Текст книги "Чужую ниву жала (Буймир - 1)"

Автор книги: Константин Гордиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Пусть другие подтвердят.

Другие подтвердили. Мамай, Мороз давно говорили: нет и не будет такого головы в Буймире! Вон Харченко в Боровеньке, Бобрике полсела описал, осиротил... А еще у боровенских людей надел вдвое больше. Подати, видать, тоже...

Не на месте Захарова душа от этих разговоров. Захар топчется перед выборными людьми, молит... Сердечный человек Роман Маркович, это все знают, Захар просит старшину дать ссуду, дети летом заработают...

Старшина наморщил высокий лоб, все задумались. Он не против того, чтобы помочь человеку.

Захар снова твердит одно и то же.

Но когда он отдаст? И с чего, из каких денег?

Старшина объясняет Захару:

– Остапу Герасимовичу я хоть пятьсот рублей дам. Он обернется и отдаст – человек деловой, коммерцию ведет, проценты даст. А ты что дашь?

Ей-ей, безнадежное положение у Захара. Гости смотрят на него, пожимают плечами: чудной человек!

Что же ему делать? Захар смотрит на волостных людей, словно ищет поддержки.

Роман Маркович сам об этом думает, он всегда рад поддержать в нужде. Спрашивает Захара: не уступил бы тот свой крепостной надел, что около Косых Ярков?

Компания зашевелилась, оживленный разговор поднялся за столом: выход найден, чудесный выход! Прояснились у людей головы, все стали уговаривать Захара, чтобы и не размышлял, не колебался, уступил, пока не поздно... Чего он, кстати, стоит, пусть садится за стол. Тут Лука Евсеевич подставил даже табуретку.

Чарка и закуска перед Захаром, руки у него от волнения дрожат, и он, чтобы не обидеть гостей, пьет чарку – за их здоровье, закусывать не хочет. Приятная теплая волна прошла по жилам.

Остап Герасимович, человек с хозяйственными способностями, искренне советует Захару:

– У тебя эта нивка далеко, она тебе неудобна, заезжать приходится из оврага, ты заработаешь себе в экономии...

Роман Маркович, положив тяжелую руку на плечо Захара, с симпатией всматривался в его растерянное лицо и хвалил Захара перед компанией:

– Вот это человек, на все село! А те утопили бы в капле воды... Недруги...

Мало ли их, кстати, развелось на селе? Старшина выделял только Захара... Ей-ей, старшина согласен с ним приятельствовать. День неожиданностей... И гости такие приветливые – волостные люди – наливают большую чарку. У Захара занялся дух. Ганна гостеприимно придвигает закуску, ласково так на него смотрит, теплая, пухлая нога ее прижала Захара к столу – дрожь пробирает...

Да еще не где-нибудь посадили Захара – в красном углу важной хаты. Не последний гость он здесь.

Роман Маркович всегда согласен помочь человеку, выручить в беде.

– Я за тебя недоимку заплачу, а ты мне нивку отдай, что возле моего поля. Все равно тебе от нее нет никакой выгоды. За эту нивку никто больше не даст. Может, придется когда-нибудь еще за помощью обратиться...

Помутился рассудок Захара от неожиданной приязни старшины, ласковых слов, обещаний. Захар хорошо понимал – старшины не минуешь, как смерти. Кто хочет врагов себе наживать? А обратиться придется, и не раз...

Гости еще чарку наливают Захару (которую уже), угощают, обращаются с приветливыми словами.

Мамай:

– Пей, ты будешь нашим человеком!

Мороз:

– Ты знаешь... это Роман Маркович!

Мамай:

– Через овраг тебе ездить... не с руки тебе эта нивка...

Заморочили голову Захару, согрелась, охмелела душа, хата пошла кругом. Захар еще не знает, что делать, а уже чернила и бумага перед ним. Ганна проворно стерла со стола, и уже писарь пишет, что по приговору мирского схода отныне нивкой в урочище Косые Ярки владеет Роман Маркович Калитка...

Со странной легкостью в теле Захар возвращался домой. Село уже спало. Тяжелое чувство временами закрадывалось в душу, но он его отгонял, этакий смельчак... Словно приливали свежие силы: ведь и он не последний, сидел в гостях со знатными людьми! И даже запел Захар...

