Текст книги "Жена на продажу, таверна на сдачу (СИ)"

Автор книги: Константин Фрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Константин Фрес
Жена на продажу, таверна на сдачу

Глава 1. Торг

– Разве я была плохой женой?! Разве я в чем-то провинилась перед тобой?!

– Не начинай! Все решено, – мужчина раздраженно дергает плечом. – Хорошо бы хоть пару серебряных выручить за тебя…

Он разодет как на свадьбу. Потертый, но добротный, шитый шелком и мелким жемчугом жилет. Дорогого сукна сюртук. И светлые серебряные часы с цепью. Красавец, да и только!

Но это остатки роскоши. Я знаю, точнее, узнала недавно – муж мой отчаянный игрок.

Дом, повозку с лошадью, деньги – он проиграл все.

А что не проиграл, то спешно распродает, чтоб рассчитаться с долгами. В том числе и меня.

Ему нужно немного монет, чтоб уехать из города, где его все знает и показывают пальцами. Он хочет спрятаться от позора и начать новую жизнь.

И я в его планы не вписываюсь. Никак.

– Возьми меня с собой! – пытаюсь говорить твердо, а сама обмираю от страха. Будущее кажется мне ужасающим. Оказаться бесправной вещью в чужих руках это же конец света. – Я на тебя работать буду, я только ради тебя, я!..

– Да замолчи ты уже, – раздражено вскрикивает он, отталкивая мои слабые руки, цепляющиеся за его одежду. – Не позорь меня! Не понимаешь, что ли – нет у меня на тебя денег, нет! На что содержать тебя прикажешь?!

– Я буду есть один хлеб! И словом тебя не упрекну! Не пожалуюсь! Только с собой возьми!

– Один хлеб! – язвительно передразнил он меня. – Хлеб, вообще-то, тоже денег стоит! Об этом ты подумала?

Что-то он не думал об этом, когда ставил на кон наш дом…

Но я проглотила эти язвительные слова. Мне было страшно. Я отчаянно цеплялась за последнюю возможность уехать из этого города.

– Сухая корка раз в день, – говорю я, заглядывая ему в глаза. – Разве я много прошу? Я разделю с тобой все невзгоды, я…

– Невзгоды? Они настанут, если ты со мной увяжешься! Я из-за тебя не собираюсь нищенствовать, – уже зло продолжил он, накидывая на мою шею веревку и стягивая узел так, чтоб я не смогла высвободить голову из петли.

Из-за меня?! Хорошенькое дело! То есть, во всех бедах я виновата?!

– Так что давай, иди, – он грубо толкнул меня к помосту, с которого велись торги. – Ничего с тобой не случится. Зато в родном городе останешься. При месте будешь. Крыша над головой. И та самая корка хлеба. Чего тебе еще надо?!

В родном городе, где каждый на меня пальцем будет показывать и вспоминать, как я попала в рабство?!

– Я не пойду! Не хочу!

Ведь купить меня может любой. И жестокий тиран, и старый вонючий сластолюбец… Вон они как смотрят на меня из толпы, пуская слюни и облизываясь.

Один противный дед протянул руку, норовя похотливо ухватить меня за задницу. Но я яростно рявкнула, щелкнув зубами.

– Нос откушу! – рычу я. —Только тронь, попробуй!

Старик испуганно взвизгнул, отпрыгнул и неуклюже шлепнулся на зад, ругнувшись.

Хохот взлетает над толпой.

– Горячая какая!

Я сопротивляюсь, но меня оттаскивают от мужа, несмотря на мои вопли.

Упираюсь как могу, торможу ногами.

Дождь хлещет по плечам, невероятно холодно. Одежда прилипла к телу. Под ногами каша из воды и грязи.

А меня все тянут и тянут. Ну совсем как корову или овечку за жесткую веревку, петлей затянутую на шее. Я вцепляюсь в нее ногтями, но узел распустить не могу.

