Текст книги "Недостреленный (АИ)"

Автор книги: Константин Читатель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Глава 14

Паша Никитин сделал себе наконец-то открытую кобуру для нагана на пояс. Нашлась стандартная кобура, и по моему образцу мы с ним и Иваном соорудили Павлу такую же, как у меня. Тем из нас в уголовно-розыскной милиции, кому приходилось часто пользоваться оружием, пришелся по вкусу мой способ ношения. В кармане пиджака наган носить, конечно, можно, но вынимать долго и неудобно, а счёт, бывало, шёл на секунды. Из-за пояса рука успевает схватить наган быстрее, но засунутый за поясной ремень револьвер не сказать чтоб совсем не мешает. В обычной застёгивающейся кобуре наган носить легче, но быстрота опять же страдает. Вобщем, все оценили по достоинству скорость выхватывания оружия и удобство ношения, а в особенности наша «бандгруппа», которая занималась расследованием самых наглых налётов и ликвидацией крупных банд, и такая кобура у нас в милиции стала неким шиком. Однако мою наплечную кобуру с браунингом слева и финкой справа никто не видел. Не то чтобы я делал из этого какую-то тайну, но мне обычно хватало нагана, браунинг я не использовал, и он так и лежал в кобуре сбоку под пиджаком никем не замеченный. Только Ваня Гусь, когда мы как-то, еще в начале июня, остались в помещении с ним и с Пашей втроём, шутливо спросил:

– Саня, ты же раньше с двумя наганами ходил, а сейчас что, осмелел, с одним ходишь?

– А что так сразу "осмелел", – так же шутливо ответил я. – Я и сейчас с двумя стволами. Если ты не видишь, не значит, что их нет.

– Ну, про твой наган в новой кобуре мы и сами знаем, – подключился Павел, – а вот ещё один где?

– А вы найдите! – предложил я, смеясь.

– В карманах, положим, пусто… – сообщил Паша, проверив боковые карманы моего пиджака и похлопав по груди по месту внутреннего кармана.

– А ты сзади за ремень заткнул! – азартно воскликнул Ваня и провёл руками по моему поясу. – Нету… – озадачился он.

– Неужто в штанах спрятал? – спросил Павел и похлопал сбоку по моим солдатским штанам.

– А дамский браунинг и в рукав спрятать можно, – со знанием дела заявил Ваня и общупал рукава моего пиджака.

– А может, дамский в обмотки замотан, – задумчиво предположил Паша и потыкал в мои солдатские обмотки.

– Вы еще в фуражке поищите! – я засмеялся, и не дожидаясь, когда они начнут с меня снимать пиджак, провел правой рукой за полой пиджака, и в моей ладони оказался браунинг. – Руки вверх! Стрелять буду! – пошутил я.

– А где ж ты его прятал, в потайном кармане? – удивился Павел. – Нет?!

– А покажь, где! – загорелся Иван.

Я снял пиджак, и друзья с удивлением уставились на мою самодельную конструкцию из портупеи.

– Вот это да! – восхитился Паша. – Раз, и пистолет в руке!

– А это что? Ух ты, финка! – обратил внимание Иван.

– Боевой трофей, – пояснил я. – Ей меня порезать хотели, но не вышло.

– Силён, брат! – уважительно присвистнул Гусь. – И портупея твоя хитро придумана. Тайная штука. Про неё никому болтать не надобно.

– И мы не будем, – добавил Павел.

– А вот на пояс такую кобуру нам пригодилось бы. Верно, Пашка?

– Ага, – согласился тот. – И мне бы тоже. Поможешь? – обратился он ко мне.

– Само собой! – широко улыбнулся я. – Надо револьверную кобуру добыть, сделаем.

Ваня вскоре смог где-то выцыганить сначала одну, потом вторую кобуры. Сделали сперва ему, затем и до Пашиной руки дошли, как раз перед нашей поездкой, так что Павел поехал экипированный по нашей уголовно-розыскной "моде".

Выехали мы утром поездом в жестких вагонах, заполненных отправляющимися в деревни за продуктами людьми. Борьба с "мешочниками", возящими хлеб и другие съестные припасы из деревень на обмен и торговлю в город, властями велась, так как это нарушало введённую государственную монополию на хлебную торговлю. Однако, с собой можно было провозить небольшие нормы разных продуктов, чем и пользовались такие отъезжающие горожане.

