Текст книги "Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона"

Автор книги: Константин Писаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Так, отец генерального писаря И. Выговского, Остафий Выговский, в беседе с Ф.В. Бутурлиным в мае 1657 г. о «черкасском» вожде выразился недвусмысленно: «Богдан Хмельницкой добре ошалел», как узнал о недопущении своей делегации к переговорам в Вильно. В запальчивости грозил даже разорвать русско-украинскую унию. Еле убедили, «чтоб того не учинить». 5 (15) июня в Чигирине Иван Выговский подтвердил тот факт, что «с свейским королем, и с Ракоцею Венгерским, и с мутьяны, и с волохи гетман соединился», но «не для чего иного, только на славу и честь, и хвалу… его царского величества». Богдан Михайлович, несмотря на болезнь, приковавшую к постели, с Бутурлиным пообщался с глазу на глаз 9 (19) июня и, «сердитуя», без дипломатичных околичностей бросил в сердцах: «Шведы де люди правдивые, всякую дружбу и приязнь додерживают, на чом слово молвят. А царское де величество над… войском запорожским учинил… немилосердие свое, смиряся с поляки, хотел… нас от-дати поляком в руки!» А потом, не стесняясь, лаконично охарактеризовал «мудрый» внешнеполитический курс московского царя: «То мне, гетману, в диво, что… великому государю… бояре доброго ничего не порадят. Коруною польскою еще не обладали и о миру в совершенье еще не привели, а с другим панством, с шведы, войну всчали!»

Впрочем, уже 13 (23) июня в знак примирения Хмельницкий предложил выступить в роли посредника между Россией и Швецией, не сомневаясь, «что швед к мирному договору будет послушен». А по урегулировании конфликта рекомендовал всем сообща навалиться на Речь Посполитую и не питать иллюзии на избрание Алексея Михайловича ее королем: «По лукавому их вымыслу на вспокоенье то они замыслили!» Увы, в Кремле политическое завещание украинского лидера большого энтузиазма не вызвало. А 27 июля (6 августа) 1657 г. гетман Хмельницкий умер, оставив и народ, и верных соратников в шатающемся состоянии. Тому же генеральному писарю Ивану Остафьевичу Выговскому, ближайшему конфиденту Богдана Михайловича, посвященному во все тайны Чигиринского двора, регулярно и исправно информировавшему о самом важном русский двор, не просто было сориентироваться – на кого теперь равняться? Как всегда, на Москву?! Как с осени, на Стокгольм?! А может, на Стамбул, Бахчисарай или поумневшую за годы революции и войны Варшаву?! Между тем Выговский обладал высоким авторитетом среди старшины и казачества, и именно от него зависело, куда двинется Украина без Хмельницкого.

Благодаря виленскому зигзагу московской дипломатии (претензии на польский трон) прежняя ясность в одночасье испарилась. Казаков пугала перспектива основания триединой Речи Посполитой – польской, литовской, украинской – под скипетром Алексея Михайловича. Ведь русский царь не вечен, а преемника ему выберет та же католическая шляхта, ненавидевшая православных «черкасе». И выберет, наверняка, того, кто возьмется за ликвидацию государственной конструкции, выстроенной под московским давлением, то есть упразднит автономию Малой Руси. И что дальше? Очередная тотальная гражданская война?! Не лучше ли тогда прямо сейчас, играя на противоречиях Москвы и Варшавы, выторговать у «панов-рады» те же рамки ограниченного суверенитета, зато дарованных по доброй воле самих магнатов?! Сим маневром Украина, во-первых, сорвет избрание королем русского кандидата, во-вторых, предотвратит усугубление польско-черкасской неприязни в случае установления московского протектората, в-третьих, лишит польско-литовских «ястребов» повода кричать о национальном унижении, ущемлении Россией шляхтетской вольности и навязанности извне равноправия Польши и Литвы с Украиной.

