Текст книги "Недостреленный (АИ)"
Автор книги: Константин Читатель
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)
Ехали мы по холмистой степи по моим прикидкам уже более получаса. Жаркое летнее солнце поднимаясь к зениту ощутимо припекало. Я надвинул фуражку на глаза, закрываясь козырьком от солнечных лучей, от жары меня клонило в сон. Ворошилов то уносился вперёд, то разворачивался и, вернувшись, ехал рядом с бричкой. Наш бронепоезд вскоре после начала нашего движения пропал за неровностями местности, и сейчас вокруг не было видно ни души. Даже никакие птицы не летали в небе. Вдруг в стороне сбоку от направления нашей поездки краем глаза я заметил движение – на гребне холма вдали показались всадники. Один десяток, другой, третий… Они казались маленькими фигурками, и было не разглядеть никаких деталей одежды. Я, порывшись в вещевом мешке, вынул оттуда бинокль, подаренный месяц назад ярославским военным комиссаром Громовыми, и посмотрел с помощью оптики в их сторону. Изображение всадников приблизились, и я отчётливо разглядел у них погоны.
– Казаки… – напряжённо произношу я, облизывая пересохшие губы, и потом повышаю голос. – Товарищ Сталин, товарищ Ворошилов, белоказаки! Погоны на плечах…
Ворошилов, ехавший в этот момент около повозки, смурнеет лицом и всматривается в их сторону, а потом окидывает взглядом окрестности.
– Какие будут предложения, Клим? – внешне как бы спокойно говорит Сталин, принимаясь нарочито медленными движениями набивать табаком свою трубку.
– Тикать надо, Коба, – напряжённым голосом отзывается Ворошилов, – авось успеем. Вон в той стороне… – он машет зажатой в руке плёткой, – там уже батарея наша должна стоять. Доскачем! Должны доскакать… – с твёрдостью в голосе завершает он ответ.
– Архип, давай туда! Гони! – приказываю я, даже не подумав о субординации и о том, могу ли я отдавать приказы. Попасть в руки казакам очень не хочется, и мне даже кажется, что становится холоднее, несмотря на жару. Архипке два раза повторять не приходится. Он привстает на козлах, потянув вожжи с одной стороны и чуть поворачивая бричку в нужную сторону, и кричит:
– Эгей, родимые! Вывози! – хлестнув лошадей вожжами по крупам и засвистев над головой в воздухе кнутом.
Лошади поддают в рыси, и под частый топот копыт бричка заметно ускоряется, раскачиваясь на рессорах по неровной степи.
Казаки, которых через холм перевалил уже четвёртый десяток, тем временем пускают коней вскачь в нашем направлении. Скорость их заметно превышает скорость брички по бездорожью, и они неизбежно должны будут нас настигнуть. Вопрос только когда?
Ворошилов держится позади нас, между бричкой и казаками. Из деревянной кобуры, болтающейся на длинном ремне, он достаёт маузер, делает на скаку попытку прицелится в сторону казаков, но опускает оружие. "Да, – думаю я, – маузер здесь не поможет. Как и Архипкина винтовка у того за спиной. Разве что держать в руках для уверенности. Я бы тоже сейчас за наган ухватился, но у меня есть и получше!"
– Товарищ Сталин, передвиньтесь, – говорю я и откидываю рогожку на свёртке у себя в ногах. – А лучше сменимся местами.
– Вот и пригодится. Как чувствовал… – шепчу я, поднимая с пола ручной пулемёт Льюиса, с таким трудом, с помощью Ивана Лукича, найдённый мною в Царицыне в вечер перед отъездом, почищенный и смазанный той ночью при свете свечки. К пулемёту имелось три диска, заряженных мной во время пути в сталинском вагоне. И еще несколько сотен патронов россыпью отдельно в холщовом мешке.
Сталин с зажатой в зубах трубкой перемещается на моё сиденье. Пересаживаюсь и пристраиваю пулемёт, опираясь на заднюю стенку брички.
