Текст книги "Чужую ниву жала (Буймир - 1)"

Автор книги: Константин Гордиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Затем наиболее осторожные, а таким, без сомнения, был и Иван Чумак, с тревогой в голосе спросили:

– А какая же у нас теперь будет власть?

Одни сказали – сельский комитет, другие – земельная комиссия.

– Народная! – твердо сказал Захар и на этом прекратил разговоры.

Словно бы и ясно сказал, однако...

Вызвали учителя Смоляка, который прочитал людям прокламацию "Братья крестьяне", где советовалось селам гнать полицию, ниспровергать власть, не платить податей, не давать новобранцев. Харьковские большевики в этой прокламации призывают деревню требовать свобод, надела землей.

Бравые парни – Максим Чумак и Тимофей Заброда – тем временем привели под конвоем урядника и поставили перед ясные очи Захара.

Дети, быстроногие вестники, прежде всех узнавали о всяких новостях и разнесли по селу – старшину прогнали, теперь урядника ведут под конвоем. Голосистой ватагой дети бежали вслед. Вся улица сбежалась посмотреть на сельское пугало.

Максим Чумак отдает Захару рапорт:

– Перерыли полову, содому, не нашли Непряхи. Не подался ли он к исправнику в Лебедин?

Председатель сельского комитета приказывает уряднику:

– Снимай погоны!

Чуб не очень испугался, дерзко ответил Захару:

– Не ты надел, не ты их и снимешь.

Знал, что ответить.

Захар спорить не стал, не долго думая, собственноручно сорвал погоны и в сердцах турнул урядника, а Тимофей Заброда залепил ему по уху. У Чуба загудело в голове, искры посыпались из глаз, и он неуклюже замахал руками и ногами.

Люди удивлялись Захару, довольные короткой властной расправой над сельскими кровопийцами. Душа радовалась: получили по заслугам. Иван Чумак даже умилился от радости: думали ли, предполагали ли когда-нибудь? Непостижимые, благословенные дни наступили на селе – переворот! – ясные, звонкие, как самое слово "революция". Панов проучили, начальников скрутили в бараний рог. Долго они притесняли село, издевались, держали в страхе, наживались на людском горе. А теперь пришли на расправу. И в писании сказано: какой мерой даете ближнему, такой и вам воздадут. Чего тут нарекать? Видели, как залепил в ухо уряднику Тимофей Заброда, этот безродный батрак? Неужели перевернулся свет?

Наступила темная тихая ночь. Захар долго не мог уснуть, всматривался в темноту, размышлял, как установить порядок. Необычное явление на селе ни властей, ни охраны. Захар на все должен дать ответ, на него возложены все надежды, вдруг свалились заботы всего мира. Никогда не было такого, чтобы не стало власти на селе. Глупый человек может растеряться. Сразу же по селу пошли разговоры, самые малодушные кинулись к батюшке за советом как быть, кого слушать, чтобы не прогадать? Отец Онуфрий наставлял людей, предостерегал их от злых козней сатаны. Что надумали? Тяжкий грех! Еще малая кара пала на людей, глад и мор наслал господь на села. Свергают богом данную власть... Батюшка пророчил геенну огненную. Напугал людей, и уже закружились от страха головы: как теперь жить, кто будет устанавливать порядки, собирать подати, держать людей в страхе и повиновении?

Надо завтра послать Павла к Нарожному за советом. Хорошо, если бы сбросили земского, губернатора, министров, царя... а то – одного Калитку... Захара беспокоит, чтобы люди не пошатнулись, нужны решительные действия. Ни перед чем он не остановится, надо выводить народ на дорогу, а что же, он больше всех знает, что ли? Но ничто не пошатнет, не сломит Захара – прояснела душа, словно свежим ветром овеяна свободой.

Он встанет против всех сил земных и небесных. Погибнет, а не будет ползать перед паном, хозяином. Удивительной решимости набрался Захар в эту необыкновенную ночь, его словно подбрасывало на лавке, все тело будто в огне горело. Неведомая сила наполнила сердце – теперь он знает, что делать! Так всегда тихой ночью приходит ясная мысль...