Приехали мы на место во второй половине дня, уже к вечеру, с остановками на промежуточных станциях, с заправками паровоза водой. В дороге пожевали хлеб с варёной картошкой, взятые с собой, пропахли паровозным дымом, залетающим в открытые при жаре окна вагонов, и резким запахом табачного самосада, который курили часть проезжающих. Пару раз выходили размять ноги на перроны станций, прихватив с собой наши котомки, чтобы не их стащили в наше отсутствие. В один из таких выходов Паша поделился со мной своими думками:

– Вот, Саш, в партию хочу вступить. Да вот не знаю, возьмут ли.

– В какую? – на всякий случай уточнил я.

– В нашу, в рабочую. Партию большевиков, – Павел даже немного удивился.

– Ну мало ли, может, тебе левые эсеры понравились, – ответил я в шутку, – они же с большевиками товарищи, в Советах состоят.

– Большевики, они наши, рабочие, за рабочий класс, – убеждённо сказал Павел. – И говорят всё верно и понятно. А левые эсеры кричат больше.

– Ааа… ну похоже… – не споря, ответил я.

– А ты-то сам как, надумал про партию-то? – заинтересованно спросил Паша, взглянув на меня.

– Я ещё не до конца всё понимаю, – уклонился я от ответа, – не разобрался в тонкостях политического момента. Литературу, вот, еще надо почитать, "Манифест", к примеру, товарища Карла Маркса. А то спросят, а я и объяснить не смогу.

– Вот то-то и оно… – вздохнул Паша. – Я вот тоже не до конца… в этом… в моменте… Вроде чувствую, что верно большевики говорят, а вот сам рассказать не умею. Думаешь, не возьмут?

– Возьмут, – успокоил я его. – Не сразу, может, но возьмут. Почитаешь работы товарища Маркса и товарища Ленина, обдумаешь их хорошенько. И не хуже других сможешь объяснять. Ты же грамотный, смётка у тебя есть и понимание имеешь.

– Ага… Хорошо бы… – Паша, улыбаясь, уставился в летнее яркое небо. Паровоз вскоре дал свисток, и мы вскочив на подножку вагона, поднялись в тамбур и пошли на места.

Я говорил уже куда едем, нет? Это был Ярославль. Приехали мы на Московский вокзал. Пассажирский вокзал города был каменным строением, хоть и большей частью одноэтажным, но с очень высокими окнами залов и с возвышающимся в центре фронтоном.

Выйдя на привокзальную площадь, мы с Павлом огляделись. Поискали взглядом патруль или милиционера, но никого не увидели. Решили спросить у прохожего, как пройти в центр города по адресу, где располагалась местная милиция. Рабочего вида парень махнул рукой:

– Вот туда идти, по "американскому" мосту по Большой Московской, а за ним центральная часть, сами увидите.

Повернув в указанном направлении, стали выходить с площади и заметили "коллегу". Милиционер сидел в теньке под растущим с краю площади деревом, надвинув фуражку на глаза, и дремал. Сбоку стояла прислонённая к стволу винтовка.

– Позорят рабоче-крестьянскую милицию, – неодобрительно высказался Павел. – Придём, местному комиссару скажем…

– Паша, у нас своё задание, – устав от долгой поездки, отозвался я без энтузиазма и желания спорить. – Давай придём сначала, посмотрим, что за человек этот комиссар, потом подумаем…

Паша нахмурился, но согласился.

Местность вокруг была застроена одноэтажными домами, над которыми высились фабричные трубы и колокольни церквей.

– Чего-то город какой-то маленький, – удивился Паша. – Я думал, дома здесь как у нас, в Москве.

– Мы, наверное, в фабричном районе, в центре должно быть по-другому. Ярославль город старый, – обнадёжил я.

Подошли к реке, на которой стояли баржи, а на противоположном берегу в лучах закатного солнца сверкали многочисленные купола храмов.

– Неужто, вот и Волга? – удивился Паша.

– Да не похоже, – сомневаясь протянул я. – Волга, думается, побольше будет.

– Эй, товарищ!.. – обратился Паша к идущему навстречу крестьянину. – Это что, Волга?

– Не, какая Волга! – усмехнулся тот. – Это Которосля. Волга чуток далече, вон тама, – он махнул рукой куда-то вправо от нас.

– А "американский" мост где? – решили мы уточнить.

– Дык вот-он он, – и крестьянин, развернувшись, показал себе за спину. – Вон тама стоит, переплетённый. Это он самый и есть.

