Текст книги "Тайная девушка (ЛП)"
Автор книги: К.М. Станич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
Глава 10
В понедельник я плюхаюсь на своё место на уроке английского у мистера Мерфи и внезапно обнаруживаю, что рядом с моей партой стоит красивый учитель-блондин. Я резко сажусь и расправляю свой блейзер.
– Доброе утро, Чак, – говорит он, кладя моё эссе на стол и одаривая меня этой мягкой, милой улыбкой, от которой у меня порхают бабочки. – Кстати, отличная работа над эссе. – Он уходит по проходу, а я сижу с раскрасневшимися щеками и переворачиваю свой листок, чтобы увидеть цифру 98 на лицевой стороне. Хм. Неплохо. Дома я привыкла перекантовываться с хорошим, лёгким средним баллом «С». Вполне возможно, что это моя первая в жизни «А».
Оглянувшись через плечо, я пытаюсь разглядеть маленькую, подтянутую попку мистера Мерфи и замечаю, что Росс смотрит на меня так, словно этот мужчина принадлежит ему. Долбоёб. Я показываю ему фак и вижу, как его глаза расширяются от гнева, прежде чем я поворачиваюсь обратно и скрываю улыбку, сохраняя эту радость до конца урока.
Несмотря на то, что я делала всё возможное, чтобы не есть в кафетерии, девушка может выдержать, пока она не поддастся чудесным запахам, доносящимся из-за двойных дверей. Первые несколько недель, что я была здесь, умирала с голоду. В принципе, я завтракала, только если тащила свою ленивую задницу до дома папы, а потом мы почти каждый вечер ужинали вместе. Однако в последнее время он был до нелепости занят, и я действительно начинаю уставать пропускать ланч. Итак, я сделала это. Я сдалась.
Я опускаю голову, когда врываюсь в кафетерий, хватаю поднос и стараюсь не закатывать глаза при виде столов, заставленных едой. Это совсем не похоже на обычную столовую. Нет, эти богатые засранцы выглядят так, словно им каждый день устраивают шикарную свадьбу. Есть блюда из креветок, стейков, десертов, которые я даже не могу выговорить.
К тому времени, как я сажусь за стол с полным подносом, я почти уверена, что у меня еды больше чем на сто долларов.
«Как я могла позволить себе упускать это?!» – думаю я, разрезая стейк, и стону. Внутри он идеальной средней прожарки, совершенство на уровне стейк-хауса.
Сидя в одиночестве в дальнем углу, я почти уверена, что меня оставят в покое. Я проделала чертовски хорошую работу, убедившись, что все в этой школе ненавидят меня. Я замираю, не донеся до рта кусочек картофельного пюре с козьим сыром, и чувствую, как меня захлёстывает волна грусти. Я поняла, что дома меня ждёт куча друзей. Здесь… У меня никого нет. Поначалу мой новый статус одиночки меня не беспокоил, но я думаю, что вся эта изоляция начинает действовать мне на нервы.
Я кладу ложку и закрываю глаза, делая долгий, глубокий вдох, прежде чем снова их открыть. Когда это делаю, я подпрыгиваю, потому что близнецы внезапно оказываются рядом, садясь по обе стороны от меня.
– Чего вы хотите? – спрашиваю я, когда они оба подпирают головы руками, поставив локти на стол.
– Спенсер говорит, что ты гей, – говорят они мне в унисон, и я пожимаю плечами.
– И что? – я беру свой стакан клюквенного сока с гигантским круглым шариком льда и кусочками свежей клюквы и мяты сбоку (это действительно похоже на необычный коктейль) и делаю глоток.
– Так вот почему ты был таким ослом? – спрашивает Мика, уставившись на меня ленивым взглядом. Его полные губы изгибаются в ухмылке.
