Текст книги "Жена на продажу, таверна на сдачу (СИ)"

Автор книги: Константин Фрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава 3. Чечевичная похлебка

Масло из горшка, из которого брать нельзя, я перелила в горшок поменьше, чтоб использовать его в стряпне.

А то папаша Якобс считал, что Карл его тратит много. И настаивал, что достаточно просто смазать сковороду гусиным пером. А потом, после жарки, просто не мыть. Гениально!

Вместо украденного масла я опустила в горшок ошпаренный сто раз кипятком камень.

Бульк! – и масла снова стало столько же, как и было.

– Учись, студент! – гордо сказала я.

– О-о-о! – благоговейно протянул Карл. Будто я ему показала невероятный фокус. – А ведь и верно. Папаша только постучит, услышит, что горшок полон, да и успокоится на этом.

– Что ж ты до такой простой штуки сам не додумался! – укорила я его. Мы снова закрыли горшок тканью и навязали узелков на бечевке, чтобы папаша Якобс ничего не заметил. – Тебе надо бы быть похитрее.

Карл тяжело вздохнул.

– Не умею я, – ответил он с простодушной грустью. – Папаша говорит, что я родился дураком.

– Сам он дурак, – сердито отозвалась я. – Столько продуктов загубил! Мука в камень слежалась. Масло испортилось. А он считает, что экономит?

– И все же, – задумчиво произнес Карл, – папаша с нас шкуру спустит за дрова. Погреться, конечно, хорошо. И оно того стоило. Но…

– Не спустит.

– А что мы ему скажем? Как оправдаемся? В кражу он не поверит. Да и не сумею я ему наврать…

– Меня держись, пацан. Не умеешь врать – ну и не берись. Я буду говорит, а ты только поддакивай. И все. Ты ж молодой хозяин! Работу мне задавал, я работала. Ну, идем, наварим похлебки.

Итак, блюдо дня – чечевичная похлебка с морковью и луком.

Дано: не ресторан, конечно, далеко не ресторан.

Но, пожалуй, надо относиться к этому заведению как раз наоборот. Как к самому лучшему ресторану города! Ведь какая у меня цель? Накормить клиентов как можно лучше, чтобы они захотели прийти еще.

И чтобы они заплатили деньгами, а не хворостом и дровами.

Полагаю, и дрова-то они давали Карлу из жалости. По сути, крутится-то мальчишка тут один, а папаша его только дрыхнет да пьянствует…

– Карл, как сделать так, чтоб твой папаша проспал до вечера? – спросила я, промывая чечевицу.

– Я же сказал. Когда так тепло и хорошо, он спит непробудно.

– Должно быть, – проворчала я, – если он попадет в ад, то и не заметит этого. Проспит все вечные мучения!

– Это вряд ли, – философски заметил Карл. – В аду-то ему самогона не нальют.

– А, так еще и самогон нужен?

– Ну да. Он спит до тех пор, пока бутыль не опорожнит. Проснется – глотнет – и снова спать.

– А потом?

– А потом просыпается, а самогона нет. Тогда он спускается, проверяет, сделана ли работа…

– Поленья пересчитывает, – подсказала я.

Карл кивнул.

– Масло проверяет, муку и крупу, – продолжил он. – Обедает и дает мне монетку-другую, чтоб я принёс ему еще самогона.

– А где он берет монеты, если платят вам поленьями?

Карл пожал плечами.

– Вот этого я не знаю.

– Тайник есть у него?

– Это вряд ли. Я убираюсь в его комнате, я знаю там каждый камешек в кладке. Нет там тайника.

И однако, где-то же папаша Якобс деньги берет… За меня вот парой серебряных заплатил. Интересненько.

– Карл, скажи мне как художник художнику: ты рисовать умеешь?

– Чего?! – Карл поднял голову от лука, который чистил. В его больших наивных глазах стояли слезы.

Лук хороший был, сочный, ядреный. Так и хрупал под ножом, тек прозрачным луковым соком.

– Я не художник, – осторожно напомнил мне Карл, глядя на меня, как на шибанутую. Наверное, подумал, что я медленно съезжаю с катушек. – И ты тоже.

