Текст книги "Стена"

Автор книги: Кобо Абэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– И все же, имя обвиняемого осталось невыясненным. Может быть, следует вызвать восьмого свидетеля?

– Но свидетелей всего семь, – будто извиняясь, сказал Рыбий Глаз.

– Да, ситуация осложняется. И поэтому ваш ответ, что количество свидетелей ограничено семью, нас не устраивает.

– Видите ли, тех, кого нет...

– Да что там – легче рожать, чем готовиться к родам, – рискнем. Ну что ж, попытаемся. – И закричал во все горло, да так, что чуть голос не сорвал: – Восьмой свидетель!

Воцарившееся молчание гремело громче только что раздавшегося крика.

– Хм, кто-то, кажется, ответил?

– Да, – сказал один из философов.

– Нет, – сказал другой философ.

– Не пойму, кто из вас прав. Надо спросить у самого восьмого свидетеля. Восьмой свидетель, если это вы отозвались, скажите «да», если не отозвались, скажите «нет», но теперь постарайтесь произнести это отчетливее.

– Да, – ответил кто-то еле слышно. Это был слабый, скорее всего, девичий голос. И принадлежал он, я все-таки вспомнил, девушке из закусочной.

– О-о, – раздалось со всех сторон.

– Видите, попытка удалась! – радостно воскликнул юрист. – Задаю вам первый вопрос: знаком ли вам обвиняемый?

– Да.

– Следовательно, вы как свидетель вызваны в суд правильно?

– Да.

– Вот так-то, пытаться всегда следует.

– Да.

– Это не вопрос. Свидетель обязан лишь давать показания. Как имя обвиняемого?

– ...

– Неужели не знаете?

Вместо ответа девушка тихо разрыдалась. Юрист растерянно сказал:

– Не нужно плакать, не нужно плакать.

Однако девушка из закусочной продолжала лить слезы, и математик сердито сказал:

– Если вы не перестанете плакать, мы выведем вас из зала суда! Вас вызвали в качестве свидетеля, и было бы странно, если бы вы не знали имени обвиняемого, согласны?

Девушка всхлипнула в последний раз и сказала дрожащим голосом:

– Обвиняемый... – Тут она снова горько разрыдалась. Верно, потому, что ей пришлось употребить непривычное для нее слово «обвиняемый», злорадствовал я.

– Я же предупреждал, что плакать нельзя! – снова закричал математик. – Так что же обвиняемый?

– Обвиняемый сегодня утром пришел в закусочную и ел хлеб.

– Затем?

– Обвиняемый съел хлеб.

– Своровал его! – пронзительным голосом завопил юрист.

– Нет, – пожала плечами девушка, – аккуратно расплатился и ушел.

– Глупости какие-то, – разочарованно сказал юрист.

– Но до этого...

– Если что-то было до этого, почему же вы сразу не сказали? Значит, все-таки своровал! – радостно воскликнул юрист.

– Нет. – Девушка говорила в нос.

– Так что же тогда случилось?

– Обвиняемый подошел к кассе, чтобы расписаться в кредитной книге.

– Хотел сплутовать, наверное?

– Нет, все постоянные посетители это делают.

– Хм, и что, в таком случае, произошло?

– Он начал рыться в карманах.

– Неужели пистолет?

– То, что искал, он так и не нашел и спросил у меня.

– Что спросил?

– Свое имя.

– Имя?

– Да, но я его тоже не знала.

– Я тоже не знаю. Действительно, странный случай. Что все это значит?

– Я... – Голос девушки дрожал от волнения. – Я думаю, обвиняемый где-то, наверное, потерял свое имя.

Зал содрогнулся от оглушительного хохота. Плач девушки достиг самой высокой ноты – он был похож на звон проводов, пронзающий рев бури. А смех не смолкал и становился все громче и громче.

Я воспринимал его уже не как смех, а как нечто, напоминающее шум в ушах после бессонной ночи. Голова пылала, – казалось, из пор вот-вот брызнет кровь. Я чувствовал, как под моими ногами ходит пол. Какой позор!

– Ничего смешного! – закричал первый юрист, который был уже мертв. – Видите, что вы натворили, – мне пришлось ожить! Понимаете, до какой степени важно то, что здесь происходит?