Захар не заметил, как задремал. Среди ночи его разбудила Татьяна. Он с трудом раскрыл глаза. К нему возвращалось сознание, хоть не отдохнула усталая голова. Непонятные, тревожные слова жены заставили насторожиться:

– Захар, глянь в окно, как будто кругом хаты верховые...

Захар очнулся, голова сразу прояснилась.

В двери грохали. Окна задребезжали.

Захар узнал за окном усача с лысой головой – земского.

– Отворяй!

Под натиском плеч затрещали двери.

– Успокойся, это гости, – невозмутимо сказал Захар жене, поняв все.

– Дайте хоть штаны натянуть! – крикнул он в окно.

Стоят около окон, в двери ломятся, полон двор стражников. Они валом валят в хату, зажигают свечи, все сияет, горит, как в церкви.

– Будете искать? – поинтересовался Захар.

– Да.

– Что?

– Оружие и литературу, – осведомил его земский.

– Нелегальную?

– Ага, знаешь?

– А почему бы и нет?

– Книги есть?

– Есть...

– Читаешь?

– Слушаю.

– Кто дал?

– Батюшка.

– Кто?!

– Отец Онуфрий.

– Что именно?

– Евангелие, Часослов, Псалтырь.

Земский увидел, что с Захаром добром не договориться, приказывает открыть сундук, и Захар охотно прислуживает, даже подтрунивает над стражниками, которые со свечами кинулись к сундуку, перерыли полотно, одежду.

– Ищите, а то тараканы завелись, так, может быть, выгоните.

Свечи слепят глаза, стражники проникают всюду. Под сундуком заметили свежую глину, начали раскапывать пол, думали найдут горшок с прокламациями, который на самом деле был закопан на огороде. В хлеву тоже горят свечи, стражники перекапывают землю, на улице тоже огни – стражники устроили в эту ночь набег на Буймир.

Назар Непряха осветил полки с мисками.

– Вот она! – вскрикнул от удовольствия и подал земскому книгу.

– "К деревенской бедноте", – прочитал тот, зловеще поглядывая на хмурого Захара, взволнованного этой находкой: – Дорогую книжечку взяли, все равно что от сердца оторвали...

– "Кобзарь"! – подал новую книгу проныра Непряха земскому.

Конечно, Непряха мог не заметить книг. Но ведь по приказу Захара стражника обидели – сломали у него ограду, засыпали колодец. Непряха теперь мстил. К тому же земский не забудет Непряху за прилежную службу, напомнит в рапорте, может быть, и награда какая-нибудь ему выпадет.

А Захар в это время очень жалел, что Непряха не попался ему в руки для расправы.

После такой находки стражники с еще большим задором начали тыкать саблями стены, долбить глиняный пол, расковыряли глину, перерыли, как свиньи, хату, все вверх дном перевернули.

Пронырливый Непряха лез из кожи, чтобы угодить начальству, он старательно рылся во всех углах, на полке, заглядывал даже в кувшины, снял висевшее на гвозде сито – он ли не знает людской хитрости?

– А это еще что такое? – удивился Добросельский, развернув поданный стражником сверток.

– Вы же грамотный, читайте, – угрюмо ответил Захар.

– Значит, ты хочешь знать "Кому на Руси жить хорошо"? – язвительно полюбопытствовал земский.

– А почему бы и нет? – вызывающе ответил тот.

Земский давно знал (донесение старшины), что Павло Скиба читает молодежи бунтарские книжки.

– А где твой сын? – спросил земский.

Разве Захар сторож своего сына?

Мать оцепенела после слов земского.

Стражники заглянули в кладовую, на печь, на чердак.

– Смотрите, еще подожжете мне хату, – предупредил Захар.

Павла нигде не нашли.

– Мы тебе дадим новую хату, – ядовито заметил земский.

Захар беспокоился – спасся ли Павло?

– Собирайся в дорогу! – резко приказал земский Захару.

– Помолчи! – прикрикнул Захар на Татьяну, которая попробовала было по женской привычке заголосить. – Дай чистую сорочку.