– Командарм, в сторону! – ору я Ворошилову. Ворошилов в скачке направляет коня вбок и держится рядом с бричкой, а я пробую прицелиться, и уверенность у меня снижается – стрельба будет не на скаку, конечно, но бричка колышется и раскачивается при езде, ствол "льюиса" ходит ходуном, хорошо хоть не подбрасывается. Делаю несколько коротких очередей, раздаётся сухая трескотня "льюиса", но пули уходят то вверх, то в землю. Мимо. Приноравливаюсь и стреляю очередями ещё несколько раз. Попал!
Казаки мчатся за нами, держась вместе одной массой и двигаясь по кратчайшему направлению на нас. Какие-то пули не промахиваются мимо такой большой цели. Один казак выпадает из седла, у трёх лошадей подкашиваются передние ноги, животные падают, и их наездники кубарем катятся вперёд. Кадры как у каскадёров из фильма, только ощущения у зрителей нынче совсем не те.
Преследователи реагируют на наш пулемёт, веером рассыпаясь по степи. Теперь в них попасть становится гораздо трудней, в чём я тут же убеждаюсь, безрезультатно доканчивая остаток диска.
– Товарищ Сталин, зарядить сможете? – возбуждённо кричу я, снимая и протягивая наркому пустой диск и пододвигая мешок с патронами. Сталин молча кивает, видно, запомнил, как я заряжал диски в поезде у него на глазах, отыскивает в мешке шток для поворота оси диска и принимается вставлять по одному винтовочные патроны, а я достаю и присоединяю к пулемёту другой, полный диск.
– Не стреляй! Подпусти поближе! – слышу крик скачущего сбоку Ворошилова. Бросаю на него взгляд, киваю, мол, понял. Всадники нас постепенно нагоняют, стрелять не пытаются, но многие уже вынули шашки из ножен. Меня внутренне передёргивает от мысли, что нас могут ими вскоре разрубить пополам.
Несколько казаков вырываются вперёд, опережая остальных. Стреляю по ним максимально короткими частыми очередями. Второй диск тратится не зря – самые резвые преследователи валятся на землю вместе с конями. "Уж простите, лошадки, – мысленно шепчу я. – Но или они всех нас, или я вас с вашими всадниками…" Я не Архипка, но лошадей и в самом деле жалко, безвинные они созданья. Только уж очень крупную цель они собой представляют, и попадания идут чаще всего в них. Хотя и наездникам достаётся – большинство так и не поднявшись на ноги остаются лежать в степи.
Я присоединяю к пулемёту третий полный диск, а Сталин заканчивает заряжать первый. Казаков еще около трёх десятков, и при такой эффективности стрельбы у меня на всех просто не хватит патронов. Нас пытаются охватить широкой дугой. Не знаю даже, в какую сторону направлять пулемёт. Но вот мы минуем небольшую ложбину, и за холмом в самой дали по нашему курсу становятся еле видны артиллерийские позиции и торчащие стволы пушечек, до которых ещё скакать и скакать. Если доскачем…
Выпускаю в сторону казаков ещё полдиска. Почти бесполезно, по земле катится только один преследователь. Нет, двое – ещё один, видно раненый, приваливается к шее своего коня. Оглядываюсь и вижу, что на наше счастье артиллеристы замечают погоню, и вокруг орудий начинается шевеление. Стволы пушек поворачиваются в нашу сторону. "Как бы по нам по ошибке не вдарили," – приходит пугающая мысль.
Над позициями возникают облачка дыма, и потом доносится грохот выстрелов. Разрывы поднимают в воздух землю далеко за спиной мчащихся казаков. Минутная скачка в тишине, только топот копыт да храп коней. Затем ещё залп. Эти снаряды рвутся между нами и казаками. Снова напряжённая минута, и опять залп. Теперь разрывы появляются ближе к линии скачущих преследователей, и некоторые из них вылетают из сёдел. Ай да артиллерия, ай да молодца! "В вилку берут," – понимаю я. Опять тишину сменяет грохот разрывов. Какие-то взрывы гремят впустую между нами и преследователями, но самые близки к казакам выбивают двух из них. Давай, артиллерия! Вдарь им ещё раз!