М-да, это явно не тот человек, который смог бы оценить мою шутку.

Все время забываю, где я. Это очень странно – чувствовать себя одновременно и Аделью, проданной женушкой непутевого игрока, и… не Аделью. А практически без пяти минут шеф-поваром элитного ресторана!

– Ничего, – произнесла я, отнимая у него нож и корзинку с луковицами. – Найди доску покрепче и пошире, отмой ее хорошенько, и углем на ней нарисуй тарелку с дымящимся супом. Сумеешь?

– Эта подойдет?

Карл указал мне вполне себе приличную стойку-штендер, висящую на стене. Я ее не заметила, потому что она была равномерно пыльная и сливалась с окружающим ландшафтом.

М-да, этой таверне не помешает генеральная уборка…

– Это то, что нужно! – заверила я мальчишку. – Ну, а рисовать-то ты сможешь?

– Да, – легко ответил Карл. – Помню, матушка рисовала на ней и чашки, и тыквы. И меня немного учила. И писать тоже! Но это умение вряд ли пригодится, здесь читать никто не умеет.

– Даже твой отец?

– Он первый. Говорил всегда, что важнее уметь считать. А пишут только дураки.

– Ну-ну, – протянула я. – Давай-ка, все равно напиши.

– Что?

– «Блюдо дня! Чечевичная похлебка с чесноком!»

– Это и так все знают.

– Не спорь!

В общем, пока я чистила лук, Карл трудился над оформлением первого в нашем заведении меню.

И вышло у него вполне неплохо.

Я же тем временем начистила и нашинковала лук, нарезала соломкой морковку.

Морковь тоже была на загляденье. Крепкая, ярко-оранжевая, сочная. Я не удержалась и попробовала несколько соломинок. М-м-м, сладкая какая!

Как из таких вкусных овощей можно было приготовить невкусный суп?! У Карла определенно талант…

– Как ловко у тебя получается! – изумился Карл, подойдя посмотреть, что я там делаю. – Я б возился битый час!

– Мастерство не пропьешь! – хмыкнула я. Карл с удивлением посмотрел на меня:

– Ты выпить любишь? А по твоему виду не скажешь…

Я так и покатилась со смеху.

– Да нет, конечно. Не люблю я выпить. Это просто… ну, поговорка такая. Вроде шутки.

– А, про художника тоже?

– А ты сообразительный, Карл! Зря папаша на тебя дураком обзывается. И про художника тоже!

В большом котле, который мы кое-как отмыли вдвоем, на ослепительно-желтом, приятно пахнущем семечками, масле я поставила тушить лук и морковь. Масло стало оранжевым, закипело пузырями.

Карл под моим чутким руководством из запасов папаши Якобса набрал самых спелых помидоров. Ошпарил их кипятком и содрал с них шкурку, а я мелко нарезала, изрубила их в кашу, и отправила в котел. Немного посолила. Добавила несколько крупинок желтого сахара, что громыхали одиноко в горшочке.

«Вместо томатной пасты», – подумала я. Тут-то такой приправы взять было неоткуда!

Овощи жирно чавкали в котле, протушиваясь в собственном соку. Я помешивала их деревянной ложкой с длинной ручкой. А Карл, промывая чечевицу вдвое больше обычной порции, слюнки глотал.

– Как вкусно пахнет! – восторгался он. – Неужто это просто лук и морковка? И они бывают такие вкусные?!

– Еще как бывают, – усмехнулась я. – Ну, готово у тебя? Давай, сыпь сюда!

Карл засыпал чечевицы в котел. Над котлом поднялся душистый пар, и я налила воды в варево.

Оранжевое масло, блестя, всплыло наверх, а вода закипела ключом у горячих стенок.

Я чуть посолила нашу похлебку и накрыла крышкой, а Карл снова гулко сглотнул и облизнулся.

Мальчишка был голоден, ведь свой ужин он мне отдал.

– Ничего, – посмеиваясь, сказала я. – Потерпи немного. Скоро поешь вдоволь!

Пока чечевица варилась, мы с Карлом почистили несколько головок остро пахнущего чеснока и тоже кинули их в варево. Ну, и заключительным штрихом я кое-как порезала черствый, почти засохший каравай на мелкие кубики.