В быстрой воде Псла плещутся звезды, одуряюще пахнет конопля, по всей долине раздаются песни, текут рекой девичьи голоса. Опьяненные вечерними чарами, парни с девушками разбрелись по садам, село угомонилось, уснуло, молодые сердца упиваются песнями, ласками, свободой...

Орина в изнеможении опустила голову на сильное плечо. Такой надежный, спокойный душой, Павло раскрывает ей сердце, обнимает подругу, нежит, голубит ее, и мысли его залетают далеко.

Век не забыть – люди собрались с силами и скинули власть. Еще недавно грозный, ненавистный Калитка, ныне жалкий, никчемный, бестолково топтался перед сельским комитетом, дрожал перед людским гневом. Растоптали, раздавили его, как гадину. Мстительная усмешка набегает на лицо Орины, никогда ей не заглушить в себе жгучей ненависти к нему за стыд, надругательство.

В страшные дни невольничества, когда на нее набросилась вся нечисть и Орина чуть не сбилась с ног, только весточка от Павла придавала ей силы, надежду – упорно защищалась она от проклятого Якова. Словно недавно все было, а какой беспросветной глушью, безвыходностью веет от вчерашнего дня, будто теперь другой век настал!

И уже Орина и Павло не скрываются даже от людей. Никто их теперь не осудит, они даже возбуждают сочувствие в людских душах. Кто не знает церковь запрещает им соединить судьбу перед всем светом. Ждут, надеются кто в эти дни не надеется на перемену?

Песни расстилаются на низине. Орина и Павло сидят на берегу, разговаривают. Звонко плещется быстрина. Ясные любимые глаза проникают в душу, согревают, волнуют, тело в забытьи припадает к земле, словно набирается свежих сил...

Вдруг раздался выстрел, отозвался эхом в тихой ночи. Они вздрогнули, очнулись. Кого-то гонят, ловят. Шум, крики, бегут люди, мигают фонари. Почувствовав опасность, Орина и Павло крались по огородам. Орина сбросила белый платок, осталась в тени, Павло заглянул во двор и увидел стражников.

Не убереглось село. Когда хаты заснули крепким сном, набежали стражники. Днем они не отваживались – люди в сборе, а ночью разобщены, рассеяны, бессильны. Не надо было спать в хатах.

На рассвете узнали печальные новости – три отряда стражников напали на село. Земский арестовал Захара, исправник – учителя Смоляка, а Грицка предупредили, и он успел скрыться. Пристав Дюк перевернул его хату, злой, свирепый, но ушел ни с чем. К счастью, молодежь гуляла, а то непременно взяли бы Павла, может быть, еще кого-нибудь, – урядник Чуб и старшина не забудут тумаков.

Неожиданное нападение ошеломило и обозлило село. Малодушные перепугались, не выходили из хат. Большая толпа собралась на улице, все печально поглядывали на опустевшую хату – не выйдет Захар, не обратится к людям со словом, не наведет порядка, не научит. Село словно осиротело.

– С саблями наголо повели в тюрьму...

Обступили Татьяну, расспрашивали, разузнавали. Пересказывали каждое движение, каждое слово, как держался Захар со стражниками, – крутой человек.

– Там тюрьма забита, полна, уже некуда сажать...

– Сошлют по этапу...

– Захару этап не страшен – мало ли он исходил земли по Дону, по Таврии?

Некоторые вспоминали Захарова деда, который воевал с турками. Храбрый род.

Чумакова Лукия утешала Татьяну, которая горевала, убивалась по мужу столько лет прожили, детей вырастили, – однако при людях сдерживалась: как-никак, политическая жена...

Лукия принесла каравай белого хлеба. Татьяна со слезами собиралась в дорогу, готовила узелок, харчи для Захара, приговаривая, что пойдет пешком за мужем в Сибирь. Не думала, не гадала, что судьба породнит ее с революционером. Осталась теперь одна, без хозяина, без помощи – взяли мужа на глумление, на издевательства, на казнь. Треклятое самодержавие!.. Соседи, правда, готовы вытрясти свои кладовые для Захара – за людей принял неволю председатель сельского комитета. Тужили люди: кто теперь наладит порядок? Сходились соседки, утешали Татьяну, такие заботливые, каждая рада помочь в беде. Татьяна никогда не думала – сколько приязни проявили люди.

