Текст книги "Недостреленный (АИ)"

Автор книги: Константин Читатель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Глава 8

В этот вечер никто в Фили не поехал. Мы дожидались подвод для раненых и убитых. В одну из них сел сопровождающий и положили связанным задержанного человека, бежавшего через окно. Кто он такой, почему бежал, участвовал ли в ограблении на Мясницкой, всё выяснять будем уже в здании розыскной милиции. Подводы уехали, а мы молча возвращались пешком на третий Знаменский.

В кабинете Розенталя с Маршалком по горячим следам устроилось обсуждение прошедшей операции. Розенталь, играя желваками, мрачно сказал:

– Должен признать, товарищи, что в организации задержания Зуба и прочих бандитов были допущены просчеты. Мы потеряли двоих наших товарищей. И еще один легко ранен. Хочу отметить смелые и своевременным действия товарища Кузнецова. Он не растерялся, а без всяческого испуга пресёк бандитскую угрозу и продолжил действия по отпору бандитам и в полной темноте. Благодаря товарищу Кузнецову наши потери оказались не так велики, как могли бы… Берите с него пример, товарищи.

Многие повернулись в мою сторону, смотря уважительно или с удивлением. Я для них новичок, не известный никому из них, кроме Никитина, а тут целый комиссар отметил. Я наклонил голову, опустив взгляд на свои руки. Мне было неловко от похвалы, и даже немного стыдно. Может, мне от прежнего реципиента мимика такая досталось невыразительная, что по морде лица эмоций не прочитаешь. Однако, какое там "без всяческого испуга", мне было тогда страшно, в этом трактире, еще даже до перестрелки было боязно. И, наверное, только многолетняя жизненная привычка действовать, как должен, помогла мне, мирному бывшему программисту и бывшему же пожилому пенсионеру не потерять голову в переносном и буквальном смыслах, несмотря на страх. В детстве дрался редко, но если надо, боялся, но дрался. В молодости от армии не пытался откосить. В девяностые годы тоже были несколько напряженных моментов, когда боязно – не боязно, а работать приходится. Может быть, это и помогло в хитровском трактире сохранить голову более менее рассудительной, а не удариться в панику?

Розенталь тем временем продолжал:

– Кто хочет высказаться, товарищи? У кого есть предложения о недопущении подобных ошибок впредь?

– Рабочих красногвардейцев надо было позвать, – отозвался кто-то из рабочих. – Окружили бы дом, никакая гадина бы не проскочила. А если что – вжарили бы пулемётом!

– Чего с ними цацкаться, – бухнул кулаком один матрос. – Гранату бы туда внутрь… Раз – и нет банды!

– Хочу напомнить, товарищи, что мы имеем дело не с эксплуататорами, а с классово близкими нам рабочими и крестьянами, по ошибке и вследствие невзгод вступившими на преступный путь! – пресёк подобные прожекты Рощенталь. – Кроме того, Красная гвардия имеет свои задачи. На обезвреживание крупной банды можно попросить помощь, а дёргать на каждое задержание нам никто не даст.

– Позволю себе напомнить присутствующим о термине "презумпция невиновности", – подал голос сидящий за столом в углу Маршалк. – Недавно поступившим сотрудникам настоятельно рекомендую ознакомиться.

– Да, и это тоже, – кивнул Розенталь, покосившись на Маршалка. – Какие еще будут предложения, товарищи?

Люди не высказывались, тихо переговариваясь и выясняя у более осведомлённых товарищей значение этих слов, сказанных Маршалком. Никитин, сидящий на соседнем стуле, наклонился ко мне:

– Саш, слышал про такую призумцию невиновность? Чего это? – тихо спросил Павел.

– Слышал, – так же тихо сказал я. – Это, когда тебе кажется, что перед тобой преступник, ты должен обращаться с ним как с невиновным гражданином, пока вину не докажет суд, вдруг ты ошибся.

– Ааа, понятно, – протянул Павел, задумавшись.

– Товарищ Кузнецов, а у вас есть какие-либо предложения? – неожиданно обратился ко мне Розенталь.

