Текст книги "Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона"

Автор книги: Константин Писаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

А что означала эвакуация из Москвы Романовых? Сигнал к массовому бегству. За стены Земляного вала бросились все, кто мог. Кто не мог, забаррикадировались за высокими заборами и молились о спасении. Беднота во всем винила патриарха, который еще в безмятежную пору первых дней июля задумал изъять и публично сжечь религиозную живопись, исполненную в европейской (французской или польской) манере. Стрельцы успели только перепугать москвичей внезапными обысками домов, а слуги на патриаршем дворе выскребсти несколько «лиц» на конфискованных иконах. Красочному аутодафе помешал страшный мор. Горожане сперва перешептывались о каре Господней за святотатство, а 25 августа (4 сентября) взбунтовались и потребовали ответа у светской власти – бояр М.П. Пронского и И.В. Хилкова, а кроме того, помянули недобрым словом Арсения Грека. Похоже, в толпе преобладали прихожане, внимавшие проповедям нероновцев. К счастью, не бояре воевали с ликами святых и реабилитировали «чернеца». А тот, кто столь неуклюже порадел о чистоте православия, как и не причастный к иконоборчеству «киевлянин», отсутствовали. Пошумев, недовольный люд разошелся.

На первый месяц осени и нового 7163 года выпал пик морового поветрия. Чума унесла десятки тысяч жизней, не щадя ни подлых, ни благородных. Столица потеряла до двух третей населения. Жизнь в городе совсем замерла. Не запирались на ночь даже ворота… 11 (21) сентября умер Михаил Петрович Пронский, на другой день – Иван Васильевич Хилков. 13 (23) сентября скончался архиепископ Суздальский Софроний, не прослужив архиереем и года. Тогда же «постригся и преставися» черниговский протопоп Михаил Стефанович Рогов. Кремлевские соборы, приказы, стрелецкие полки, боярские усадьбы опустели. Опустела и Московская типография, печатные станы которой не стучали с 3 (13) августа 1654 г. Коллектив ее вымер или разбежался. Арсения Грека Никон вывез с собой, и старец сопровождал августейший кортеж, с июля по сентябрь 1654 г. скрывавшийся в Троице-Сергиевой обители, а с сентября – в Калязинском монастыре ^{56} . В результате в октябре – ноябре, когда страна радовалась смоленскому триумфу, а оппозиция растерянно помалкивала, рассылать из Москвы в епархии было нечего. Благоприятный момент для приобщения населения к новым обрядам патриарх не использовал. Не по своей вине. Увы, церковная реформа из-за чумы откладывалась на 1655 г. Отсрочка, конечно же, играла на руку нероновцам. Они обретали шанс найти эффективное «противоядие» курсу Никона. Да и повсеместное воодушевление от возвращения Смоленска весной будет уже не таким поголовным и всепрощающим, как осенью.

* * *

«Моровое поветрее на Москве октября с 10 числа милостию Божиею учало тишеть и болные люди от язв учали обмогаться», – уведомили Никона в середине месяца выжившие московские командиры И.А. Хилков и Алмаз Иванов. Хорошая новость сулила скорое окончание карантина. А пока царская семья перебралась из Калязина в Вязьму, куда 21 (31) октября из Смоленска приехал Алексей Михайлович. Никон прожил подле Романовых недолго. К декабрю он покинул двор, чтобы осмотреть Смоленск, посетить Новгород и ближайшие монастыри. О чем патриарх размышлял в пути или в тишине провинциальных обителей?

В Москву он вернулся 3 (13) февраля 1655 г., настроенный весьма решительно. В который раз бескомпромиссность Неронова обернулась против него же. Никон, понимая, что «боголюбцы» затихли на время и скоро возобновят крестовый поход в защиту древних обрядов, счел бессмысленной прошлогоднюю уступку по крестному знамению. Простой на печатном дворе тоже играл на руку немедленному внесению в тексты «Служебника» и «Скрижали» самой болезненной поправки – о троеперстии. 2 (12) февраля 1655 г. в разоренную чумой русскую столицу приехал один из вселенских греческих патриархов – Макарий Антиохийский. Беседы с ним укрепили Никона в намерении покончить с обрядовой проблемой раз и навсегда.