Однако проходит минута, другая, а пушечных выстрелов больше не слышно. Вдруг раздаётся одиночный выстрел, и взрыв от него появляются не так уж далеко от нас. Следующий снаряд улетает далеко за казачьи спины, не причиняя им вреда. Да что у них там стряслось? Через несколько секунд земля вздымается вверх уже ближе к нам. "Эй, вы там охренели?!" – кричу я мысленно. Несколько выстрелов гремят в разнобой, и опять между нами и казаками, а один взрывается в опасной близости к нам, и что-то стучит по кузову брички. Лошади издают испуганное ржание.
– Архипка, ложись! – кричу я высоко сидящему на козлах нашему кучеру. Он оборачивается и ошалело мотает головой, и я вижу его расширенные глаза и перекошенное лицо. Дальний разрыв – и казаки проскакивают сквозь уже оседающее облако пыли. Ещё выстрел – и уже нас осыпает комьями земли от взрыва, и мне даже кажется слышным свист от пролетающих осколков. Бросаю "льюис" на скамью и кричу:
– Ложимся!..
Наваливаюсь на Сталина и стаскиваю Архипку с козел, он падает назад, и мы втроём валимся на пол повозки, где мы с Архипом оказываемся сверху всей кучки тел. Вздрагиваю от грохота совсем рядом: "Неужели я попал в этот мир, только чтобы закрыть собой Сталина от нелепой гибели?" Мелькает мимолётное мелкое желание закрыться и Сталиным, и Архипкой сверху от смертоносных осколков. Но какое-то чувство долга пересиливает страх – что же это я, я ж должен охранять Сталина, а не спасаться за его счёт. Ещё пара пушечных выстрелов, и после второго нас швыряет вперёд на стенку брички, которая кренится на бок и чуть не встаёт на два боковых колеса.
Раздаётся жалобное ржание, поднимаю голову и вижу, как одна из наших лошадей бьётся на земле. Архипка отпихивает меня, вскакивает и бежит к ней. С опаской ожидаю следующего взрыва, но вокруг тишина, и только вдалеке слышен топот коней настигающих казаков. Хватаю "льюис", привстаю на одно колено, положив пулемёт на заднюю стенку, и из остановившейся брички прицельно короткими очередями ссаживаю с коней ближайших всадников. Полдиска патронов заканчиваются, быстро меняю его на заряженый наркомом и продолжаю стрелять. Прореживая нападающих, холодею от мысли, что этот диск последний, и мы просто не успеем зарядить следующий, как нас настигнут.
Но тут просыпается артиллерия. Стреляю, чувствуется, последними патронами и жду, куда полетит снаряд. Слышен залп, и несколько снарядов рвутся среди всадников, вышибая нескольких из седёл. Никогда время не тянулось так медленно как здесь до следующего залпа. Вот он гремит, и у казаков опять потери. Я вижу, как казаки поворачивают лошадей, стремясь скрыться за холмом и уйти от взрывающейся смерти и от огрызающегося пулемёта.
Прекращаю стрельбу. Патронов в диске, наверное, совсем не осталось. Пушки выпускают ещё пару залпов и замолкают. Слышу стук копыт, поворачиваю голову и вижу приближающегося верхом Ворошилова, которого каким-то чудом не задели близкие к нам разрывы. Молча как в трансе смотрю, как Сталин поднимает с пола брички выпавшую трубку и прячет в карман кителя. Потом он поворачивается ко мне:
– Таварыш Кузнэцов! Пачэму вы праявляэтэ самоуправство?! – ноздри Сталина раздуваются и усы гневно топорщатся. – Кито дал вам право закрыват мэня сабой?
Опешив, удивленно смотрю на него. Потом меня охватывает злость. Я тут, понимаешь, его прикрываю, а он ещё недоволен!
– Это моё право и моя обязанность! – чуть не ору на него. – Я назначен охранять, и мне решать как. Надо будет, и снова на пол уроню и закрою!..
Какое-то время мы стоим друг напротив друга, сверлим друг друга глазами и сердито сопим. Ворошилов застыл молчаливой конной статуей, не зная, как реагировать. Потом Сталин спохватывается, гнев его угасает, он отворачивается, достаёт из кармана трубку и принимается набивать её табаком, видимо остывая. Я тоже немного успокаиваюсь, и в голову приходит мысль: "Ну вот, отвёл душу, наорал на Сталина. Сейчас, конечно, не 37-й год, но доживу ли я в таком разе до 37-го?"
