит, что ей станется. Только слышь, сдается мне, что женка боярича себе на уме. Гордись, аспид, боярским молочком дочурку твою потчуют. Не завсегда, но перепадает.

– Ну все, теперь я спокоен. Боярское молоко, оно жуть какое справное против холопского худородного.

– Баламут.

– Есть немного.

А что тут скажешь? Хорошо мужику – вот и шутит. И не гляди, что ликом чистый висельник. Но не только радостная весть о дочке согрела душу. Та, кто ему далеко не безразлична, проявляет заботу о его ребенке. Нет, надежды на что-либо такое у него и в мыслях нет, но вот греет это ничуть не меньше.

– Пока ты к воеводе ходил, я тут ребяток поспрошала. Выходит, зря я травы-то изводила?

– Выходит, что так.

– Но кровушку ворогу ты и без того пустил?

– Пустил, бабушка.

– А как испили бы водицы?

– Поглядел бы, что будет. Ушли бы, так и не тронул бы.

– Ой ли?

– Ну почти не тронул бы. Так, пинка под зад дал бы, чтобы жизнь медом не казалась. Чай их тут никто не ждал.

– Это понятно, война. А что же ты в Тихом-то никого не тронул? Там ить раненых осталась тьма, а людей с ними – твоим татям на один зуб.

– От тебя ли те речи слышу, бабушка?

– Ты меня с собой не путай. Я – одно, ты – иное. И речь сейчас о тебе, баламут.

– Иных забот выше головы было, – пожав плечами, с явным безразличием ответил Виктор.

– Ну и слава Отцу Небесному. Стало быть, прогнал зверюгу.

– Какого… Вон ты о чем. Так ты про Неждану сказывала, когда говорила о том, что скоро появится человек, который жизнь мою поменяет?

– О ней, милок.

– А откуда знала, что так-то будет?

– А не могло быть иначе. Тебе свет не мил был, потому что ты один как перст остался и жить стало не для чего. А дочурка все перевернула. Ить раньше ты смертушки не боялся. Беречь-то себя берег, но не боялся сгинуть, а тут небось иначе все вышло.

– Иначе, – задумчиво произнес Виктор. – Я думал, страху в душе у меня места не осталось, а как пошел в лагерь гульдский, так страх подступил. Я поначалу не понял, что это, лишь потом сообразил. Да только кровушки все так же хочется: как гляну на гульдов, так начинает трясти.

– А чего ты хотел? Зверя, что человеческой крови отведал, охотники завсегда гонят, пока не настигнут, потому как лакомство это для него. Раз попробовав, не отступится, дальше искать станет. Но ты того зверя еще обуздаешь. Дочка заставит, побоишься ее одну без догляда оставить.

Виктор невольно прислушался к самому себе. А ведь права бабка. Когда он понял, что в Тихом под малой охраной остается большое количество раненых, то первым желанием было остаться и вырезать их всех. Он уже готов был отдать соответствующий приказ, когда мысль о противнике, продолжающем продвигаться к крепости, заставила прикусить язык. Эти-то опасности сейчас не представляли, а вот те… Те двигались к Обережной, лишая дорогих ему людей возможности покинуть крепость. Вот только бабушка говорила об одном человеке, а было их двое. Поди пойми ее. Неужели одну из них он потеряет? Спокойно. Ничего лекарка не напутала. Уже потерял. Другому она супруга. Да и не было никогда надежды на то, что он сможет ее вообще обрести. Ну и хвала Отцу Небесному, коли так.

– Иди, милок, спать ложись. Тебе еще потрудиться придется, а для этого силы потребны.

Люди готовы были драться, встать грудью и не позволить ворогу и дальше гулять по их родной земле. Но перед тем как столкнуться с захватчиками, предстояло хорошенько поработать, готовя поле боя. Противник ожидался уже к утру, а значит, чтобы поспеть, придется провести ночь без сна, в трудах.

Не остались в стороне и крестьяне окрестных деревень. Без понукания, по первому призыву оставили они деток малых и стариков, а также свое добро, что в крепость снести успели, вооружились инструментом и потянулись к Веселому ручью. Тот протекал примерно в версте от крепости и прозван был так за особое игривое журчание. Ведь гульды не удовлетворятся тем, что встанут лагерем на тракте. Малые отряды пойдут по окрестностям да пожгут деревеньки, что сейчас пустые стоят. Так было всегда и так будет сейчас, сомнений нет.