Текст книги "Недостреленный (АИ)"

Автор книги: Константин Читатель

Тем временем нагрелась вода на плите. Я отнес бак с почти кипящей водой и вылил в ванну, долил холодной воды и стал смывать с этого тела не знаю с какого времени копившуюся грязь, мылясь куском мыла из своего мешка. Сменив нательное бельё и постирав старое, я повесил его сушиться тут же в ванной. Взяв у доброй хозяйки ножницы, коротко подстриг усы и бороду перед маленьким зеркалом в ванной в деревянной рамке. Возможно у девушки могла и оставаться бритва от погибшего мужа, но я не стал даже спрашивать, тем более, я не умею бриться опасной бритвой, а какие же еще они были в эти времена. Ну вот я и увидел свое нынешнее лицо. Ну что сказать, по мужской красоте это не ко мне, но не урод, на лицо дураком не выгляжу, глаза смотрят из под бровей с настороженным прищуром.

Елизавета, пока я мылся, сварила несколько картошин, порезала луковицу и плеснула в блюдечко подсолнечного масла. Бумажный пакет с картошкой и бутыль масла и было содержимое её сумки, как я угадал, этим с ней рассчитались за швейную работу. Я вынул из своего мешка хлеб и соль, и, как сказала Елизавета, у нас получился настоящий сытный пир при свечах, единственной, правда, свече, которая горела на столе колышащимся пламенем и отбрасывая от предметов колеблющиеся тени. Я не так много знаю стихов, но тут почему-то вспомнились тревожно-лирические строки:

 
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.
Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.[1]1
  https://rustih.ru/boris-pasternak-zimnyaya-noch/


[Закрыть]
 

Елизавета встала, чтобы отнести и помыть посуду, я вскочил, чтобы ей помочь, и мы столкнулись. Я инстинктивно обхватил её, не давая ей упасть. Елизавета замерла у меня в руках, я тоже растерялся. Она посмотрела на меня снизу, несильно задрожала и прикрыла глаза, я, желая её успокоить, легонько провел рукой по её волосам, и, слегка касаясь, погладил кончиками пальцев её лицо. Она медленно выдохнула и прижалась ко мне, я обнял её и, продолжая поглаживать её волосы, лицо, спину, почувствовал неясное волнение. Она уткнулась в меня лицом, я коснулся губами её виска, нежного ушка, скулы, щеки, краешка рта. Она повернула свое лицо ко мне, не открывая глаз, и приоткрыла губы, я коснулся их своими, одну, вторую, прихватывая их, чувствуя их мягкость. «Саша…» – еле слышно произнесла она. «Лиза…» – тихо повторил я за ней…

…Я лежал на спине, в кровати. Утомленная Лиза спала, доверчиво прижавшись ко мне и положив голову мне на плечо. Моя рука, обхватив её, лежала на её обнаженной спине. Я смотрел на неё и тихо улыбался, какая она искренняя и нежная, пусть и худенькая, а её не очень большая грудь с аккуратным соском легко умещалась в моей ладони, но она такая красивая. Я повернул голову и легонько, чтобы не разбудить, поцеловал Лизу в волосы. "Это слишком хорошо, чтобы быть в реальности," – подумал я. Если это всё же сон, я буду долго его вспоминать. С этими мыслями я и заснул…

…

Я находился в своей комнате. У стены большая голографическая компьютерная панель, подаренная детьми, письменный стол. Рядом шкаф со стеклянными дверцами с некоторыми бумажными книгами за ними. За стеклом обычные бумажные фотографии, вот жена, дети, вот на старых фото они маленькие, а вот и повзрослевшие, вот со внуками. Я смотрел на них, вспоминал какие-то забавные или милые случаи. На душе было светло и немного грустно. Лица моих близких на фотографиях стали расплываться и удаляться, и комната потеряла четкость…