Закурив, Сталин выпускает струю дыма и поворачивается ко мне:
– Я прошу меня извинить, товарищ Саша, – произносит он уже спокойным голосом без всякого акцента. – Я был не прав. Вы поступили правильно, и я вам благодарен.
– Э… И вы тоже меня извините, товарищ Сталин, – удивившись от неожиданности, бормочу я. – Виноват. Кричал, не сдержался…
– Ничего, товарищ Саша, понимаю, я тоже не без греха, – усмехается Сталин и протягивает мне руку. Пожимаю её на автомате и с облегчением улыбаясь думаю, что врага в Сталине я, надеюсь, не заимел.
Нас прерывает жалобное лошадиное ржание. Повернувшись, видим, как лежащая лошадь безуспешно дёргаясь пытается встать. От Архипки раздаются сдавленные всхлипы. Он опускается рядом с мордой лошади, обнимая её. Потом резко встаёт, снимает со своей спины винтовку, передёргивает затвор, прицеливается. Лежащая лошадь смотрит большими печальными чёрными глазами. Выстрел. Архипка отворачивается, вытирая рукавом лицо, и плечи его сотрясаются. Все молчат. Сталин курит. Ворошилов убирает маузер, который так и держал в руке всё время, в деревянную кобуру. Я беру пустой пулемётный диск с сиденья брички и начинаю вставлять в него патроны.
Архипка ещё раз вытирает лицо, подходит к мёртвой лошади и начинает снимать с неё упряжь. Закончив это действие, он взбирается на козлы, Сталин и я занимаем места в бричке, и мы трогаемся по направлению к замолчавшей артиллерийской батареи, от которой в нашу сторону уже мчится одинокий всадник. Ворошилов пятками бьёт своего коня в бока и устремляется навстречу.
Коротко поговорив о чём-то, Ворошилов и гонец с батареи опять разъехались. Всадник поскакал обратно на батарею, а Ворошилов вернулся к нам и поехал рядом медленным шагом.
– Сказал им, кто к ним едет, и кого они чуть не угробили, – хмуро сказал Ворошилов. – Приедем, задам им жару! – прорвалось у него сдерживаемое раздражение. – А командира в ревтрибунал! Наверняка какой-нибудь офицерик. Вот и пусть трибунал разберётся, как он в своих палил. Расстрелять такого к чёртовой бабушке!
– Там не один человек стрелял, товарищ Ворошилов, – меланхолично поправил его я. "Щёлк, щёлк, щёлк", методично вставлялись мною патроны в пулемётный диск. После счастливого избавления от погони я чувствовал себя слегка заторможенным.
– Да знаю, что не один, уж мне можешь не рассказывать, – бросил мне Ворошилов. – Там орудийные расчёты при каждой пушке.
– Там не один командовал, – терпеливо повторил я. – Разные люди по-разному стреляли. Сначала в одном характере, потом по-другому, и в конце.
– Военспец-то наверняка по нам метил, гад, – упёрся в своём мнении командующий.
– Не могу точно знать, но сдаётся мне, что неправда ваша, товарищ Ворошилов, – проговорил я, прищурившись глядя на чистое голубое небо и золотистого цвета солнце, опускающееся к горизонту. – Ежели б умелый артиллерист хотел нас угробить, то сделал бы в три счёта: недолёт, перелёт и – бац!
– Посмотрим ещё, какой-такой там умелый артиллерист, – оставил последнее слово за собой Ворошилов. Сталин не показывал своего мнения, спокойно слушая наш спор, и был ли он с кем-то согласен, я не понял. На меня же после боя что-то напала словоохотливость, и я продолжал говорить:
– А вообще, автоматическое оружие это сила! Вот если бы у нас у каждого были такие машинки, – произнёс я и погладил "льюис", – и патронов в достатке, то белоказаки к нам и близко подойти не смогли б. Пулемёты, крупнокалиберные пулёмёты, ручные пулемёты, автоматические винтовки с вместительными магазинами, они такой свинцовый шквал дадут, что бойся враг, сдавайся и "ляг", – в эйфории избавления от казаков я чуть было не стал рассуждать про промежуточный патрон, как и положено шаблонному попаданцу, но вовремя остановился.