В первое воскресенье Великого поста, 4 (14) марта 1655 г., в Успенском соборе по окончании обедни, прочитав проповедь – «положенную на этот день беседу об иконах» – и прокричав анафему любителям европейской живописной манеры, святейший великий государь московский вдруг «стал говорить о крестном знамении». Вторую проповедь, о недозволительности двуперстного варианта, увенчало приглашение к стоявшему рядом патриарху Макарию также высказаться по сему поводу. И грек, разумеется, поддержал собственным авторитетом красноречие русского коллеги: «В Антиохии, а не в ином месте, верующие во Христа были наименованы христианами. Оттуда распростаранились обряды. Ни в Александрии, ни в Константинополе, ни в Иерусалиме, ни на Синае, ни на Афоне, ни даже в Валахии и Молдавии, ни в земле казаков никто так не крестится, но всеми тремя перстами вместе».

Мнение двух патриархов слушало все московское духовенство («игумены монастырей, священники и диаконы») и «все жители с женами, дочерьми и детьми в лучшей одежде». Ну, про «всех жителей» очевидец события – Павел Алеппский, конечно, преувеличил. Однако столпотворение в соборе и за стенами храма наблюдалось порядочное. Уцелевшим москвичам вкупе с приезжими Никон напомнил очень важную вещь – «в земле казаков», которую царь-батюшка принял «под свою высокую руку», осеняют себя тремя перстами, а не двумя. И по свидетельству греческих архипастырей, это – правильно. Между тем страна готовилась ко второй военной кампании, и не без оснований уповала на новые победы русской армии. Покорять или освобождать Алексей Михайлович, «прогостивший» в Кремле всего месяц, с 10 (20) февраля по 11 (21) марта 1655 г., собирался Белую Русь. Там тоже православный мир крестился по черкасскому образцу.

В принципе вопрос, заданный Нероновым полтора года назад, патриарх теперь переадресовал тем, от кого и зависел ответ. Только присовокупил к нему собственное мнение. Вторым свою позицию о троеперстном знамении сформулировало высшее духовенство через три недели. Протокол этого собора либо не сохранился, либо еще не обнаружен в архивных россыпях, а изложение в общем виде находим в предисловии к «Служебнику» 1655 г.: «Сию святую книгу “Служебник”, во всем справя и согласну сотворя древним греческим и славенским, повелеша в царствующем… граде Москве напечатати в лето 7163». Кроме того, на заседании присутствовал Павел Алеппский. К сожалению, точную дату мемуарист не зафиксировал, упомянул лишь, что собрались на пятой неделе Великого поста, но не в воскресенье, а значит, в один из дней с 25 по 31 марта (с 4 но 10 апреля) 1655 г. Зато он законспектировал повестку дня: украшать или нет антиминсы «изображениями и… надписями»? Во время приношения святых даров вынимать из просфоры (священного хлеба) девять частей, а не четыре? Заменить несколько слов в молитве «Верую во единого Бога»? Прикладываться ли чаще к иконам? Причащаясь, вкушать помимо вина и кусочки хлеба (антидор)? Креститься тремя перстами, а не двумя? «Ляхов», принимая в православие, не перекрещивать? «За» проголосовало большинство, хотя нашлись и воздержавшиеся. Павел Алеппский презрительно отозвался о фрондерах как о людях «грубого нрава и тупого ума».