Вдалеке над дорогой и впрямь виднелось какое-то ажурное сооружение. Поблагодарив подсказчика, мы двинулись прямо по широкой дороге, идя рядом с редкими едущими телегами. Перейдя по мосту реку, мы вскоре оказались на большой вытянутой площади, с одной стороны которой возвышались белые крепостные стены и башни то ли городского кремля, то ли старинного укреплённого монастыря, за которыми виднелись купола церквей.

Тут нам опять пришлось спрашивать, где мы находимся, и как пройти до милиции. Оказалось, мы на Богоявленской площади, и рядом не кремль, а Спасо-Преображенский монастырь, и нам указали рукой на нужную нам улицу.

Через небольшое время мы заходили в здание этого советского учреждения.

Спросив у дежурного, мы узнали, что комиссар, товарищ Фалалеев, у себя в кабинете, и нас проводили к нему. В комнате у длинного стола стояли двое: человек лет тридцати в военной форме, похожей на офицерскую, но без знаков различия, и высокий и крепкий курчавый парень в белой рубахе. Комиссаром оказался человек в форме. Мы представились, подошли с другой стороны стола и предъявили удостоверения, рассказав о цели приезда. Комиссар с парнем переглянулись.

– Как долго будете искать вашего бежавшего бандита? – задал вопрос комиссар.

– Как получится, – ответил Павел. – Надеемся не задерживаться. Адрес его предполагаемого места у нас имеется. Нам бы проводника, чтоб показали дорогу, и если поймаем, запереть бы его у вас до отправки в Москву. А то обратного поезда сегодня не будет, хорошо, если завтра.

– Запереть у нас – пожалуйста, – усмехнулся товарищ Фалалеев. – А ночевать вам есть где?

– Нету, – ответил Павел.

– Ну, мы вас пристроим здесь поблизости, – успокоил комиссар. – И проводника дадим. Греков, организуй.

Здоровый парень коротко кивнул, и прищурившись, глянул на нас.

– Вот такой еще к вам вопрос, товарищи, – вспомнил Фалалеев. – Вы члены какой-нибудь политической партии?

Сам не понял, что меня дёрнуло сказать, наступив Паше на ногу:

– Не, мы беспартейные. В политике не шибко разбираемся, он вот рабочий, я из крестьян. Мы вот грабителей ловим.

Наверное, мне не захотелось выслушивать лекцию о текущем моменте или вступать в политическую дискуссию, где была опасность выйти из роли и повести себя не похоже на выходца из крестьян.

– А, ну ладно, – покивал товарищ Фалалеев, – успеете еще, когда разберетесь. Успеха, товарищи. Греков, проводи.

Греков мотнул нам головой:

– Ну, пошли, что ли…

Мы вышли вместе с ним из кабинета, и он куда-то быстро ушёл, бросив нам:

– Здесь ждите.

Через минут пять-десять он появился с парнем в распахнутой поношенной студенческой тужурке и фуражке и сказал, кивнув на него:

– Морозов отведёт по вашему адресу и после сюда приведёт, – после чего не прощаясь ушёл скорым шагом.

Мы назвали свои фамилии, Морозов по-взрослому твёрдым голосом назвал свою и спросил нужный нам адрес. Отвечая "студенту", мы вышли на вечернюю улицу, где Морозов повёл нас какими-то переулками, пересекая более крупные улицы.

– В какой стороне этот дом-то? – спросил Павел у парня.

– На окраине, ближе к Всполью. Это станция такая, – пояснил "студент".

(Ныне на месте ж/д станции Всполье находится вокзал Ярославль-Главный).

Через полчаса по ощущениям мы были уже на месте. Окраинная улочка была застроена одноэтажными деревянными домами, перед воротами одного из которых мы и остановились. Морозов несколько раз стукнул кулаком по высокой калитке из сплошных досок.

– Кто там еще? – сразу раздался из-за ворот грубоватый голос. Кто-то, похоже, находился во дворе.

– Проверка документов, милиция, – крикнул Морозов.

– Да намедни были, чего опять? – недовольно отозвались из-за ворот, – может, ты и был.

– Надо, значит, – твёрдым голосом ответил Морозов. – Открывай, давай.