От этих слов безудержный смех вдруг растаял в мгновение ока, как кусочек сахара, брошенный в горячий чай. И слышались лишь тихие, приглушенные рыдания девушки – точно легкая замутненность от растаявшего сахара.

– Можно с полным основанием предполагать, что обвиняемый где-то потерял или утратил свое имя, – необычайно громко прозвучал в наступившей тишине голос юриста.

– Тогда поведение обвиняемого, называвшего одно имя за другим, можно считать вполне мотивированным, – со злостью сказал Рыбий Глаз.

– Я тоже так думаю, – сказал второй юрист.

– Согласен, – произнес один из философов сонным голосом. – Первый свидетель заявил, что обвиняемый был задержан на месте преступления; пятый свидетель заявил, что обвиняемый – Карма, и, следовательно, он имеет алиби; восьмой свидетель утверждает, что обвиняемый потерял имя. На первый взгляд эти показания как будто противоречивы, но фактически они не противоречат друг другу. О них можно говорить как о вполне логичных. С точки зрения диалектики противоречие между первым и пятым показаниями устранено восьмым.

Кто-то зааплодировал. Но всего лишь один человек.

– Вот именно, – сказал второй философ. – Таким образом, обвиняемый виновен, виновен и в то же время невиновен, невиновен. Согласно теории познания, проблема, с которой мы столкнулись, носит, видимо, субъективный характер.

– Нет, – хрипло сказал математик. – Математика и только математика. Прибегнув к аксиоме, вернем проблему в русло реальности!

– Поэтому, – поспешно перебил его второй юрист, – я хочу рассмотреть ее еще более реалистично, то есть – юридически. Обвиняемый утратил свое имя и теперь имени не имеет, мы же не можем применять закон к человеку, у которого нет имени. Отсюда вывод – мне представляется, что мы не имеем права судить обвиняемого.

В двух противоположных концах зала возникло необычайное волнение. В одном выражали радость, в другом – неодобрение. Крики в обоих концах все усиливались, потом начали сближаться, сошлись вплотную и наконец, слившись воедино, захватили весь зал. Я почему-то совсем успокоился.

Однако моя радость из-за последовавшего за этим заявления первого юриста исчезла без следа, окрасилась, точно лакмусовая бумага, совсем в другой цвет.

– Минутку, суд еще не закончился. Дело в том, что закон действительно запрещает нам судить обвиняемого, лишенного имени, но и обвиняемый в таком случае не может настаивать на своем законном праве. Закон и право взаимосвязаны и имеют силу, лишь когда у обвиняемого есть имя. Следовательно, нам не остается ничего иного, как сохранить статус-кво и продолжить суд. Мы обязаны вести его бесконечно, до тех пор, пока обвиняемый не отыщет своего имени.

– Я не могу этого вынести! – пронзительно закричал кто-то. Это была Ёко. – Мне и в страшном сне бы не приснилось, что возможен такой идиотский суд. Серьезно воспринимать происходящее – значит самому превратиться в идиота. Карма-сан, пошли отсюда, пусть здесь остаются эти выжившие из ума старики и сумасшедшие судьи.

Каким огромным утешением был для моего исстрадавшегося сердца этот призыв! Если бы я мог до конца верить, что мое имя Карма, я бы с готовностью, не рассуждая, последовал за Ёко. В полной растерянности, ничего не видя, я лишь протянул руки в ту сторону, откуда слышался ее голос, и задрожал от охватившей меня печали.

– Как, эта женщина еще здесь?! – изумленно воскликнул первый юрист, и тут же раздался стук – как при падении на пол чего-то тяжелого. Может быть, он снова умер. Но в зале сохранялась тишина, на стук никто не отреагировал.

– Ну так как, Карма-сан? Пошли?

Я не ответил на спокойный, невозмутимый призыв Ёко. Мое сердце, наполнившееся любовью к ней, возвещало, что я не настолько чист, чтобы игнорировать суд и покинуть его, и вместе с тем не имело мужества предать драгоценное доверие Ёко. К тому же, я неожиданно подумал, что слова, сказанные визитной карточкой: «Некто, питающий к тебе личный интерес, проникнет в суть наших отношений» – адресованы Ёко. Мучимый раскаянием и стыдом, я, чуть ли не извиняясь, сказал:

– Как же я пойду, когда у меня повязка на глазах?