Я, застигнутый внезапным вопросом врасплох, не знал, что сказать. Я тут самый неопытный по стажу, моё дело молчать, что я могу предложить-то?

– Ну… – кашлянув, начал я, – надо оружие держать наготове, если есть какая опасность, а не надеяться, что мы их рожами своими напугаем.

Ответом мне был гомон голосов, скорее, одобрительных.

– Конечно, к гражданам неправильно с наганом в руках соваться и дулом в нос тыкать, – продолжил я, скосив глаза на Маршалка. – Но если есть подозрение, что перед нами бандиты, то оружие хорошо бы приготовить заранее и успеть открыть огонь, ежели что.

Возражений со стороны Розенталя и Маршалка не последовало.

– Лампы нам нужны или переносные фонари, – выступил бывший с нами в "кабинете" трактира молодой матрос. – Как сегодня в трактире – потушили свет, и мы как слепые кутята. А они то своё заведение как пять пальцев наощупь знают.

– Дельное предложение, – согласился Розенталь. – Я составлю заявку в городской совет.

– И вот ещё что, – мне кое-что вспомнилось, и я решил высказаться. – Очень может такое случиться, что враги советской власти и бандиты захотят мстить, или уронить авторитет рабоче-крестьянской власти, или просто сеять панику среди мирных граждан. Я к тому, что могут начать нападать на милиционеров на улицах. Поэтому предлагаю наряд рабочей милиции отправлять не меньше, чем по двое. И подходить к людям, к подводам или автомобилям так чтобы того, кто подходит, мог поддержать огнём со стороны другой. Я могу показать как…

Люди зашевелились, всем стало интересно посмотреть на что-то новое. Я вызвал Никитина и того матроса, что был с нами в трактире:

– Вот, – говорю матросу, – пусть ты бандит и хочешь напасть, когда товарищ Никитин у тебя документы проверяет или когда ты у него что-то спрашиваешь. Павел, подходи к нему с одного боку, – сказал я. – А я стою с другого боку и в отдалении, в шагах трёх-четырёх и могу выхватить оружие, ежели что. Вот что ты сможешь сделать?

Я встал, как рассказывал, засунул револьвер за пояс и положил ладонь на рукоятку. Матрос попытался было обозначать удары Никитину, выхватывать из кармана бушлата наган, нападать на меня – неизменно револьвер у меня в руках оказывался раньше, и матрос не успевал уйти с линии огня.

– Мда, не рыпнешься, – признал он, – куда ни кинь, всюду клин. Ловко ты придумал.

– И кучно стоять нельзя, – добавил я. – Вот как в трактире сегодня. Мы стояли кучкой у двери. Если бы они залпом стрельнули в нашу сторону, всех бы накрыли.

Народ помрачнел, вспоминая сегодняшние события.

– Очень занятный прием, товарищ Кузнецов, – резюмировал Розенталь. – Но, думаю, до такого не дойдёт. Милиция у нас своя, рабоче-крестьянская, нападать на неё могут только враги революции и эксплуататоры.

– Хорошо бы, если так, – пожал плечами я. – Но лучше соломки-то постелить, на всякий случай.

Розенталь объявил собрание законченным. Люди встали со своих мест, но расходиться по домам не спешили. Завязались обсуждения на разные темы. Тот матрос из трактира подошёл к нам с Никитиным:

– Гусь, – заявил он, протягивая руку.

– Кто гусь? – не понял я, пожимая автоматически его руку.

– Я Гусь, – разулыбался матрос. – А зовут Иваном.

– Саша, – в свою очередь назвался я. – Кузнецов. А это Павел.

– Никитин, – пожал руку матросу Паша.

– Слыхали, в Брест-Литовске мир с Германией подписали? – начал разговор матрос.

Я помотал головой:

– Что, уже? – удивился я. В переезде и в происходящих вокруг нас с Лизой событиях я совсем упустил из виду газеты и текущую ситуацию в стране.