Ворошилов, едущий шагом рядом с нашей бричкой, недоверчиво хмыкнул:
– Автоматические винтовки! Это где ж ты такое чудо видал?
– Ну, видать не видал, но от людей узнал, что была в армии партия таких винтовок – "автоматы" назывались. Фёдоров их конструктор. Они на Румынском фронте испытывались. Размером короче, чем винтовка, и удобнее. И двадцать пять патронов в магазине, автоматическая стрельба и одиночными.
Ворошилов скептически слушал мои разглагольствования, но я не унимался:
– А вот если бы вместо казаков нас бы танки настигли, английские там или французские, то всё – приплыли! Только убегать, если успеешь. Дура здоровая, вокруг броня. Танки бы нас издаля пушкой взорвали, пулемётом расстреляли, а потом подошли бы и гусеницами раздавили. И ничего с ней не сделаешь без артиллерии, хоть тресни. Нет ещё у пехоты средства супротив них, – огорченно сказал я. – Вот бы пушек побольше и ещё какое оружие против танков этих, а то ведь неровен час и мы с ними столкнемся, – завершил я, помня, что в моей прошлой реальности Царицын был взят Врангелем летом 1919 года в том числе и при помощи английских танков.
В той реальности бронированные машины под винтовочным и пулеметным огнём, как я читал, невредимые подошли тогда к линиям обороны красной дивизии, прорвали заграждения из колючей проволоки и, выйдя на уровень окопов, стрельбой из пушек и пулемётов вдоль оборонительных позиций смели оборону красных. Отдельные очаги сопротивления подавлялись следующими за танками бронеавтомобилями и конницей. Непривычные к таким неуязвимым смертоносным механизмам множество красноармейцев в панике бежало. За несколько часов красноармейская дивизия перестала существовать, и путь на Царицын был тогда открыт. Психологический эффект был схож с первым применением танков на реке Сомма в 1916 году, когда германские солдаты чувствовали себя совершенно беззащитными перед бронированными махинами. Да что говорить про танки, если по воспоминаниям и казачья конница предпочитала отступать, если видела у противника пулемётный бронеавтомобиль.
– Где у казаков ты свои танки видел? – вернул меня из воспоминаний Ворошилов. – Ихняя конница сейчас главный враг, вот о чём голова болит. Пулемётов бы нам побольше, а артиллерии и против казаков не хватает, а ты слухи про свои невиданные танки распускаешь.
– Ну так может какими ещё подручными средствами против казаков попробовать, а Климент Ефремыч? – предложил я. – Та же конница сквозь ограду из колючей проволоки не прорвётся. Если перед окопами заграждения такие выставить, то пехоту от кавалерии защитит. Что скажете, товарищ Ворошилов?
– Посмотрим. Обмозговать надо… – помолчав, отозвался командарм. – Но мысля стоящая, – признал он. Сталин, не имеющий никакого военного опыта, молча и с интересом слушал дискуссию таких "военных знатоков" как мы с Ворошиловым.
– А вот против танков колючка не помеха, порвут, – продолжил гнуть я свою линию. – Но, думается, и на танки управу найти можно. Что если рвы выкопать, чтобы через них машина не перебралась? Или рельсы торчком вкапывать, чтоб проехать не давали? А ещё мины можно в землю прятать, нажмёт на неё танк, и бабахнет.
– Кто о чём, а вшивый про баню, – в раздражении сказал командарм. – Уймись уже, Кузнецов, – Ворошилов сплюнул и пришпорил коня.
Приехали на батарею, где нас уже встречали. Стояла неровная шеренга бойцов, одетых кто в чём, хотя на большинстве была старая солдатская форма российской армии без знаков различия. Командиром батареи, похоже, был молодой парень с тонкими усами, лет двадцати пяти, стоявший прямо, ровно и высоко держа голову, хотя бледность лица и красные пятна на щеках намекали о его сильном волнении. На нём была офицерская форма без погон и мягкая фуражка, а на выцветшем кителе, вернее, френче с мягким стоячим воротничком виднелись следы от носимой когда-то портупеи. Рядом с ним стоял молодой человек с усиками и бородкой, с тёмными вьющимися волосами, одетый в кожаную куртку и галифе, а на голове имевший кожаную же фуражку.