Калитка со скрипом отворилась, пропуская внутрь двора. Морозов шагнул вперёд, за ним мы с Павлом. Зайдя, я сразу шагнул вбок, и мы с Павлом слегка разошлись в стороны. Во дворе перед воротами рядом с запряженной в телегу лошадью стоял бородатый мужик в косоворотке, картузе и сапогах. На телеге сидел человек в пиджаке, сапогах, в кепке и с заметными отметинами на лице.

– Степан по прозвищу Рябой, вы задержаны, – сказал человеку с отметинами Никитин. – Московская уголовно-розыскная милиция…

Степан оглянулся на дом, похоже, приготовившись рвануть в него или в огороды, но у нас мгновенно в руках оказались наганы, направленные на него. За недавнее время быстро выхватывать оружие из открытой поясной кобуры мы наловчились. Стояли мы так, что мужик в косоворотке тоже мог попасть под огонь, чуть доверни мы револьверы. Морозов молча смотрел на происходящее, никак не реагируя.

– Ладно, сыскари, покамест ваша взяла, – скривился Рябой. – Не успел я нынче. Говорила мне чуйка, за город уходить, что-то будет. Думал иное, ан нет, вы пожаловали…

Павел подошёл сбоку к пойманному бандиту, держа того на прицеле, и провел рукой по его пиджаку, вынул из его кармана наган и переложил к себе. Ощупал голенища сапог, из одного из них вынул нож, после чего вынул из своего кармана приготовленный ремень и, скомандовав "Руки!", связал им руки Рябого.

– Морозов, выходи первый на улицу, – сказал Павел "студенту". Тот вышел, следом за ним шагнул боком я, держа револьвер направленным на Рябого.

– Давай, гражданин Рябой, двигай, – скомандовал Павел. Бандит слез с телеги, сплюнул под ноги и, пройдя к калитке в воротах, вышел на улицу. Отставая на три шага за ним вышел и Павел. Бородатый мужик во дворе так и остался стоять. Через минуту, когда мы отошли от дома, сзади послышался скрип открываемых ворот, цоканье копыт и громыхание телеги. Тот мужик, видимо, всё же решил ехать куда-то и один, так же как до этого собирался со своим знакомым Степаном Рябым.

– Ничё, ничё… – сказал, зло ухмыляясь, Рябой. – Я ить опять убегу, до Москвы не доеду. Ишшо посмотрим, кто живой-то останется…

– Шевели ногами молча, – бросил ему Павел. Степан Рябой криво усмехнулся, но замолчал.

До милиции нас провёл Морозов, там мы по разрешению комиссара Фалалеева сдали задержанного незнакомому милиционеру в подвал под замок, сняв с его рук обмотавший их ремень.

– Эй, а жрать чё? Дадут? – спросил Рябой.

– Завтра утром кормить будем, – хмуро ответил милиционер, закрывая за ним дверь на ключ. – Вон кувшин с водой, потерпишь…

После быстрой и удачной поимки Рябого мы с Пашей обрадованные были отведены тем же Морозовым в комнату в соседнем с милицией доме, где могли поспать до утра, чтобы завтра попытаться уехать с пойманным бандитом в Москву. Комната, по-видимому, и использовалась для подобных целей – дать иногда сотрудникам переночевать, в ней стояли четыре разных по виду металлических кровати, на высоких спинках которых были разные завитушки и металлические шарики. На пружинных сетках кроватей лежали старые ватные матрасы, застеленные потёртой тканью. "Клопы бы не покусали…" – подумал я. – "Кто знает, как тут у них с этим. Ещё и домой принесёшь".

– Ты, Паш, как хочешь, а я на матрасах спать не буду, – заявил я. – На сетке полежу, пиджак постелю. А то вдруг у них тут клопы водятся.

Паша, подумав, тоже согласился со мной. Притащить этих кусачих паразитов в одежде домой в Москву желания не было. Мы убрали матрасы на одну кровать в углу комнаты, перекусили остатками продуктов из наших мешков и улеглись спать.

Этой ночью за окном постреливали почему-то больше привычного. Или это у них тут в Ярославле обычное явление? К утру стрельба разгорелась ещё сильнее. Утром в дверь забарабанили, и из-за неё послышался голос Морозова:

– Комиссар Фалалеев срочно просит к нему прийти! Пойдёмте, я проведу.

– Щас, оденемся, – крикнул я, цепляя на себя свою портупею, надевая пиджак и наматывая обмотки на ноги. Спали мы не особо раздеваясь.

Закончив с одеванием и обуванием, и схватив наши мешки, мы открыли дверь и увидели бледное с пятнами румянца на щеках лицо "студента".