Начиная с Декрета о мире и продолжая дальнейшими своими обращениями, большевики предложили всем воюющим державам немедленное перемирие и открытые переговоры о мире без аннексий. И, что было впервые в мировой практике, с правом наций на самоопределение.

Назначенный Керенским верховный главнокомандующий Российской армией генерал Духонин не признал власть большевиков и отказался выполнить приказ новой власти обратиться к военным командованиям других стран с предложением перемирия. Совет народных комиссаров сместил Духонина с поста главковерха, чего не стали признавать страны Антанты, обещая генералу "всяческую поддержку" и угрожая ему "самыми тяжелыми последствиям" в случае перемирия. Ставка главнокомандования в Могилёве стояла за продолжение войны, вокруг неё начало складываться новое антибольшевистское правительство. Большевики развернули антивоенную агитацию среди солдат. Уставшие от войны разозлённые солдаты подняли в Могилёве бунт, устроили самосуд, и генерал Духонин был убит в начале декабря семнадцатого года.

Страны Антанты игнорировали мирные обращения большевиков, рассчитывая на свою выгоду – продолжая войну и препятствуя выходу из неё России, они надеялись и дальше оттягивать с западного фронта германские силы и надеялись достичь самим военного успеха. Самым же страшным для Антанты был бы сепаратный мир между Россией и Германией. И именно в этом они стали пропагандистски обвинять новую российскую власть, несмотря на полученные от неё по дипломатическим каналам предложения о прекращении войны. Советская же делегация на начавшихся в Брест-Литовске 3 декабря 1917 года по новому стилю переговорах отстаивала и перемирие на обоих фронтах, Восточном и Западном, и запрет переброски войск между фронтами.

Германии, в свою очередь, перемирие и сепаратный мир с Россией были бы очень выгодны. У неё и у её союзника Австро-Венгрии кончалось продовольствие и стратегическое сырьё, страны находились в международной блокаде. В них росло недовольство и уже начались продовольственные беспорядки. В результате долгих прений делегации стран Четверного союза (Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции) согласились с российской формулой – заключить общий мир без насильственных присоединений и без контрибуций, на основе права народов на самоопределение. Однако принципиальным было расхождение в одном пункте: Германия отказывалась отводить войска из оккупированных Польши, Прибалтики, областей Украины и Белоруссии, мотивирую тем, что эти народы на основе права на самоопределение хотят выйти из состава Российской империи. Советская же сторона считала, что изъявление народа на самоопределение не может происходить при оккупации его Германией. Переговоры застопорились противоречием во взглядах сторон. Советская сторона тогда выбрала тактику затягивания переговоров и предпочла тянуть время.

Большевики считали, что пролетариат промышленно более развитых стран Европы в шаге от социалистической революции. Надежды большевиков были не беспочвенны: в Австро-Венгрии продовольственные бунты преобразовались в политические выступления, в Германии начались массовые забастовки.

– Вот и я думаю – поторопились подписывать, – вздохнул Гусь. – Еще бы чуток подождали, вот-вот революция в Германии начнётся.

– Думаю, что так быстро не начнётся, – возразил я. – Не созрела там полностью еще революционная ситуация.

Знание будущей истории подсказывало мне, что до революций в Австро-Венгрии и Германии, и до свержения их монархий в ноябре 1918 года оставалось еще восемь месяцев. А пока страны Четверного союза смогли временно справиться с кризисом. Центральная Рада Украины, возникшая после февраля семнадцатого, провозгласила в ноябре семнадцатого Украинскую республику, но проигрывала украинским Советам рабочих и крестьянских депутатов и установлению советской власти на Украине. Боясь потерять свою власть, Рада подписала в феврале восемнадцатого года с Германией сепаратное соглашение о поддержке. Германия заявила на переговорах с большевиками о выходе из советской формулы общего мира без аннексий и выдвинула требования об оставлении за ней оккупированных областей и о преобразовании договорённостей общего мира в сепаратные, между Германией и Россией. Российские буржуазные круги в газетах обвинили большевиков в том, что они германские агенты и предают интересы России, в то же самое время мечтая о приходе немецкой армии и предпочитая германскую оккупацию вместо власти большевиков.