Муж мой стоит в толпе зевак. И делает вид, что меня совсем не знает.

Он отворачивает лицо, похохатывает, солидно так перехватывает трубку и рассуждает о погоде.

А от моего перепуганного взгляда отворачивается, словно от бьющего в лицо ледяного ветра.

Рядом стоят его родители.

Почтенный седовласый старик и пожилая женщина с сердитым лицом. Они что-то выговаривают своему сыну, показывая на меня пальцами.

На миг в моем сердце загорается надежда, что им удастся отговорить его от этого постыдного шага.

Я жду, что он все же услышит их слова, совесть в нем проснется. И он заберет меня с этого помоста.

– Ну, я же не животное! Я же живой человек! – кричу я им.

– Какой стыд! – сердито восклицает его мамаша, кутаясь плотнее в шаль. – Из-за ее поведения мы не сможем продать ее подороже!

– Неужели нельзя не кривляться и вести себя смирно и пристойно! – ворчит старик, притворно пряча глазки от людей, словно ему и впрямь стыдно.

Что?!

То есть, они стыдятся за меня, а не за своего непутевого сыночка?!

– Какой стыд! – снова всхлипывает бабка.

– Боюсь, с ее будущим хозяином не удастся договориться, – печально поддакивает ей папаша. – Он не станет нам перечислять ни гроша за ее работу.

– Такая строптивая вряд ли много барышей принесет. Что за бестолковая девка! – подхватывает мамаша.

– Так и помрем в бедности, эх… – тянет старик, сокрушаясь.

То есть, они рассчитывали, что я еще и работать на них буду в рабстве?! Семейство пиявок!

–Денег захотели?! О, видит бог, я вам устрою зажиточную старость!

Старики притворяются оскорбленными и напуганными и хнычут, жалуются окружающим на мое жестокосердие.

До меня долетают обрывки слов, обвинения, которые старики кидают в мой адрес.

– Распутная шлюха! Ленивая дармоедка! Злобная неблагодарная тварь!

Отлично! Прекрасна реклама! Теперь меня только людоед купит!

И тот сварит в семи водах, чтоб не отравиться!

Дождь лупит все сильнее, и ведущий аукциона спешит закончить скорее свою работу.

– Молодая! – раскатисто орет он на всю площадь, дергая меня за веревку и вынуждая выбежать на середину помоста. Холодная вода хлюпает, леденит ноги. – Сильная и здоровая! Подойдет для любой работы, – он делает эффектную паузу, подкручивает усы и особо сальным, мерзким голосом продолжает: – И для любви! Всего один серебряный!

Люди у помоста смеются.

Мужчины приосаниваются, посматривают на своих спутниц. И я понимаю, что меня может купить любой из них, лишь бы позабавиться.

Они могут меня бить палками, а могут в плуг запрячь и заставить делать самую грязную работу!

И даже хозяйка борделя! Вон она стоит, с заинтересованным лицом.

О, ужас!

Я оборачиваюсь к расплывшейся толстой «мамке» и строю рожу, оскаливая зубы и кося к носу глаза.

Она отступает, торопливо бормоча ругательства. Нет, такое чудо ей в борделе не нужно.

Слава богу…

– Не хочу! Не пойду!

– Ну?! – надрывался ведущий. Дождь хлестал ему по плечам, он замерз и хотел поскорее домой.

Я – тоже.

Но только не к этим монстрам, которые скалятся у помоста.

– Неужто никому не нужна новая молодая жена? Любовница? Работница?!

Наверное, нужна. Но серебряный – это большие деньги для нашего захолустья. И я выдыхаю с облегчением, понимая, что не каждый готов их заплатить за право потискать меня на сеновале.

– Серебряный и пять медных грошей!

Сердце мое уходит в пятки! Это кто там расщедрился?!

Жирный Тони, сальный любитель поесть, тянет руку. Медяки зажаты у него в потной вялой ладони.