– Добавлять в каждую тарелку по нескольку штук! – строго наказала я Карлу.

Похлебка вышла красивая, оранжевая, приятно пахнущая чесноком, с небольшой кислинкой томатов. Жаль, приправ не было. А то суп пах бы сильнее

Я намеренно чуть передержала ее, чтоб чечевица разварилась сильнее. Ведь истолочь ее в пюре мне было нечем. Но, надеюсь, у лесорубов все хорошо с зубами, и они прожуют мягкие зерна?

Досолив как следует, я перемешала похлебку, отчего по всему дому поплыл густой, вкусный запах.

– Ну, неси чашку, Карл! – весело велела я. – Будешь снимать пробу!

Карла дважды упрашивать было не надо. Он мигом принес свою миску, и я щедро зачерпнула похлебки и налила ему огненного цвета суп до краев!

Карл даже заплясал от радости, когда я ему сыпанула горстью сухариков и вручила ложку.

Он тотчас принялся есть, хотя похлебка была еще очень горяча.

– Погоди! Сливок бы сюда, – всполошилась я. – Тогда будет вкуснее и не так горячо!

Я метнулась к шкафчику с приправами за сливками.

И в этот миг дверь таверны открылась, и вошел мой первый посетитель!

В глазах потемнело, сердце от волнения едва не выскочило из груди. Но я поспешила ему навстречу, восторженно и испуганно ахая.

Это, конечно, был не магнат кампании-гиганта. От него не пахло дорогим одеколоном, и ботинки у него были совсем не лаковые.

С плеча он сбросил у входа пару сучковатых поленьев и зарычал – наверное, это приветствие у него такое. Или говорить он не умеет. Или разучился – с кем там особо болтать, в лесу-то.

Это был самый брутальный и самый грязный мужик, какого я видела! Видимо, угольщик. Его одежда была местами закопчена, а от войлочной шляпы несло гарью и дымом.

Ручищи его были огромны и волосаты.

На плече огромный топор.

Лицо пересечено огромным шрамом.

И до бровей заросло жесткой бородищей!

Лоб его был низкий, массивный, как у неандертальца. Об него разбивались любые вопросы и, конечно, неловко отскочившие от дерева топоры!

Он шумно протопал к столу, плюхнулся шумно на лавку и молча уставился на меня.

Но я расцвела, словно передо мной был мультимиллионер.

– Доброго утра, мастер…– тут я замешкалась, но Карл, спешно дохлебывающий свой суп, пришел мне на помощь.

– Бъёрн, – подсказал он мне, и я заулыбалась еще шире.

– Бъёрн, – повторила я. – Какое чудесное имя!

– Ы-ы-ы, – произнес Бъёрн, скаля в приветливой улыбке широкие, как пеньки, но редкие, как березы в сосняке, зубы.

Его шляпа, приподнятая мощными бровями, съехала со лба на затылок. А я увидела чистые голубые глаза угольщика. И неподдельный интерес в них.

– Чего пожелаете, Бъёрн?

– Ы!

– Как обычно, – перевел Карл, вылизывая миску. – Горяченькой похлебки перед работой.

Я тотчас метнулась к печи, на которой все еще побулькивал мой суп.

– Первая тарелка за поленья, – игриво произнесла я, наполняя миску едой и доливая в нее сливок. – Вторая за деньги.

– Ы, – равнодушно ответил Бъёрн, пожимая плечами.

Он не понял, к чему ему эта информация. Обычной порции варева Карла ему было достаточно, а за мои прелести и заигрывания он не готов был платить звонкой монетой.

– Характер выдержанный, нордический, – пробормотала я. – Скорее всего, женат…

Но ему, разумеется, я ничего такого не озвучила. А только мило улыбнулась.

– Приятного аппетита! – я сыпанула горкой сухарей ему в суп и поспешно отнесла миску ему.

У Бъёрна была своя ложка. Большая, вырезанная из дерева. И он обстоятельно облизал ее перед использованием со всех сторон.

Затем придвинул миску к себе, помешал ею порядком посветлевший от сливок суп, и принялся есть.