8

Выварила калину – дважды она закипела, горечь исчезла, – отцедила, пересыпала сахаром и теперь варила вареники. Густой дух сытой еды стоял в хате. Мало того что напекла пирогов с мясом, с сыром, луком, захотела еще остренького. Орина подсобляла матери: терла мак, хрен, грубой скатертью застлала стол, все подготовила и тогда снова стала лепить вареники. Приучает мать дочку, чтобы около печи умела управиться, готовить. Чтобы люди не сказали: непутевая, мол, мать была.

Глаза у дочери запали, она поблекла, побледнела, ходит по хате словно немая. За целый день не услышишь ее голоса, разве только спросят отзовется. Поскучнела Орина, в душе накипела обида, стала девушка живым укором матери. Не знает Лукия, как дочку развлечь, развеселить. Тяжело вздыхают и мать и дочь, отец ходит молчаливый, понурый – но станет он еще с ними нянчиться! Нелегко матери видеть, как дочка на глазах тает, раньше была веселая, разговорчивая, а теперь не узнать... На посиделки мать ее не пускает, чтобы с Павлом не встретилась. Истосковалась девушка в хате! Лукия знает, что теперь уже недолго ждать, последние девичьи тревожные дни.

Заложив на ночь корму коню, убрав корову, мелкий скот, хозяева ждут в светлице ужин. Бороды расчесаны, головы маслом умащены, мужчины, дед Савка да сын Иван, в белых сорочках, по-праздничному дымят махоркой, лениво гуторят. В хате уютно, тепло, пахнет вкусной, сытной пищей, слепящая, как солнце, бутылка стоит на столе, играет градусами, душа нежится.

Дед Савка не в особенном почете у семьи, больше для порядка сидит за столом. Он рассказывает внучке Марийке поучительную сказку, излюбленную сказку белых бород о том, как сын издевался над старым отцом.

– Кладут старика на воз... Дитя спрашивает: "Куда?" – "Вот дедушку повезем в овраг, он ничего не делает, только ест..." – "Раз вы так делаете, то, когда состаритесь, и я вас отвезу", – говорит дитя... Вот и по-прежнему живет старик. Терпит сын отца, боится за свою судьбу. А тут случился голод. Поле стоит черное, нечем сеять. Пригорюнились люди. Старик и говорит сыну: "Распаши дорогу, поборонуй, раскрывай крышу, раскидывай солому по полю". Удивляются люди: "Одурел старик. Что делает? Хочет, чтоб хату залил дождь?.." А потом, как уродился хлеб! Люди руками развели...

– Откуда же хлеб взялся? – Марийка, положив голову на локти, зачарованно слушает деда, даже уши горят... Не без того чтобы и до чубатого, насупленного Чумака и Лукии не долетело кое-какое слово. Дед Савка, казалось, только и ждал этого вопроса. Лоб его просиял.

– Мысль здесь такая: цепами молотили хлеб – в соломе-то на крыше зерно осталось? По шляху возили мешки – зерно рассыпали?..

Марийка поразилась мудрости того старика. Хоть к работе не пригоден, так советом спас семью от голода!

– Пошла тогда слава про старого отца. Завидовали люди. И с того времени сын и невестка стали почитать его. "Вот у меня отец какой!" хвалился сын. Так-то. В жизни все бывает...

А на самом деле сын не то сказал.

Иван Чумак был недоволен этими россказнями да небылицами и напустился на отца с попреками: в такой день и такую болтовню развел!

Старик поник головой...

Вдруг на дворе раздается топот, говор, двери отворяются, в хату входят сваты, хозяевам челом бьют, а у девушки замирает сердце.

Пахнут новые кожухи, разносят густой запах свежего дегтя юфтевые сапоги, гости снимают высокие смушковые шапки, крестятся на образа, снова приветствуют хозяев. На минутку умолкают, чтобы приступить к важному делу. И хата, полная напряженного внимания, ждет.

– А мы, люди добрые, наслышались о пряхе... – Ясными глазами обводят сваты хату, рушники, цветы, разводы, произносят знаменательные слова.