– Вот и не надо было с империалистами мир подписывать. Нет у нас с ними ничего общего! – подключился к разговору кто-то из рабочих. – Надо было создать у них революционную ситуацию нашей революционной войной. А так мы, получается, зарубежным буржуям уступили, от мировой революции отказались и Германии наши земли отдали. Воевать надо, за нашу и за всеобщую революцию!

Таких радикальных "левых" коммунистов было достаточно. Окрылённые октябрьским взятием власти, они, не взирая на реальное положение дел, готовы были воевать теперь уже за "мировую революцию", немедленно объявить социализм, отменить деньги, разрушить центральное государственное управление, отказаться от бывших царских специалистов и не иметь никаких дел с "буржуями", что российскими, что зарубежными.

– Воевать надо. А армия-то на что? – спросил еще один рабочий.

Все посмотрели на меня, как на единственного здесь, по их мнению, человека, знающего об армии из собственного опыта.

– Не могла армия больше воевать, навоевались люди, – сказал я, в то же время быстро стараясь вспомнить, что теоретически знал об этом из прошлой жизни. – Разруха, снабжение плохое, смены и резервов нет, лошадей нет. Германец к Петрограду близко, – я еще умолчал, что после двух революций подряд, в условиях смены властей и дезорганизации воевать на внешнем фронте не выйдет. Война требует единства, порядка и субординации, плюс к ресурсам.

– Так если армия не могла воевать, тогда и надо было всех по домам распустить, а этот позорный мир с германцами не подписывать! Так товарищ Троцкий предлагал, – возмутился один из матросов.

– Товарищ Троцкий так хотел, чтобы одновременно и войну прекратить, и такой плохой мир не подписывать. Но он, видно, думал, что Германия тоже выдохлась и не способна наступать. А так не получилось, германец перешёл в наступление по всему фронту. Враг уже и к столице подошёл. – объяснил я.

Разложившаяся бывшая царская и бывшая армия Временного правительства воевать не могла и отходила, не оказывая сопротивления. Препятствовать продвижению германских и австро-венгерских войск пыталась красная гвардия. Но только что созданные отряды красногвардейцев не могли противостоять превосходящей по численности регулярной германской армии ни на территории Прибалтики, ни России, ни Белоруссии и Украины. Германия выдвинула России ультиматум с ещё более тяжелыми и уничижительными условиями, с отторжением от России многих территорий, полной демобилизацией армии и флота и выплатой контрибуции Германии. Лишь усилиями Ульянова-Ленина и в ЦК РСДРП(б), и ВЦИК Советов депутатов с небольшим преимуществом голосов высказались за вынужденное подписание такого мирного договора. На Украине же страны Четверного союза воспользовались приглашением уже не имевшей власти на украинской земле Центральной Рады и стали занимать украинскую территорию, выбивая советские отряды и после подписания мирного договора с большевиками. Впрочем, Раде это не сильно помогло – менее чем через два месяца германское военное командование разогнало Центральную Раду и заменило её правительством гетмана Скоропадского.

– И пусть бы и дальше пошёл! Нам не нужна армия! – с жаром высказался молодой парень. – Германия оккупирует Россию, и возмущенный народ сам зажжёт пламя партизанской войны! Партия левых социалистов-революционеров поднимет народное восстание против поработителей.

Гусь с осуждением посмотрел на говорившего:

– Когда еще восстание поднимется… И перед этим сколько крови прольётся. А наша власть Советов рабочих и крестьян, что, коту под хвост? Придёт германец, опять над нами буржуев поставит, и бывших наших, и своих? Нет уж! Мы нашу власть всех трудящихся и наше социалистическое отчество врагу не отдадим!

Парень стушевался, но, отходя, проговорил:

– Всё равно это сдача большевиками революционных позиций. Левые эсеры протестуют!