Но что-то пошло не так.

С каждым глотком его брови карабкались все выше и выше, сдвигая со взмокшего лба шляпу все дальше на затылок. Глаза его становились все шире и шире, а рука работала ложкой все чаще.

Звон ложки о миску был похож на галоп маленького пони.

– Что…– хрипло выдохнул он, наконец, в рекордно короткий срок управившись с похлебкой. – Что это такое?

О как. И говорить умеет.

– Как что? – притворно удивилась я. – Чечевичная похлебка!

– Еще! – решительно потребовал Бъёрн, утерев ручищей усы.

– За деньги, – мягко, но непреклонно напомнила я с вежливой улыбкой. – Два медяка!

Берн полез куда-то за пазуху и долго там копался. Затем вытянул на свет божий кошель, перетянутый шнурком, и из него ловко выкинул две монеты. Которые я с неменьшей ловкостью поймала.

Шумно ахнул Карл.

– Что же ты смотришь, Карл, – сладко проворковала я. – Угощай нашего гостя!

И с загадочной улыбкой уплыла на кухню.

Дверь снова открылась, и в таверну зашло сразу несколько посетителей. Вот так улов!

– Ы-ы-ы! – ту же завопил Бъёрн, спеша поделиться новостями. Он так махал руками, что вновь пришедшие подошли к нему с опаской.

Но все же осмелились.

Склонились к его тарелке, подозрительно нюхая варево.

Расторопный Карл уже тащил миски, и я, вылив сливки в котел, размешала их там как следует. А упаковку отправила в печь, в огонь.

– Первая миска за дрова, – повторила я, наполняя подставленную посуду похлебкой. – Вторая за деньги!

– Еще! – выкрикнул несдержанный Бъёрн, звонко прихлопнул ладонью по столу пару монет.

Я улыбнулась ему как можно более нежно и приветливо и перевела дух. Ну, слава богу! Папаша Якобс получит обратно свои поленья, да еще и денег сверх того.

Очумевший от радости Карл сгреб медяки и помчался наливать ему еще супа.

И только тут до меня дошло…

А ГДЕ Я ВЗЯЛА СЛИВКИ?!

***

Эта мысль окатила мои нервы кипятком.

А?!

Где я взяла сливки?!

Я рванула к печи, распахнула дверку в ее пылающее нутро…

Но там было лишь всепожирающее пламя, алые угли и рдеющая зола. Упаковка, если она и была, сгорела дотла.

На миг мне показалось, что голова моя отделяется от тела и кубарем катится в угол, а мир вращается перед глазами.

Я чуть в обморок не упала, понимая, что со мной произошло то, чего не могло произойти.

От волнения я присела прямо у печки. Спрятала пылающее лицо в ладонях.

Я как-то справилась с тем, что в голове у меня двоится, с тем, что я попала сюда из какого-то другого мира. Ну, или что у меня крыша поехала от горя – шутка ли, муж-игрок! Пустил по миру!

Я просто заставила себя об этом не думать. Чтобы окончательно не свихнуться.

В конце концов, это раздвоение личности можно объяснить сильным стрессом. Это всего лишь мысли, сны, галлюцинации, фантазии. Их нельзя пощупать!

А пакет с первосортными сливками – можно.

И попробовать с похлебкой тоже можно. Вон она, подбеленная ими, жирно блестит в мисках!

Но сливок не должно было быть в обшарпанном шкафчике папаши Якобса!

Немного успокоившись, я взяла себя в руки и попыталась восстановить в памяти события.

Итак, горячая похлебка в миске Карла дымится. Она жирная, насыщенного оранжево-красного цвета. Приятно и тонко пахнет вареным чесноком.

Я вспоминаю о сливках. Понимаю, что их в похлебке не хватает, и решают добавить.

Представляю себе упаковку. Белая такая, гладкая, с синим логотипом.

Сливки в ней густые и жирные. Сладковатые. Прохладные. Самые лучшие.

Если налить в кружку этих сливок и отрезать горбушку белого, свежего, хрустящего, еще теплого хлеба, то можно зык проглотить – так это вкусно.