…

Проснулся и увидел перед глазами в темноте высокий потолок комнаты. Из узкого окна падал лунный свет. Рядом еле слышно было легкое дыхание, Лиза спала, повернув ко мне лицо, подложив под голову ладонь и чему-то улыбаясь во сне трогательной улыбкой. Я был еще охвачен после сна – или это сон во сне? – чувством легкой печали. Я люблю своих родных, а сейчас мне показалось, что я уже их больше не увижу, во всяком случае, в этом мире, и мне было грустно. Кто там говорил, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой? Вот тебе и правда – я, выходит, по-настоящему в этой реальности. Оторван от своих родных, от своего привычного мира. И, как мне кажется, навсегда. Хотя с одной стороны, это может быть и замечательно – получить после старости еще одну молодую жизнь. Сколько мне сейчас? Навряд ли больше тридцати. И жизнь моя еще раз может быть молодой, здоровой, энергичной… Но, есть риск, что недолгой. Петроград, восемнадцатый год. Что мне помнится об этом времени? В этом году в Петрограде начнет усиливаться голод. Через год станет совсем плохо в городе, живущем только на привозе большого количества продуктов из остальной части России. Даже при введенной еще до революции карточной системе будут снижаться нормы выдачи, в Петрограде будут есть картофельные очистки, овес, воблу, хлеб с опилками и травой. Вместе с голодом продовольственным в столице уже начинается голод топливный. Сейчас разбирают деревянные дома, а затем будут жечь мебель, выламывать и сжигать паркет, у кого он есть, будут топить даже книгами. Ходить будут в обносках, потому что мало-мальски ценные вещи на черном рынке будут вымениваться на еду. Будут выживать за счет общественных столовых. в которых будут давать горячую воду с плавающими в ней кусочками капусты. Будет расцвет преступности и грабежей. В условиях антисанитарии будет накапливаться грязь, увеличение заболеваний. ухудшение медицинской помощи. Только в одном восемнадцатом году в городе одна за другой будут три тяжелейших эпидемии: тифа, холеры и испанки. Мне стало попросту страшно. Что я могу здесь, в непривычном для себя мире, без местной профессии, без своего места в здешней жизни? Кроме всего, меня запросто могут мобилизовать на фронт, Гражданская война до двадцатого года будет. Так что брошен я сюда такой молодой, выплывай и выживай, один, как сможешь. Да нет, не один. Я перевел взгляд на Лизу, которая сейчас спокойно спала и не могла знать, какие испытания предстоят всем здесь живущим.

В этот момент я и понял, что я уже не один. Как сказал один летчик и писатель, "мы в ответе за тех, кого приручили". И я уже не смогу оставить Лизу одну. Наше расставание легко могло произойти сразу после её избавления от грабителей, если бы она дальше не захотела принять помощь. Я мог и уйти, проводив её до дома, и идти своим путем. Но сейчас мы уже далеко прошли вместе по нашей общей дороге. Вот и ответ на древний вопрос "Кто был ближний?" Проявивший милость и оказавший помощь другому. Я избавил её от нападения, она приютила меня, дала возможность вымыться и накормила. Мы доверились друг другу, и Лиза стала более близким человеком. Встретились два одиночества в этом мире и потянулись одно к другому. И каждый из нас теперь не один, у нас есть кто-то ближний, дорогой человек. И есть кому оказать помощь, от кого принять её, кому доверять и с кем легче идти по нашей теперь общей жизни. И как прекрасно, что мы понравились друг другу, какая это огромная радость.

Приняв решение выживать, или все же оптимистично, строить нашу с Лизой жизнь вместе, я подумал о том, что пока не представляю – как. Убежать из разрушенной и охваченной войной страны, взять Лизу в охапку и уезжать? На какие деньги, куда и как? На западе фронт, в Финляндии сейчас разгорелась гражданская война финской красной гвардии с белофиннами, красных с помощью немцев задавят, а потом террор и лагеря. Долгая поездка через всю страну в порт Владивостока, так скоро будет мятеж чехословацкого корпуса, и восток России будет охвачен войной, а во Владивостоке начнется интервенция. Вспомнилось, однако, что и бежать в поисках сытой и безопасной жизни, вобщем-то, некуда. Европа тоже разорена войной, в Германии голодные бунты. Будет небольшое улучшение в двадцатых годах, но потом Великая Депрессия ударит по большинству стран. В США будут голодные смерти и затяжной кризис. А потом Вторая мировая война. Да и, с другой стороны, кто мы там будем, в другой стране, чужаки и мигранты? У них свои будут бедствовать, а уж мы тем более. На чужбине и выживать трудней, и страна не родная, и "своих" там вокруг не будет.