Я решил выйти из этой политической дискуссии и обратиться к более практичным вопросам и спросил у Никитина, есть ли где-то здесь кусок ткани подкладку шинели зашить. Павел наморщил лоб, пытаясь вспомнить, а Иван Гусь предложил поискать в чулане, где ветошь берут. Павел согласно кивнул, и мы пошли в чулан, где и нашлась подходящая тряпка. У кого-то из хозяйственных матросов оказалась с собой нитка с иголкой, и я принялся накладывать заплатки на подкладку карманов. Вскоре все стали расходиться по домам, и мы с Никитиным пошли нашей дорогой. У Гуся жилье оказалось в другой стороне, и мы обменялись размашистым рукопожатием еще на выходе из здания.

Дома, поужинав, я почистил и дозарядил оружие патронами. Ночью, уже лёжа в кровати, Лиза прижалась к моему боку и спросила:

– Наши машинистки из канцелярии рассказывали, что вы сегодня банду обезвреживали. Будто убили и ранили много. Сашенька, ты же не лезешь на рожон, да? – Лиза взволнованно заглянула мне в глаза.

– Ну, конечно, моё солнышко, – я покрепче обнял и погладил встревоженную девушку. – Ты же знаешь, я осторожный. Я вообще от того места далеко был, – правдиво сказал я, поцеловав лизин носик, и подумал, что три метра можно же считать достаточно далеко… А Лиза крепко обхватила меня руками, словно не желая никуда отпускать. Но объятия, поцелуи и поглаживания отвлекли Лизу от тревог и настроили совсем на другой лад, так что через час она уже спала, умиротворенно улыбаясь, и я вслед за ней сам не заметил как провалился в сон.

Утром дойдя с Лизой до третьего Знаменского и проводив её до канцелярии, я был вызван к Розенталю и Маршалку. Там был уже Никитин, сидевший за боковым столом у стены с листком бумаги и огрызком карандаша в руке. Розенталь обратился ко мне, объясняя задачу:

– Наша советская власть это власть народа. И милиция наша народная. Поэтому нужно рассказывать людям о нашей борьбе за общественный порядок и спокойную жизнь трудящихся. И нужно обратиться к населению с призывом оповещать розыскную милицию об известных совершаемых преступлениях, своевременно звать на помощь и сообщать о подозрительных лицах, ведущих, предположительно, нетрудовую преступную жизнь. Вот товарищ Никитин уже над текстом обращения мучается. Присоединяйся к нему, а как сочините что-то годное, напечатайте и мне на подпись в нескольких экземплярах.

Никитин и я склонились голова к голове над пустым листком бумаги.

– Перво наперво надо обратиться, – решил Никитин. – Поэтому пишем: "Товарищи!"

– Нет, лучше "Граждане!" – возразил я. – У нас же живут многие бывшие дворяне, купцы, лавочники. Кто-то из них товарищами нас не считает. Но они тоже граждане нашей республики, и мы и за их спокойную жизнь боремся. Так что надо ко всем обращаться, и они тоже пусть помогают.

– Думаешь, будут? – с сомнением сказал Павел. – Хотя тоже верно. Пусть помогают! – решил он и вывел на листке первое слово обращения.

Мы занимались совместным творчеством, споря и зачеркивая написанное, приблизительно час. Потом я взял карандашом написанный текст, отнёс в канцелярию к Лизе и побыл рядом. Мы разговаривали, а моментами я просто молча смотрел на неё и на её взлетающие над кнопками машинки пальчики, а Лиза сдерживала улыбку, пытаясь казаться серьёзной, пока она заправляла листы бумаги с копирками в пишущую машинку и печатала начисто.

Найдя затем с Никитиным Розенталя, мы подписали напечатанные обращения, и комиссар направил нас в редакции нескольких московских газет, чтобы они набрали их в своих выпусках. Пока мы искали в телефонном справочнике или на экземплярах газет номера телефонов, пока дозванивались, узнавая адрес, потом, разделив пополам листки, разъехались по редакциям. Павел мне объяснил, как добираться, но мне, тем не менее, пришлось по несколько раз спрашивать у прохожих дорогу по старой и малознакомой Москве начала двадцатого века. Вернулся я немного позже Никитина и присоединился к нему в столовой. На вторую половину дня собиралась отложенная со вчерашнего вечера группа в Фили, по осмотренному мной с Павлом адресу.