А еще архидиакон греческого патриарха написал вот что: Никон «перевел служебник литургии с греческого языка на русский, изложив в нем обряды и проскомидию в ясных выражениях, доступных пониманию детей, согласно подлинной греческой обрядности. Он напечатал этот служебник в нескольких тысячах и роздал их по церквам всей страны». Все верно. 20 (30) сентября 1655 г. первый завод «Служебника» – тысяча двести штук – увидел свет. С опозданием ровно на год. Арсений Грек даже умудрился подчерпнуть кое-что для книги из привезенных Арсением Сухановым в феврале 1655 г. пятисот греческих манускриптов. 24 сентября (3 октября) в книжной лавке на Никольской улице продали первый экземпляр. Впрочем, спустя месяц, 26 октября (5 ноября), распространение приостановили. Глава церкви и государства пожелал откорректировать «95 четверток». «Ис печати те четвертки вышли… во 164-м году генваря в 5 день», то есть через два с половиной месяца. 7 (17) января 1656 г. книга начала расходиться по рукам.

Далее патриарху оставалось терпеливо ожидать реакции народа: примет или не примет выстраданный им компромисс – земли в обмен на обряды? Увы, терпеливого ожидания как раз и не получилось. Иван Неронов преподнес очередной сюрприз: 10 (20) августа 1655 г. сбежал из Кандалакшского монастыря.

С тремя единомышленниками «в 4-м часу нощи в маленком карбасе поехали морем». Вместе пережили и погоню, и страшный шторм. Первые кров и пищу обрели на Соловках у архимандрита Ильи. Отдохнув, поплыли на материк, спеша в Москву. Там старого товарища приютил Стефан Ванифатьев.

«И многа молва быть в Русии Иоанна ради»! Почему? Потому что Никон поднял на ноги всех и вся на поиск опасного смутьяна. А игумен Кандалакшского монастыря Феодосии и архимандрит Соловецкой обители Илья за утрату бдительности лишились права на отправление божественной службы. Нет, не верил Никон в русский народ, не доверял ему. Боялся, что Неронов яркой проповедью переманит десятки тысяч, сотни на свою сторону и вовлечет всех в мятеж, ослабляющий, а то и сокрушающий боевой дух русской армии. Надеялся не допустить катастрофы изоляцией пламенного оратора от непросвещенной и несознательной паствы. Оттого потребовал от духовных и светских приказных всех уровней с надлежащим рвением искать и найти заклятого врага московского государства.

Хотел как лучше. А вышло наоборот. Объявлением Неронова во всероссийский розыск Никон обеспечил оппонента бесплатной политической рекламой. Ну, кого летом 1655 г. волновала судьба Кандалакшского узника? Поредевшую когорту старых соратников, вологодскую родню да добрых знакомых в разных краях, кои отец Иоанн когда-либо посещал. А спустя полгода, под занавес военной кампании 1655 г., похоже, только отшельники в забытых Богом скитах не знали, что соперник номер один патриарха, обманув монастырских надзирателей, вырвался на волю и сейчас где-то разворачивает сопротивление «еретическим» реформам святейшего «великого государя». По всей державе московской в городах и «в весях» население, проведав от начальников о сыскном аврале, дивилось отчаянной отваге и самоотверженности гонимого за правду протопопа. Ловить и выдавать беглеца властям мало кто думал. Большинство, как водится на Руси, жалело исчезнувшего вождя «боголюбцев». А от жалости до сочувствия и реальной помощи не так далеко.