А кто нам с Лизой "свои"? Родных у нас и здесь нет, но хотя бы по ощущениям, языку и культуре "свои" здесь имеются. Здесь можно сказать "это моя страна", чего за границей не скажешь. Здесь люди будут понимать нас, считать нас тоже "своими", будут строить сообща с нами страну и выстраивать будущее. Мы с Лизой обычные "трудящиеся", а не "буржуи" и не "бывшие", множество которых так же будут как-то выживать во время и после Гражданской в еще более трудных условиях, и не только выживать, а совершать открытия и прорывы мирового уровня. У нас с Лизой есть образование, что в эти времена несомненный плюс. Так что выкарабкаемся, попаданец! Товарищу К.Сталину, как некоторые попаданцы, советов я, конечно, надавать не смогу, не умею, да и не подпустят и не поверят. И цели пока такой нет. А что касается вообще цели…

Расхожая, известная цитата, вдолбленная еще со школы, вспомнилась сейчас чуть дальше обычного: "Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не была мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества." А ведь мне несказанно повезло! Я смогу еще раз прожить жизнь, пусть в более тяжелых условиях, но еще раз! И у меня уже есть близкий человек, есть кого любить, есть с кем создать семью и воспитывать будущих детей. И потом, почему освобождение человечества понималось всеми только как рабочих от буржуев? Что, освобождать больше не от чего? Страну от внешних врагов и интервентов, трудящихся от грабителей и бандитов, больных от болезней, голодных от нищеты, людей от злобы, эгоизма, глупости, зависти. Для чего жить найдется всем! Солдатам, силовым структурам, врачам, ученым, инженерам, крестьянам, учителям, священникам, писателям, журналистам, деятелям искусства… Жить, работать, любить, воспитывать детей настоящими людьми. И мы с Лизой выживем, будем жить назло всем бурям над нашей страной! Нам уже есть для чего, и будет еще. А как – мы с ней обязательно придумаем!

На этой обнадёживающей мысли я заснул снова, теперь – до утра…

Интересные ссылки. [2]2
  «С. Яров, Е. Балашов, В. Мусаев, А. Рупасов, А. Чистиков. Петроград на переломе эпох.»
  http://iknigi.net/avtor-sergey-yarov/76769-petrograd-na-perelome-epoh-gorod-i-ego-zhiteli-v-gody-revolyucii-i-grazhdanskoy-voyny-sergey-yarov/read/page-1.html
  Д.А.Засосов, В.И.Пызин "Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX–XX веков; записки очевидцев."
  http://bookitut.ru/Povsednevnaya-zhiznj-Peterburga-na-rubezhe-XIX–XX-vekov-Zapiski-ochevidczev.html
  "Воспоминания о быте старого Петербурга в начале XX века"
  http://www.razlib.ru/istorija/milyi_staryi_peterburg_vospominanija_o_byte_starogo_peterburga_v_nachale_xx_veka/index.php
  "Одежда горожан (1917–1922 гг.)"
  http://dramateshka.ru/index.php/suits/history/5373-odezhda-gorozhan-1917-1922gg
  "Петербург 100 лет назад: как сдавали и снимали жилье до революции"
  https://paperpaper.ru/spb-100-homes/
  "Петербурские дома. Очерки из истории."
  https://oborona1.livejournal.com/131814.html
  https://oborona1.livejournal.com/131914.html
  https://oborona1.livejournal.com/132182.html
  https://oborona1.livejournal.com/132487.html
  "К.С. Петров-Водкин. "Селедка", 1918 год."
  https://regnum.ru/uploads/pictures/news/2016/10/27/regnum_picture_1477567332139152_normal.jpg
  "Голод и нищета бродят по Европе. 1911–1935"
  https://humus.livejournal.com/2453526.html
  "Голодомор, которого не было. США. Фото. Факты. Расчеты."
  https://mikle1.livejournal.com/674402.html
  http://old.artyushenkooleg.ru/index.php?cID=297


[Закрыть]

Глава 2

Интересные ощущения, когда спишь и у тебя подмерзает нос. Окно где-то в квартире открыто, наверное, в стеклопакет же не поддувает. «Надо встать закрыть, тем более по утренней надобности всё равно вставать придётся,» – подумал я и открыл глаза. Перед глазами был потолок не моей квартиры и странное окно с деревянными рамами, через которое в комнату проходил утренний свет, и я всё вспомнил. Ох, ё! Я в Петрограде, в восемнадцатом году, в комнате у девушки, уже успевшей стать вдовой в первую мировую. Сама Лиза обнаружилась спящей рядом и закутанной в одеяло так, что наружу высовывалось только личико и макушка с темными волосами. Ладно, переживать и думать будем позже, а сейчас надо быстро сходить в местное чудо техники «ватерклозет».