– Пять медных сверху! – гудит он, гордясь собой. А сам аж трясется, как холодец, от похоти…

Я обмираю, глядя на его оплывшее лицо. Только не это!..

– Десять медных сверх того! – кричит кто-то позади него.

Ведущий оживляется, сдвигает на затылок шляпу, с которой льет потоками на плечи и на спину.

– Кто больше? – подбадривает он толпу.

– Пятнадцать!.. – слышится отчаянный выкрик, и я зажмуриваюсь.

– Серебряный и пятнадцать раз! – кричит довольный ведущий. – Два!..

– Два серебряных, – перебивает его скрипучий старческий голос. – И больше вам за нее не выручить.

Толпа ахает и расступается.

А я с ужасом смотрю на того, кто предложил за меня такую астрономическую сумму.

Дряхлый тощий старикашка с синим, как слива, носом!

Папаша Якобс, желчный старик в полосатом колпаке, грязных штанах с вытянутыми коленками и в стоптанных старых башмаках.

Я думала, он нищий! Откуда у него пара серебряных?! И зачем ему я?!

Глядя на его морщинистую физиономию, на дрожащие колени и согнутую спину, я так и обмерла. Он что, тоже рассчитывает на… ночь любви?!

Этого еще не хватало!

– Продано! – взревел радостный ведущий и дернул меня за веревку. – Два серебряных за молодую женушку! Эх, завидую я папаше Якобсу! Она славно погреет его старые косточки сегодня ночью!

– Болван, – проскрипел папаша Якобс и, шлепая растоптанными башмаками, медленно бредет к помосту.

Аукционист от старика получает медяшку – я вижу, как ловко он ловит монету на лету. И тотчас испаряется, не хочет быть свидетелем моих слез и криков.

А вот семейство мужа, кажется, уж совсем толстокожее.

Мой плач их не разжалобил. Уж точно не больше скрипа сухого дерева.

Они сбежались к помосту как волки на запах крови, тянут руки, не обращая внимания на меня и на мои слезы.

Как будто я правда не живое существо. Как будто я не слышу, не вижу и не чувствую! И как будто от моей мольбы можно отмахнуться, как от комариного писка!

От злости я крепко сжимаю зубы и усилием воли прекращаю реветь.

Ни слезинки больше моей не увидят, пиявки!

Муженек мой первый за деньгами прибежал; конечно, важничает, надувается, как индюк. Строит из себя важного господина. А у самого глазки так и бегают, ищут, где у старика карман, набитый деньгами!

– Держите ваше серебро, – скрипит папаша Якобс и протягивает руку за веревкой, на одном конце которой болтаюсь я.

– Мы тоже хозяева! – орут папаша с мамашей наперебой. – Нам, нам!

Муж берет серебряный важно, неторопливо. После он разворачивается, подает старику лист, на котором аукционист написал мое имя, дату покупки и стоимость товара. То есть меня.

И сваливает в закат навсегда, не интересуясь больше моей судьбой.

Мне остается только проводить его взглядом.

А вот его папаша и мамаша за деньги передрались.

Толкались локтями, чуть ли не по рукам друг друга били. Но в итоге мамаша исхитрилась, опередила своего старикана-мужа, ухватила монету трясущейся рукой. Спрятала ее в карман своего платья, прикрыла оборками, и с довольной миной сложила ручки на животе.

– Маловато будет, – заметил папаша с постной миной. Ему денег не досталось, только пара оплеух от любящей супруги. Поэтому вид у него был несчастный и недовольный.

– За ее услуги можно и накинуть, – поддакивает мамаши с довольной ухмылкой. – Она молода, сильна. Проработает долго, даже если не кормить. Посмотрите, какие крепкие у нее плечи! А ноги?! – и она ухватила меня за ляжку, ну точно, как корову. Я с омерзением откинула ее липкие руки от себя. От отвращения меня чуть не вырвало.

– Благодарствую, не нуждаюсь, – каркает папаша Якобс, неприязненно глядя на старуху.