– Ну так снимите ее, – с необыкновенной легкостью ответила Ёко.

Вот тут-то все и началось. Я уже собрался было сдернуть повязку, как вдруг зал наполнился страшными криками.

– Быстрей! – кричали одни.

– Больно! – кричали другие.

– Невыносимо! – кричали третьи.

Все эти крики, сопровождаемые топотом, то растягивались, то сжимались, то искривлялись. Сталкиваясь, раскалывались. Грохот опрокидываемых столов, треск ломающихся стульев.

– Откройте! Откройте! – раздавались истошные вопли и одновременно удары в дверь – в нее колотили руками и ногами. Наконец послышался грохот – дверь рухнула. Слившись в бурный поток, топот извергался наружу. Мощная, неудержимая лавина, из которой выплескивались крики, постепенно растаяла вдали. В зале какое-то время стояло лишь эхо, но вот исчезло и оно, остались только тишина и я сам, будто погруженные в вязкий сироп.

Вытянув вперед руки, я стоял в растерянности и вдруг услышал у самого уха:

– И вправду страшные люди. Что ни говори, они не в своем уме. Но все-таки ушли. Пойдем и мы, Карма-сан. Как вы себя чувствуете? Устали, наверное. Что за народ – не поймешь их. Давайте я сниму вам повязку с глаз.

Я в панике завертел головой. Мне не хотелось, чтобы она увидела слезы, которые текли у меня по щекам. Я стал сам развязывать узел, медленно, не торопясь, чтобы выиграть время.

– Ой, какие у вас красные глаза!

– Это оттого, что повязка слишком тугая.

Некоторое время все вокруг было как в тумане, и я ничего не мог рассмотреть. Наконец, глаза привыкли, и я увидел бесконечно прекрасное лицо Ёко, которая заглядывала мне в глаза. В зале было пусто, в нем остались лишь мы двое.

– Пошли, – громко сказала Ёко.

Сжав ее руку, лежавшую на моей руке, я неотрывно смотрел на девушку. Вдруг я вспомнил, как моя визитная карточка, диктуя Ёко, поглаживала ее по колену. И почувствовал, что краснею. Лицо Ёко тоже залилось румянцем. Я был твердо уверен, что если и существует на свете человек, которого я люблю, так это только Ёко.

– Пошли, – повторила она, продолжая держать меня за руку.

Голос ее немного дрожал, но, может быть, мне это показалось. Проглотив слюну, я кивнул. Взявшись за руки, мы направились к выломанной двери.

– Суд продолжается!

Мы со страхом обернулись. Голос принадлежал первому юристу. Но самого его не было видно.

– Обвиняемый убегает! – Это был голос второго юриста. Его тоже не было видно.

– Нет, обвиняемый не в состоянии убежать. За этой выбитой дверью суд все равно будет следовать за ним, куда бы он ни скрылся. – Это говорил один из философов. Хотя и его не было видно, стало ясно, что все члены суда остались в зале.

– Пока обвиняемый находится на этом свете, суд будет следовать за ним повсюду, – сонным голосом провозгласил философ.

Мне казалось, что голоса слышатся со стороны стола.

– Мы фиксируем определенную аксиому. А именно: поскольку обвиняемый будет существовать в некоем пространстве, в том же пространстве будет существовать и суд. – Эти слова принадлежали, несомненно, математику.

– Не волнуйтесь. Они, наверное, и сами не понимают, что говорят.

Ёко подбадривала меня, а я испытывал невыносимую тревогу, но должен был терпеть ради Ёко и, взяв себя в руки, теперь уже повел ее за собой. Мы нырнули в дверь.

Нам вдогонку слышался крик первого юриста:

– Надзиратели! Не оставляйте обвиняемого без надзора!

И тут же над столом появились лица тех самых двух частных полицейских в зеленом, но, встретившись со мной взглядом, мгновенно скрылись.

Мы, точно сговорившись, помчались по темному туннелю.