Бричка остановилась, с неё сошёл Сталин, потом спрыгнул я и слез с козел Архипка. В воздухе, казалось, стояла нервозность. И вряд ли причиной тому был я с ручным пулемётом в руках и Архипка со злым лицом и с винтовкой наперевес. Ворошилов спрыгнул с коня. К командующему подошёл командир батареи и доложился. Ворошилов выслушал доклад, нехорошо прищурился и спросил в лоб:
– Ну что, военрук Осипов, рассказывай, как это вы по своим палить начали?
– Никак нет, госп… товарищ командующий, – вскинулся названый Осипов, – стрельба велась по преследующим вас казакам.
– А как получилось, что по нам снаряды прилетали? – давил Ворошилов.
– Лошадку убили… – зло буркнул Архипка.
– Да, вот и лошадь у нас убило, – кивнул в ответ на его слова Ворошилов. – Случайно, скажешь? – вновь обратился к Осипову.
Командир батареи стиснул зубы и покраснел еще больше. Человек в кожанке стоял, переминаясь с ноги на ногу.
– Давай будем разбираться, товарищ Ворошилов, – принял участие в разговоре Сталин. – Товарищ Осипов, вы всё время сами командовали стрельбой?
– Нет, – Осипов смотрел прямо перед собой.
– В какой момент вы осуществляли стрельбу? – уточнил Сталин.
– Как только мы заметили преследование, по моей команде сразу же развернули орудия и после пристрелки попали в район движущейся цели, казачьей конницы, несколькими залпами.
– А дальше что? Кто стрелял? – ввернул вопрос Ворошилов.
– Товарищ командующий, товарищ чрезвычайный комиссар, – в разговор вступил молчавший до этого момента молодой человек в кожанке. – Мне показалось, что снаряды падают вблизи вашей брички, и я тогда временно отстранил военрука Осипова, как бывшего офицера, от командования батареей. Дальше стрельбой стал командовать я, комиссар Шейдин.
– То есть, это ваши выстрелы привели к попаданию в лошадь? – уточнил Сталин.
– Да, мои, товарищ чрезвычайный комиссар, – ответил Шейдин, сглотнув, и кадык дёрнулся на худой шее. – Дальше военрук Осипов под угрозой пистолета заставил меня прекратить командование и принялся стрелять сам.
– Так это, выходит, ты в конце отогнал казаков, – Ворошилов с недоверием посмотрел на военрука.
– Так точно, – коротко ответил Осипов, и Ворошилов, кашлянув, в изумлении покачал головой.
– Мы видим, что товарищ Осипов показал себя настоящим специалистом и умелым артиллеристом, – подытожил Сталин. – Мы с товарищем Ворошиловым убедились в этом… – секундная пауза, в которой, думается мне, Сталин хотел сказать что-нибудь вроде "на собственной шкуре", но подобрал другое выражение, – собственными глазами. Я считаю, что командир батареи товарищ Осипов заслуживает поощрения. Как думаешь, товарищ Ворошилов?
– Согласен, товарищ Сталин, – с заминкой ответил командующий.
– Товарищ Шейдин впредь должен лучше уяснить задачи комиссара, – продолжил Сталин. – В "Положении о военных комиссарах" указано, что комиссару запрещается вмешиваться в оперативную военную деятельность командира.
– Уяснил, товарищ Сталин, – проговорил Шейдин, виновато наклонив голову.
Это что сейчас было? Я воочию наблюдал, как Сталин столкнувшись с конкретным случаем из практических соображений был вынужден стать на точку зрения своего оппонента Троцкого в ограждении военспецов от нападок со стороны некоторых комиссаров и партийных деятелей, да от того же Сталина! Ведь полномочия комиссаров были расплывчаты, их можно было трактовать очень широко. Наряду с попыткой разграничить функции военкомов и военспецов в других пунктах различных положений военные комиссары имели право временно отстранить и даже арестовать военспеца, а на самих комиссарах лежала ответственность за измены командиров вплоть до расстрела. Вот это Сталин сумел меня удивить!