На собралось с десяток человек, в том числе и новый знакомый Иван Гусь. Он подошел поздороваться с открытой улыбкой:

– Ну что, мужики, ваше командование – давайте пристрелочные координаты, будем накрывать.

Посерьезневший Никитин собрал всех участников:

– Товарищи, мы выезжаем на задержание группы преступников, подозреваемых в краже крупной партии ткани. Число членов группы предположительно около пяти и более человек, вооружены. Один из членов группы при задержании устроил перестрелку и погиб. Преступники располагаются в отдельном доме в деревне Фили на окраине Москвы. Дом окружен дощатым высоким забором с крепкими воротами из толстых досок, забор почти сплошной, с небольшими щелями. На задах дома пустырь. Какие могут быть наши действия?

– На задах надо пару-тройку человек поставить, – предложил один милиционер.

– А с соседями как? – задал вопрос Гусь.

Павел переглянулся со мной. Я воспроизвел в памяти виденную картину:

– Мы через открытые ворота заглянули, с соседями такой же крепкий забор из досок.

– А на задворках еще сарай есть, – вспомнил Павел.

– К соседям могут, конечно, побечь, – сказал Гусь. – Но за сарай и на пустырь скорее.

– Ворота закрыты были. И калитка в них, кажется, тоже, – вспомнил я.

– Постучим, скажем "проверка документов", – высказался еще один участник рейда.

– Да, остаётся так. Ломать ворота мы долго будем, – согласился Павел.

– А если открывать не захотят? – спросил кто-то.

– Можно еще подождать, пока кто-нибудь из них не выйдет или войдет, и ворваться внутрь, – сказал я.

– Ну, это долго ждать придётся. А вдруг они на всю ночь закрылись, – возразили пара человек.

– Тогда остается действовать как предложено, – подытожил Никитин. – Выйдем, на бульвар, возьмём несколько извозчиков, и двинем. А там скажем, чтоб подождали.

Мы вывалились из здания и пошли вдоль бульвара. Шагая по улице, остановили несколько проезжающих простецких саней и, договорившись с извозчиками, разместились по немудрёным транспортным средствам. Иван Гусь подсел к нам с Павлом:

– Не лихач с залётными, но тоже хорошо, – одобрительно сказал он, устраиваясь в санях.

– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – вспомнил я пословицу.

– Эт точно. Не приучен я ноги бить. Пока вразвалочку дойду, уже утро будет. А вы ж замёрзнете, ожидаючи, – рассмеялся Иван, и даже сосредоточенный Павел слегка улыбнулся.

За нашими санями потянулись остальные. Мы доехали до замерзшей Москвы-реки, проехали по Бородинскому мосту, мимо Брянского вокзала, и скоро были в Филях. Оставив извозчиков ожидать нас на деревенской площади, в начинающихся сумерках дошли до нужного дома, отправив вперёди трёх человек на задний пустырь. Мы с Никитиным подошли в запертым воротам, остальные остались стоять на противоположной стороне деревенской улицы. Павел забарабанил в ворота. Долгое время никто не открывал. Затем кто-то не выходя из дома крикнул:

– Кто такие? Чего надо?

– Милиция! Проверка документов! – крикнул в ответ Павел. В ответ было молчание. Никитин продолжил барабанить. На очередном ударе из дома раздались выстрелы, одна из пуль прошила доску ворот рядом с нами, остальные либо ушли в молоко, либо попали в воротный столб. Я сразу же спрятался за столбом боком к нему, Павел, увидя мой маневр, повторил его за другим столбом.

– Откройте, милиция! Не оказывайте сопротивления! – прокричал Никитин. В ответ еще пара пуль пробила ворота. Мы переглянулись.

– Что делать теперь? – озадачился Никитин. Я помотал головой:

– Не знаю! Давай отступаем, – кивнул я в сторону остальных.

Мы отбежали к нашим, и все месте перебежали дальше по улице.