– Ну, веди что ли, Сусанин, – выдал в шутку я, на что Морозов дёрнулся, развернулся и пошел быстрым шагом.

Вход в здание милиции чем-то отличался от вчерашнего, но на ходу я не смог сообразить, чем. В кабинете комиссара обнаружились стоящими сам Фалалев, Греков в той же белой рубахе, но с закатанными рукавами, и сидящий на полу привалившийся к стене худощавый парень со связанными руками, в военной форме, со следами свежих побоев на лице, зло глядящий на всех. Не успели мы с Павлом удивиться и высказать вопросы, как Греков шагнул ко мне, выхватил из моей открытой поясной кобуры наган и наставил его на меня. Боковым зрением я заметил, что Морозов так же внезапно вытащил револьвер у Павла. Фалалеев обратился к нам:

– Граждане, этой ночью власть в Ярославле и некоторых других городах вырвали из рук большевиков, и она перешла в руки Северной Добровольческой Армии. Во главе Правительства стал представитель генералов Алексеева и Деникина Борис Савинков. Повсеместно рабочие и крестьяне переходят на нашу сторону, вооружаются и вступают в наши добровольческие отряды. Поскольку вы, граждане, не являетесь предателями-большевиками, то мы даём вам возможность примкнуть к нашему истинно народному восстанию и доказать на деле свою преданность народу. Вот перед вами, – Фалалеев сделал небрежный взмах кистью руки, – большевицкий мерзавец. Убейте его и вступайте в наши ряды.

На этих словах Греков ногой ударил того парня в живот, парень попытался закрыться связанными руками, но ему это не совсем удалось, и он согнулся от удара.

Ожидая нашего ответа, Фалалеев подвесил к поясу две гранаты, а Греков свободной рукой вынул из мешка на столе с десяток цилиндриков длиной чуть больше ладони и моток черного толстого то ли провода, то ли веревки.

– Греков, зачем тебе это всё? – поморщился Фалалеев.

– На арт. складе ночью взял, дома большевиков буду взрывать, вместе со всеми ихними… – нехорошо усмехнулся Греков.

– Ну так как, граждане, каково ваше решение? – обратился к нам Фалалеев.

"Ситуация аховая, – с мрачной решимостью подумал я. – Тут либо ты убьёшь, либо тебя. Делать нечего, выбор небольшой…"

– Да я, собственно, никогда с большевиками быть не хотел, – говорю я. – В милицию пошёл, чтобы еда была, совсем голодно было. Ну, и грабителей ловил, да.

Незнакомый большевистский мерзавец вскидывает голову и смотрит с вызовом, Павел уставился на меня, а я продолжаю:

– Я и сам из деревни, и брат у меня тама, люто большевиков не любит. Вот чего пишет мне, что большевики творят-то… – и я, сделав небольшой шажок вперёд, лезу левой рукой за борт пиджака. Рука нащупывает деревянную рукоятку и "грибок" на навершии. Резкий взмах левой рукой, и финка лезвием полностью погружается в грудь Грекову, стоящему слева от меня. Глаза его стекленеют, но он какое-то мгновение продолжает стоять на ногах. Сжатыми и согнутыми пальцами правой руки бью что есть силы Фалалееву, стоящему справа, в кадык. Фалалеев хрипит, отшатывается, хватается за горло, и падает. Краем глаза замечаю, как кулак молодого рабочего Никитина бьёт по голове Морозова, и тот оседает на пол. Тут и у тела Грекова подгибаются ноги, и он валится вниз.

У меня уже больше десятка убитых в перестрелках бандитов на счету, и вроде привык, но ножом орудовать совсем не то, что пулей. Тяжелые были ощущения, убивать вот так собственными руками человека… Повторять не хотел бы. Но, как видно, находясь здесь, в этом времени, уже огрубел, и подобные чувства, нахлынув, вытеснились осознаванием текущей хреновой ситуации.

– А я в тебе Саш, и не сомневался, – облегченно сказал Павел. – А уж когда ты про брата сказал, то уж сразу догадался, что опять ты что-то придумал. У тебя и брата-то нет…

– Это хорошо, что не сомневался, – перевёл дух я. – Не поверил бы мне, промедлил, и Морозов нас тут обоих бы из нагана в два счёта уложил. Ты как его?

– Вроде живой ещё… – ответил, склонившись к "студенту" Паша. – Мозготрясение-то точно будет.