– Вещи ее денег стоят! – почтенный старик, отец мужа, мертвой хваткой вцепляется в мою юбку, и я верещу, понимая, что он сейчас с меня ее стащит. – Извольте заплатить! Или поведете ее голой!

– Конечно, поведу, – парирует папаша Якобс как ни в чем небывало, суковатой палкой как следует треснув старика по руке. – Поведу и голой, и без кожи. Если вы заплатите штраф за непристойное поведение вашего товара, хе-хе-хе… Руки прочь, стервятники! Иначе потратите серебро на лекарей!

А старичок-то не так прост, каким кажется! Он совершенно прав; если папаша моего мужа вздумает раздеть меня на площади, его как минимум посадят в кутузку на пару дней.

– Не изволите ли составить контракт? – меж тем пела приятным сладким голоском мамаша. —Будете отчислять нам по половине серебряного в месяц. И тогда она навеки ваша. Выкупить себя не сможет никогда! А вы на всю жизнь приобретаете услужливою и сильную прислугу!

У меня в глазах темнеет от подлого предложения этой старой жабы!

Но папаша Якобс не зря славится своей скупостью на всю округу.

Половина серебряного – это очень много. Он не собирается отдавать такие деньги черт знает кому! А у меня брезжит надежда. Если он не согласен на контракт, значит, я смогу отработать и выкупиться?! И буду свободна?!

– Да черта с два, старая вешалка, – грубо отвечает он. – Можете продолжить торги, если не нравится моя цена. А я дома подожду конца аукциона, – бросил папаша Якобс и потянул меня за веревку, словно скотину. – Ну, пошла! Нам еще до дома добираться!

***

…Как так вышло, что я оказалась здесь?!

Я четко помню, что еще вчера я закончила кулинарную академию на «отлично».

Все экзамены сданы. Все супы сварены, роскошные блюда приготовлены и оценены по достоинству комиссией.

И я, счастливая, скачу через лужи, прижимая к груди диплом и приглашение работать в самый элитный ресторан города.

Это было просто сбывшейся мечтой. Главным призом, счастливым билетом в жизнь.

Позади меня рыдают побежденные конкурентки, а я несусь, промокшая и счастливая, не чуя под собой ног и не видя опасности.

Я, конечно, не была глупа, и ожидала подвоха от моих однокурсниц.

Они тоже боролись за право работать в этом ресторане. И проиграли. Ну, максимум, что они могли натворить – попробовать подсыпать соли, перца, подлить уксуса, чтоб испортить мне блюдо.

Но всего этого не произошло.

Следили за нашей готовкой очень тщательно, и такой фокус пресекли бы, а саму фокусницу дисквалифицировали бы. Поэтому каждая полагалась только на свое умение.

И я выиграла в честной борьбе!

Но вот к тому, что меня переедут на машине после завершения конкурса, я готова не была…

Что это была за машина – я не рассмотрела. Помню только слепящие фары и сверкающие капли на лобовом стекле.

Я и пискнуть не успела. И испугаться тем более.

Помню только невероятное изумление. Что, серьезно?!

Да, и еще перекошенное от злобы лицо девчонки за рулем. С потеками дешевой туши на щеках.

Оскаленные зубы, отчаянье в каждой черте.

– Ну ты и дура, Катька! – изумленно хотела сказать я, но тут страшный удар смешал меня с вечностью.

Не знаю, сколько времени я в изумлении смотрела на слепящий свет, пытаясь рассмотреть – рай? Ад? Ну, куда-то же я все-таки попала!

А потом слепящий свет погас, и я обнаружила, что сижу без сил за столом, и все тело ломит.

А сама я одета, как средневековая крестьянка.

И муж – вот этот красноносый человек с остатками волос вокруг блестящей лысины мой муж! – говорит мне, повторяет в который раз, что я должна покинуть дом.

– Дом нам больше не принадлежит! – нудно бубнил он.