Все это проносится в моей голове вихрем. Я думаю об этом автоматически. Иду к шкафчику, открываю старенькую, потемневшую от времени деревянную дверцу. И просто беру сливки.

Они стояли там, дожидаясь, когда их возьму.

Будто наколдованные.

– Что за чертовщина тут творится?!

Я снова подскочила, снова бросилась к шкафчику и с видом убийцы распахнула его хлипкие дверцы.

Разумеется, ничего этакого там не было. Никаких сливок, и ничего необычного вообще.

Только грязноватые полупустые банки стоят рядком…

– Ерунда какая, боже мой…

Я снова закрыла лицо руками.

– Тебе плохо, Адель?

Карл деликатно тронул меня за плечо.

Пока я тут металась со своими чувствами, он успел накормить всех гостей, отмыть за ними миски – право же, это было легко, потому что бравые работяги разве что не вылизали их, – и теперь подметал пол, довольный тем, что нам удалось столько заработать.

– Нет, – слабо прошептала я, отнимая ладони от лица. – Просто что-то устала…

– Ну, еще бы! – с энтузиазмом воскликнул Карл. Его бесхитростное лицо прямо-таки светилось от счастья. – Мы столько заработали, столько!..

– Сколько?

Голос папаши Якобса стер с лица мальчишки счастливую улыбку, и Карл затравленно оглянулся.

Вопреки всем его прогнозам, хозяин заведения не проспал полдня, пьяный.

Наоборот, он поднялся что-то слишком рано. И стоял теперь на лестнице, злобный, красноносый, с разъяренными глазами. От взгляда отца Карл сразу съежился, втянул голову в плечи, затих.

И я сразу позабыла и своих душевных метаниях и собрала свою раздваивающуюся личность воедино.

И эта личность надрывно кричала – беги-и-и! Но бежать было некуда.

– Паршивец! – задыхаясь от ярости, выдохнул папаша Якобс. Его всклокоченные седые бакенбарды стояли дыбом от ярости. – Ты что, думал, я не замечу, что ты потратил дров вдвое больше?! Поленницу хорошо видно из моего окна!

– Но сударь, – твердо вступилась я за мальчишку, – вот же дрова!

И я указала на кучу поленьев, что оставили лесорубы. Карл их аккуратно перенес в тепло, поближе к горячей печи, чтоб до вечера они просохли.

Папаша Якобс перевел злобный взгляд на меня и осклабился.

– Дурная девчонка! – проговорил он радостно. – Ты, верно, дурнее этого недоноска, раз не понимаешь, что это – плата за завтрак? И ее слишком мало, чтобы покрыть мои убытки! Здесь должно быть вдвое больше дров, понимаешь, идиотка?! Вы тут устроили адово пламя, пожгли кучу топлива, и сработали мне в убыток!

– Но это не так! – горячо выкрикнул Карл. Он расправил плечи, бросил метлу и запустил руку в карман. – Смотрите, батюшка! За завтрак, сверх дров, нам дали много денег!

Он выгреб все медяки, и протянул их отцу на раскрытой ладони.

– Смотрите! – повторил он радостно. – Это втрое больше того, чем мы потратили! Это окупит и дрова, и крупу, и…

Но его радостную речь прервала звонкая и безжалостная оплеуха.

Старик, словно змея, кинулся вперед. Он выхватил эти несчастные гроши из руки мальчишки и ударил его. Да так, что Карл вскрикнул и покатился по полу.

– За что бьёте!? – закричала я, кинувшись к рыдающему Карлу.

И тоже получила затрещину, да такую, что в ушах зазвенело.

– За что?! – прошептала я, обнаружив, что сижу в куче золы, а лицо мое пылает и ноет от боли.

– Как вы посмели! – проревел папаша Якобс, жадными руками перебирая медяки так, словно это алмазы чистейшей воды. – Вы!.. Вы обворовали меня!.. Вы забрались ко мне в комнату и украли мои деньги! И у вас наглости хватает говорить, что вы заработали их!..

– Но мы их заработали! – заводясь, выкрикнула я.