– Так ли это? – повторяет Тобиас, и когда я снова смотрю на него, то нахожу на его лице точно такое же выражение. У них обоих такие выгоревшие красно-оранжевые волосы, которые как бы встают дыбом, когда им заблагорассудится, маленькими пучками. Это выглядит случайным, но я знаю. Каждое утро каждый из них проводит в ванной около часа. Не уверена почему, учитывая, что здесь нет девушек, на которых можно произвести впечатление. Ну, насколько им известно, нет.
– Я… – я не знаю, что ещё сказать, поэтому просто снова пожимаю плечами. – Да, мне нравятся парни. Я сказал это Спенсеру. Это не значит, что он мне нравится, так что, может, вы просто оставите меня в покое? – близнецы обмениваются взглядами, прежде чем снова обратить своё внимание на меня.
– Как твоя голова? – спрашивают они снова в унисон. Хотела бы я знать, как им это удаётся, вся эта идеальная слаженность. Неуверенно протягивая пальцы вверх, я касаюсь своей головы сбоку и пожимаю плечами. Всё ещё больно, но стало намного лучше.
– Всё в порядке.
Я встаю, потому что мне не нравится, как они оба на меня пялятся, и оставляю поднос там, где он стоит. Вот как это здесь работает: всегда найдётся кто-то другой, кто уберёт за тобой. На самом деле использованные лотки некуда девать; предполагается, что их просто оставят для сотрудника. Это не тот образ жизни, к которому я привыкла. Даже не уверена, что мне это нравится.
Близнецы отпустили меня, но это не последний раз, когда я вижу их на этой неделе.
В пятницу я занимаюсь своим обычным делом, отсчитываю дни до ноябрьских каникул, сидя на диване в заброшенном женском общежитии и просматривая фотографии из старых ежегодников, которые сохранила на своём телефоне. Я даже сняла со стены фотографию класса, и она стоит рядом со мной на кофейном столике.
Я полна решимости выяснить, что случилось с этой девушкой, и почему никто о ней не говорит, почему мой отец даже не упоминал о ней. Я упомянула о ней за ужином на прошлой неделе, но папа едва обратил на меня внимание. Он даже не оторвал взгляда от своего планшета и не опустил ложку с горошком, которую держал в воздухе. Он сказал мне, что понятия не имеет, о чём я говорю, и что я была первой девушкой, которая когда-либо посещала Адамсон, а потом, когда он, наконец, посмотрел в мою сторону, нахмурив брови, его единственным вопросом было, где я вообще видела фотографию класса.
Шум снаружи заставляет меня задуматься, и я выключаю экран телефона, наклоняясь, чтобы задуть свечу в виде чёрного столба, которую стащила из общей зоны на Хэллоуин. Комната погружается в темноту, и я сижу там так неподвижно и тихо, как только могу. Это была бы не первая ложная тревога в моей жизни. В прошлый раз из дыры в стене показалась пара крошечных глаз, и опоссум зашипел на меня, прежде чем ретироваться.
После минутного молчания я протягиваю руку, чтобы взять зажигалку, когда входная дверь распахивается и вваливаются две фигуры. Мой первый инстинкт – вскочить с дивана и потянуться за одним из старых кирпичей, которые я нашла снаружи и принесла с собой в качестве оружия. Если понадобится, я тресну им по голове какому-нибудь ползучему существу.
Одна из фигур включает фонарик и направляет луч прямо мне в лицо, когда я поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза.
– Что за чертовщина? – спрашиваю я, прежде чем свет гаснет, и я моргаю в темноте. Один из близнецов МакКарти подносит луч к своему лицу и лукаво улыбается мне.
Моё сердце падает, и я чувствую, как глубокая морщина запечатлевается на моих губах.
Нет, это моё место, моё святилище. Я сдерживаю проклятие и кладу кирпич обратно на кофейный столик, хватаю зажигалку и подношу её к фитилю свечи, пока мы не оказываемся в тёплом сиянии.