Удивительная новость пришла будто нежданно-негаданно и немного встревожила – никак, мол, не рассчитывали, не думали, не догадывались... Торжественная тишина стоит в хате, слышно, как потрескивает лампадка. Чтобы не выдать случаем сокровенных дум, чтоб не подумали сваты, что хозяева очень уж обрадованы этой вестью, Иван Чумак рассудительно, степенно отвечает в лад:

– Оно так, люди добрые, не плох тот волк, что заглянул в кошару...

Это был тоже знаменательный ответ. Бывалый, обходительный хозяин Иван Чумак.

Сваты кладут на стол белый, светлый хлеб. А на столе чего только не наставлено! И рыба, и мясо, и гусятина, и пироги, и вареники – богатый вечер. Под Новый год, как хата ни бедна, хоть займут, а стол накроют, чтоб целый год достаток не выводился.

Повязанные рушниками, торжественные, представительные, уселись сваты на лавку. Мясистый пожилой человечище, прославленный на весь Буймир Остап Герасимович Мамай, он и староста в церкви, и выборный, и судебный заседатель, сильнейший хозяин в селе. С ним сельский староста – известный Лука Евсеевич Мороз.

Приветливые хозяева просят сватов отужинать. Дал бог, дождались дорогих гостей. Клокочет огненное питье в горле, блаженствует душа.

Мамай развалился за столом, и все заскрипело под ним, затрещало. Приступил к еде, крушил крепкими челюстями молодые косточки, хрящи. Гостеприимная Лукия упрашивала:

– Закусывайте, Остап Герасимович! Все вас уважают за божественность... И вы, Лука Евсеевич!

С лаской и фляжкой подступала она к сватам.

Дочь с поклоном подавала на стол, хмуро, неприязненно прислуживала гостям. Лукия в душе сердилась на дочку, но со светлым лицом обращалась к сватам:

– Молода она еще у нас...

Остап Герасимович, сосредоточенно облизнув пальцы, ответил:

– Мы старую не подумали бы сватать.

Лука Евсеевич, расправив пышные, прокуренные усы, поучительно сказал:

– Молодым женишься – быстрее помощи дождешься.

Вдруг – взорвалась вечерняя тишь! Веселая гурьба девушек принесла в хату святочную песню – щедривку. Впотьмах, до восхода луны, облазили они сельские закутья, плутали в огородах, по оврагам, падали в ямы и, полные святочных шалостей, славили в песнях хозяев. Марийка вынесла девушкам пирогов и исчезла.

Любопытные веселые лица прилипли к оттаявшим окнам... Вмиг облетела девушек новость – старосты-сваты, за столом сидя, о Якове Калитке речь ведут, чарку пьют, а Орина прислуживает, слезами умывается. У девушек сердце болит за подругу – из-под палки замуж идет. Беда стряслась над подругой и над каждой может стрястись. Опечалила Чумакова хата девчат, тоскливая щедривка звенела под окнами:

Маланка ходила,

Василечки рвала.

Василечку-батьку,

Пусти мене в хату...

Песня нарастала, затихала, тягучая, жалобная, улетая в зимнюю ночь, и с песней улетала девичья воля. Подруги пришли развлечь Орину, а вместо этого надрывают ей сердце. Орина спряталась, чтоб не видели ее плача, не знали ее горя.

В кожухе, крытом синим сукном, с сивым воротником, в сивой смушковой шапке – жених хоть куда! – Яков Калитка крадется под плетнями. Глаза его при луне блестят, как у блудливой собаки. Он чуть не испугал Марийку, когда поманил, – выведывает, что делает сестра. Судьба Якова решается...

– Плачет, – неприязненно ответила девочка.

– С чего? – с тревогой в голосе спросил жених.

– Ее батько бил – замуж не хочет идти. – Марийка хмуро блеснула глазами, посмотрела исподлобья, не стала больше разговаривать и не взяла гостинца, что давал Яков.

Сваты тем временем нахваливали сына Калитки, прославляли, предсказывая Чумаковой дочке светлые дни – в богатый двор идет, будет жить в достатке, нужды-горя не будет знать.

Мать Лукия встревожена, обеспокоена этими словами:

– Может, будут корить потом, что Орина не из богатого двора. Еще скажут – с пустыми, мол, руками невестка пришла.