Иван Чумак насупленно курил трубку, по-отечески советовал Павлу, говорил что-то неясное о том, что всегда готов подать Павлу руку помощи, чтобы он не падал духом. Очень полюбился парень Чумаку: хоть он и молод, а заслужил уважение в обществе. Где это видано, чтобы бородачи слушали безусого парня?

Сход тут же, перед Захаровыми воротами, выбрал по совету Павла председателем сельского комитета Грицка. Чрезмерно молчалив сегодня перед собранием новый председатель, углублен в собственные мысли. Сам он едва избежал расправы. Посильна ли ему эта работа? Захар – другое дело. Сначала Грицко отказывался, но под натиском схода все же согласился, чтобы не подумали, что стражники нагнали на него страху. Осмелился взять на свои плечи высокую ответственность – судьбу людей.

И уже Калитка зловеще выглядывает из-за тына, и урядник Чуб осмелился выйти на улицу, появиться среди людей, нагло посматривая на встревоженные лица.

Однако остерегался толпы – не каждый день стражники будут дежурить в Буймире, не одно село в уезде бунтует.

Лысая голова блестит, как лакированная, белый китель с казенными пуговицами облегает узкие плечи. Черная острая бородка, одутловатое желтое лицо, золотые очки, сосредоточенное лицо приковывает к себе внимание Захара, который непривычно сидит перед зеленым столом и следит, как белая пухлая рука быстро набрасывает чернилами на листке. Жгучие лучи падают сквозь железную решетку, паря ревматические колени, тучей висит пыль, усатый стражник с шашкой стоит около порога, и Захару становится особенно тяжка неволя, душа тоскует по белу свету, приволью, полю, лесу, ветру.

...Быстрая река Псел вьется среди зеленых берегов, роскошная капуста уродилась в этом году, сочная растительность стелется по низине, ясноголосые птицы звенят с самого рассвета, босые ноги купаются в холодной росе, которая освежает, бодрит, и голова полна птичьего гама...

Следователь спрашивает, был ли у Захара когда-нибудь агитатор из посторонних, из рабочих, не ночевал ли, скажем, большевик Нарожный, не давал ли прокламаций, не подстрекал ли к бунту, насилиям против власти и помещиков?

Захару и думать нечего. Человек разговорчивый, он охотно поясняет, рассказывает, за язык его не приходится тянуть. Так ли часто приходят к нему посторонние люди, чтобы он не помнил, не знал, кто к нему наведывался.

Действительно, был такой случай, о котором следователь напоминает Захару, он еще чуть не поссорился с женой. С дороги зашел посторонний человек, шел на богомолье, поклониться святым мощам. Жена топила печь, Захар не хотел и пускать – неспокойное время, всякие люди шатаются, кто знает, с какими мыслями бродят. Не такой уж легкомысленный человек Захар, чтобы отворять двери каждому. А затем не спи ночь, думай, что за гость... Чтоб не раскаяться... Жена и говорит: пусти божьего человека, что он нам место пролежит? Сама богомольная, а уж упряма – не переспоришь. Пустил, дали поужинать, у человека действительно узелок с образками, идет прямо в Лавру на богомолье. Положили спать, а топор Захар заблаговременно прибрал от порога. Утром позавтракали, ночлежник горячо молился, благодарил, подарил жене троеручицу – только его и видели... А что он за человек, не с волчьим ли билетом ходит – кто его знает. Немало богомольного народа ходит теперь по святым местам, хату не закроешь, совесть не позволяет, и в писании сказано – возлюби ближнего своего, как самого себя.

Нельзя думать, чтобы следователь был очень доволен этим слишком длинным рассказом. Он все время проявлял нетерпение, лицо его то прояснялось и рука начинала быстро записывать, нанизывать строчки, то хмурился с досадой, останавливался, очевидно, не знал, как дальше вести допрос. Затем снова строчил, – видно, путался очень мыслями, так что пар стоял над головой, сердился, Захару даже жалко стало человека – нет тяжелее работы, чем письмо, всегда голову сушит.