Натянув подштанники и нательную рубаху, я тихо прошелся, стараясь не шлёпать босыми ногами по холодному полу, до двери в комнату, обул солдатские ботинки и вышел в коридор. В коридоре и на кухне никого не было, то ли все сидели по комнатам, то ли ушли по своим делам. На улице уже светло, на стене тикающие часы-ходики с гирькой на цепочке и качающимся маятником показывали девятый час. Ватерклозет оказался неотапливаемым помещением с привычным унитазом и сливным бачком вверху на высокой трубе. И это хорошо! Это действительно чудо техники, в некоторых домах этого времени до сих пор рядом с чёрным ходом стоит система "дырка в полу", с соответствующими запахами.

Вернувшись в комнату, я стал растапливать печь, вспоминая, как мы это проделывали вчера. Открыв дверцу печи, вложил и составил в конструкцию заготовленные дрова, подсунул щепок и лучин и поджёг. Дерево начало разгораться, вроде, всё правильно. Разулся, подошел к кровати, тихо улегся и уставился в высокий потолок. Что делать то будем, а?…

Завозилась под одеялом Лиза. Милая девушка, вынужденная в одиночку жить и зарабатывать в это отнюдь не эмансипированное время, когда работали в семье в основном мужчины. Сейчас во сне строгая складка между её бровей разгладилась, и лицо её было трогательно нежным, она чему то улыбалась во сне. Она опять пошевелилась, значит, сейчас проснется. Я протянул руку и погладил её голову, Лиза открыла глаза и увидев меня, засмущалась, и попыталась спрятаться под одеялом. Я подгрёб девушку прямо в одеяле к себе, обнял и поцеловал её в торчащий наружу носик. Она по смешному мило выглядела, я улыбнулся и легко поцеловал её еще несколько раз, в лоб, в щеку. Девушка слегка расслабилась и перестала быть напряженной.

– Доброе утро, Лиза! – сказал я, и погладил её волосы.

– Доброго утра! – ответила девушка, всё еще немного смущенно.

– Ты очень очень красивая, – сделал я комплимент девушке, желая побороть её скованность, – И ты – самое лучшее, что было со мной здесь в моей жизни.

Лиза, зарделась и придвинулась еще поближе.

– Саша, а ты помнишь что-нибудь о своих родных? – осторожно спросила она.

– У меня почему-то есть твёрдая уверенность, что у меня в этом мире нет родных, ни родителей, ни жены, ни детей, – расплывчато ответил я, ей чистую правду, но при этом мне вспомнились мои родные, оставшиеся в том, прежнем мире, в двадцать первом веке, и которых, скорее всего, я больше не увижу, и мой голос дрогнул.

Лиза высвободила из под одеяла руку и положила мне на середину груди и погладила.

– Ты не уйдёшь? – тихо задала она вопрос, а её рука медленно выводила по мне какие-то узоры.

– Нет, не уйду, если не прогонишь, – произнес я с ободряющим тоном и посмотрел ей в глаза.

Лиза прижалась ко мне, мы немного помолчали.

– Мы не проспали? – поинтересовался я, – Сейчас девятый час. Тебе не нужно идти в бюро сегодня? Если ты не против, я могу тебя проводить.

– Сегодня же воскресенье! Ох, прости, ты же потерял счет дням… – её лицо стало виноватым.

– Нет, нет, Лиза, не огорчайся. Мы еще не раз можем столкнуться с тем, что я что-то не знаю, поэтому прошу тебя – ни в коем случае не расстраивай себя, – успокоил я её.

– Хорошо, – серьезно кивнув, согласилась она, – Саша, может быть, давай вставать? – предложила Лиза, – Только отвернись, пожалуйста, ненадолго, я надену платье, – попросила она смущаясь.

Я встал и отвернулся к окну. В нем был виден замкнутый двор с заборами по боковым сторонам и с каким-то крупным сараем с большим деревянными воротами напротив дома. Раньше я бы подумал, что это гараж для грузовиков, сейчас же предположил, что это, скорее всего, бывший каретный сарай. За спиной послышались легкие шаги босыми ножками по полу, скрип дверцы шкафа, и шорох ткани.