Сваты успокоили: у Калитки хватит, у Калитки все есть, добра полон двор. Не такие люди, чтобы зариться на приданое. В богатстве живут, в почете купаются... Опять-таки родичам старшины всякие послабления – не будут гнать на работы. Могут быть поблажки в податях, мало ли что еще...

Сваты всего не высказывали, какие выгоды ждут родичей старшины, да каждому опытному человеку понятно: и лучшее дерево перепадет – сосна, дуб, и лучшее поле аренды достанется. Состоятельный родич при власти из всякой беды вызволит, деньги, зерно у него в руках – всего не перескажешь, что запало в голову Чумаку. Кого только не привлекут такие радости. "Сват старшины пошел", – станут говорить про Чумака. На сходе он уже не последний, подаст голос, – уж его везде будет слышно... Лукия размечталась о своем: среди хозяек станет и она не последней, будет со знатными людьми знаться, по гостям ходить. Кто мог думать, что такие важные люди придут в хату есть, пить, разговаривать с хозяевами как с равными?

Люди, словно завороженные святочной щедривкой, прислушивались затаив дыхание. Слова песни лились прямо в душу, наполняли праздничным чувством.

...Чумаки iдуть, по рибi несуть...

...Пахарi iдуть, по хлiбу несуть...

...Крамарi iдуть, по сукну несуть...

Бог йому дав, ой бог

Йому дав умную жону,

Веселися, хазяїне,

Своему дому...

Лукия не станет расхваливать дочку, пусть люди скажут: девушка послушная, здоровая, работящая, на славу рослая.

Сваты внимательно смотрят на Чумакову дочку, присматриваются: верно, дивчина в силе, в теле, статная, налитая, румяная, как яблоко, полногрудая, рослая, пышная, все переливается в ней, сверкает, любо глянуть...

Пригладив короткими пальцами кудрявую голову, Мамай спрашивает у хозяина:

– А все ж таки, что вы дадите за своей дочкой в Калиткин двор?

Чумак хмурится, мнется, взвешивает, тяжело раздумывает. Собирается с духом:

– Полдесятины...

– Еще?

– Теленка.

– Еще?

– Трех овец.

– Еще?

У Орины терпение лопается – не может девушка слышать этого торга. Знает, не с легким сердцем отрывает отец столько добра. Тянется перед Калиткой, на бедный двор не дал бы.

Орина запальчиво спрашивает гостей:

– Вы пришли девушку сватать или покупать корову?

Сваты вылупили глаза. Их даже в пот бросило от дерзкой выходки дивчины. Люди важные, самостоятельные – такого еще с ними не бывало!

Прикрикнул, затопал на дочку Иван Чумак. Ахнула Лукия – неуважительно держится дочка со сватами, срамит непристойным поведением родителей.

Не хочет дочь подчиняться. Упрямая ослушница знает – при людях отец не посмеет ударить ее.

– Недалекий умом ваш Яков.

– Не беда, дочка, у тебя ума хватит на двоих, – ответил Мамай. Знает, что сказать! Всегда посылают сватать опытных в этот тонком, деле.

Орине надоело слушать льстивые речи, снова она перечит:

– Яков хилый парень!..

Крошки уважения нет в девушке к хозяйскому сыну – он и непутевый, и хвастливый...

Отец хотел было снова напуститься на дочку. Но Мамай поднял мясистую руку, выразительно посмотрел, и отец замолк. С ласковыми словами обращается сват к Орине, хвалит, захваливает Якова Калитку. Мамай не станет кривить душой, опять-таки человек при церкви служит, всем миром выбран.

– Он такой, этот Яков... Ноги ему мыть – воду пить...

Лука Евсеевич может это подтвердить. Вот ведь не кто-нибудь говорит староста общества. Женится Яков – разума прибавится.

Спокон веков так! Какой не будет гуляка, бражник, сорвиголова, стоит ему только жениться – сразу переродится человек!

Орина свое: свекровь лютая, нелюдимая...