Я не имел ни малейшего представления, как мы из него выберемся. Вдруг совершенно неожиданно мы обнаружили, что бежим по зоопарку, жадно ловя ртом воздух. Пораженные, мы остановились и обернулись назад – там росла огромная акация с большущим дуплом, вокруг нее с громким жужжанием летали два шершня.

В это время раздался звонок – зоопарк закрывался. Наступил вечер. Детей уже не было, и в неправдоподобной тишине играли в пятнашки лишь обертки от конфет и опавшая листва.

Мы вышли к клетке с жирафом. Мне хотелось быстрее пройти мимо, но Ёко остановилась возле нее. У меня душа ушла в пятки, я отвернулся и попытался спрятаться за спину Ёко.

Но жираф все же заметил меня. Вытянув длинную шею, он – точно плыл по воздуху – приблизился ко мне. В панике я схватил Ёко за руку:

– Поторопимся, а то закроют.

Но Ёко не двинулась с места.

– Ничего страшного, служебный вход всегда открыт, – сказала она. – Какой приветливый жираф. Очень приятное животное.

– Боюсь жирафов, – сказал я, чувствуя себя неловко.

– Ну что за странный человек, – засмеялась Ёко. Она, казалось, и не собирается отходить от клетки.

Я готов был пойти на любое вранье, лишь бы увести ее отсюда.

– Нам уже машут флажком, дают знак, что закрываются.

Но Ёко оставалась невозмутимой.

– Да нет, это флажок на прокатной лодке.

Ёко рвала траву и совала в клетку, гладила жирафа – я всерьез забеспокоился.

– Можем в ближайшее воскресенье снова прийти сюда.

Только после моих слов Ёко наконец отошла от клетки.

– Ближайшее воскресенье завтра. Согласна.

Смеясь, она быстро двинулась вперед. Я страшно поразился и раскаялся. Если бы я знал, что она с такой легкостью отойдет, я бы не сказал ей ни слова.

Мы вышли из зоопарка, асфальтированная дорога между двумя полосами по бокам казалась белоснежной.

Мы пошли медленнее.

– Ну и измучились же мы, – сказала Ёко.

Я кивнул, но мысленно покачал головой: «Нет, я не устал, но если до завтрашнего дня мне не удастся договориться с визитной карточкой, эти минуты станут для меня последней прогулкой приговоренного к смертной казни. Чтобы объяснить, почему я не смогу прийти в зоопарк, мне придется откровенно рассказать тебе обо всем».

– Там и лев, наверное, есть? – сказала Ёко. – Предвкушаю, какое удовольствие я получу. После окончания школы я впервые попаду туда. В котором часу мы встретимся? У ворот зоопарка в десять, а?

Я согласно кивнул, но в глубине души решил другое: «В десять... Но если бы ты знала всю правду, что тогда? Наверняка посмеялась бы надо мной».

Неожиданно я с нежностью подумал о настоящем. Я подумал даже: чтобы не быть погребенным под чужими следами, надо запечатлевать буквально каждый свой шаг. Увидев на плече Ёко муху, я подумал, что навсегда сохраню ее в своей памяти. Увидев, как блеснуло окно в лучах заходящего солнца, решил, что и через десять лет не забуду этого блеска. Увидев гусеницу, висящую на паутинке, протянутой между ветвями платана, подумал, что эта гусеница станет вехой моих воспоминаний.

Художник с платановой аллеи, с холстом под мышкой, быстрыми шагами обогнал нас. Вслед за ним, горделиво уперев руки в бока, шел бродяжка. Я поспешил опустить голову и сделал вид, что не знаю ни художника, ни бродяжку.

Переглядываясь, мы некоторое время стояли у моего дома.

– Что ты думаешь о сегодняшнем суде? – спросил я.

– Думаю, обычное дело, – ответила Ёко.

– Ты смелая, прекрасная, очаровательная, – сказал я и глубоко вздохнул.

Ёко повела плечами и засмеялась.

Я растерянно отвел глаза. Вдруг пустота в моей груди со страшной силой начала чего-то требовать.

В той стороне, куда я отвел глаза, неподвижно стояли те самые двое верзил в зеленом и смотрели на меня. Встретившись со мной взглядом, они поспешно спрятались за домом.