– Чего вы двое хотите? – спрашиваю я, когда они обмениваются взглядами и переходят в гостиную, занимая моё ценное личное пространство. Один из них – назовём его Мика – берёт фотографию класса и некоторое время изучает её.
– Тебе не следует копаться в этом, – говорит он, обмениваясь взглядом со своим братом. Они оба поворачивают изумрудные глаза обратно ко мне, изучая моё лицо. Они следили за мной всю неделю. Я хочу знать, что они задумали. Или что, по их мнению, я задумала.
– Почему нет? – спрашиваю я, чувствуя себя вызывающе, хватая фотографию, блокнот и телефон и занимая новую позицию на одном из других стульев в комнате. Прежде чем я успеваю взять крендельки или упаковку из шести банок содовой, которую принесла с собой, близнецы вгрызаются в неё, и я стону. – Пожалуйста, оставьте меня и мою еду в покое, разве вы и так недостаточно преследуете меня?
– Это сестра Рейнджера, Дженика, – произносит один из близнецов, а другой бросает на брата такой взгляд, как будто, возможно, ему вообще не следовало ничего говорить. Одна моя бровь приподнимается. Это первый раз, когда я слышу, чтобы они в чём-то расходились во мнениях. Они едва произносят отдельные предложения, не говоря уже о том, чтобы иметь отдельные мнения.
– Да, вы уже говорили, – отвечаю я, забирая у них последнюю нераспечатанную газировку и откупоривая крышку. Последнее, чего я хочу – это чтобы они оставались здесь, но я думаю, что, если я буду раздувать из мухи слона, они будут возвращаться чаще, просто чтобы позлить меня. – Почему она как призрак?
Затем они оба поворачиваются ко мне с поднятыми бровями и слегка расширенными взглядами, как будто я только что сказала что-то тревожное.
Я отнимаю банку с содовой от губ и приподнимаю бровь, останавливаясь, чтобы поправить очки средним пальцем. Длинные рукава моей толстовки низко спадают и прикрывают мои руки.
– Подождите, она… она ведь не мертва, правда? Я просто имел в виду, что она не присутствует в Сети, нет фотографий в социальных сетях Рейнджера, или его мамы, или…
– Она покончила с собой, – отвечает Тобиас – я думаю, именно он проболтался об имени Дженики. Мика прищуривает свои зелёные глаза и толкает брата локтем в бок, но Тобиас ещё не закончил. – В любом случае, такова история. А мать Рейнджера – набожная католичка. Ей стыдно. Она думает, что Дженика попала в ад.
Вау.
– Пожалуйста, заткнись, – шепчет Мика, мрачно глядя на Тобиаса. – Из-за тебя Рейнджер убьёт нас обоих.
– Значит, Рейнжер тоже стыдится сестры? – спрашиваю я, думая о том, как это печально. Если девушка действительно покончила с собой, она явно страдала. А потом, чтобы её семья посмертно отказалась от нее? Блядь.
– Нет, он думает, что её убили, – выпаливает Тобиас, и тогда его брат действительно бьёт его локтем в живот. Они оба скривили губы в подобающем оскале, а затем наклонились так близко, что их лбы почти соприкасались. – Он имеет право знать.
– Серьёзно, так ли это? – спрашивает его брат, и затем они оба одновременно встают и поворачиваются ко мне лицом. Я с трудом сглатываю и делаю глоток содовой, чтобы скрыть внезапную нервозность. Они оба смотрят на меня так, словно видят насквозь. – В любом случае, тебе следует просто оставить Дженику в покое.
– Если только… – начинает его брат, и затем они снова смотрят друг другу в лица, пронзая друг друга кинжальными взглядами. Если они думали, что эта небольшая информация разубедит меня, то всё произошло как раз наоборот. Я хочу знать, как она умерла и почему Рейнджер думает, что её убили. Или почему по прошествии десяти лет в любом случае буквально нет доступной информации.