10 (20) декабря 1655 г. Алексей Михайлович триумфатором возвратился в Москву. Армия под командованием царя за истекший год хорошо потрудилась, чтобы максимально облегчить команде Алмаза Иванова консультации с коллегами из Речи Посполитой по завершению русско-польской войны на условиях, приемлемых для обоих государств. Во-первых, за зиму и весну она содействовала украинцам при отражении польского продвижения на Умань и остановила контрнаступление гетмана литовского Я. Радзивилла на Смоленск мужественной обороной Нового Быхова, Могилева и Витебска. Неприятель сумел овладеть Копысью, Оршей и Дубровно. На том реванш и застопорился. Во-вторых, освободив в мае потерянные города, в июне царские войска возобновили поход на запад и за полтора месяца очистили от поляков всю Белоруссию и часть Литвы, взяв 3 (13) июля Минск, 31 июля (10 августа) – Вильно, а 6 (16) августа – Ковно (Каунас). В-третьих, во взаимодействии с казаками в сентябре осадили Львов, но из-за распыления сил не успели принудить столицу Западной Украины к капитуляции до появления на Буге крымских орд. Зато, отбив в ожесточенном сражении 8—11 (18—21) ноября у Озерной (под Тернополем) натиск татар, русско-украинский корпус во главе с Хмельницким добился от хана к ночи четвертых суток сражения прекращения кровопролития, после чего 12 (22) ноября гетман заключил с недавним партнером пакт о ненападении. Таким образом, военные и огромную территорию для дипломатического торга отвоевали, и свежеиспеченного южного союзника Польши из игры вывели. Чинам из Посольского приказа оставалось нейтрализовать польско-шведское сближение и «выкупить» у шляхты то, ради чего затевали войну – Смоленск, Чернигов и Украину. Однако не из пустой похвальбы или бравады в марте 1654 г. какой-то стольник предвещал Иоганну Родесу, что царь прославит себя «не меньше, чем Александр Македонский» ^{57} . И точно, для сравнения с античным героем покорения Смоленска и Украины маловато. Вот если к ним прибавить княжество Литовское и обе Польши – малую и великую, да в придачу заполучить под русский скипетр области турецкие с православным населением, то подвиг будет вполне под стать древнегреческому.

Понятны рыцарские грезы молодого и неискушенного Романова. Но зачем им потакал политически грамотный Никон? Он ведь не мог не сознавать, что претензии на польскую корону, не говоря уже о балканских территориях, абсолютно иллюзорны…

* * *

Внешняя политика Никона 1655—1656 гг. утратит свою загадочность, доселе будоражащую воображение историков и романистов, когда мы прекратим, повествуя о международных отношениях России середины XVII столетия, выводить за скобки фактор Неронова. Воздадим должное тому, кто постоянно и здорово действовал на нервы патриарха. Чем занимался опальный протопоп с ноября 1653 г.? Вербовал под «боголюбческие» знамена новых приверженцев, крича повсюду об угрозе, которую святейший несет исконной православной вере. Число согласных с трибуном очень медленно, но росло. Никон, видя это, боялся мятежных проявлений с их стороны, подрывающих боевой дух воюющей армии, и думал, как нейтрализовать опасную тенденцию.

Главное событие – рассылка проукраинских «Служебников» по епархиям – ни осенью 1654 г., ни весной 1655 г. не состоялось. Посчитает ли народ Смоленск и Украину достаточной компенсацией за земные поклоны и двоеперстие, пока никто не ведал. А патриарх, судя по всему, не исключал отрицательный ответ, и оттого прибег к маленькой хитрости – кампанию 1655 г. продекларировал, как поход на Вильно и Варшаву за польской короной для царя Алексея Михайловича. Кроме того, открыто заговорили и о грядущем освобождении православных, угнетаемых османами. Иными словами, подданным московского государя желали внушить: вскоре русская держава расширится настолько, что доля тех, кто крестится тремя перстами, превысит число предпочитающих двоеперстие. Тут хочешь-не хочешь, а придется реформироваться.

То, что Москва балансировала на грани, к лету выяснилось со всей определенностью. Дипломатическая активность и военные приготовления могущественной Швеции достигли пика. В Стокгольме долго выбирали, с кем и против кого «дружить». Многие склонялись в пользу военного сотрудничества с Польшей. Однако Ян-Казимир настаивал на бескорыстной шведской помощи, чем весьма обидел потенциального союзника. В итоге молодой король Карл X Густав решил ни с кем не ссориться, а спасти поляков от русских, а русских – от конфликта с Габсбургами и Бурбонами, которым поглощение Речи Посполитой московитами очень бы не понравилось. К тому же в Кремле воевать с северным соседом тоже не стремились. Более того, русские войска не нарушили суверенитет герцогства Курляндского, о коем шведы пеклись больше всего, хотя герцог – вассал Польши – и пособлял сюзерену в меру сил своих. Наконец, Россия во имя сохранения мира с давним торговым партнером уступила шведам крепость Динабург, южнее Риги, которую в мае осадил А.Л. Ордин-Нащокин. После отхода русских по приказу из Москвы шведский гарнизон вошел в город 9 (19) июня 1655 г.