А сердце в моей груди билось, едва не разрывая грудную клетку.

И я не понимала, какая я настоящая. Та, что осталась без дома или та, что погибла под колесами машины? Или это только приснилось мне?..

Две жизни крепко сплелись, смешались в моем сознании.

«Второй шанс! – грохотало в моем мозгу. – Второй шанс!»

Хорошенький же шанс, если разобраться. Кажется, я попала…

Глава 2. «Печеное яблоко»

Было темно, когда мы добрались до таверны, где теперь мне предстояло прислуживать. У меня зуб на зуб не попадал, я была насквозь мокрая и грязная. Потому что по пути несколько раз поскальзывалась и валилась прямо в лужи.

Ноги сбила, все тело ломило от холода и усталости.

Папаша Якобс был не суше меня, но хоть не такой грязный. Он шел, словно не замечая колотящего его по спине дождя. Его башмаки уныло шлепали по раскисшей грязи. Рука его то и дело тянула меня за веревку. Если рывок был сильным, я валилась на землю.

Это папашу Якобса останавливало. Он молча ждал, когда я поднимусь, а потом отворачивался и продолжал путь. Молча. Даже не ругался.

Перспективы вырисовывались самые мрачные.

Таверна, куда приволок меня старик, называлась приятно. «Печеное яблоко».

Но, пожалуй, на упомянутое яблоко она походила только одним – коричневым цветом.

Все было закопчено и засалено. Фонари горели тускло, потому что их стекла никто давно не протирал. Огонек был еле виден сквозь крохотный зазор в грязи.

Внутри таверны было холодно и темно, словно тут никто и никогда не жил. Пахло тоже отвратительно.

– К… куда ты меня завел?! – пискнула я, трясясь и приплясывая, чтоб хоть немного согреться. – Это что за логово дикарей?!

– Больно ты языкастая, – огрызнулся старик, дергая меня за веревку, все так же стягивающую мою шею. – Будешь огрызаться – получишь палки!

– Это что, твой дом?! – ужасаюсь я.

– И твой теперь тоже! – сварливо отвечает старик. – Не нравится? Можешь проваливать на все четыре стороны, вон, в бордель!

Я отрицательно помотала головой.

Если я уйду, то наверняка замерзну под дождем.

Все знают, что меня купил папаша Якобс. Никто к себе не пустит, боясь быть обвиненным в краже.

Дойти до другого города и там найти себе работу у меня шансов нет. Ни денег, ни одежды… Пропаду по дороге, или лихие люди убьют.

Значит, остается папаша Якобс и его уютное гнездышко…

Веревку с моей шеи старик снял аккуратно, прямо-таки благоговейно.

«Плюшкин!» – подумала я, наблюдая, как он развязывает узел, затаив дыхание.

– Что?! – сварливо проскрипел он в ответ на мой изумленный взгляд. – Она целый медяк стоит! А то и два! Хватит таращиться, иди, погрейся! Завтра у тебя много работы! А ты что думала, я тебя из жалости в свой дом взял?! Ха!

Но «погрейся» – это громко сказано.

Очаг, на который мне указал папаша Якобс, почти прогорел.

Под серой золой еле-еле рдеют угли. Тепла столько, что можно отогреть лишь озябшие ладони, которые я держу над остывающей золой.

Папаша Якобс, ворча и охая, медленно поднялся по лестнице.

И я услышала его храп почти тотчас же, как за ним закрылась скрипучая дверь его спальни.

Да, слышимость тут еще та…

Он что, не раздеваясь повалился спать?!

– Есть хочешь?

Из мрака выступил, как мне показалось, тонкий серый призрак. В его тощей руке болтался фонарь, чуть ярче, чем все остальные.

В другой руке он держал глиняную миску с чем-то непонятным, но явно горячим. От еды шел пар.

– На, поешь. Тут немного осталось от моего ужина. Может, и не наешься, но хоть немного подкрепишь свои силы.