Тем временем приободрившийся военрук повел показывать командующему и чрезвычайному комиссару позиции батареи. Естественно, были жалобы и на снабжение и на нехватку бойцов. После обхода позиций вернулись к бричке, где Архип чистил или расчесывал щёткой нашу единственную лошадь. Завидев нас, он посмотрел на пустую оставшуюся у нас после убитой лошади упряжь и хмуро пробурчал:
– Нам кобылку бы… Оне Звёздочку загубили, пущай дадут теперича взамен. Как ездить-то… Несподручно.
Ворошилов взглянул на Осипова, тот на понурившегося Шейдина, затем командир батареи вздохнул:
– Дадим вам лошадь. Не старая ещё, в повозку запрячь можно.
Как я понял, оставаться в расположении батареи Сталин с Ворошиловым не планировали или не захотели, и спросив дорогу, мы направились к стоявшему не очень далеко рабочему полку, занимавшему позиции северо-западнее. Винтовочных патронов у меня хватило заполнить все три диска "льюиса", что придало мне некоторое спокойствие, хотя я и всматривался по пути в темнеющую даль, подспудно ожидая нового нападения.
Добрались до пехотного полка, сформированного из царицынских рабочих, мы приблизительно за час или меньше. Полк, по численности больше походивший на батальон, был без средств усиления, без приданной артиллерии и даже без пулемётов. У них были отрыты в одну линию окопы по грудь, которые занимали бойцы с винтовками. Патроны к винтовкам были, что радовало. Мы поспели к отрядному ужину, которым оказался кулеш, сваренный в нескольких котлах кашеварами. Жидковатая пшенная похлёбка с салом была нехитрым, и для многих привычным блюдом, ну а мне после долгого дня она показалась сейчас особенно вкусна.
Архип остался с лошадьми, а мы расположились у одного из небольших догорающих костров рядом с палатками или небольшими самодельными шатрами. Завязались разговоры, расспросы о "мировом положении", которые Ворошилов понятным языком разъяснял собравшимся. Посмотрев на некоторых бойцов, я вспомнил кое-какие давно прочитанные данные, и, когда беседа командарма с бойцами закончилась, наклонился к сидящему неподалёку Ворошилову и спросил:
– Климент Ефремович, а вот как по вашему, какие сурьёзные враги есть для рабоче-крестьянской красной армии?
– Германцы, – уверенно ответил тот. – Вот с ними, помнится, совсем трудно было. Умело воюют.
– Что есть, то есть, Климент Ефремович, – согласился я. – А ещё кто?
– Казаки конные. Налетят, пешим с ними трудно справиться, но с пулемётами отбиться можно.
– И всё? – продолжал спрашивать я.
– Ну а кто ещё, по-твоему? – удивился командующий. – Деникинские добровольцы? Сам не сталкивался, но, говорят, офицерьё умелое, сволочи.
– А вот, видится мне, ещё враг есть, – весело добавил я.
– Да что ты мне голову морочишь, – махнул рукой Ворошилов. – Кто ещё по-твоему?
Сталин, хитро посматривая, прислушивался к нашему разговору.
– Со всеми этими можно совладать. И германцев можно бить. И добровольцы отступить могут. Казаки тож не все против нас воюют, их сагитировать можно, беднота-то за нас. А вот с одним врагом договориться не выйдет, он завсегда против будет.
– Ну и кто ж это тогда? – насмешливо спросил командующий.
– Вошь это, Климент Ефремович, – уже серьёзно сказал я. – Я вот заметил, что многие бойцы тут почёсываются.
– Да что ты такое говоришь, – усмехнулся Ворошилов. – А то мы не знали.
– А вы знаете, товарищ Ворошилов, что санитарных потерь в войсках бывает много больше, чем убитых и раненых? И заразных болезней более половины всех санитарных потерь. Это ж скольких бойцов можно лишиться.
– Откуда ты это взял-то? – недоверчиво спросил командующий.
– Да вот знаю, – уверенно подтвердил я. – Видел. И от знающих людей тоже. Вша, она и есть то, что заразу разносит. Тиф тот же. А тиф пол-армии может выкосить.
– Да откуда тебе-то знать?
– Не верите, Климент Ефремыч, так сами у военных дохтуров поспрошайте, – деланно обиделся я. – Правду вам говорю.