Лукия чуть не сгорела со стыда. Непокорного нрава дочка, ославила при всех, сколько сраму переносит из-за нее мать, в присутствии людей. Испугалась: ну-ка, скажут сваты Калиткам – привередливая, мол, девушка, не легко будет с ней сладить. Но сваты выдались на диво мудрые, они не придали большого значения словам девушки. Лука Евсеевич снисходительно усмехнулся, объяснил:

– А что до свекрови – матери родной не нужно. На батрака никогда не прикрикнет. Это все людской оговор... И Яков всегда защитит тебя. Он такой, этот Яков, – пришел в хату, разделся. Сестра прядет – и он сразу за клубок, мотает пряжу, минутки без работы не посидит. Он никого не осудит, ни на кого не рассердится. Век проживешь – не будешь битой. Самая богатая, самая славная дивчина кинулась бы ему на шею, помани он только. Да Яков выбрал тебя. Сердцу не закажешь, и мы молоды были...

Мать Лукия вся сияла, слушая замечательный рассказ свата, поражалась, качала головой: какого мужа бог дочке посылает! Да и кого бы не увлекли эти необыкновенные слова? Каждая крестьянка рада хоть во сне иметь такого мужа, чтоб за месяц ни разу не побил, не то что никогда.

Приятные, складные слова старосты согревали душу, разгоняли кровь, словно светлее стало в хате, милее на свете. Лукия, приветливая, пригожая женщина, одаряла гостей ласковыми взглядами, сама залюбовалась мужественными, сытыми усачами. Только дочь, угрюмая, хмурая, не проявляла никакой радости.

Твердое слово бросает Мамай девушке:

– Яков даст тебе жизнь...

Мороз пугает девушку:

– Не житье, а погибель за бедным...

Мамай:

– Не богатство твое, а тебя сватаем...

Мороз:

– А там полюбитесь.

Напоследок Мамай надумал покорить девушку заманчивыми посулами, что в богатый двор идет, будет жить в роскоши...

– Ты там и мед будешь кушать, пасека своя...

– Лучше мне горькую полынь есть, чем, идти за Якова! – упрямо твердила девушка свое.

Сваты поучают девушку, не она первая замуж идет, спокон века по отцовой воле детей женят, выдают замуж. И живут люди, плодятся и своих детей точно так же устраивают. Было бы на чем – земля, скот, – а любовь всегда придет. Какая любовь, когда ни коровы, ни свиньи...

Лукия, счастливая мать, потчует сватов, упрашивает:

– Закусывайте, Остап Герасимович, спасибо вам. Может, в нашем хозяйстве что не так?

Лукия словно знала, словно ждала дорогих гостей – испекла праздничный белый хлеб, обменялась им со сватами, да еще и залилась горькими слезами по дочке:

– Эх, кормила, да не для себя, для людей выкормила...

А в звездной глубине вечера звенела шедривка:

Прилiтала ластiвочка до вiконечка,

А чи дома – дома пан господар?..

9

Заскрипели ворота, сам старшина навестил свата. Лукия, еще издали завидев его из окна, засуетилась, не знала, что ей сделать, чтобы уважить высокого гостя, натянула новую юбку, песочком посыпала глиняный пол песочек чистый, желтенький, как просеянный, – черные следы на полу присыпала, вытерла скамью, Иван Чумак метался по хате, приглаживая волосы, не знал, какую обнову надеть на себя в такой торжественный час.

Старшина приехал на таком коне, что мороз пробежал по спине Лукии... Не на чужой двор прибыл старшина, не с обычной целью – содрать подать и тому подобное. И уж отныне Иван Чумак будет без страха смотреть на то, как старшина проезжает по улице, конечно, по чью-нибудь душу... Калитка приветливо поздоровался с Чумаками, и хозяева не знали, куда посадить знатного родича, чем потчевать дорогого гостя. Легко ли людям свыкнуться с таким событием: сам старшина с ними роднится! И как к нему подступить, и как его величать?

Роман Маркович, такой приветливый, простой, осведомил сватов, что уже с батюшкой договорился. Едва выторговал, насилу уломал батюшку. Все девчата у него на счету – никто замуж не идет. И умирать не умирают люди. Нет заработков, доходов, так за Орину батюшка хотел пятьдесят карбованцев, и Роман Маркович насилу уломал святого отца...

Чумак с уважением выслушал и еще раз убедился – великое дело старшина. Что смог бы сделать Чумак? Разве послушал бы его батюшка? Знатного родича послала судьба Чумакам, и через это Иван Чумак отныне заметный человек в обществе.

Орина стояла за перегородкой в кухоньке беспомощная, беззащитная, сердце девичье ранили спесивые речи старшины.