Я накинулась на еду с жадностью, глотая тепло варево с наслаждением. И только когда половина была съедена, я разобралась что это такое.

Чечевичная похлебка, притом очень невкусная. Видно, и масла в нее пожалели, и лук подгорел…

«Призрак» же при ближайшем рассмотрении оказался щуплым пареньком в серой, застиранной одежде. Несмотря на юность и хрупкость, он неуловимо чем-то напоминал папашу Якобса.

«Сын?» – мелькнуло у меня в голове. Но спросить я не смогла; несмотря на то, что суп был отвратительный, я продолжала его жадно глотать, потому что была ужасно голодна. И потому, что это был единственный способ согреться.

– Меня Карл зовут, – доверительно сообщил он, пока я ела. – Я тоже работаю на отца, и ничего страшного в этом нет. Если что, я помогать тебе буду. Вместе не так трудно, да и веселее…

– Спасибо, – пробормотала я, когда тарелка моя опустела, а дрожь перестала бить тело. – Твоему отцу стоило бы поучиться у тебя гостеприимству.

Паренек вздохнул. Его кудлатая голова поникла.

– Он неплохой, – робко произнес мальчишка. Ну да, ну да. Все жертвы домашних тиранов так и говорят! – Просто после того, как не стало мамы, он сильно переменился…

Даже знать не хочу, что с ней стало.

А то, не дай, Бог расплачусь.

– Я принесу тебе ее вещи, – таинственным шепотом произнес мальчишка, наклонившись ко мне. Наверное, чтоб папаша не услышал. – Они, конечно, не новые, но чистые и сухие…

– Спасибо, – вот сейчас точно разревусь! Что за ангел этот мальчишка, живет в аду, а сердце доброе! Откуда он черпает силы, чтоб оставаться человеком?!

Но я не заревела. Отерла глаза, стиснула зубы. Если уж этот маленький человек так стойко переносит невзгоды, то чем я хуже?!

«Ничего, справлюсь! – храбрясь, думала я. – Прорвемся!»

Мальчишка обернулся быстро, принес мне чистую рубашку и темно-зеленое платье из грубой, но прочной ткани.

– Свою одежду тоже высуши, – наставлял он меня, провожая до закутка, где мне предстояло жить, – почини и береги. Кто знает, когда удастся ее заменить?..

Отличная новость!

То есть, никогда?!

В темной комнатке, в закутке под лестницей, куда определил меня Карл, было темно и холодно.

Под окном стояла кровать, напротив нее был камин. Его давно не топили, и было неясно вообще, можно ли его топить.

Еще стул был. На нем я тщательно развешала свою мокрую одежду.

Вот, собственно, и вся обстановка…

Желая согреться, я, не раздеваясь, поскорее шмыгнула в постель. Но там было еще холоднее, одеяло было невозможно тонким. Нет, так не годится совершенно!

– Карл! Эй, Карл!

Я выбралась из своего закутка и вышла в пустой зал. Понятия не имею, где у Карла его комната. Но слышимость в доме хорошая, так что он услышит мой зов. Надеюсь.

Но, кажется, у мальчишки даже своей комнаты не было.

Я услышала, как что-то шевельнулось на кухне, чуть громыхнул котел. Хитрец спал прямо на печи, на остывающих кирпичах.

– Что случилось, – спросил он, и тут же осекся. Не знал, как ко мне обратиться. Имени-то своего я не назвала.

– Адель, – произнесла я, кутаясь в тонкое одеяло. – Зови меня Адель. Карл, почему так холодно?

– Так дрова все вышли, – ответил мальчишка, виновато выглядывая из-за котла.

– Как это вышли? – я так и встала, как вкопанная.

Потому что перед печкой лежала вязанка хвороста и несколько отличных сухих поленьев.

– А это тогда что?