Колебания непогрешимого Хмельницкого видели все сподвижники первого гетмана. Чем бы они закончились, помешала узнать смерть вождя. Так что осиротевшим полковым командирам войска Запорожского выпало самим решать дилемму – сохранять верность России или нет. И немудрено, что они после того, как исполнили последнюю волю кумира, провозгласив на время гетманом сына, Юрия Богдановича Хмельницкого, а регентом при нем Выговского, раскололись на две фракции – «левобережную», пророссийскую, и «правобережную», антироссийскую. Антироссийский выбор неминуемо означал диалог с Варшавой, ибо искать покровительство у мусульман (турок и татар) или протестантов (шведов) никто в православной старшине, конечно же, не думал. А первым об «отложении к полякам» заикнулся полковник Брацлавский Михаил Зеленский незадолго до созыва рады, избиравшей гетмана. Инициативу, как неуместную, дружно осудили. Посему выборы 26 августа (5 сентября) 1657 г. спор о судьбе Малороссии не омрачил. Полковники, сотники, атаманы и бурмистры объявили гетманом «на Юрасово место» Ивана Выговского, вручили победителю булаву, пожалованную Хмельницкому царем московским, и поклялись «служить… вечно» великому государю Алексею Михайловичу. Юрия Богдановича забаллотировали потому, что, во-первых, он «в молодых летех», во-вторых, «войска де запорожсково ему не управить». И вряд ли кто-либо подозревал, что для «счастливого» соперника юного отпрыска Хмельницкого гетманская булава окажется тоже не по плечу.

Ивана Выговского и тех, кто пошел за ним (а это, кстати, и Ю.Б. Хмельницкий), принято обличать, как предателей украинского народа, виновников кровопролитной и разорительной гражданской войны, знаменитой Руины. Им приписывают некий корыстный мотив в «отложении к полякам». Мол, продались за поместья, титулы и привилегии. Верно, подобное впечатление складывается, когда упускается из вида непосредственная связь итогов конгресса в Вильно поздней осенью

1656 г. со смутой в головах казаков, возникшей полгода спустя, летом 1657 г. Поведение великого гетмана в те месяцы, которое в российских исторических трудах комментируют в отрыве от демаршей князя Одоевского, безусловно, подлило масла в огонь. Оно послужило «маяком» для тех, кого разочаровали закулисные политические игры Москвы в литовской столице. Герои Желтых Вод, Корсуня, Берестечко, не забывавшие о пяти годах непонятного равнодушия обитателей Кремля к их борьбе, столкнулись с очередным загадочным хитроумием московской власти, и у многих чаша терпения переполнилась. Она бы переполнилась и раньше, если бы не мудрость Богдана Хмельницкого, не раз смягчавшая накал страстей и спасавшая казаков от опрометчивых действий. Политика гетмана весны

1657 г. имела ту же цель – переждать, пока москвичи, которых по каким-то внутренним причинам опять занесло не туда, разберутся в обстановке и «вырулят» на правильную дорогу. Богдану Михайловичу не хватило примерно двух лет, чтобы уберечь родину от губительного размежевания на два враждебных лагеря. И не вина Ивана Выговского, а беда, что он не имел ни таланта, ни авторитета «хозяина», дабы аккуратно провести вверенный ему народ по краю пропасти.

В течение всего 1657 г. Москва так и не дезавуировала свои претензии на польскую корону, и как минимум не разъяснила черкасской старшине подлинную подоплеку домогательств чужого престола. Правда, то, что еще в августе могло пресечь сползание к трагедии, в октябре 1657 г. катастрофически опоздало бы. Раскол казацкой верхушки на «поляков» и «русских» стал свершившимся фактом, и несчастный Выговский спешил угадать, какую из партий стоит возглавить. Приезд в первой декаде сентября в Чигирин Артамона Матвеева напряжения не разрядил, ибо посланник ничего нового по польской проблеме с собой не привез, а от имени царя попросил нового гетмана разведать у шведов, на каких кондициях те не прочь примириться. Как видим, в Москве к советам Хмельницкого прислушались. Жаль, что не ко всем.

Помимо прочего, Матвеев еще предупредил о скором визите в Киев высокой московской делегации в составе боярина A.M. Трубецкого, окольничего Б.М. Хитрово и думного дьяка Л.Д. Лопухина. Ехали все трое «для царского величества великих дел». Каких, не конкретизировалось. Однако от гетмана требовалось собрать в столице воеводства всю старшину и по пять депутатов «изо всякого полку и изо всех чинов». Кроме того, царь, откликаясь на запросы о помощи «ратными людьми», посылал таковую под командой князя Г.Г. Ромодановского.