Вторжение шведских армий в Польшу началось в середине июля. Сопротивления они не встречали. 15 (25) июля на речке Нотец, притоке реки Варта, ополченцы Познанского и Калишского воеводств преклонили колена перед шведским королем, как протектором Речи Посполитой, и через неделю впустили неприятельские полки в Познань. 29 августа (8 сентября) без боя капитулировала Варшава. Краков сперва ощетинился, но решимости хватило дней на десять: 9(19) октября 1655 г. старая столица республики также отворила ворота шведам. В Литве князь Я. Радзивилл с группой магнатов 17 (27) августа в Кейданах столковался с агентами рижского губернатора М. Делагарди о шведском протекторате над княжеством. 10 (20) октября 1655 г. литовцы подписали окончательный вариант соглашения.

Важно подчеркнуть, на территории, оккупированные русскими войсками, шведы не претендовали. Конечно, недоразумения и мелкие стычки в местах соприкосновения русских солдат и шведских случались. Тем не менее объективные причины для развязывания русско-шведской войны отсутствовали. Отсутствовали до конца октября. И, смею утверждать, они бы и не возникли вовсе, не сбеги Иван Неронов из поморского монастыря в Москву. Никон, политик трезвомыслящий, нуждался в Литве, как и в коронных землях, занятых шведами, года на два, на период, пока русский народ привыкал бы к новым церковным обрядам. Потом, разумеется, Москва вернула бы Варшаве «великое княжество», чтобы реанимировать пошатнувшееся европейское равновесие. И Стокгольму по дружбе порекомендовала бы ограничиться самым необходимым, а на основе прочего и Литвы возродить независимое государство, лояльное Швеции и России.

Напомню, 20 (30) сентября Арсений Грек отрапортовал об изготовлении первого тиража «Служебника», который через месяц патриарх, обнаружив серьезные изъяны, отправил на доработку. Примерно тогда же ему сообщили об оплошности братьев Кандалакшского монастыря. По горячим следам Неронова не поймали. Где затаился вождь «боголюбцев», что затевает, глава русской церкви понятия не имел, зато нисколько не сомневался, что рано или поздно соперник возобновит борьбу с ним. И, скорее всего, в атаку ринется в момент развоза по приходам главной богослужебной книги. Повторимся еще раз. Никон, увы, в мудрость русского мужика не верил и считал, что верноподданническое чувство простых смертных надо чем-то подпитывать. Смоленском и Украиной «собинный друг» царя подкупал население городов и деревень в 1654 г., Великим княжеством Литовским – в 1655 г. Что будет отвлекать прихожан от агитации Неронова в первой половине 1656 г., когда священники зачитают им «Служебники» нового образца, а впечатление от прошлых побед перестанет быть ярким и воодушевляющим?

Знаменитый «Потоп» Карла X Густава, перекрывший русским полкам дорогу на запад, сузил Никону поле для маневра до двух направлений – северного и южного. Впрочем, война за Крым с могущественной Османской империей выглядела форменной авантюрой. Значит, сражаться предстояло за Ингермонландию и выход на просторы Балтики, то есть с дружественной Швецией за ревизию Столбовского договора 1618 г. Триумф русского оружия на Неве, в Эстляндии и Лифляндии, безусловно, заглушил бы нравоучительный глас Неронова и всех бойцов-проповедников, уже им рекрутированных.