– Можно поворачиваться, я оделась, – услышал я звонкий Лизин голос.

Повернувшись, я увидел Лизу в простом, наверное, домашнем темно-коричневом длинном платье, без украшений и изысков, но подчеркивающем её стройную привлекательную фигуру. Слегка спутанные после сна темные волосы девушки рассыпались по плечам.

– Ты очень красивая, я говорил, и скажу тебе еще, – проговорил я, глядя на девушку.

– Благодарю вас, вы очень добры, – Лиза сделал шутливый книксен, попытавшись веселостью скрыть как приятны ей эти слова, и попросила, – Саша, разожги, пожалуйста, плиту, вскипятим чайник. Керосина давно нет, и керосинкой мы не пользуемся, приходится кипятить на дровяной плите, – добавила она извиняющимся тоном.

Я оделся в гимнастерку и солдатские штаны, обул ботинки и вышел на кухню растапливать плиту и кипятить чайник. Пока я проделывал эти действия, Лиза причесала гребешком свои длинные волосы, заплела их в косу, убрала постель, заправила кровать, повесила на спинку большую кружевную салфетку, и вынула из буфета в комнате две чашки, заварочный чайник, пустую сахарницу, банку с чаем и коричневый бумажный пакет. В пакете оказались несколько кусков твердого желтоватого колотого сахара, которые Лиза выложила в сахарницу. Я принёс вскипевший чайник в комнату, Лиза заварила чай, а я взял хлеб, найденный мной вчера в солдатском мешке и так и лежавший на столе с вечера завёрнутый в тряпицу, и нарезал его ломтиками. Через некоторое время мы уже пили напиток, отдалённо напоминавший чай из моего времени, но с каким-то травяным привкусом, и ели этот простой хлеб. Желудок требовал своего, я жевал медленно, видя, что хлеба у нас не так много, и, вспоминая завтраки нашего времени, недоумевал, как же они тут питаются и не чувствуют голода.

– Мы до войны утром пили настоящий китайский чай, – задумчиво сказала Лиза, – с ситным хлебом, и было масло, мы намазывали его на хлеб… Вкусно!.. И сахара было много… Саша, ты кушай сахар, – спохватилась девушка и попыталась подсунуть сахарницу вплотную ко мне.

– Лиза, благодарю, но я пью чай без сахара, уж как привык. Ты бери его сама, ты же его любишь, я вижу, – улыбнувшись, отказался я.

– Ну да, – хихикнула Лиза и положила в рот маленький кусочек, – люблю сладкое. Сейчас сахара мало, и я доставала его из буфета по праздникам, – уже серьезно продолжила она, – А когда нет хлеба, то утром многие пустой чай пьют. В обед в столовых кормимся, сейчас такие открываются, особенно при учреждениях, а вечером уж у кого что есть. Привыкаешь со временем, только кушать постоянно хочется, и разговоры только о еде, – добавила она.

– Лиза, здесь будет только хуже, еще года два точно, – сочувственно глядя на девушку сказал я.

– Ты что-то знаешь, да, Саша? – глаза Лизы округлились, – Пожалуйста, скажи… Германец возьмёт столицу?

– Нет, столицу он не возьмёт, – успокоил я девушку, – Но посуди сама – идёт война, всего не хватает, в том числе и продовольствия. Фронт приближается к Петрограду, железная дорога забита военными перевозками, и её не хватает. А столица всегда жила только на привозном. И раньше то были перебои с хлебом. Насколько я понял, год назад, когда царя скинули, всё с хлебных бунтов и началось. А сейчас положение еще более ухудшилось. Еды станет ещё меньше.

– Придётся жить совсем впроголодь, – нахмурилась Лиза, – Мне и продать то уже нечего. Пальто свое с меховым воротником я обменяла на хлеб ровно год назад, в революцию. Царь тогда отрёкся, присутственные места царской власти многие закрылись, и у меня работы не стало. Вот, остатки старого жалованья и пальто помогли. А сейчас из ценного осталась только "зингеровская" швейная машинка. Но очень не хочется её лишиться, я же шью, это большое подспорье, то себе перешьёшь из старого, то знакомым заказ выполнишь, вот как вчера…

– А люди нищенствуют и голодают, дезертиры с фронта с оружием, – тут я усмехнулся, имея в виду таких как я, – Каждую ночь десятки нападений и грабежей. Вот как вчера… И, Лиза, прошу тебя, не ходи вечером по городу, тем более одна.