Проверяю Фалалеева. Тот еще дёргается, но уже не жилец.

– Вы откуда? Из ВЧК? – разлепил слипшиеся от засохшей крови губы сидящий у стены парень.

– Не угадал, из московской уголовно-розыскной милиции, – отвечаю я. – А ты кто такой? – обратился я с вопросом к избитому парню.

– Громов Александр, военный комиссар Ярославского уезда, большевик, – хрипло, но чётко представился тот.

Я выдёрнул финку, вытер об одежду Грекова и спрятал в ножны.

– Тёзка, значит, – присел я рядом с ним, разматываю ему связанные руки. Отвязанную веревку кинул Паше со словами:

– Морозова свяжи, и кляп какой-нибудь засунь, чтоб не орал.

– Сделаю… Не развяжется… – проговорил Павел, связывая бесчувственного "студента".

– Ну что, тёзка, идти сможешь? И куда пойдём? Это ж твой город… – это я Громову.

– Схорониться надо. Белая контра мятеж подняла, офицерьё лютует. Из Советов, слышал, многих убили, – кряхтя и держась за бок, Громов кое-как встал на ноги. Подошёл к телу Грекова, со злостью плюнул на него, – Паскуда был, а не человек. Меня схватили когда, жену мою бил, и ребенка новорожденного чуть не убил до смерти, свои его остановили…

Я вынул из руки убитого свой наган и убрал в кобуру. Потом подумал, отцепил гранаты от пояса Фалалеева и сунул их в свой мешок, вдруг с боем прорываться придётся, пригодятся. С подобными гранатами теперь я как-то знаком. А вот динамит, а в цилиндриках, похоже, был именно он, я брать не стал. Не умею я с ним обращаться, динамит, вроде, и взорваться может от сильного удара, особенно, если "запотеет". Да к нему запалы, кажется, нужны, одним бикфордовым шнуром не подорвёшь. Павел тем временем взял в руки свой наган.

– Давай, товарищ Громов, мы тебя как-будто ведём куда-то, – предложил Паша. – А ты иди вперёд и дорогу показывай.

Громов расстегнул у Фалалеева револьверную кобуру и вынул из неё револьвер, спрятал его за пояс штанов под надетую навыпуск рубаху и молча кивнул. Так, Громов впереди, а я с Павлом сзади, мы и вышли из кабинета.

По милиции сновали туда сюда вооруженные люди, и многие, видев идущего избитого Громова и Никитина с наганом, по-своему понимали ситуацию и бежали дальше. Я шёл напряженный, готовясь в любую минуту выхватить оружие и прорываться с боем, но обошлось. Выйдя на улицу, я понял, что поменялось на входе – на месте прежней вывески с надписью "Гражданская милиция Ярославского Совета рабочих депутатов" было пустое место. Пройдя немного по улице, мы углубились во дворы.

– Куда идём? – спросил тихо Павел у Громова.

– К сродственнице жены пойдём, тётке двоюродной. Тут неподалёку, – хриплым шёпотом ответил тот. Петляя закоулками мы вскоре добрались до нужного места. Зашли в полумрак чёрного хода двухэтажного каменного дома, и Громов толкнул дверь квартиры на цокольном этаже. Пройдя темным неосвещенным коридором, мы остановились перед комнатной дверью, в которую Громов тихо постучал. Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина средних лет, одетая в простое платье темных тонов и с повязанным на голове платком.

– Господи, Саша, да кто ж тебя так! – всплеснула руками женщина.

– Тихо, тихо, Настась Матвевна… – остановил её Громов. – Мы зайдём, пустишь?

– Заходите, заходите, ребятки… – женщина посторонилась, пропуская нас внутрь комнаты и закрывая дверь.

– Что с тобой-то? А Дуня где? Что с ней? – засыпала женщина парня расспросами.

– Белогвардейцы мятеж учинили, меня под утро дома схватили, Дуняшу побили, Тёмку чуть Греков не убил, знала такого? – начал говорить тот.

– Ох ты, изверг-то какой… – закрыла рот ладонью женщина. – Сыщик это, из милиции. Убить его мало, окаянного…

– Уже… – усмехнулся одной, не сильно побитой стороной рта, Громов. – Товарищи вот из Москвы, кончили гада и меня вытащили, иначе б не выжил. Настась Матвевна, сходи к моим, узнай, как они, и Дуняше скажи, пусть Тёмку в охапку и как мышка затаится у кого. Опасно дома им быть, меня искать могут.