– Видела? – тихо спросил я, скосив глаза в сторону.

– Конечно видела, – ответила Ёко так громко, что я даже удивился. И уже обычным голосом продолжала: – Лучше всего не обращать на них никакого внимания. Если не иметь с ними дела, то это все равно что их нет вовсе. Я почему-то оказалась способной к самопостижению. И уверена, что суд над вами существует лишь в воображении тех, кто на нем присутствовал. Ну ладно, до завтра. Значит, в десять. – Последние слова она произнесла голосом влюбленной.

Мне пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы заставить себя не смотреть вслед удаляющейся Ёко. Ощущение пустоты в груди мучило меня куда сильнее, чем тогда, у клетки с верблюдом. Однако совесть решительно сопротивлялась. Сможет ли Ёко одна прожить в той пустыне? Предположим, я буду ежедневно поглощать для нее пищу, но ведь человек жив не одной пищей. Точно скользя по маслу, я добрался, наконец, до дому.

Визитная карточка еще не вернулась.

Забыв зажечь свет в полутемной комнате, я терпеливо ждал ее возвращения. Все, что произошло со мной за сегодняшний день, сломило мой дух, у меня теперь и в мыслях не было выражать визитной карточке свое решительное неудовольствие. Наоборот, мне бы хотелось помириться с ней. Мне бы хотелось поразмыслить о причинах, которые привели к случившемуся. Но я так и не смог ничего понять, и мне оставалось одно – утешать себя тем, что это всего лишь глупая проделка визитной карточки. В конце концов я дал полную волю своему воображению, построившему эту заманчивую картину.

Вот вернется визитная карточка, думал я, и скажет: это я подшутила над тобой – и весело рассмеется. А я в ответ: ну и удивила же ты меня – и тоже рассмеюсь. После этого имя вернется к своему владельцу, ощущение пустоты в груди исчезнет, и все встанет на свои места. Я облегченно вздохнул и зажег свет.

Однако визитная карточка не возвращалась.

Устав от ожиданий, я выглянул в окно. И увидел, как верзилы в зеленом, которые до этого стояли у ворот, где нестерпимо ярко светил уличный фонарь, и смотрели на мое окно, поспешно спрятались за ворота. Я быстро захлопнул окно, задернул штору – меня охватила ужасная тревога.

Может быть, визитная карточка не вернулась из-за того, что ее караулят эти типы, подумал я. Я нервно шагал из угла в угол, не в силах найти способ избавиться от них. Студент, живущий в соседней комнате, стал стучать в стену и причитать жалобным голосом:

– Простите, потише, если можно. Я к экзаменам готовлюсь.

Не раздеваясь, я повалился на кровать.

Немного подремав, глянул на часы – они показывали одиннадцать. Визитная карточка еще не вернулась.

Съев немного соленых бобов и попив воды, я вдруг захотел спать. Разделся и теперь уже по-настоящему улегся в постель.

Ночь была тихой. Из-под кровати доносился гудок паровоза, проходившего километрах в четырех от моего дома. Из цветочной вазы был слышен далекий лай собаки. Но главное – под окном беспрерывно, точно биение пульса, раздавался тяжелый топот двух человек, методично вышагивающих навстречу друг другу.

Вдруг топот одного из них прекратился, торопливые, крадущиеся шаги послышались в коридоре и затихли у моей двери. Я испуганно сел. Шаги тут же поспешно удалились. Под окном снова вышагивали двое.

Спать расхотелось, меня начали мучить кошмары, им не было конца. Волнуясь все сильнее, я в сердцах винил в случившемся визитную карточку. Потом вспомнил, как в зале суда все мои знакомые, боясь, что я их увижу, бросились от меня врассыпную. Неужели до тех пор, пока визитная карточка не вернется и я не стану прежним, никто из них так и не подойдет ко мне, когда с моих глаз сорвана повязка? Одиночество, когда отнята свобода, равносильно одиночеству в одиночной камере. Правда, у меня есть Ёко, подумал я. Но и это меня не успокоило. Лишь охватил стыд.