– Это на утро, – ответил Карл, поежившись от ночного холода. – Потерпи еще пару часов. Потом я растоплю печь, когда буду готовить чечевичную похлебку для лесорубов, и станет намного теплее…

Я фыркнула. Пару часов потерпеть! То есть, не спать всю ночь, трястись, а потом весь день вкалывать?! Не удивительно, что у Карла такой изможденный вид!

– Что за бред! – проворчала я. – Ну, ладно —мы. На нас твоему папаше как будто бы плевать. Но сам-то он как спит в таком аду?!

– Так у него есть железная печка в спальне, – ответил Карл робко. – И бутыль самого крепкого самогона…

– Можешь не продолжать, – сказала я. Внутри у меня все так и кипело. Вот же старый сморчок! – Давай-ка лучше печь растопим.

Уж лучше папаша Якобс меня пришибет, чем я окочурюсь в этом холоде!

Карл так и вытаращился на меня.

– Но-о-о-о, – протянул он изумленно, – но если мы растопим теперь, то дров не хватит на то, чтобы приготовить завтрак!

– А это что, – сварливо произнесла я, раскладывая поленья в печи, – последнее топливо?

– Н-нет, – пробормотал Карл, проворно спрыгивая на пол. – Еще целая поленница, н-но…

– Целая поленница! – воскликнула я. – Вот и принесешь оттуда еще дров.

– Н-но… – тянул изумленный мальчишка, глядя, как в печи расцветают языки живительного теплого пламени.

– Что еще?! Ну, не пронумеровал же он их?

– Вообще-то, да.

Я только глаза закатила.

– Невероятно, – пробормотала я.

– О-он, – тут же затараторил Карл, – очень рачительный хозяин! Бережливый! Дрова просто так с неба не валятся!

– А откуда они к вам валятся?

– Так лесорубы расплачиваются ими за похлебку!

– Они даже денег вам не дают? – изумилась я.

Карл стушевался.

– Ну, – неопределенно протянул он, – готовлю-то я не очень, если честно. А им нужно подкрепиться, ведь работать целый день. Моя чечевичная похлебка хоть и невкусна, но сытная. Я не жалею чечевицы. Так что они оставляют по паре поленьев за миску.

– Чудовищно, – выдохнула я. – Ну, что же. Мы попробуем стрясти с них деньги. Деньги-то у них есть?

Карл даже рот раскрыл от такого самоуверенного заявления.

– Да-да-да есть, – даже заикаться начал, бедолага. – Но кто ж нам даст?!

– Дадут, – сказала я, повязывая фартук, что болтался тут же, рядом с печью. – Если добавки захотят. Первая миска за поленья, вторая – за деньги.

– Добавки? – Карл даже дышать перестал. – А ты что, хорошо готовишь?

– Еще как, – усмехнулась я, припоминая свои кулинарные навыки.

Да уж, в элитный ресторан попасть не удалось. Но тут, думаю, мои умения будут намного ценнее. И, может быть, даже помогут выжить мне.

Нам.

Нам с Карлом.

Я взглянула на него еще раз, и сердце кровью облилось.

Ну, ведь это сын папаши Якобса! Как можно было довести своего собственного ребенка до такого жалкого состояния?!

– А чем отец тебе платит за твои услуги? – спросила я, шевеля кочергой пылающие поленья в печи. – Ты говорил – ты на него работаешь. Тоже поленьями?

– Нет, конечно, – мальчишка опустил глаза. – Но кров над головой и еды вволю достаточно за мои никчемные услуги…

– Достаточно! – фыркнула я. – Ты такой тощий, что тебя ветром шатает. И последний вопрос: как в схему вашего существования вписывается папаша Якобс?

– Ну-у, – протянул Карл, и глаза его забегали. – Он встает к полудню и проверяет, исполнена ли работа…

– Дровишки считает, – язвительно поддакнула я. Но Карл моего сарказма не понял и серьезно кивнул головой. – Кормилец, нечего сказать! Ладно, идем, покажешь мне ваши припасы.

Припасов, нужно сказать, у папаши Якобса было немало, что меня приятно удивило.