– Да сей же час схожу… – заторопилась женщина.

– И посмотри как там в городе, что слышно, – добавил Громов.

Женщина вышла, Громов закрыл за ней дверь. Мы с Пашей сели на темные деревянные прямоугольные стулья, Громов присел на край кровати.

– Она не выдаст? – спросил Паша у Громова.

– Нет, – уверенно ответил тот. – Мировая тётка, Дуняшу мою с малолетства знает, и в Тёмке души не чает.

Потянулись долгие минуты ожидания. Громов, шипя сквозь зубы, смыл с лица кровь, глядя в небольшое помутневшее зеркальце на верху рукомойника, стоящего в углу у двери. Рукомойник был похож на Мойдодыра из ненаписанной еще сказки Чуковского, только более простого и обшарпанного вида, с облезающей местами краской. Мы с Павлом проверили оружие, отсыпали горсть револьверных патронов Громову для его трофейного нагана, и я крепко задумался. Ярославский мятеж всё-таки и без Перхурова случился, теперь с Савинковым, и мы вляпались в него по самые уши. Повезло нам с Пашей, нашли время в Ярославль приехать, нечего сказать. И что теперь делать? Теоретически, мы с Никитиным можем попытаться уйти из города, нас тут никто в лицо не знает. Хотя остаются вопросы. Могут нас и на улице задержать для выяснения, кто такие. Куда идти неизвестно, город и окрестности не знаем, где красные, где белые, тоже. Да и Паша не захочет спокойно уходить, будет ведь с белогвардейцами воевать. Громова вот спасли, он тоже ввяжется в драку, как пить дать. А что я помню из истории Ярославского восстания моего мира? Антанта тогда требовала от Савинкова выступить в городах верхней Волги в начале июля, объясняя это своими планами по англо-французскому десанту в Архангельске, который, правда, произошёл только в августе. Скорее всего, командование Антанты захотело прозондиовать почву, отвлечь большевиков, и, в случае удачи восставших, воспользоваться плодами их победы. В восстании в Ярославле в моём мире на стороне белых участвовало около двух тысяч человек, или немного больше. В основном, бывшие офицеры, хотя были и студенты и прочие восторженные юноши. Офицеров в городе, кстати, по прикидкам было тогда тысяч пять, то есть не более половины из них поддержали восстание, но две тысячи вооруженных и опытных военных это сила. Красных тогда тоже было примерно столько же, но и то не сразу, а когда стали прибывать направленные для подавления военные части. А что можем сделать в таком раскладе мы тут, втроём? Наверное, надо незаметно пробраться к красным…

Часа через два вернулась, наконец, хозяйка комнаты:

– Дуняше передала, у них всё слава Богу. Она с Тёмкой к подруге-сменщице по фабрике тотчас же после меня ушла, у неё и останется.

Громов облегченно вздохнул, а женщина продолжила:

– По улицам недавно назначенного председателя губисполкома Нахимсона убитым в пролётке возят и показывают. Председателя горисполкома Закгейма тоже убили и бросили на улице, и хоронить не дают. Ещё слышала, зав. оружейным складом Лютова убили и председателя трибунала Зелинченко. По квартирам ходили, и еще человек двести в чём есть, в одном белье согнали и на баржу бросили. Кормить не дают, и даже воды набрать. А если еще кого увидят, туда же волокут или на месте стреляют.

Громов с Никитиным помрачнели лицами, а Громов стиснул зубы и ударил кулаком по колену. Потом спросил у родственницы:

– А наши-то где? Автопулеметная рота с двумя броневиками, летучий конный отряд? Почему не задавили белых?

– Так Супонин, командир автопулеметной роты, на их сторону перешёл, с частью пулемётчиков. И Баранов, командир конного отряда. И Ермаков, командир мотоциклистов, тоже за белых. Он еще по городу носился, на большевиков указывал, – отвечала она.

– А Первый и Второй Советские полки? – недоумевал Громов.

– Второй полк у нас тут рядышком был, в центре, так его разоружили и разогнали. А Первый, который в закоторосльной части, тот, сказывают, воюет и белых за Которосль не пущает. И Всполье тоже у красных. А вот Тверицы за Волгой, за Николаевским мостом, те у белых, – рассказала женщина.

У меня во-время рассказа неожиданно заурчало в животе от голода. Я смущенно пояснил:

– Извиняйте, товарищи. Сегодня еще не ели ничего.