Лукия наказывает дочери: выйди, посмотри на свекра, пусть и он на тебя поглядит. Сам, старшина становится нам родней, чего еще на свете ждать от бога? Достойные люди. Не знаешь, за что нам счастье выпало...

Орина с досадой натягивает новую юбку. Только мать, стоящая у нее над душой, могла принудить предстать пред очи ненавистного Калитки.

Девушка перешагивает порог, трижды кланяется, как положено, целует руку свекру, – кто посмеет пренебречь материнскими наставлениями, нарушить извечный обычай?

Старшина смотрит на девушку осоловелыми глазами и ласково говорит:

– Это моя сноха такая? А ты мне отработаешь двадцать пять рублей, что я дал за венчанье батюшке?

Вопрос этот задан, бесспорно, в шутку. Надо же что-нибудь сказать человеку.

Вместо того чтобы принять невинное слово старшины, как надлежит скромной дивчине, Орина вся покраснела от оскорбления и обиды.

– По экономиям ходила, отцовскую аренду отрабатывала, и тут придется? – сквозь слезы промолвила она и с плачем выбежала из горницы.

Навек осрамила родителей. Иван Чумак попросил прощения у старшины, обещал отцовской рукой проучить дочку, выбить из нее дурь.

Старшина и так знал – не по своей воле замуж идет девка, оттого и бунтует.

Вот и пришли к согласию Чумак со старшиной, отчего, казалось, вся хата повеселела. Даже на душе полегчало. Не чужой человек теперь Чумак старшине, не какая-то там обычная податная душа! На короткой ноге теперь Чумак со старшиной. Говорил как равный с равным.

На следующий же день Лукия с праздничным чувством в душе понесла в Лебедин шить теплую кофту дочери, не простую черкасиновую или ситцевую, а ламбоковую. Наказывала портному, чтобы сшил просторную, с длинными полами.

– Это на что? – возражала Орина.

– Потом узнаешь, – строго ответила мать.

Видно, невдомек дочери. А смысл такой – появится дитя, так завернуть в полы.

Вслед за отцом навестить невесту решил Яков. Надо было задобрить Чумаков, а при удаче поговорить с Ориной.

Надо сказать, что Чумаки люди бывалые, знали, как держаться со знатным зятем. Приветливо встретили дорогого гостя. Впрочем, угощать не стали. Расспросив о здоровье паниматки, сестры, Лукия вдруг вспомнила, что ей нужно навестить больную соседку. А Чумаку понадобилось задать коням овса. Ушли из хаты.

Небезопасно, правда, и покидать молодых, того и гляди, дочь нагрубит Якову, наговорит чего-нибудь худого, как давеча свекру. Однако кто не знает, что при родителях язык вообще связан.

Яков остался наедине с Ориной, которую скоро запряжет... Плотоядно разглядывал он круглые девичьи плечи, налитые груди своей будущей жены. Помутилось у него в голове, и сердце гулко забилось. Такого с ним еще не бывало. Это не на посиделках, где можно было как угодно с девушкой держаться. К тому же Орина не просто дивчина, а невеста, нареченная, в воскресенье они должны повенчаться.

Орина, молчаливая, хмурая, по девичьему обычаю вышивала на полотне.

Кто его знает, как девушку развлечь, чтобы оставить по себе добрую память, чтобы забылись все неприятности, которые произошли на посиделках. Мало ли недругов у Якова, что старались его охулить. Павло первый рад был его высмеять.

Не каждый, известно, сможет вызвать хотя бы на разговор дивчину, не говоря уже о том, чтобы развеселить ее, если девушка закусила губы, никак не оторвется от полотна.

После долгого раздумья Яков, взглянув в окно, проговорил:

– Завтра будет снег...

– Может, и будет, – нехотя отвечала девушка.

На этом разговор оборвался, снова наступила нудная тишина. Что было Якову делать? Он не нашелся, что сказать, а дивчина, должно быть нарочно, не начинает сама разговора, проверяет его, что ли?

Несмелым Яков, правда, никогда не был, однако бывают случаи в жизни, когда человек дуреет, голова словно набита паклей и язык еле ворочается. Наконец Яков таки надумал.

– А теперь ваша собака меня не кусает, – с облегчением сказал он.