Эти-то две вроде бы заурядные новости и сподвигли «польскую» партию на открытое выступление. Недели через полторы после приема Выговским Матвеева жизнь в черкасских городах сбил с накатанной колеи лист полковника Миргородского Григория Лесницкого, известившего всех, с чем Трубецкой и Ромодановский прибудут на раду в Киев. Во-первых, запорожское войско сократят до десяти тысяч сабель с переводом излишних людей либо в солдатские и драгунские полки, либо в мещане. Затем царь обложит все население новой податью – десятиной с человека, а доходы с малороссийских «аранд и с мельниц» отберет в свою казну. Паралелльно на 25 сентября (5 октября) намечался созыв всеукраинской рады, но не в Киеве, а в Корсуне (на полпути между Чигириным и Киевом). Митинги горожан прокатились повсюду, и… везде большинство категорически не верило обвинениям Лесницкого и с порога отвергало идею части полковников о подданстве другому государю – крымскому хану или польскому королю. О том, что события развивались не по сценарию, задуманному пропольской партией, свидетельствовал перенос открытия Корсунской рады на две недели. Волна народных протестов не вписывалась в него, и именно она сорвала настоящую попытку государственного переворота.

А не допустили простые украинцы вот что: Иван Выговский, возмущенный вышеописанными «пунктами» Алексея Михайловича, складывает с себя полномочия гетмана под предлогом, что «он де в неволе… быть не хочет», ведь русский царь желает «прежние их вольности отнять». Члены рады отказываются принять отставку лидера, голосуют за то, дабы «за прежние свои вольности стоять всем заодно», после чего решают выйти из подданства России и искать иного покровителя. Обсуждаются два варианта – крымский и польский. Слово дается польскому послу Казимиру-Станиславу Беневскому, который обещает от имени короля узаконить украинскую автономию на ближайшем сейме. Естественно, польская альтернатива тут же утверждается. Агент киевского воеводы А.В. Бутурлина, капитан Андреян Чернышев, будучи в Корсуне накануне рады, сумелпроникнуть в тайну провалившегося путча. Досадно, что воевода невнимательно выслушал рапорт офицера и в грамотке государю от 9 (19) октября поведал о секретном совещании в узком кругу приверженцев Выговского как о всеобщей раде.

К счастью, на настоящем собрании присутствовал Николай Юдин, официальный наблюдатель от путивльского воеводы Н.А. Зюзина, «друга и приятеля» Выговского. Этот очевидец запротоколировал следующее. 11 (21) октября состоялась «рада на поле. И гетман клал булаву и гетманство здавал. И, положа булаву, поехал из рады вон. И начальные люди, угнав его, просили, чтоб он был у них гетманом по прежнему. И он им в том подался. И на том слове в то число и розъехались». 12 (22) октября рада заседала «в Корсуне, во дворе». Выговский обосновывал мотивы отставки – недоверие к нему великого государя Алексея Михайловича, отчитавшего гетмана за самовольный союз «черкасе» с Ракоцы, подозревавшего старшину в готовности изменить Москве. Гетман, сокрушаясь о том, поинтересовался мнением товарищей. Полковники Павел Тетеря (Переяславский), Григорий Гуляницкий (Нежинский), Мартын Пушкаренко (Полтавский), Петр Дорошенко (Прилуцкий), Матвей Патцкеев (Ирклиевский) рекомендовали под царским величеством быть «неотступно». Возразили им трое, в том числе Михаил Зеленский и Иван Богун, настаивавшие на опасности для украинской вольности боярского произвола под видом царской опеки. Выговский первых похвалил, вторых приструнил: «Нам от царского величества по своей присяге и за ево государскую милость отступить и помыслить нельзе».