– Ох, родимые, а мне и покормить вас нечем… – заохала женщина. – Вот разве что крупы перловой стаканчик наберется…

– Анастасия Матвеевна, а вы купить съестного можете? – спросил я. – Вот у меня деньги есть, в дорогу взял… – я достал из внутреннего кармана пиджака сложенные денежные знаки.

– И мои тоже возьмите, – добавил Паша, развязав вещмешок и, порывшись, вынув завёрнутые в бумажку купюры.

– Так куплю, чего же не купить. Лавки, кажись, работают. И на площади рынок еще был, крестьяне там со вчерашнего дня в городе были, может, и не распродались еще.

– Только вот что скажу, Анастасия Матвеевна, – предупредил я, – много сразу не берите. Заметить могут, что вы сразу продуктов лишка берете, вдруг догадаются, что кормить кого-то будете, и что прячется у вас кто-то.

Анастасия Матвеевна понимающе закивала, заматывая деньги в узелок, а Громов восхищенно-уважительно спросил:

– Дореволюционный опыт нелегальной работы, товарищ?

– Да нет, не было опыта, просто разумная предосторожность, – мне стало неловко от незаслуженного восхищения.

Хозяйка комнаты ушла, а мы втроём стали совещаться. Мнения у всех оказались схожие – надо вечером тайком пробраться к красным. Громов предложил идти к станции Всполье – это не дальше Которосли, а через реку не вплавь же перебираться, мосты ведь наверняка перекрыты позициями и обстреливаются. Стрельба, кстати, снаружи периодически вспыхивала.

Анастасия Матвеевна через некоторое время пришла и принесла два кило вялой прошлогодней картошки и немного репчатого лука. Занявшись готовкой, хозяйка комнаты попутно делилась с нами свежими новостями:

– Фалалеева, милицейского комиссара, ктой-то убил, говорят. Сказывают, бандиты из столицы своих вызволяли. А кто говорит, чекисты из Москвы приезжали и убили его и ещё троих. Половина милиции разбежалась, а другие в добровольцы к белым записались.

Мы только посмеялись таким слухам, а женщина продолжила:

– По городу воззвания расклеены, вот я содрала парочку и принесла. Говорят, Савинок какой-то главный здесь теперь. А ещё на Богоявленской площади в частной женской гимназии штаб ихний образовали. На крыльце постовой стоит с ружьём, и люди так и шастают туда-сюда. А я задами прошла, там за этим домом дворик, и палисадик, и деревья растут. И на втором этаже окна светятся, шум стоит, люди разговаривают громко, видать, решают что-то…

Я присмотрелся к воззванию. В одной из первых фраз значилось: "Совет Народных Комиссаров вместо хлеба и мира дал голод и войну." Что-то не очень-то соотносится с действительностью, подумал я, ведь именно СНК дал стране мир с немцами, пусть временный и на тяжелых условиях. В следующих предложениях: "Именем народа самозванцы – комиссары отдали лучшие хлебородные земли врагу земли русской – австрийцам и германцам… Этим хлебом пользуется немецкая армия, избивающая наш народ в городах и деревнях Украины…" А так-то зачем писать? Это же Центральная Рада Украины прислала на переговоры о мире в Брест-Литовск независимую от России делегацию, и она же пригласила германские войска на территорию Украины для защиты от советских отрядов. И она же обещала за это германской армии поставки продовольствия. А, хотя, кто это здесь знает, в Ярославле, вали всё на большевиков, никто не опровергнет – мысленно хмыкнул я. Далее шёл совсем уж нелогичный бред – в воззвании пишут, что если свергнем изменников и насильников-большевиков, то получим по вольной цене дешёвый хлеб. Эти господа экономики что-ли не изучали – либо по вольной цене, либо дешёвый, одно из двух в условиях дефицита. О, и в другом воззвании пишут, что отменяются все ограничения Советской власти на покупку и продажу хлеба, и что хлеб продаётся по вольной цене, причём обещают озаботиться доставкой дешевого хлеба, а спекуляция продуктами будет беспощадно преследоваться. Это как совместить? – подумал я, – ограничения торговли снимают, но спекуляция будет беспощадно пресекаться. И тут тоже – озаботятся дешёвым хлебом, но по вольной цене. Каша в голове у восставших, а вроде должны быть образованные люди. Или врут не стесняясь, пропаганда в действии.