Захар проявляет свое сочувствие следователю – он хорошо понимает, разбирается в политике, государству все нужно знать, и Захар рад помочь следователю, он охотно рассказывает и про другой случай. Не так давно просился переночевать еще один, что ходит по селам и точит ножи, исправляет ведра. Так Захар ему и говорит: теперь лето, человече, лезь на скирду и спи, только чтобы не курить... А кто он – почем знать?

...Безостановочно грохочут возы – воскресенье, люди едут на ярмарку, праздничные, беспечные. Ярмарочный шум переворачивает душу, а тут томись в неволе... Лишь бы не распался без Захара сельский комитет, лишь бы не перепугались люди, не разбежались – сильнее этого ничто не беспокоит. Захар надеется на Грицка, на сына, они не дадут людям пасть духом. Не терпится знать Захару, что теперь делается на селе. Ночь он не спал, все думал, и перед ним, как наяву, возникло печальное лицо жены. Он представлял себе, какие слухи ходят по селу и даже выражения лиц близких и всех соседей.

Следователь диву дается, размышляет, остро всматривается в ясные глаза Захара – слишком приверженным кажется этот человек к Священному писанию, между тем у следователя есть данные, полученные от видных людей села, от старшины, от батюшки, которые свидетельствуют о кощунственных словах и поступках Захара против церкви. Притворяется? Следователь решил проверить это под конец. За этим бунтарем немало преступлений. Следователь надумал постепенно разматывать клубок.

Теперь он уже неприятно морщится, видно, что ни к чему ему эти разговоры. Он открывает ящик. Узнает ли Захар свои книжки?

Захар даже просиял, протянул руку – как не узнать? "Кобзарь" и "К деревенской бедноте" – дорогие книги, научают людей разуму, пробуждают от тяжкого сна, раскрывают глаза на панские притеснения, насилия. В долгие зимние вечера люди собирались, слушали, гневные, справедливые слова западали в души, люди даже плакали от жалости к обездоленным и ненависти к панскому отродью...

Следователя, однако, меньше интересуют мысли Захара об этих книгах, хотя кое-какие выражения его он и записал, а больше хочется знать, кто давал Захару эти книги.

Захар и тут охотно поясняет, подробно рассказывает, как именно попали ему в руки эти книги: "В день сорока святых престольный праздник и ярмарка в Лебедине. Продадим кусок полотна и купим конопляного масла, пшеницы, скоро пасха, говорит жена..."

У следователя лопается терпение, он срывает очки, гремит, грохает ему надоело слушать всякую бессмыслицу! Что Захар плетет? Багровеет лицо, лысина... Перехватило дыхание... Развел тут комедию!

От гневного окрика и взгляда Захар растерялся, утратил дар речи.

– Чего молчишь? – снова гремит следователь.

Разве Захар молчит? Он охотно на каждое слово произносил речь, а теперь от сердитого замечания следователя совсем все позабыл, никак не может собраться с мыслями. Слишком впечатлительный человек этот Захар. Он хотел самым подробным образом, искренне все рассказать, а теперь сам не знает, как и что, может быть, снова скажет что-нибудь не то, долго не отваживается, не осмеливается.

Следователь понукает, ждет, сердится – сколько морочил голову и почти ничего не выведал у него.

– Рассказывай, как знаешь! – приказывает следователь, потеряв надежду добиться своего. Только бы он не молчал. Жилы вымотал этот неказистый человечишка.

Захар обмяк, смутился, словно утратил ясность мысли, уверенность в своих словах, невнятно ответил:

– Подкинули на сани...

Неохотно, неприветливо.

Следователь требует, чтобы Захар рассказал подробнее.

Захару нечего рассказывать, он уже сказал – ясно и отчетливо.

Следователю непонятно: Захар сидел на санях и не заметил, кто подкинул книги?

И чего бы это Захару сидеть на санях? Ярмарка, а он будет сидеть? Встретились с кумом...

Захар повел речь несмело, из боязни не угодить следователю, снова запнулся.

– Ну?

Захар молчит, мнется. С виноватым видом смотрит на следователя: может быть, снова не то?