Судя по всему, перед Юдиным разыграли спектакль. Осознав, насколько велико в народе неприятие польского проекта, Выговский дал задний ход, а в оправдание устроенной в городах провокации через путивльского «друга» уведомил московский двор о расколе внутри старшины. Пусть в Кремле считают оппозицию автором одиозных «пунктов» Алексея Михайловича. В Кремле так и посчитали, ознакомившись 5(15) ноября 1657 г. с расспросными речами Николки Юдина. «Отписку» воеводы киевского А.В. Бутурлина, отправленную 10 (20) октября, в Москве получили 23 октября (2 ноября) 1657 г. К сожалению, ее противоречие обстоятельной «путивльской» хронике событий, похоже, не позволило отнестись к ней серьезно, хотя и та, и другая царю зачитывались ^{61} . [10]10
  Разговор царя с Нероновым на Татьянин день в исторической литературе датируется неоднозначно: либо 12 (22) января 1657 г., либо 12 (22) января 1658 г. Путаница пошла от автора «Записки о жизни» казанского протопопа, который отнес беседу к 1657 г., указав при этом, что произошла она «генваря в 13 (12) день», упомянув далее о поездке Никона в Покровский монастырь, что на убогих, 14 (24) января того же года. Между тем известно, что Алексей Михайлович из рижского похода в Москву вернулся 14 (24) января 1657 г. Оттого многие историки и считают, что Неронов завел речь с государем в Татьянин день 1658 г. Однако всенощную «генваря в 12 день» 1658 г. патриарх служил в церкви во имя великомученицы Екатерины, что у «государыни царицы на сенях», то есть рядом с малой Золотой палатой Марии Ильиничны (см. у Голубцова А.). А, судя по оговорке биографа Неронова, старец обличал Никона в соборе во имя Нерукотворенного Спассова образа, возведенном в 1636 г. над малой Золотой палатой царицы. Следовательно, царь выслышал Неронова не в 1658-м, а годом ранее, 19 (29) января 1657 г. (Извеков Н.Д.Московския кремлсвския дворцовыя церкви и служившия при них лица в XVII веке. М., 1906. С. 47, 61).


[Закрыть]В результате доказательства «шатости» Выговского ускользнули от взора Алексея Михайловича, и ему пришлось устраивать дополнительную проверку второму черкасскому гетману на верность России. На то потратили четыре месяца, драгоценные четыре месяца.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ

Выбор Выговского в пользу Польши к середине сентября 1657 г. наряду с русско-шведской войной и хрупким виленским перемирием в предвкушении призрачной польской короны вплотную приблизил Россию к повторению чего-то подобного смоленскому позору 1633 г. Тем не менее «великий государь» Никон никак не реагировал на тревожные сигналы со всех сторон. Как будто ему было все равно… Можно не сомневаться, впавший в прострацию патриарх довел бы страну до национальной катастрофы, не стой рядом с ним другой «великий государь», из династии Романовых. Алексей Михайлович, лично участвовавший в освобождении Смоленска, общавшийся со многими «Черкассами» Малой и Белой Руси, гордившийся званием избавителя православных от польской тирании, знавший о высокой цене этого избавления, поначалу с недоумением воспринимал демонстративную пассивность того, кто вдохновил всех на славное предприятие.

Если на первых порах упадок духа патриарха легко объяснялся рижским конфузом, то со временем бездействие святейшего превратилось в загадку, никому не понятную, даже августейшему ученику. Царь деликатно не докучал наставнику неудобными вопросами, избегал неприятных коллизий, задевавших самолюбие Никона, скрупулезно соблюдал публичный церемониал, подчеркивавший верховенство главы церкви. И даже больше. В течение 1657 г. дважды навестил важные для владыки мероприятия в патриарших подмосковных резиденциях – 30 апреля (10 мая) «оклад» хором в селе Троице-Голенищево подле Воробьевых гор, 16—18 (26—28) октября освещение соборного храма в Воскресенском монастыре на реке Истре. Кроме того, постоянно интересовался самочувствием первосвятителя в периоды отлучек того из Москвы в окрестные усадьбы. За пять дней – с 21 (31) по 25 мая (4 июня) – в село Воскресенское «со здоровьем» приезжало два царских гонца – стольник Иван Жданович Кондырев и Петр Дмитриевич Скуратов. В середине июня, в двадцатых числах июля и сентября, в первой декаде декабря на стройплощадку русского Нового Иерусалима с тем же являлся стольник Алексей Петрович Головин. Однако Никон словно не замечал высочайшего ободрения. Исправно служил по праздникам и воскресеньям, в храмах московских и загородных литургии, вечерни, заутрени и всенощные. Разъезжал по патриаршим селам Владыкино, Чернево, Нахабино, Троице-Голенищево, Красное (Воробьево) и Воскресенское. На Истре, где сооружался знаменитый архитектурный ансамбль, жил по два и три дня, не считая перечисленных выше длительных посещений на пять и более суток. А обязанностями главными – государственным управлением, в принципе, не занимался.