– Замолчи, гадкая девчонка! – задушено просипел папаша Якобс, потрясая пальцем у моего носа. – Замолчи! Вы украли! Нет, это не он, – папаша с презрением глянул на собственного сына и ткнул его в бок тяжелым башмаком. – У этого ничтожества не хватило б ума и наглости. Это ты, мерзкая девчонка!

– Я?!

– Ты, ты! На базаре о тебе говорили много всякой гадости, – Якобс мерзко захихикал. – Ты думала, я не слышал?! Грязная воровка! Да я тебя в печи запру и испеку до румяной корочки!

– Что?!

– До смерти засеку! – шипел этот садист, надвигаясь на меня. Его красная рожа так и тряслась от злости. – Ты что, думаешь, я просто так потратил пару серебряных?! Это ты меня кормить должна, а не наоборот! Думала поживиться в моих карманах?! Думала, тебе сойдет с рук твое воровство?!

Он ухватил нож со стола и ткнул им в мою сторону.

– Я вам сейчас пальцы отрублю! – прорычал он. – Чтоб не смели трогать моих денег!

– Мы не крали, – рыдал Карл. Его радость улетучилась, и у меня сердце сжалось от боли – сколько ж отчаяния было в его плаче! – Вы же заперлись на замок, отец… Как бы мы вошли?!

Этот аргумент отрезвил размахивающего кулаками папашу Якобса.

Не знаю, что там у него за замок, но, видимо, хозяин таверны думал, что таким двум недотепам его отпереть не под силу.

– Хм, хм, – пробормотал он, поглаживая небритый щетинистый подбородок. – В самом деле… Хм, хм…

Он еще раз глянул на медяки в его руке, понимая, что они действительно заработаны. И заработок действительно хорош.

Откинул нож на стол и поскреб в плешивой голове.

– Заработали?! Столько?!

Я перевела дух. Наверное, я ожидала еще и того, что хозяин извинится. Ну, хотя б скажет, что погорячился спрсонья. Но не тут-то было!

Он еще раз ткнул Карла в бок ботинком, пребольно, так, что несчастный снова жалобно вскрикнул и зашелся в рыданиях, а мне влепил еще одну пощечину, да так, что в голове колокола зазвенели!

– Мелкий выродок! – прошипел папаша Якобс с ненавистью. – Завтра чтоб вдвое больше этого было, понял?!

И он неспешно и тяжело поднялся по лестнице и снова исчез в своей комнате.

Когда за отцом закрылась дверь, Карл дал волю чувствам.

Он разревелся пуще прежнего, так, что у меня чуть сердце не разорвалось от жалости.

– За что?! – горько причитал мальчишка, утирая мокрые щеки. – За что он меня так не любит?! Почему я такой дурак, что собственный отец меня ненавидит?!

Тут и у меня слезы брызнули из глаз. Сил не было видеть, как страдает это доброе маленькое несчастное существо!

Я обняла его, прижала его к себе, и он доверчиво уткнулся мне в плечо, выплакивая свое горе.

– Ты не дурак, – сказала я уверенно, баюкая и утешая его. – И не любит он не тебя за то, что ты лучше него, а не потому, что ты дурак! Ты… ты очень хороший и добрый, Карл. Не надо винить себя за то, что он тебя не любит. Ты в том не виноват. Просто люди бывают… злые. Без причины.

– Но-но-но, – от слез Карл начал заикаться. – Но я так хотел бы, чтоб он меня любил! И хоть изредка ласково смотрел на меня! Разве я много прошу?!

– Разумеется, нет, – утешила я его. – Это совсем немного.

– Завтра он засечет меня до смерти, – прошептал Карл обреченно. – Денег не будет, и я…

– Будут, – твердо ответила ему я. – Все у нас будет! Уж я постараюсь!

Он недоверчиво глянул на меня.

– Ну что? Ты и сегодня не верил, что нам заплатят, – сказала я твердо.

– Не верил, – всхлипнул он, успокаиваясь.

– Ну вот утри свои слезы, – сказала я ему. – Все у нас будет хорошо!

Я говорила эти слова утешения и ободрения, а у самой поджилки тряслись.

Не-не-не-не, мне тут не нравится! Как бы выбраться отсюда поскорее, пока папаша Якобс не спустил с меня шкуру?!