– Хотя… – Ворошилов задумался, видимо, вспомнив о "моём" солдатском прошлом. – Ну и что предлагаешь?
– Вошебойки, – ответил я.
– Это как мухобойки? – засмеялся Ворошилов. – За каждой вшой гоняться?
– Неа, тут другое, Климент Ефремыч. – не поддержал я шутку. – Боец мыться должон в назначенный банный день, одёжу всю сменяют на чистую, а старую прокаливают в горячем воздухе, в особом месте, как парилка в бане, чтобы вша сдохла. Только прокаливать хорошо надо. А соорудить и из простой землянки можно.
– Ну-ка, ну-ка. Объясни, – заинтересовался командующий.
Рассказал ему устройство вошебойки, как сам помнил. Вроде, тот проникся нужностью такого дела и простотой изготовления. Да и Сталин одобрительно прислушивался к нашему разговору. Воодушевлённый вниманием, я решил пойти еще дальше:
– Хорошо бы банно-прачечные службы в нашей армии создать, мыться бойцам почаще. А ещё знающие люди говорят, воду без кипячения не пить, а то холера не лучше тифа. И санитарную службу в Красной армии надо бы организовать, всё ж у нас армия, а не абы что: фершалов в частях в перевязочные пункты, дохтуров в полевые госпитали. А то большинство раненых гибнут от того, что им помощь вовремя не оказали. Эвакопункты, опять же, сделать, как в прежней армии…
– Медициной Советская власть непременно займётся, товарищ Саша. В прошлом месяце уже создали Народный комиссариат здравоохранения, – вступил в разговор Сталин. – Но мысль о собственной санитарной службе Красной армии у тебя очень здравая, – и Сталин легка улыбнулся небольшой шутке уголками рта. – Надо будет довести её до соответствующих товарищей.
Мне подумалось, что Сталин будет не прочь развить эту идею и слегка подвинуть влияние Троцкого в РККА. Но и то польза, сколько людей смогут вылечить, если удастся начать развивать медицинские службы не в конце 1918 года, как в прошлой реальности, а немного раньше.
По прошествии небольшого времени, при догорающем костре, Сталин обратился вдруг ко мне:
– Просьба к тебе будет, товарищ Саша: не спеть ли сейчас песню? Хорошо у тебя, товарищ Саша, получается.
– Так я инструмент не взял, в Царицыне остался, – растерялся я. – Хотя… оно конечно, есть песни, что и без инструмента хороши…
Не знаю даже, что петь. Врасплох меня Сталин застал. Не "Сулико" же исполнять, я и слов-то не знаю. Ладно, вот в голову одна песня пришла, её и без музыкального сопровождения можно:
Ой, то не вечер, то не вечер,
Мне малым-мало спалось,
Мне малым-мало спалось,
Ох, да во сне привиделось…
Красивая старинная песня разлилась над степным простором. Я как мог постарался петь с переливами, и, на мой слух, что-то получалось.
Мне во сне привиделось,
Будто конь мой вороной
Разыгрался, расплясался,
Разрезвился подо мной.
На ходу поменял в куплете текст на «закатную» сторону, сейчас же нас белоказаки с запада теснят.
Отзвучала протяжная переливчатая мелодия. Слушатели сначала удивлённо молчали, потом кто-то возмущённо сказал:
– Это ж белогвардейская песня, казачья?!
– Тю! Где белогвардейцы, а где казаки, – поправил я его. – Казаки тоже разные. Казачья беднота у нас в красной армии воюет. А песня эта знаменитого донского казака Степана Разина, легендарного борца против царизму и за свободу трудящихся! Историю своего народа надо знать, – наставительно завершил я. Желающих возразить мне не нашлось.
А сильно после, поздним вечером, уже располагаясь под нашей бричкой на рогоже спать в обнимку с пулемётом, мне вдруг захотелось спросить Сталина, лежащего у другого колеса:
– Товарищ Сталин, а вопрос можно?
– Задавай, товарищ Саша, – отозвался он.
– Я вот про Степана Разина говорил и про царя тогда ещё подумал. А что с бывшим царём и его семьёй наша Советская власть собралась сделать? – вполголоса произнёс я.