В середине октября Алексей Михайлович присутствовал на общем соборе духовной и светской знати. Обсуждали учреждение новых епархий. Постановили создать в Белгороде митрополию, в Смоленске и Мстиславле – архиепископство, в Вятке и Перми – епископство. Вакансии заполнили тут же. Митрополита Крутицкого Питирима перевели в Белгород, архиепископа Суздальского Филарета – в Смоленск, епископа Коломенского Александра – в Вятку. От патриарха зависело, когда им переезжать на кафедры. Никон распорядился об отъезде только епископа Александра, и то не сразу, а 5 (15) декабря 1657 г. Филарет аналогичное предписание ожидал не меньше полугода, а Питирим так и не дождался. Митрополия Белоградская и Обоянская возникла в мае 1667 г. Исполнение Никоном воли высших слоев московского общества примечательно. Он и не думал ее претворять в жизнь. Епископству же Вятскому и Великопермскому «повезло» исключительно потому, что патриарх рассорился с Александром Коломенским, который скептически отзывался о реформе обрядов и подчас фрондировал, помогая втайне нероновцам, но не Неронову. За что и поплатился почетной ссылкой из Москвы в Вятку.

А Алексею Михайловичу игнорирование «собинным другом» мнения высшего духовенства и Боярской думы плюс оскорбившая его клеветническая акция на Украине, по всей видимости, открыли глаза на печальную действительность. Если он продолжит попустительствовать любимому наставнику, то все закончится очень плохо. И жертвы, понесенные в боях за Смоленск, Могилев, Вильно, Ригу, Украину, окажутся совершенно напрасными. Никона надлежало отстранить от власти, и чем скорее, тем лучше. Но прежде не мешало разобраться с тем, каким образом выводить государство из западни, в которую оно попало по вине православного архипастыря.

Знаменательно, что 18 (28) октября 1657 г. датирована высочайшая грамота, извещавшая запорожских казаков об отмене вояжа к ним А.Н. Трубецкого, Б.М. Хитрово и Л.Д. Лопухина в виду благополучного преодоления войском анархического периода «междуцарствия». Иными словами, на посольство, спровоцировавшее кризис, вроде бы возлагалась роль коллективного регента до избрания нового гетмана. Так Алексей Михайлович дебютировал в качестве самостоятельного политика. Именно самостоятельного, ибо молодой Романов поступил не в духе официального великодержавного курса, на который ориентировался прежде, вынужденно замещая патриарха. К примеру, 23 февраля (5 марта) 1657 г. Боярская дума собралась, чтобы удовлетворить интерес шведского двора о судьбе посольства Г. Бьелке и очертить русский мирный максимум и минимум. Председательствовал Алексей Михайлович. Решили послов не отпускать до конца войны. Верхнюю планку мирных кондиций подняли до «Лифлянской земли и Корелы», нижнюю снизили до семи крепостей – Дерпт, Корела, Копорье, Нарва, Орешек, Ивангород, Новый городец. Хотя на ту пору царский штандарт развивался лишь над Дерптом и Новгородком «немецким»…