И чечевица была, и глиняные огромные горшки с маслом, и овощи.

– То-то-только этого трогать нельзя, – сказал Карл, когда я обследовала всю кладовку, всюду сунув нос.

– Прости?! – не поняла я.

– Э-э-это про запас, – пояснил Карл.

– По какой запас?! – взревела я.

Наверху папаша Якобс тревожно захрюкал, зачмокал, переворачиваясь на другой бок, и мы присели, испуганные.

Больше я кричать не пробовала.

– Так про какой запас?! – поинтересовалась я шепотом, но яростно.

Жадность этого господина начинала меня здорово раздражать.

Имея все, он живет как голодранец, да еще и сына голодом морит!

– Ну, – снова затянул свою обычную песню Карл, – вдруг все кончится?!

Я закатила глаза.

– Ни слова больше! – задушенным голосом произнесла я.

Но Карл был неумолим.

– Я однажды попробовал взять, – серьезно произнес он, – немного масла…

– Есть хотелось? – уточнила я. Он кивнул.

– Так вот он обломал палку об мои бока! Это у него строго.

Масло, разлитое в горшки по самое горлышко, стояло на полу, закрытое тряпицей и обвязанное для верности веревкой. Развязать веревку не стоило труда.

Я сунулась в один горшок – боги, да оно прогоркло! Испортилось, не досталось никому!

И еще один горшок постигла такая же участь.

А вот в третьем горшке было все отлично. Хорошее, свежее масло.

– Давай-ка вот что, – сказала я решительно. – Найди камень поглаже и потяжелее. Отмой его как следует и кипятком ополосни.

– Зачем?! – изумился Карл.

– Потом скажу, – решительно ответила я. – А пока покажи, откуда ты берешь чечевицу для похлебки?

На кухне был просто мрак.

Все закопченное, засаленное. Даже готовить в этом хлеву не хотелось.

– Скажи-ка мне, Карл, а чем вы чистите посуду? – я взяла сковороду двумя пальцами. Ручка у нее была омерзительно липкой.

– А? – Карл поднял голову от кадушки с водой, в которой он огромной щеткой тер булыжник. – Чистим?

– Понятно, – с трудом переведя дух и взяв себя в руки, произнесла я. – Песок-то найдется в вашем хозяйстве?

– Этого добра достаточно, – ответил Карл весело.

– Надеюсь, бесплатно? – уточнила я. – Как закончишь с камнем, отчисти-ка эту сковороду, да чтоб блестела!

Сама я принялась за печь.

Все ошметки сгоревшей и засохшей еды я повымела, стряхнула пыль и копоть как сумела. Стало заметно чище и даже как будто бы светлее.

Пол я тоже вымела огромной метлой, бросила сор в печь. Нагрев побольше воды, добавив туда золы и разведя щелок, помыла пол. Благо, кухня совсем небольшая была.

Карл подхватил мои старания. Своей щеткой он ловко надраил до блеска дверцы и стенки шкафчиков, раму окна и даже отмыл старый закопченный фонарь. Тот сразу засветил веселее, и на кухне стало уютно и тепло.

Печь растопилась очень хорошо. Леденящий холод ушел, таверна наполнилась сухим жаром.

– Теперь папаша проспит до самого обеда! – обрадованный такому повороту дел, произнес Карл. – Когда тепло, он спит долго. Может и до вечера продрыхнуть.

– Тогда подкинь-ка еще пару поленьев, – велела я хладнокровно. – Пусть дрыхнет хоть до самого утра! Тогда и у нас время отдохнуть будет!

Рабочий стол тоже оставлял желать лучшего. Я плеснула на него кипятка, а затем долго оттирала и скребла ножом, пока дерево, из которого он был сделан, не побелело.

– Ну, вот так-то лучше! – произнесла я, утирая пот со лба и оглядывая приведенную в некоторый порядок кухню. – А теперь давай-ка я научу тебя готовить чечевичную похлебку.