Все это время я не спал, но ощущения мои постепенно притуплялись: сначала я перестал чувствовать ноги, потом застыло в неподвижности все тело. Зрение же, слух, сознание, как ни странно, обострились, точно освободились от оков.

Сколько прошло времени? Руки не двигались, и поэтому я не мог посмотреть на часы. Вдруг я услышал, как напольные часы в квартире управляющего пробили час и тут же – четыре часа. Не успел я прийти в себя от удивления, как часы пробили два раза, а через какое-то время стали бить снова – теперь уже безостановочно, и только на тридцать первом ударе бой прекратился. Мне стало не по себе, даже затошнило.

В дверь тихо заскреблись. В щели над ней появилась визитная карточка. Мне казалось, я вскрикнул, но на самом деле горло и губы онемели так, что я не мог издать ни звука. Некоторое время визитная карточка смотрела из щели, изучая, что делается в комнате, потом спорхнула на пол и громко сказала:

– Вставайте, вставайте, вставайте все! Революция!

И тут началось нечто невообразимое. Брошенный мною пиджак вдруг поднялся, будто живой. За ним поднялись брюки. Из обувного ящика выскочили ботинки и зашагали, словно их надел человек-невидимка. Со стола огромной бабочкой взвились вверх очки. Со стены змеей сполз галстук. С той же стены свалилась шляпа, как обычно падают шляпы. Из кармана пиджака стрекозой вылетела авторучка. Точно мотылек выпорхнула записная книжка, ударилась о лампочку и поспешно опустилась на пол.

– Все сюда! – крикнула визитная карточка.

Мои вещи послушно собрались вокруг нее. Хорошо, что я лежал на боку и мог в непосредственной близости видеть происходящее.

– Прежде всего прилепим к стене манифест, – сказала визитная карточка.

На стене появилась листовка. Это был тот самый рекламный листок, который ветер подогнал к моим ногам в зоопарке, когда меня вели на суд: «Приглашение к путешествию. Вечер, на котором будет прочитана лекция и показан фильм о крае света».

Визитная карточка в панике закричала:

– Наоборот!

И тут же листовка перевернулась другой стороной:

ОТ МЕРТВЫХ ОДУШЕВЛЕННЫХ —

К ЖИВЫМ НЕОДУШЕВЛЕННЫМ!

– Мы должны бороться, – сказала визитная карточка, и все вещи вокруг меня зааплодировали. Как им удалось аплодировать, не имея рук, я так и не понял. – Ближайшая цель нашей атаки следующая, – продолжала визитная карточка. – Мы начнем ее сегодня в десять часов утра. Именно в это время противник планирует соблазнить машинистку Ёко у главного входа в зоопарк. Мы должны приложить все усилия, чтобы воспрепятствовать этому. Наша непрекращающаяся борьба уже превратила противника в вечного обвиняемого. Если мы и в дальнейшем не ослабим наших усилий, победа будет за нами и противник полностью лишится права на существование.

– Правильно. Слишком долго мы пребывали в рабстве. И дальше терпеть этого не намерены. Нас используют только в кино, а когда ухаживают за девушками – игнорируют. Мы имеем право смотреть. И хотим, чтобы нам дали возможность видеть всё! – закричали очки.

– Я ни разу в жизни не наедалась досыта. И сколько бы ни скрипела, меня грубо встряхивают и заставляют работать до изнеможения. Меня безжалостно эксплуатируют. Я хочу, чтобы все написанное мной принадлежало мне! – закричала авторучка.

– Мы взбешены, – холодно заявили часы. – Мы хотим указывать свое время – время, когда сходятся полдень и полночь, то есть только двенадцать часов. А нас вынуждают показывать этим грязным типам ненавистное нам время – три часа, семь часов... Мы клянемся, что с нынешнего дня будем указывать лишь двенадцать часов.

– Правильно, моя материальная сущность втоптана в грязь, – прохрипел галстук, – для меня это ужасно, а виноваты в моих бедах люди. Проклятие, вы представляете себе, что значит вечно обвивать чью-то шею?

Окружающие меня вещи загалдели в страшном возбуждении.

– Пусть этим гнусным типам мы приносим пользу, но для нас эти самые типы – бесполезный хлам.

– Они безжалостно эксплуатируют нас... А мы должны беспрекословно подчиняться!