Теперь, полгода спустя, Алексей Михайлович остерегался переборщать, понимая, что на кону жизнеспособность русско-украинского союза. Скорей всего, государь повел себя ответственно не без влияния старшего товарища – окольничего и дворецкого Ф.М. Ртищева. Федор Михайлович наладил регулярную корреспонденцию с украинскими городами. Не он ли первым обрисовал августейшему другу критичность положения в казацкой республике, взбудораженной ультиматумом якобы московского царя? И тем самым сподвигнул к переосмыслению политической стратегии, избранной «собинным другом». Во всяком случае, с середины октября ситуацию на Украине Алексей Михайлович отслеживал с большим тщанием. Важнейшие сообщения докладывались ему незамедлительно. Посланника Выговского, есаула Юрия Миневского, поднесшего челобитье запорожцев от 9 (19) октября об утверждении в должности нового гетмана, по высочайшей воле 8(18) ноября подробно расспросили о контактах старшины с королем шведским, о подстрекательских происках поляков, о «бунте» Грицко Лесницкого и об осуждении Антона Ждановича, воевавшего в войсках Ракоци.

11 (21) ноября на аудиенции московский государь Выговского гетманом признал, а заверенный печатью документ поручил отвезти в Чигирин Б.М. Хитрово. Впрочем, дипломатическая миссия окольничего не была основной. Алексея Михайловича насторожило отсутствие на черкасской челобитной автографов выборщиков, неучастие в раде казаков из Запорожской Сечи, вести об их мятеже, будто в поддержку Лесницкого, неотправка Выговским посредника к шведам, обещанная Артамону Матвееву, готовность гетмана к еще одному переизбранию на «большой раде». И, естественно, он наказал Борису Матвеевичу обстоятельно разведать, насколько серьезна угроза отпадения Малой Руси от Великой. Ведь без прочного русско-черкасского союза обессмысливалась обрядовая церковная реформа. Она просто теряла привлекательность для большинства населения московского государства. Так что уход Украины обратно к Польше или кому-либо другому неминуемо оборачивался торжеством Неронова, кстати, такой финал и предрекавшего.

27 ноября (7 декабря) Юрий Миневский с товарищами откланялся царю в Золотой палате. 29 ноября (9 декабря) 1657 г. не мешкать с отъездом велено Хитрово с напарником – стольником И.А. Прончищевым. Они отсутствовали в Белокаменной почти четыре месяца. До Переяславля, где встретились с Выговским, добрались в двадцатых числах января. Гетман приехал к ним через три недели. В середине февраля Хитрово и Выговский побеседовали тет-а-тет. Иван Остафьевич произвел хорошее впечатление на посла. Однако, в первые дни проживания в Переяславле, 25 января (4 февраля) 1658 г., под Полтавой отряд из местных казаков и запорожцев под командой полковника Мартына Ивановича Пушкаренко и кошевого атамана Якова Барабаша разбил полуторатысячное воинство Ивана Богуна, спешившего покарать Пушкаренко. Тот открыто обвинил в измене пана Выговского, который якобы «помирился с ляхами и с ордою… взятьем и огнем хочет разорить всю Украину». С помощью Хитрово конфликт быстро погасили мирным путем. Как выяснилось ненадолго.

Зато мятеж полтавчан и сечевиков, если и не запятнал репутацию гетмана, все же положительную роль сыграл. Борис Матвеевич убедился, что общественная атмосфера в «черкасской» земле слишком накалена. И во многом по вине Москвы, чья война со шведами – соратниками казаков по борьбе против шляхты – непопулярна и непонятна. Она наряду с претензиями Алексея Михайловича на польскую корону вносила разлад в ряды защитников украинского православия. Претензии, правда, к весне 1658 г. благодаря польской волоките и бесконечным отсрочкам созыва сейма выглядели малореалистичными. В отличие от сражений за Лифляндию и Карелию. Споры о московских амбициях в Прибалтике, да и в Польше тоже, подтачивали веру украинцев в надежность недавно обретенного союзника и покровителя, разочаровывали их в старшем русском брате. Опасную тенденцию следовало пресечь, покончив с войной, непопулярной в России не меньше, чем на Украине. А это означало отстранение от власти ее инициатора – Никона.