– Но не все же солдаты – грабители, ты же не грабитель, – бросилась Лиза на мою защиту.

– Нет, далеко не все. Но и гражданских хватает. "Птенцов Керенского" вспомни. Власть ослабла, жандармерию и городовых разогнали, а народная милиция неумела, слаба и не справляется.

– Отчего же не справляется, что-то же получается, не всё сразу, – заспорила почему-то Лиза.

– Кроме продовольствия столица еще многое потребляет, – не стал спорить и продолжал я, – Вот топливо, например. Керосина уже нет, электричество почти не подают. На дрова дома разбираете. А когда они закончатся, чем топить прикажете? Ведь без топлива зимой замерзнуть насмерть можно. Не в эту зиму, так в следующую.

– И правда, у нас в округе бесхозных деревянных домов больше нет, – нахмурилась Лиза.

– И вот ещё – ты же видишь – улицы вовсе не убираются, мусор почти не вывозится, всюду грязь. Лекарств не хватает. Того и гляди, эпидемии начнутся, и не одна – а чем лечить? – убеждал я.

– Да, я слышала, что тиф в столице начался, но знакомых Бог миловал, – покивала Лиза.

– Тифом может не ограничится, – мрачно сказал я.

– Что же делать?.. – брови Лизы встали грустным домиком.

– Из столицы надо уезжать! – твёрдо произнёс я, – Да и столицей Петрограду не долго оставаться. Перенесут её, и новое правительство переедет.

– Да, слухи ходили, – задумчиво согласилась Лиза, – Говорили, в Нижний хотят. Но это же долго, пока решат, пока переезд будут готовить.

– Думаю, это случится совсем скоро, – уверенно произнёс я. Надеюсь, здесь разворачивается знакомый мне вариант истории, а не какой-нибудь параллельный с совсем другими событиями и новыми деятелями. А вот это, кстати, можно отчасти проверить.

– Лиза, а ты о ком из новой власти большевиков слышала, кто тут в Петрограде главные? – поинтересовался я.

– Недавно Председателем Петросовета Троцкий был, а сейчас Зиновьев, – начала перечислять она, – Председатель Всероссийского ЦИК – Свердлов, а председатель Совета народных комиссаров – Ульянов-Ленин. Все большевики.

– Ага, благодарю тебя, я тоже о них слышал, – сказал я. Что же, в этом здешнее время с моим знакомым прошлым совпадает. Буду надеяться, что и в остальном так же. И я продолжил предыдущую мысль, – Вот, о переезде: я уверен, что правительство скоро уедет из Петрограда. И тебе, Лиза, тоже хорошо бы покинуть город. Здесь будет очень тяжело.

– Знаешь, Саш, ты рассказываешь такие ужасные вещи, – Лиза выглядела очень опечаленной, – И не верится всему этому, и, в то же время, я тебе, почему-то верю. И сама я вижу, что становится всё хуже и хуже. Но мне трудно принять мысль, что надо уехать из моего старого Петербурга. Я здесь прожила всю свою жизнь. Саш, дай мне время привыкнуть к этой новости, прошу тебя. Давай вернемся к этому разговору позже? – попросила она.

Я согласился. Лиза, правда, всё равно засомневалась и возразила, что если уезжать, как же мы увезем все нужные вещи. Однако, при более тщательном осмотре своего гардероба, Лиза с огорчением философски заметила, что одно к другому складывается – и вещей то набирается всего на один узел, и немного посуды. И, конечно, "зингеровская" швейная машинка, как самая большая материальная ценность. Меблировка вся была домовладельца, да и с собой её не увезешь. А вот с продуктами другая беда, их почти и нет. Я предложил сходить на местный рынок, осмотреться.

– Да что мы там обменять то сможем? – удивилась Лиза. – У нас и нет ничего.

– Сходим, посмотрим, – пожал я плечами, – вдруг что получится.