Следователь удостоверяется – только терпением можно выведать признание у этого бунтаря, странного и, кажется следователю, словно бы придурковатого. Следователь убеждает Захара, что если он чистосердечно признается, выдаст всех бунтовщиков, подбивавших село к смуте, то сам он выпутается из беды, бумаги пойдут на "благоусмотрение" начальства, и Захара могут помиловать, если только он покается. Если же он станет упираться или покривит душой, то будет сурово наказан.

Захар именно на это и надеется. Он даже просветлел после слов следователя, который утешил арестанта, отнесся к нему по-человечески, спасибо ему. Вот Захар перед ним и выкладывает всю душу. Он снова охотно повел рассказ о том, как они с кумом походили по ярмарке, что видели, слышали, к чему приценивались, как вернулись к саням не без того, чтобы не выпить чарку. Захар хотел дать коню вязку сена и тут именно обнаружил на санях книжки. Не знал, что делать, куда пойти, думал – забыл кто-нибудь, но скоро заметил, что все селяне везли домой подарки...

– Почему не сжег?

Как ни строго сказал следователь, Захару эти рассуждения кажутся больше похожими на шутку. Как можно? Дорогое письмо! Золотое слово. Предать огню? Никак непонятно...

– Читал? – пронзительно смотрит следователь прямо в глаза Захару, думая, вероятно, поймать на злом умысле.

Захар снисходительно смотрит на следователя. Даже усмехается. Обдумывает удивительное слово. Смакует неожиданный поворот, свою победу. Следователь, вероятно, не очень удобно почувствовал себя, нетерпеливо ожидает. Лицо Захара овеяла печаль. Захар набирается духу, с сожалением отвечает, напоминает следователю:

– Разве ж я грамотный?

Этот ответ произвел на следователя не очень приятное впечатление. Может быть, он думал поймать Захара на слове? Захару хочется выучиться грамоте так же сильно, как и жить. Но не может осилить. Клонит в сон. Не привык. Горе его, что он не знает письма! Неизвестно, на что он был бы тогда способен! Захару кажется – гору бы сдвинул! Правда, если бы он был грамотен, то, может быть, понимал бы что-нибудь, а так... что он знает, понимает?

Неизвестно, почувствовал ли следователь сожаление и беспомощность в словах Захара или задумался над этим.

– А кто же читал бунтарские книги, не учитель ли? – скороговоркой спрашивает он.

Захару снова странно слышать эти слова.

– Разве на селе нет детей? Школьники. С удовольствием читают.

Ведь нет еще такого закона, чтобы детей привлекали к ответу?

– А на ярмарке ты стал на возвышенное место и произносил речь, подстрекал село против землевладельцев?

Захар не станет скрывать, на селе ходил слух, будто будут нарезать землю...

– Кто сеял такие слухи среди людей, когда и что? Не слетел же слух на село как какая-нибудь птица?

– Без всякого сговора... Такое время пришло, люди хотят вырвать землю у панов, весь век терпим невзгоду...

Оторопь взяла следователя, стало душно, глаза осоловели, мелкий, как маковое зерно, пот оросил его лоб. К его удивлению, Захар чувствует себя довольно свободно в столь необычной обстановке, даже сочувственно смотрит на распаренное лицо следователя – жаркий день выдался, – и по привычке хлебороба он посматривает на небо. Совершенно беззаботный человек сидел перед следователем, мечтающий о дожде, о поле, кто знает, чем озабоченный, вероятно, домашними делами, далекий от всяких общественных дел, от политики, которая просто ему не по разуму. На основании слов земского следователь ожидал увидеть грозного бунтовщика. Но, видно, Добросельскому со страха показался этот своеобразный человечишка таким неистовым. Кроткий, смирный, бесхитростный, чистосердечный. Какой?.. Сам следователь, однако, не мог точно определить. Список преступлений наводил на иные мысли.

Но поступки? И как такой недотепа мог повести за собой село? Неграмотный. Столько наделать зла? Быть вожаком? Неисчерпаемый источник злой воли! Недоразумение... Надо допросить Смоляка. Нарожный... Вот где разгадка, ключ ко всему. Неуловимый. Две губернии сбились с ног. Следователя даже затошнило. Сколько бьется над этим неучем, ломает себе голову и не может выведать ничего путного! И еще ждет сотня Захаров. Нераспутанных дел. Совсем замотался: лето, теснота, грязь, опасность, некуда сажать, новые все прибывают, хоть разорвись, спеши, хватай, а тебе напоминают, торопят, делают выговоры... Попробовали бы...