На этот раз – удивительная вещь! – девушка ничего не ответила, наверное, не нашлась что сказать, застенчивая какая-то.

Орине стало не по себе, и она ни с того ни с сего дала Якову в руки полотнище. Яков как взял это вышивание, как начал рассматривать, начал любоваться – не зная, что с ним делать, – лучше бы ему сквозь землю провалиться.

Потом он принялся то напяливать, то снимать свою сивую, островерхую косматую шапку (чудесные шапки шьют в Зинькове!), посматривал в окно, ерзал на лавке... Неожиданная мысль пришла ему в голову, и он спросил:

– А ваш кабан не привередлив?

На этот раз девушка не смолчала:

– Яков, а не пора ли тебе домой?

– И в самом деле. – Яков напялил шапку, подался из хаты и, выйдя за порог, будто на свет родился. До чего душная хата и привередливая дивчина! Даже упарился, пока там сидел. Легче было бы навоз нагружать или пеньки корчевать. Вот и разбери, как держать себя с дивчиной. И что дивчине нужно...

Яков брел домой с плохим чувством. Нелегко будет, девка, справиться с тобой! Однако Яков знал: как бы девушка ни ворожила – не будет по ее.

Вернулись в хату родители, не могли ничего понять. Хоть бы слово вырвать у дочки.

– Ты хоть пристойно себя держала с женихом? – строго спросила мать.

– Пристойно, – невнятно ответила дочь. Что могла она добавить к тому, что уже говорила? Лишний раз убедилась, какой олух этот Яков.

"Вероятно, поговорила дочь с женихом по душе", – решила мать, поглядев на хмурое лицо девушки. Видно, дочь скрытничает – девичья стыдливость.

Чумаки были довольны.

И отныне Яков считает негожим горланить да выплясывать по улице, прошли беспечные дни, озабоченный парень поверяет звездам свои печали.

Ой, не видно Шкарупiвки,

Самi видно верби.

Туди мою голiвоньку

Щовечора верне...

Не выходит из головы дивчина, сердце у парня разрывается...

10

Приближались бурные свадебные дни, заботы и тревоги насели на Чумаков. Кого отрядить с приданым к Калиткам? Нужно взять таких людей, чтобы сумели показать товар лицом. Кто не знает сложности этих дел? Иной раз бывает столько добра, что даже сани трещат, да поставь неопытных людей, которые не умеют ни похвалить, ни выставить все в лучшем виде, – и пошла гулять по селу злоязычная молва: батько скупой, пожалел добра за дочерью. Бывает иногда наоборот: по одной одежине на санях, а разговору, а славы! Зная, что в таком важном деле нужны надежные люди, Чумак пригласил Грицка Хрина. А тот уже уговорил Захара.

Захар сначала и мялся и отказывался – разве ж не известно, как сын переживает разлуку с Ориной?

– Впервой, что ли? Мало ли разлучают? Одна разве дивчина на селе? убеждал Грицко Хрин.

А тут перед глазами великий соблазн... Захар с Хрином приметные люди! И сколько будет разговоров, магарычей! Кто откажется от того, чтобы прополоскать душу? Захар махнул рукой...

И теперь он восседал в Чумаковой хате, где собрался совет.

– Мы уж не ударим лицом в грязь! – заверяет Грицко Хрин, поглаживая усы.

– Доставим в самом лучшем виде, – заверяет, в свою очередь, Захар, расправляя бороду.

По всему видно, что соседи готовы услужить Чумаку. Притом выяснилось, что Грицко Хрин даже родич Чумакам, по деду – кому же и поручить такое важное дело, как не ему! Ну, а Захар за компанию... Не обошлось без того, чтобы и на столе не было кое-что поставлено.

Захар подает мысль... Кто не знает важной, зажиточной семьи Калиток? Заносчивой да всех осуждающей? Чванливой и бранчливой?.. Тут и Захар спохватился, что перешел меру, – как-никак, Калитка теперь родич Чумакам. А все же надо так доставить приданое, чтобы не было нареканий. Иной, смотришь, возьмется, чтобы чарку выпить, а потом сраму не оберешься...

В это время прибыли посланцы от жениха – румяные лица, бороды намерзли, – поздоровались. Жених просил узнать: сколько саней прислать под добро?