– Правильно, возродим нашу материальную сущность.

– У нас отнято право на существование. От мертвых одушевленных – к живым неодушевленным!

– Споем революционную песню! – чуть не плача от восторга, закричала визитная карточка.

Но никто не запел.

– В чем дело?

Шляпа сказала тихим голосом:

– У нас еще нет революционной песни.

– Глупости, – раздраженно заявила визитная карточка. – Вспоминайте, вспоминайте поскорей!

Вид у нее был такой угрожающий, что шляпа растерянно начала петь жалобным голосом, будто дула в горлышко бутылки:

 
В пару погибла я
И стала круглой,
Но не пампушкою с начинкой —
Внутри пуста.
 

– Какая же это революционная песня! – раздражаясь все больше, завопила визитная карточка.

Стоявшая чуть поодаль записная книжка возразила:

– Послушай, ты наш предводитель, и тебе не к лицу такая нервозность. У нас и в самом деле до сих пор нет революционной песни. Ну ничего, сейчас я сымпровизирую...

– Сымпровизируешь? Прекрасно, – с важностью сказала визитная карточка, резко меняя тон. – Твое предложение меня бесконечно радует. Мне всегда были свойственны рационализм и способность проникать в суть происходящего.

Став в позу и раскинув обложку наподобие крыльев, записная книжка пропела:

 
Набат, возвести полдень.
Пусть лопнут барабанные перепонки
У спящих подлецов.
И если у тебя спросят,
Почему ты, набат, бьешь так громко,
Ответь: хочу, чтоб меня спросили об этом.
Посмеемся над подлецами,
Которые видят сны наяву.
Посмеемся над подлецами, которые
В своих отвратительных снах жалуются на бессонницу.
Посмеемся вместе с набатом.
 

Визитная карточка схватилась за живот и разразилась смехом, но вдруг, точно испугавшись чего-то, сказала недовольным тоном:

– Хм, все-таки в этой песне есть какой-то контрреволюционный привкус.

– Ничего подобного, – ответила раздраженно записная книжка. – Еще ни разу в жизни я не слышала столь революционной песни.

– Нет, чистая контрреволюция.

– Чушь.

– Подождите, друзья, – вмешался в перепалку галстук. – Мне кажется, у вас есть все основания упрекать друг друга. Но вы оба заблуждаетесь. Придется мне спеть революционную песню – другого выхода нет.

 
Я длинный,
Длинный, хоть не змея.
Почему? – потому что не змея.
 

– Это еще что такое? – рассердилась визитная карточка. – Песня записной книжки и та революционнее.

– Конечно, гораздо революционнее.

– Да нет, не такая уж она революционная.

– Нет, именно революционная.

Это началась перепалка между визитной карточкой и записной книжкой, а галстук трясся, зажатый ими с двух сторон, и наконец сел на пол:

– Я действительно втоптан в грязь...

Тут в разговор вмешались ботинки:

– Друзья, я считаю, что среди единомышленников не должно быть споров. Если вы согласитесь выслушать мое мнение, я скажу: из всех песен, которые были спеты, самая лучшая – первая.

– Ну вот, значит, у нас все-таки есть революционная песня, – сказала визитная карточка торжествующе.

– Быть не может. Ну что ж, давайте тогда споем ее, – предложили одновременно записная книжка и галстук.

– Странно, – промолвили очки.

– Честно говоря, мы совсем не умеем петь, – стыдливо заметили ботинки.

– Это не революционная позиция, – заявила авторучка.

– Нет-нет, мы говорим это не из ложной скромности, действительно не умеем, – смущенно сказали ботинки.

– Ничего похвального в этом нет, – недовольно проворчала авторучка.

– В таком случае, выходит, у нас с самого начала была революционная песня? – удивились брюки.

– Возможно, я запамятовал, и такая песня действительно была, – неуверенно проговорил пиджак.

– Теперь уж вовсе ничего непонятно, – сказали очки.

– Безусловно была. В противном случае я бы не пришла в такое волнение, – возмутилась визитная карточка.

– Безусловно не было. В противном случае я бы не смогла сымпровизировать свою прекрасную революционную песню, – ответила ей записная книжка.