В воскресенье 7 (17) октября в Москву торжественно въехало австрийское посольство Аллегретто Аллегретти, в воскресенье 28 октября (7 ноября) 1655 г. – шведское Густава Бьелке. И посредников, и союзников приняли с подобающим «великим почетом». Далее, как и полагалось, изолировали на отведенных каждому подворьях до возвращения в столицу Алексея Михайловича. А затем разразился скандал. 29 ноября (9 декабря) шведы упрекнули хозяев в том, что те закрыли границу у Пскова, вынуждая курьеров скакать в объезд, через Нарву. Алмаз Иванов сослался на неведение, и, определенно, не лукавил. По крайней мере, в отписках октября – ноября 1655 г. псковские воеводы Иван Хилков и Меркул Крылов ни о каком гонце, выпровоженном ими обратно, за кордон, не сообщали. Напротив, 9 (19) ноября 1655 г. приняли Самуила Бока с двумя сопровождающими, который вез Бьелке корреспонденцию от Карла X Густава. По обыкновению, псковичи по прошествии двух-трех дней отправили трех шведов к Москве под охраной пристава Демида Воинова, а стрелец Захар Руковишников помчался вперед, чтобы предупредить о нарочном столичное начальство. Опять же по правилам, Воинову надлежало возле Москвы притормозить до получения позволения пересечь линию Земляного вала. Обыкновенная пустая формальность, но не в ноябре 1655 г.

Руковишников вручил воеводский рапорт главе Посольского приказа 23 ноября (3 декабря), тот доложил о нем С.Г. Куракину, блюстителю царского трона в отсутствие царя, после чего собралась Боярская дума. И, «слушав сей отписки, боярин князь Гри-горсй Семенович Куракин с товарыщи, доложа великаго государя святейшаго Никона… приговорили свейского гонца на дороге до государева указу остановить и давать ему и с людми корм и питье по указу и писать о указе ко государю». 26 ноября (6 декабря) в Тверь и Торжок полетело строгое предписание: шведов задержать. Торжок Самуил Бок миновал благополучно. Боярский, вернее, патриарший вердикт он выслушал в Твери 30 ноября (10 декабря). Отдых шведов на постоялом дворе два стрельца мгновенно превратили в домашний арест. И просидела троица под караулом, «сердитуя», почти месяц, пока Москва 21 (31) декабря не включила «зеленый свет».

Задержка Бока – первая антишведская акция на высшем уровне. Зачем Никон помешал приезду курьера, не вполне понятно. Предлог, использованный патриархом (надо снестись с монархом), имевшим необъятные полномочия, смехотворен. Владыка не пустил Бока в Москву по другой причине. И она как-то связана с решением идти на шведов войной, которое еще, правда, предстояло обговорить с Алексеем Михайловичем. Не боялся ли Никон, что в сумке гонца есть что-то, способное затруднить беседу с августейшим питомцем? Так или иначе, а к 23 ноября (3 декабря) 1655 г. патриарх свой выбор сделал, и Иван Неронов мог поздравить себя и товарищей. Психологическое давление на «собинного друга» в течение двух лет увенчалось успехом. Главный оппонент «ревнителей благочестия» совершил-таки роковую ошибку, рискнув биться сразу на два фронта, увлекая Россию в явно несправедливую и ненужную ей войну, какими бы красивыми фразами она ни обосновывалась.

Кстати, в те осенние дни отец Иоанн жил очень близко от Никона, возможно, даже наблюдал за терзаниями верховного пастыря. На досуге беседовал с Ванифатьевым, а еще «со многими христолюбцы и духовною братию». И никто не донес о нем святейшему «великому государю», в том числе и сам Алексей Михайлович, по приезде в Москву известившийся от любимого духовника о конспиративном житье прежнего казанского протопопа. Царь пожалел проповедника, естественно, не подозревая о страхах Никона. Ведь владыка обосновывал вторжение в Прибалтику в высоком штиле – защитой «православных подданных шведского короля, у которых нет ни духовенства, ни церквей», страдающих от притеснений протестантов. Молодой государь не спорил и собирался по весне идти на Ригу.