Хитрово вернулся в Москву 25 марта (4 апреля) 1658 г. То, что он доложил в царских палатах, вполне совпало с настроениями Алексея Михайловича. Государь с осени постепенно склонялся к неизбежности прекращения войны со шведами. Уже в середине октября 1657 г. он не возражал против «прорыва» блокады, в которой Бьелке, Эссен и Крузенштерн очутились после принудительного переезда 24 мая (3 июня) 1656 г. из престижных палат Посольского двора в Кремле, в Замоскворечье, на двор иноземца Христофора Рыльского. Разоруженные тогда же, полуголодные из-за снижения вдвое кормовых рационов, они вдруг обрели право послать в Стокгольм гонца – гоф-юнкера Конрада фон Барнера («отпущен… с Москвы» 21 (31) октября 1657 г.). Под Рождество Бьелке со товарищи удостоился новой милости – в караулах осажденного шведского уголка встали стрельцы стремянного полка, то есть личная стража Алексея Михайловича. В общем, царь ждал только отчета Хитрово и возвращения из шведской столицы откомандированного туда курьера, чтобы начать действовать. Потому Никону дали спокойно отпраздновать «великим государем» два церковных торжества – Вербное воскресенье 4 (14) апреля и Пасху 11 (21) апреля. Впрочем, намек на скорые перемены молодой Романов не удержался, сделал и в первый день, и во второй. В неделю Вайи по дороге от Покровского храма (Василия Блаженного) в Кремль под арку Спасской башни «ослятю» с восседающим на нем Никоном под уздечку вел Б.И. Морозов вместо царя. А в «великий день» Алексей Михайлович поручил, во-первых, приставу Якову Загряжскому с дьяком Ермолаем Клочковым и переводчиком Василием Баушем съездить на двор Рыльского «со здоровьем», во-вторых, ключнику Сергею Боркову отнести шведам с августейшего стола несколько блюд «с еством и с питьем».

31 марта (10 апреля) Барнер у Нарвы пересек русскую границу и 16 (26) апреля примчался, наконец, в Москву с королевскими полномочиями для Бьелке на ведение переговоров, максимум о прелиминариях, минимум о созыве мирного конгресса. И 18 (28) апреля 1658 г. процесс стартовал: послы попросили о встрече, а царь тут же через P.M. Стрешнева велел Алмазу Иванову и Ефиму Юрьеву наутро ехать в Замоскворечье. Консультации продолжались одиннадцать дней – с 19 (29) по 30 апреля (10 мая). Настойчивое желание русских тотчас согласовать предварительные условия мира успехом не увенчалось. Молодому монарху нелегко давалось понимание, что Швеция так быстро подпишет трактат лишь на основе довоенного статус-кво. Посему 30 апреля (10 мая) обе стороны столковались о малом, о месте и времени открытия конгресса – окрестности Нарвы в первой декаде июня. Боестолкновения между двумя армиями с 21 (31) мая приостанавливались. Алексей Михайлович в нетерпении назначил членов русской делегации уже 23 апреля (3 мая) – боярина И.С. Прозоровского, думного дворянина А.Л. Ордин-Нащокина, стольника И.А. Прончищева.

И как же отнесся Никон к сенсационной вести о налаживании самим царем русско-шведского диалога на взаимоприемлемой основе? Патриарх ожил. Политическую апатию словно ветром сдуло. Святейший «великий государь» потребовал от младшего по возрасту коллеги немедленно дезавуировать данные шведам обещания. Алексей Михайлович решительно отказался. Откуда такая уверенность? Да, источники надежно хранят тайну приватной беседы Никона с царем о смене последним внешнеполитического курса России. Правда, вряд ли при ней кто-либо присутствовал, чтобы проинформировать о деталях потомков. Детали знали двое. Однако ни один, ни другой не рискнул афишировать подоплеку взаимной ссоры. А то, что великая ссора случилась не раньше и не позже, а в мае 1658 г., видно по поведению главы династии, отразившемуся в тех же Дворцовых разрядах.