– Ну, что делать теперь? – повторил вопрос Никитин.

– Вызвать красногвардейцев, – предложил кто-то. – Они там хорошо укрыты. Ворота и калитку просто не выломать.

– А если самим штурмом взять? – предложил Иван Гусь.

– А давай их этим штурмом на испуг возьмём? – пришла мне в голову мысль. – Пусть они через зады уходить будут, из дома выскочат, там их и схватим.

– Хорошая придумка! – одобрил Иван.

– Надо бревно найти, в ворота долбить, – это у Павла смекалка сработала.

На этой же улице недалеко обнаружились лежащие штабелем брёвна разного размера. Взяв среди верхних потоньше, чтобы не так тяжело было, четверо поднесли его к воротам.

– Остальным надо лечь у забора и сквозь щели по окнам стрелять, чтобы выстрелить по нам не смогли, – сказал я, упав сам у забора рядом с подходящей щелью и направив на дом револьвер. – И разберите окна, кому какое. В каком порядке лежим, так и берём.

Павел и еще один оставшийся милиционер отыскали свои "амбразуры", нацелившись на окошки.

– Долби! – крикнул Никитин, лёжа у забора.

Четверо на таране принялись раскачивать брёвнышко, мерно ударяя им в ворота. На каком-то ударе входная дверь на крыльце сбоку дома приоткрылась и показался ствол. Я пальнул в дверь, человек за дверью отпрянул. Послышался звон стекла в одном из окон, кто-то из милиционеров выстрелил. Из окон дома послышалась стрельба, но били не прицельно, не высовывались. Наши для острастки постреливали по окнам. Я тоже выстрелил пару раз по неясным шевелениям в ближайшем окне. Брёвнышко било в ворота без видимого результата, бить оно так могло долго, ворота выглядели крепкими, и засов с той стороны не ломался. На задах дома была тишина, криков и выстрелов не слышно, от наших в засаде не было никаких вестей. Патовая ситуация.

После очередного удара наши брёвноносцы остановились перевести дух:

– Долбим дальше или что? – спросил самый щуплый. Никитин почесал затылок, не отрывая взгляд от дома:

– Да кто их знает… Там они или уже нет.

Люди посмотрели на меня.

– Ладно, бросайте это бревно, – решился я. – Разберите себе дыры в заборе, стреляйте по окнам и двери, чтобы никто нос не высунул и головы не поднял.

Как все приготовились к стрельбе, я скомандовал:

– Огонь!

По дому в разнобой посыпались выстрелы, а я убрал револьвер в карман, подпрыгнул, подтянувшись, и перевалился за ворота на ту сторону. Присев у калитки в воротах, слегка скрывшись за стоящими во дворе санями и наставив на дом наган, я стал одной рукой дёргать железный засов. Стрельба по дому продолжалась. Наконец засов поддался, сдвинулся с места и освободил створку, через которую сразу же бросились Гусь и Никитин. Вбежав во двор, они остановились, соображая куда дальше бежать. В этот момент из разбитого окна дома вылетел предмет. Гусь быстро среагировал первым, толкая Никитина в сторону. Я тоже узнал эту металлическую бутылку, виденную в фильмах про гражданскую. Рванув с места, я вломился в Павла с Иваном, добавив им скорости, и мы втроём повалились за стоящие сани на снежную грязь двора. Когда мы падали, бахнул взрыв.

Павел поднял измазанное землей со снегом лицо. Я вытер брызги со своего, похоже, только их размазав. Иван, смотревшийся не чище, хохотнул:

– Грязный, но целый!

Я поднял с земли какой-то небольшой деревянный чурбачок и с криком "Бомба! Ложись!" зашвырнул в окно, услышал стук и грохот падения. Я подскочил к окну и увидел в углу человека, прячущегося за поваленной лавкой. Выстрелив в стену поверх его, крикнул: "Лежать! Брось оружие!" Павел с Иваном взлетели на крыльцо и ворвались внутрь дома. Одновременно с задней стороны дома послышались крики и выстрелы. В это время во двор вбежали остальные из нашей группы, кто-то подскочил с оружием к окнам, кто-то вслед за Никитиным и Гусём с топотом ворвались в дом.