…

На улице мороз слегка пощипывал лицо, при дыхании изо рта выходил пар. Петроград днём казался не таким мрачным и потусторонним, как этой ночью. Но запустение было заметно. Улицы действительно не убирались, снег поскрипывал под ногами. На дорогах попадались кучки замерзшего навоза от когда-то прошедших лошадей. По улицам за тот час, что мы шли, не проехало ничего, ни телеги, ни пролетки, ни тем более автомобили. Раз проходили мимо полузаметённых снегом узких рельс трамвая или конки. Людей было не так много, все шли быстро по свои неведомым делам, некоторые оглядываясь. Одеты все были бедно, в поношенные и обтрепанные вещи. Возможно, многие, как и Лиза, уже обменяли свой приличный гардероб на продукты, или опасались выходить в шубах и пальто с мехами, не рискуя их лишиться или привлечь внимание как "буржуи".

На самом рынке шевеление жизни было более заметно. Снег был истоптан и перемешан с грязью. Стоял шум разговоров, крики торговцев-разносчиков. Народ толкался, крестьяне меняли немного муки, крупы, пойманной рыбы на ткани, одежду, скобяные товары. Горожане побогаче отдавали накопленное имущество за возможность насытиться, рабочие выменивали какие-то промышленные товары у крестьян на еду. Среди всех этих крестьян и горожан выделялась небольшим черным пятном группка в морских шинелях, менявшая не увязывающиеся с матросским бытом роскошные вещи на продукты в больших количествах. Проходя мимо, я услышал в их речи мимоходом брошенную фразу: "Долой собственность, бабка, долой власть", а из карманов бушлатов торчали сложенные газеты "Буревестник" и еще одна с видимой частью названия: "… анархиста".

"Какая-то группа анархистов еще один особняк захватили, теперь роскошную обстановку распродают," – подумал я, – "Молодые, оружия почти нет, у одного только рукоятка нагана заметна." Я повернулся к девушке и попросил: "Лиза, будь добра, отойди вон к той арке и подожди меня. Не вмешивайся, пожалуйста, если что-то произойдет".

– Братишки! – обратился я к анархистам, – Как свободная торговля, идёт?

– Свободная, она завсегда лучше, – ответил один из них, – А ты, пехота, никак меховую манту на шинелку решил прикупить. Так подходи, поторгуемся, гы-гы-гы, – развеселился старший по возрасту матрос, а на лицах трёх остальных появились ухмылки.

– Манта мне эта без надобности, – ответил на шутку я, – у меня фасон не тот. А вот вам у меня чегой-то может и пригодится.

– И чегой-то? – прищурился анархист.

– Так вот, – я похлопал по висящей на плече трехлинейке, – нужна вам такая деталь туалета, приодеться не желаете?

– Ишь ты, разговорчивый! – удивился матрос, – Не врёшь, отдаёшь?

– Зачем врать, мне не нужно, а у вас, гляжу, один наган на троих.

– И почём отдаешь? – загорелись глаза у одного из молодых.

– Цыц, салага, – оборвал его старший, – на что меняешь? – это уже ко мне.

– Провианта, вижу у вас хоть заешься, отсыпьте всего понемножку, сочтемся, – закинул я удочку.

– Всего, даже понемножку, это тебе, брат, жирно будет, – возразил тот матрос, – три фунта сушеного гороху берёшь?

– Десять фунтов гороху, и десять пшенки, и в самый раз, – продолжил торговлю я.

– Куда столько гороху, обожрешься, знаешь, что после бывает, особливо в тесном кубрике, гы-гы-гы! Губа у тебя не дура. Пять гороху, и пять пшена, и баста! – заключил старший анархист.

– Ну, по рукам! – согласился я. Винтовка переместилась в руки матросов, а я получил два полотняных мешочка, глянул, да, горох и пшено, взвесил на руке, ну, может, по два кило каждый и будут, и положил их в свой мешок.

– Эй, а она без патронов, – сказал анархист, державший винтовку в руках и отодвинувший затвор.

– Точно, по патронам отдельный разговор, – сказал я, вынимая из мешка патроны, – вот пачка и пяток россыпью. Три каравая хлеба за всё.

– Один, – возразил анархист.

– Пускай один, и в довесок вон тот бумажный кулечек с сахаром.

– Ну держи, что ли, – мне протянули хлеб с маленьким пакетом кускового сахара и получили в обмен патроны.

– Не боишься, пехота, что у тебя теперь всё отнять могут, – поинтересовался один из матросиков.