На Пасху 11 (21) апреля 1658 г. Никона пригласили за царский стол. 18 (28) апреля 1658 г. любимца патриарха, архимандрита Ново-Иерусалимского Истринского монастыря Стефана, рукоположили в архиепископы Суздальские и Торусские, преемником переезжавшего в Смоленск Филарета. Будь «собинные друзья» в конфликте, придворная хроника выглядела бы иначе. А именно так. 5(15) мая 1658 г. родного брата близкого патриарху боярина Никиты Алексеевича Зюзина, Григория Алексеевича Зюзина велено привезти из Путивля, «сковав, к Москве». «Того ж дни пожаловал государь в комнату [царевича Алексея Алексеевича] боярина князь Ивана Петровича Пронского». 7 (17) мая 1658 г. два великих посольства – Н.И. Одоевского и И.С. Прозоровского – обязали в кратчайший срок выехать в Вильно и под Нарву добиваться «мирного поставленья» с польскими комиссарами и свейскими послами. 16 (26) мая 1658 г. у опекаемого Никоном царевича Алексея Алексеевича появился «дятка» – И. П. Пронский. И еще, с 11 (21) мая 1658 г. царь начинает чаще уединяться в селе Покровском, возвращаясь в Москву ненадолго, как правило, по делу или для участия в важном придворном церемониале. Вследствие чего 20 (30) июня случится форменный скандал. Торжественно встретив грузинского царя Теймураза Давыдовича, «того ж дни пошел государь в село Покровское».

Нетрудно заметить, Алексей Михайлович с 5 (15) мая с патриархом весьма недоброжелателен, и, если опала Г.А. Зюзина для святейшего владыки – мелкий мстительный укол, то внедрение в окружение престолонаследника царского соглядатая, превращение его через полторы недели в главного воспитателя царевича, удар по самолюбию Никона очень чувствительный. И бегство в Покровское при каждом удобном случае тоже говорит о многом. Увы, хрестоматийные описания падения деспотичного первосвятителя на праздник Пресвятой Богородицы святыя Ризы, то есть 10 (20) июля 1658 г., некорректны. Во-первых, потому, что от власти Никон самоустранился без малого за полтора года до этого, со дня прибытия в Москву из «иверского» путешествия по стране, после чего Алексей Михайлович поневоле замещал патриарха, ведя государственный корабль в фарватере, святейшим государем намеченном. И никто, даже царь, до февраля – марта 1658 г. не помешал бы главному «кормчему» вернуться на «капитанский мостик» российского судна. Но тот так и не захотел.

Во-вторых, опять же никто не препятствовал бы Никону взяться за «штурвал» и в марте – апреле 1658 г., если бы он, признав прошлые ошибки, поддержал намерения царя в шведском вопросе. Патриарх не поддержал и не разъяснил почему. Отстаивание им своей непогрешимости стало фатальным. Его больше не подпустили к государственному рулю.

В-третьих, кульминация политического кризиса пришлась на первые дни мая, а не июля 1658 г. Сравним еще раз весеннюю хронику. До 18 (28) апреля отношения царя и патриарха в целом нормальные. После 5 (15) мая возникает неприязнь, с романовской стороны точно. Какое ключевое событие свершилось между крайними датами? Соглашение с Бьелке о мирной конференции! Конечно, от Никона таили, зачем Алмаз Иванов и Ефим Юрьев чуть ли не ежедневно отлучались из Кремля на южные окраины города. Это весьма облегчалось тем, что с 20 (30) апреля Никон уединился в любимом Воскресенском, где гулял «по деревням разных помещиков» и, самое любопытное, готовился к речному путешествию по Москве-реке до Коломны. По-видимому, в устье Истры, недалеко от Звенигорода, старец Игнатий со дня приезда патриарха в «Новый Иерусалим» спешно оборудовал струги всем нужным для предстоящего вояжа.

Между тем в столице царь 27 апреля (7 мая) распорядился шведов «перевесть с того двора в Китай на князь Лвов двор Шляковского и ружье отдать и быть до отпуску не взаперти, на воле… Перевесть их в четверг апреля в 29 день и послать с конюшни под послов корету, а под королевских дворян и под лутчих людей их верховые лошади против их приезду. А в пятницу быть им у бояр в ответе». Кстати, на дворе князя Льва Александровича Шлякова в 1655—1656 гг. квартировали австрийцы А. Аллегретти. А пятница выпадала на 30 апреля (10 мая), когда Бьелке, Эссен, Крузенштерн с Н.И. Одоевским, П.В. Шереметевым, Д.П. Львовым и обоими посольскими дьяками официально зафиксировали достигнутые договоренности о перемирии и открытии мирного конгресса в окрестностях Нарвы.