В доме обнаружилось троё человек, которых мы обезоружили и связали. Ещё троих задержала наша засадная группа на задах участка, позволив бежавшим выйти через заднюю калитку в заборе и выстрелами и окриками заставив тех бросить оружие и сдаться. Один из шести задержанных был хозяин дома, тот самый брат погибшего продавца украденной ткани. Сама ткань тоже нашлась, сваленная в кучу в углу одной из комнат. Недоставало только отвозившего ткань возчика и саней, на которых тот ездил. Ну, его личность и место жительство будем выяснять позже. Мы отправили одного милиционера за нашими подводами на деревенскую площадь и, когда те подъехали, начали перегрузку ткани в одну из них. Отправив первую подводу с тканью и сопровождением на третий Знаменский, попросили сопровождающего позвонить в милицию по телефону из ближайшего места и вызывать еще гужевого транспорта для перевозки задержанных. Сами тем временем загрузили тканью и отправили еще одни сани с милиционером в качестве охраны. Через час-два подъехали еще подводы с товарищами из уголовно-розыскной милиции, мы распределили задержанных по саням, назначили сопровождающих, и осталась даже одни лишнее сани, на которые оставались мы с Павлом и Иваном. Осмотрев дом и не найдя больше оружия или краденных предметов, мы выехали со двора, прикрыв за собой ворота.

Сани со скрипом скользили по снегу, фыркала лошадь. Мы ехали под ночным небом, вдыхая морозный воздух. Никитина "отпустило" напряжение, и он облегченно улыбался: у него это была первая серьёзная самостоятельная операция по задержанию, завершившаяся успешно, совсем без убитых и раненых, и не упустив сбежавшим ни одного преступника. Павел рассеяно с полуулыбкой смотрел вокруг, а я подтянув на ноги полу шинели, увидел в ней сквозной порез, наверное, осколком от гранаты пробило. Просунув в дырку палец, я сокрушенно вздохнул. Опять зашивать, у меня еще с прошлого раза пальцы исколоты, у шинельки-то сукно толстое, игла туго идёт. Иван со смехом толкнул локтем витавшего где-то Павла:

– Глянь, у Сашки в шинели опять дыра. Этак в привычку войдёт – каждую операцию по дырке!

Павел глянул на меня и рассмеялся. Глядя на гогочущих ребят, я тоже невольно заулыбался. Всё таки дыра в шинели такая мелочь. Хотя надо будет сегодня на Знаменском зашить, а то Лиза заметит и опять будет волноваться. А Иван тем временем продолжал:

– Слышь, Паш! Вот через три года мы весь бандитизм уничтожим и всё воровство искореним и повернём их на трудовую сознательную жизнь…

– Ну ты скажешь! – не согласился Никитин. – Три! Не успеем!

– Ну, пусть пять лет! – не стал спорить Гусь.

– Да, пять, оно похоже, – утвердительно кивнул Павел.

– Так вот, об чём говорю, – продолжил Иван, – через пять лет преступности не будет, и сдашь ты, Сашка, свою шинелку в музей. А на ней напишут: "шинель героя уголовно-розыскной милиции Александра Кузнецова". А шинель сама вся латаная-перелатаная, вся в разноцветных заплаточках…

– Иди ты… – смеясь, ткнул я локтем Ивана. А тот посерьезнел и сказал:

– И пойдешь ты, Сашка, тогда в мирную жизнь, мечту свою исполнять. Вот какая у тебя, брат, есть ещё своя мечта? После устроения социализма на земле и счастья всех трудящихся?

Я задумался. А есть ли у меня мечта? Жить с любимой девушкой? Воспитывать детей? Заниматься любимым делом? Или для мечты надо брать выше – сделать этот мир и жизнь людей в нём хоть на чуточку лучше?

– Не знаю, не думал еще… – честно признался я. – Ну, вообще, я науками хотел заняться… Нравится оно мне…