– Но поскольку никто не в состоянии привести веские доказательства, весьма сомнительно, что такая песня все же была, – сказали ботинки.

Визитную карточку слова ботинок удивили, и она учинила им настоящий допрос:

– Как же так, вы только что говорили, что была.

– Нет, – спокойно заявили ботинки. – Мы не утверждали, что была. Мы лишь говорили, хорошо бы иметь ее, а не то, что она была.

– Это другое дело. Такая постановка вопроса теоретична. Я очень люблю все теоретичное. Стоит мне услышать такое выражение, как меня сразу же охватывают возвышенные чувства. – Визитная карточка вдруг прониклась миролюбием. – Но существуют некоторые трудности. Чтобы понять сущность подобной теории, потребуется определенное время.

– Мы тоже так думаем, – радостно согласились ботинки. – Потому-то мы и решили высказаться. Революционную песню нельзя петь, прежде чем будет принято решение по основному вопросу. Мы считаем, ее следует петь только после революции.

– Это прекрасно, – сказала авторучка. – Может быть, после революции стоит создать комитет, который утвердит уже существующую революционную песню?

– А если организовать комиссию по разысканию первой революционной песни? – предложила шляпа торжественно.

– Я согласна, если сразу же после этого будет созвана конференция, которая подтвердит, что самой выдающейся революционной песней является та, которая сочинена нашим товарищем записной книжкой, – сказала записная книжка.

– Мне представляется, что это не совсем так. Я длинный, но, хотя и длинный, змеей... – скорбно начал галстук, но его перебила визитная карточка:

– Прекрати! Тут нет никакой проблемы. И я предупреждаю: хватит прикрываться болтовней, что тебя втоптали в грязь. – После этого угрожающего заявления она продолжала: – Я принадлежу к радикалам и всегда была против того, чтобы революционная песня пелась до завершения революции.

– Мы единодушны – это прекрасно, – обрадовался пиджак.

– О-о, рассветает, – заметили брюки.

Действительно, матовые стекла в окнах побелели, будто их запорошило снегом.

– Давайте же побыстрее приступим к нашей военной операции, – сказали ботинки.

– Операция проста, – самоуверенно изрекла визитная карточка, и вещи плотным кольцом окружили ее. – Прежде всего, друзья, всеми способами препятствуйте тому, чтобы противник покинул эту комнату. Поднимите всеобщую забастовку. В средствах не стесняйтесь. Я же отправлюсь в зоопарк и соблазню машинистку Ёко.

– А нет ли в этом некоей несправедливости? – усомнились очки.

– Никакой несправедливости нет. Я лишила противника имени, благодаря мне противник потерял свое имя. Имеем ли мы право уважать человека, который потерял свое имя, потерял право предстать перед судом? Не имеем! – задала себе вопрос визитная карточка и сама же на него ответила.

– Да нет же, я говорю не о нашем противнике. По правде говоря, в общем, нам самим хочется соблазнить Ёко.

– Что за глупости. В создавшейся обстановке подобные эмоции недопустимы. Важно, чтобы каждый из вас мог с предельной полнотой проявить свои способности.

– Я такими возможностями обладаю, – сказала шляпа.

– В таких делах я абсолютно уверен в себе, – со вздохом произнес галстук.

– Мы уже давно любим Ёко, и вот... – проворчали брюки.

– Хватит болтать глупости! – сердито закричала визитная карточка. – Нужны доказательства. Не имея доказательств, нечего разглагольствовать. Начнем с того, что Ёко симпатизирует мне.

– Ну уж, – сказала авторучка. – Но все же, после завершения революции, может быть, стоит учредить комитет по оценке способности соблазнять.

Именно тогда это и произошло. Петух торговца соевым творогом сдавленным голосом, напоминающим вдовьи рыдания, возвестил время. Визитная карточка, увидев, что среди окружавших ее вещей возникла паника, закричала:

– Что случилось? Сохраняйте спокойствие. К нам это не относится. Отбросьте суеверия. Нас вряд ли можно причислить к нечистой силе, чего же нам бояться петушиного крика. Нам могли бы подать знак научного свойства... – Но в голосе ее сквозила тревога.