Между тем Неронов также готовился к кульминации поединка с патриархом. 25 декабря (4 января) он постригся в монахи в соборной церкви Данилова монастыря Переславля-Залесского. Архимандрит обители Тихон нарек инока Григорием и поручил под опеку старца Феофана. До первой декады февраля чернец Григорий не покидал Москву, менял жилища, общался «многих градов з духовными братиями», наверняка, поздравил Ф.М. Ртищева, 12 (22) января пожалованного в окольничие и главой приказа Большого дворца, после чего вдруг сорвался с места и поспешил на родину, в «пустыню ко Всемилостивому Спасу, рекомую Игнатьеву». И поразительное совпадение. 30 января (9 февраля) 1656 г. архиепископ Псковский Макарий и епископ Коломенский Александр получили в типографии для распространения по приходам каждый по пятьдесят «Служебников». 7 (17) февраля 1656 г. печатников посетили сразу пять архиереев. Митрополит Новгородский Макарий взял двести экземпляров, архиепископы Вологодский Маркел, Рязанский Мисаил, Суздальский Иосиф – по сто, архиепископ Тверской Лаврентий – пятьдесят. А самым первым отличился митрополит Ростовский Иона, забравший свои сто штук из партии, забракованной Никоном, как раз накануне 26 октября (5 ноября) 1655 г. Вместе с ним за пятьюдесятью «Служебниками» явился человек из Троице-Сергиевой лавры.

Реформа стартовала, и Григорий Неронов, сбивая новым именем шпионов патриарха со следа, похоже, торопился опередить преосвященного Маркела, дабы к возвращению архиепископа попытаться настроить вологожан на нужный оппозиционный лад. А кто смущал умы на Рязанщине, в Тверском крае, в окрестностях Ростова и Суздаля? Не те ли самые «духовные братья», навещавшие изгоя в московских кельях Ванифатьева и других добрых людей высокого ранга?! Никон в феврале 1656 г. обладал скудной информацией об активности нероновцев, если вообще обладал. Но драматизм ситуации ощущал, и потому 24 февраля (5 марта), в первое воскресенье Великого поста, воспользовался традиционным преданием анафеме всех еретиков и государевых изменников для проповеди «о разности… в крестном знамении» с порицанием тех, кто уклоняется от троеперстия.

В исторических трудах под влиянием автора «Истории русской церкви» Макария Булгакова часто с этим днем связывается первое публичное проклятие высшими иерархами – патриархами московским и антиохийским – поклонников двоеперстия. Однако очевидец события – Павел Алеппский – зафиксировал обычную церемонию оглашения архидиаконом и певчими анафемы «всем еретикам и… на всякаго, кто изменяет или изменил царю». Ничего нового в нее не привносилось ни клиром, ни Никоном, ни Макарием, которые, кстати, никаких грозных заявлений не делали. Да и в проповеди патриарх всея Руси не столько осуждал противников реформы, сколько призывал их одуматься. Стоит обратить внимание и на дату – 24 февраля (5 марта). «Служебники» едва попали в руки приходских священников, а раскольническая деятельность «боголюбцев» в епархиях еще не развернулась в полную силу.

Пройдет около месяца, прежде чем тревожные вести о попытках единомышленников Неронова в разных уголках страны возбудить народное недовольство греческими обрядами достигнут Москвы и ввергнут Никона в панику. Представьте, канун Пасхи 1656 г., отмечавшейся 6 (16) апреля. До лета, когда русские полки двинутся на Ригу и в дельту Невы, месяца два. До прибытия «сеунчика» в Белокаменную с ключами от покоренных прибалтийских крепостей – и того больше. Между тем радикально-«боголюбческая» пропаганда в провинции ширится. Вот-вот «прелестные» речи сторонников Неронова спровоцируют чернь на мятеж, и катастрофа 1648 г. повторится… Причем патриарху в апреле нечем парировать агитационный запал оппозиции. В его распоряжении всего одно средство – административный ресурс. Им он и попробует закрыть образующуюся, как ему кажется, брешь.