Лукия сажает гостей к столу, потчует, упрашивает откушать со всеми.

Чумак колеблется, мнется.

– Четверо, – отвечает.

– Что? Четверо? – удивляется Грицко Хрин. – И пяти не хватит...

– Пять? – поражается Захар. – Вы что, смеетесь? Хватит ли шести?

Грицко Хрин:

– У Чумака добра найдется...

Захар:

– Разве он пожалеет для двора Калитки?

Грицко:

– За такой дочкой?

Чумак оторопел. Страх берет человека. Он предостерегающе поглядывает на соседей, которые хотят услужить таким опасным способом. Зачем целых шесть саней? Разве будет у него столько добра? Не думают ли они выставить Чумака на посмешище?

Однако Грицко и Захара не надо учить. Они знают, что нужно делать, наказывают завтра доставить шесть саней...

Сами хозяева, да и посланцы были поражены.

С усмешкой на пухлых лицах посланцы даже выразили недоумение:

– Где Калитка наберет столько подвод? Это нужно собирать со всего села!

– Да чтоб кони были крепкие, – добавляет Захар.

До рассвета молва о таком диве облетела все село. И когда ко двору Чумака прибыли сани, тут уже собралась немалая толпа. У людей даже спирало дыхание от любопытства – глазели, сколько добра Чумак отдает с дочкой на двор Калитки.

Грицко Хрин с Захаром распоряжались во дворе, снаряжали поезд.

– Растягивай, растягивай одежину по всем саням! – подмигивает Захар приятелю.

Но надо ли Грицка учить, он и сам знает, что следует делать.

– Разве такая куча одежи поместится на двух санях?

А уж как взялись за сундук, на что крепки Захар и Грицко, чуть не надорвались с натуги – не могли сдвинуть с места. Стали звать на подмогу. От саней притопал мужичище.

– Еще! – кричит Захар.

Через толпу протискался второй.

– Еще! – Грицко Хрин машет рукой.

Сквозь гурьбу людей пробирается третий.

– Не выдюжим! – собирает еще подмогу Захар.

– Не под силу! – добавляет Грицко Хрин.

Шестеро мужиков, кряжистых, сильных, едва поставили сундук на сани. Нечего говорить, что Захар с Грицком только придерживали.

На вторых санях поместилась одна березовая кровать, застланная цветастым одеялом. А при постели, уж как водится, стала Чумакова родня пожилая Пивниха.

Едва разместили на шести санях все имущество.

– С богом! – напутствует Чумак.

Бегут люди со всех закоулков, кричат:

– Приданое повезли!

Заманчивое зрелище! Длинный обоз вьется по заснеженной улице, – мало ли добра у Чумаковой Орины, есть на что поглядеть. Не осудят, не осрамят, как бывает, иную девушку, которая идет замуж с бедного двора:

– Молодая голой поехала!

На этот раз женщины завистливыми глазами следили за санями. Запыхавшиеся, упаренные, перекликались:

– Сколько добра привалило на двор Калитки!

Румяная молодайка (а кто тут не разрумянится на морозе?) даже пригибалась, высматривала, объявляла:

– Кожух праздничный, кожух рабочий, кофты шелковые, бархатные, кубовые, ламбоковые...

– Хутор можно одеть! – добавила вторая.

А тут пожилая Пивниха с молодухами, девчатами, что везли добро, завели свадебную, чтобы "вороги не переходили дороги", а чтобы перешла "родина и щаслива була година"...

Зрелище хоть куда!

Сколько событий выпало на этот день! В церкви новый батюшка служит... У старшины свадьба... В Лебедине ярмарка... У кума крестины... Сколько событий, сколько событий! Вышли хозяева в новых кожухах за ворота, посмотрели на небо. Какой широкий свет! Подались в шинок.

Возницы шагали за санями с веселой душой – люди, известно, во хмелю. Грицко Хрин приказывает, чтобы открыли сундук: еще, может, додумают, что пустой везут.

Захар велит ехать не напрямик, а в объезд по всему селу, через улицы, базарную площадь, выгон, мимо церкви, пусть люди убедятся – не с пустыми руками дочь Чумака замуж идет. А увидевши, пусть удивляются, сколько накоплено... Да въезжать во двор надо с правой стороны, чтобы правильная жизнь была.