Следователь с ненавистью смотрит на Захара, решив повести разговор иным путем, не давая одуматься. Неожиданным натиском, может быть, удастся вырвать неосторожное слово.

– Старшину бил?

– Со страху, – нисколько не задумываясь, ответил Захар.

У следователя помутилось в голове. Можно одуреть. Нужно нечеловеческое терпение. Невозможно понять... Следователь привык ко всяким неожиданностям, но с таким притворством не встречался. Старшина, видите ли, угрожал арестантскими ротами, поэтому Захар его со страху и ударил! Вы слышали? Простодушие или лукавство? Маска, скрытность или на самом деле придурок.

– А кто стрелял в стражников?

На этот раз Захар утратил свою привычную кротость. Разве он был в солдатах, умеет стрелять из ружья? Дед его, рассказывали, сразу семь турок убивал на войне. Стражники стреляли в людей, это известно, а чтобы крестьяне?.. Такого быть не может. В селе появилась бешеная собака, и у людей нечем было убить ее, так убили палками. Кто раскрыл крышу сарая у урядника? Да разве только у урядника? У самого Захара буря сорвала кровлю – ветхая хата, кабы не сухое дерево, снесла бы...

Неизвестно, что делал бы следователь, какой новый способ выдумал бы разве у него не хватает опыта? – он только начинал допрос, еще оставались вопросы о церкви, о лесе, о машинах, о разгоне поденщиков – немало бед натворил этот злой зачинщик, бунтарь, немало за ним невыявленных дел, хватило бы. Но, бес его знает, не запутываются ли дела еще больше?..

На улице раздался вдруг сильный шум. В голове и без того гудит, воскресный день, дребезжат возы в тучах пыли... Ярмарочный гул приближался, нарастал, тягучий, грозный. Следователь встревожился. Захар насторожился.

В ворота застучали, загремели, так что отозвались стены, затряслось здание. Послышались выстрелы, зазвенело окно, долетели грозные выкрики: "Жандармы, кровопийцы, подлюги, гады!" Следователь обмяк, ослабел. Захар повеселел.

– Как будто наши, – ласково сказал он следователю.

Исправник, вероятно, думал напугать село – возьмут бунтарей, люди растеряются. Вожака Захара засадили в тюрьму – всем зачинщикам наука, угомонится село...

А село обуял гнев. Погоревали, поговорили, договорились. Над всем селом надругательство, глумятся над человеческими правами, а где же свобода?

Грицко Хрин произнес зажигательную речь. Взяли Захара... Кого взяли? Захара! Был себе человек, просвещал людей – и вот нет его, взяли, заперли, засадили в каземат. Учителя в Сумы увезли, там не тюрьма, а крепость, не подступишься.

– В воскресенье ярмарка в Лебедине, – сказали люди.

Множество людей привалило на ярмарку. Орина, Павло стояли на возах и, обращаясь к людям, призывали их двинуться в поход на освобождение узников, которые не видят солнца, воли, погибают в тюрьме за народ! Какое сердце не откликнется, не содрогнется от этого призыва? Ярмарка всколыхнулась, заволновалась. Как только над головами взвилось красное знамя, люди сняли с возов оглобли и кинулись освобождать заключенных, которые за народ, за свободу томятся в неволе. Платки, брыли запрудили улицу. Мощный, сплоченный отряд из Буймира шел во главе.

Стражники обнажили шашки, да что они могли сделать против мира? Лес оглобель! Беспорядочные выстрелы. Вопли, визг. Грозный рев. Под могучим натиском стражники растерялись, разбежались, попрятались от расправы на сеновалах, чердаках.