– Опасения есть, конечно, только я ведь себе то же кой-чего оставил, – ответил я и показал револьвер, достав его из кармана шинели. Другой наган находился в это время во втором кармане.

– Ха, хитёр. Ну, бывай пехота, – хмыкнул старший из них.

– И вам не хворать.

Я подошел к ожидавшей меня в сторонке Лизе.

– Анархистам винтовку в обмен на продукты отдал, – сообщил я, – Эти спокойные оказались, и торговаться с ними не в пример проще, чем с крестьянами. А анархисты, видно, захваченный особняк обдирают, легко пришло, легко ушло, – и добавил, – Вот смотри, Лиз, у нас есть горох, пшено, хлеб и тебе немного сахару.

– Так мило, – зарделась девушка, – я так тебе благодарна, особенно за сахар, – она взяла меня под руку и прижалась головой к моему плечу.

Вдруг у другого конца торговой площади раздался истошный голос: "Облава!!!.." Всё вокруг пришло в суетливое движение, народ похватал товары, мешки. И даже не все схватили своё, как я понял по возмущенным крикам и воплям: "Держи его!.." Люди кинулись в сторону нашего конца, мы стояли у стенки, поэтому нас не затоптали. "Лиз, мы туда не побежим, с другого конца тоже охранение должно стоять. Давай лучше в эту арку." Мы вбежали в арку, рядом с которой стояли. Я огляделся. За ней оказался замкнутый дворик, почти со всех сторон окруженный домами. Можно забежать в открытый черный ход дома и попытаться переждать облаву. Однако с противоположной от арки стороны был кирпичный забор чуть выше человеческого роста, и я решил по другому. Я подбежал к забору, подпрыгнул, подтянулся на руках. Как всё-таки здорово опять ощущать в мышцах силу! Затем лег вдоль кирпичной стены, постарался закрепиться и протянул Лизе руки: "Держись за меня крепче." Она вцепилась в рукава шинели, я подхватил её подмышки и поднял на гребень. Затем уселся на стенке, спустил Лизу, придерживая руками, с другой стороны забора и спрыгнул сам.

Там оказался похожий дворик, и подворотня, выводящая на параллельную линию улиц. Отряхнувшись от приставшего снега, мы вышли на улицу и пошли по ней не привлекая внимания. Облава осталась позади, шум её скрылся за рядами домов.

– И зачем только облавы проводят, – возмутилась Лиза, – простым людям беспокойство, у торговцев товар отнимают, и я знаю, что даже у купивших могут отнять. Работающим людям тоже надо что-то кушать, а если жалованья не выдали, или дали товаром, тогда только на рынок.

– Я так понимаю, что новая власть думает, что борется с хищениями и спекуляцией, правда, бессистемно. Но на деле получается, что борятся с частной торговлей. Видимо, считают, что все должны покупать в государственных магазинах, – вспомнил я прочитанное когда-то.

– И покупали бы, там цены намного меньше, только там редко что удается купить, всего мало, – вздохнула девушка, – А с хищениями тоже надо бороться, знаешь, сколько со складов воруют. Центральная власть направит работникам продукты, а их в другое место переправят и продают.

– Догадываюсь, – сказал я, – Вот с этим бы и надо бороться, а не торговлю запрещать.

– Да, хорошо бы, – кивнула Лиза, – Только большевики, похоже, и сами не всегда понимают, что делать. То проведут облавы, то опять забывают и дают торговать.

– Это не удивительно, – кивнул я, – Сейчас во власти в основном большевики и некоторые левые эсеры. Все они боролись против властей, и сами никогда не учились управлять государством. И государство хотят построить своё, по новым принципам, не такое, как при царе или с Керенским. Вот и тыкаются наощупь, даже между собой, бывает, договориться не могут.

Мы спокойно дошли до Лизиного дома и поднялись в комнату. В квартирном коридоре мы встретились с одной из соседок, женщиной лет далеко за пятьдесят, если я правильно понял по внешнему виду. Лиза поприветствовала её, и я тоже вслед за девушкой, соседка поздоровалась в ответ, и с опаской оглядела меня. Мы зашли в комнату, сняли верхнюю одежду. "Это соседка," – пояснила Лиза, – "У неё муж рабочий был с фабрики, на германской погиб, она тоже на фабрике работает. Им, и соседке её, по сорок лет, вдовам, они вдвоем одну комнату в квартире снимают."