23 марта (2 апреля) 1656 г. патриарх Антиохийский Макарий выехал из Москвы в обратный путь. Из-за распутицы расстояние до Волхова одолел за полторы недели. Здесь встретил Пасху, а 8 (18) апреля прочитал послание царя, умолявшего Макария срочно вернуться в Москву «для присутствия на новом, тайном соборе», посвященном неким «тайным» церковным проблемам. Гонца откомандировали за греками внезапно вечером 4 (14) апреля. Что же стряслось? Несомненно, Москву переполошил «еретик» Неронов, и так уж вышло, что авторитет вселенского патриарха Антиохийского – это все, чем располагал Никон в ту пору в качестве контрагитации. Для подкрепления властного окрика Священного собора хотя бы каким-то весомым аргументом греческий коллега патриарху московскому и понадобился.

17 (27) апреля миссия антиохийцев вновь расквартировалась на Московском подворье Кириллова монастыря и застряла там более чем на месяц, до 29 мая (8 июня). Почему, если хозяева Кремля просили и умоляли «пожаловать к нам в город Москву без замедления»'? Возникло обстоятельство, побудившее Никона рискнуть и отсрочить осуждение Неронова. Павел Алеппский назвал три мотивации посылки курьера в Волхов, три предмета для дебатов на «тайном» соборе: «во-первых, вопрос о крещении ляхов, во-вторых, дело митрополита молдавскаго, и, в-третьих, отлучение еретика, вновь явившагося у них». Митрополит молдавский и был тем чрезвычайным обстоятельством. Заметим, по первому пункту московское духовенство высказалось еще весной 1655 г., высказалось положительно. С какой целью продублировали вердикт годовой давности, не совсем понятно. Скорее всего, чтобы наполнить смыслом проживание в Москве «всех архиереев страны», за которыми, как и за патриархом Антиохийским, гонцов отрядили также накануне Пасхи.

Спустя три недели большинство митрополитов, архиепископов, архимандритов, игуменов съехались в столицу. И 23 апреля (3 мая) всех их – митрополитов Новгородского Макария, Казанского Корнилия, Ростовского Иону, Архиепископов Вологодского Маркела, Тверского Лаврентия, Суздальского Иосифа, Псковского Макария, Астраханского Иосифа, рукоположенного по ходу собора 4 (14) мая, епископа Коломенского Александра, двадцать два архимандрита, семь игуменов, одного строителя и одного наместника – пригласили в патриарший дворец. О чем дискутировали? Опять же о том, что уже решили на предыдущем соборе, – об отказе от двоеперстия. Чтобы мероприятие не превратилось в абсолютное дежавю, Никон разнообразил повестку дня чтением книги «Скрижаль», сборника статей греческого иеромонаха Иоанна Нафанаила с толкованием «о всяких вещех и о божестве, и о крестном знамении». Перевел ее на русский язык Арсений Грек. Она играла роль вспомогательного материала при «Чине Божественной литургии», то есть «Служебнике». Тираж отпечатали еще в октябре 1655 г. и разместили на складе до лучших времен, до дебюта в приходских церквях «Служебника».

День за днем цвет российского духовенства выслушивал главу за главой, после коротких дебатов признавая «безпорочность» каждой. Увенчала странную процедуру резолюция с проклятием в адрес тех, кто предпочел двуперстие новому канону. Примечательно, что Никон подкрепил публичные чтения ярким и прострашшм выступлением в защиту троеперстия. Причем не удержался от лукавства, когда свой приватный разговор с Макарием Антиохийским 12 (22) февраля в Чудовом монастыре о святом Мелетии Антиохийском выдал за принародный, а факт обычной анафемы всем еретикам, состоявшейся 24 февраля (5 марта), приукрасил вымыслом об анафематствовании тогда же почитателей двуперстия сразу тремя греческими иерархами – патриархом Макарием, митрополитами Сербским Гавриилом и Никейским Григорием. Благодаря хронике Павла Алеппского и записной книге выходам патриарха 1655—1658 гг., мы знаем, что это – неправда. Между прочим, греческие гости не участвовали в заседаниях собора, почему патриарху московскому сошли с рук его фантазии.