Захар появился перед многолюдной толпой крестьян со всклокоченной бородой, сосредоточенный. Через всю грудь его полотняной сорочки шла красная вышивка. Он снял брыль, поклонился миру на три стороны, поблагодарил за освобождение. "Спасибо, люди!" – заглушили гомон добрые и вместе с тем грозные слова. Радость пробежала в толпе. Шум сразу утих, страсти улеглись, прояснились лица, облегченно вздохнули груди. Грицко Хрин, за ним Чумак, а затем и Тимофей Заброда бросились обнимать Захара. Казалось, весь мир был рад его обнять. Сколько волнений, переживаний! Кое-кто утирал слезы.

– Веди нас! – кричали люди.

7

Неустанно бьют колокола. Звоны сливаются в протяжный гул, разносятся по полям и селам, будят народ, кличут, напоминают. Палящее солнце заходит, а дороги полны взбунтовавшихся людей, над Пслом стелется пыль, стекаются подводы и пешеходы.

Белый, торжественный шагает Ивко за людьми, красное знамя зовет на святое дело, душа полна переживаний. И откуда взялась эта сила у людей, что они разбили каземат, освободили Захара, а теперь сын его ведет людей на расправу с панами, крушить панские гнезда? Павло ласково кричит дедам, окликает их и Орина, чтобы они сели на подводу, а лицо у Павла отчаянное, смелое и топор за поясом. Охрим даже повесил через плечо ружье. Павлу не впервые драться с панами.

Деды шли рядом и вели тайный разговор: не грешное ли дело люди задумали? Но Ивко сказал: кто теперь думает о грехе? А панам не грех угнетать людей? Кабы одному, а то всем миром! Всем ничего не будет...

Уж такое пришло право, что повсюду убивают панов, полицейских. Теперь все можно, и никто ничего за это не сделает. Люди идут на святую расправу с угнетателями, которые выпили столько крови из Ивка, неужели он хоть перед смертью, хоть бессильной рукой не отплатит за свои несчастья, за все притеснения? Грех перед богом и перед людьми сидеть дома. Пусть прячутся в конопле трусливые. Пусть падет кара на их головы. Пусть позор и презрение людей падут на малодушных.

Справедливые слова убедили Савку, хоть он и до этого был убежден, а только колебался, хотел узнать мнение приятеля. Обойдется ли дело без крови? Слышно, эконом Чернуха собрал в конторе челядь, выставил пиво, калачей – пейте, гуляйте. "Разбили люди тюрьму в Лебедине, теперь нам не миновать беды". Упрашивал, чтобы защитили, потому что самим некуда будет деться... Это выведали дозорные Павла.

Глаз не охватит, сколько народа высыпало на дорогу. Сходились со всех сторон, по шляхам, через леса, напрямик, с косами, вилами. Сельский комитет ведет народ.

Вековая дума о земле и правде ведет народ!

Много людей, а говора почти не слышно, все думают про себя, сосредоточенные, гневные.

– Кабы нам застать Харитоненку, – говорит Захар. – Ничего бы больше не хотел.

– Надейся, будет он тебя ждать, – отвечает Грицко Хрин. – Дозорные Павла разведали, что даже Чернуха удрал в Лебедин, в больнице прячется, пережидает – больной... А добро свое отправил частью в соседнюю экономию, частью по дворам да по хуторам хозяйчиков-богатеев. Там и Мамай с Калиткой нагрели руки.

Тут Грицко Хрин несмело обратился к Захару с важным делом. Никто, конечно, не испытывает жалости к панам, но Грицко Хрин нерешительно напоминает снова Захару, чтобы не сделали чего-нибудь в горячке. Надо было известить Нарожного, посовещаться с ним, может быть, он дал бы какой-нибудь совет, помог бы, как во время забастовки. Об этом у них уже был разговор, но Захар и слушать не хотел – некогда советоваться...

Как и ожидал Грицко, Захар и на этот раз озлился на замечание, стал горячо возражать. Разве у него самого не хватит ума, не знает он, что ли, что надо делать и как вести народ? Разве Захару нужна нянька? Давно вышли из пеленок! Захару незачем ходить за советами и наставлениями! Снова слушать слова о единении всех сел... Набат зовет людей! Жди, пока уездами договорятся! У всех одни намерения, Кого народ выбрал председателем сельского комитета? Кто тут повелевает? Понабрались люди силы. Душа горит...