– Пойдём, Тобиас, – говорит Мика, и я удивляюсь, что на самом деле угадала их правильно. На самом деле, нет никакого способа сказать наверняка. Насколько я могу судить, они абсолютно одинаковы во всех отношениях. Те же волосы, те же глаза, та же униформа, тот же голос. – Я даже не знаю, зачем мы вообще проделали весь этот путь сюда, – бормочет он, но затем оба близнеца останавливаются на пути к выходу и оглядываются на меня. – Будь здесь осторожен. В этом кампусе происходили странные вещи.
Близнецы поворачиваются и направляются к двери, а я, разинув рот, смотрю на их удаляющиеся спины.
– Что, чёрт возьми, это должно означать?! – я зову, но уже слишком поздно. Близнецы исчезают, закрывая за собой дверь и запирая её на ключ. Мне и в голову не пришло спросить, где они взяли ключ.
Глава 11
Кулинарный клуб – моя самая нелюбимая часть недели; Студенческий совет намерен превратить мою жизнь в ад. Во вторник Спенсер схватил меня за руки, а Рейнджер намазал мои губы острым перцем, отчего они горели. Сегодня я вошла в дверь и получила пирогом по лицу.
Когда я стою у раковины, счищая кусочки банана и сливок со своих линз, замечаю, что Спенсер пропал. Не то чтобы меня это волновало. Он, наверное, самый подлый из всей компании.
Что ж… Я оглядываюсь и вижу Черча, сидящего в кресле в углу с бокалом… чего-то похожего на вино в бокале для вина. Я имею в виду, что это, вероятно, не вино (возможно, какой-то вид кофе со льдом), но эффект тот же. Он выглядит как какой-нибудь богатый аристократ, повелевающий своими подданными.
Мои губы изгибаются.
По тому, как он смотрит на меня, по его медовым глазам я чувствую глубокий колодец жестокости, который только и ждёт, чтобы его вскрыли. Когда он улыбается, я вздрагиваю. Когда проходит мимо меня в коридоре, я съёживаюсь. Почти уверена, что он психопат или что-то в этом роде. Это пугает меня до чёртиков.
Повернувшись обратно к раковине, я игнорирую его и заканчиваю убирать. Некоторое время спустя эти придурки посылают меня в коридор за дополнительной мукой из столовой. Я позвякиваю ключами на ходу, направляясь по пустому каменному коридору. Но когда захожу в кафетерий и направляюсь к кладовой, то вижу, что дверь уже приоткрыта.
Я решаю, что мне всё равно, кто там, чёрт возьми, находится, и распахиваю дверь настежь.
У меня отвисает челюсть, и, в конце концов, я роняю ключи на пол.
Спенсер наклоняется, его предплечье лежит на полке над головой первокурсника. Парень смотрит на него, разинув рот, пальцы Спенсера нежно касаются его подбородка, их губы соприкасаются. Этот засранец бросает на меня взгляд своих потрясающих бирюзовых глаз и приподнимает тёмную бровь.
– Чего ты хочешь, Чак? – он огрызается, и другой мальчик краснеет, ныряя под руку Спенсера и протискиваясь мимо меня. Он срывается с места и исчезает, оставляя нас вдвоём в огромной кладовой.
– Что ты делал с тем парнем? – спрашиваю я, наклоняясь, чтобы поднять ключи. Я засовываю их в карман и двигаюсь вперёд, притворяясь, что мне наплевать на то, что я нахожусь в крошечной, тёмной комнатушке с парнем, который вроде как чуть не попытался поцеловать меня на днях.
Но я чувствую это, некое напряжение, возникающее между нами, которое я отказываюсь признавать. Мало того, что Спенсер Харгроув придурок, но если он думает, что я гей, то он в конечном итоге становится геем… Целовать его было бы неправильно. И это ни к чему не приведёт. Не то чтобы я этого хотела или что-то в этом роде.
– Что с ним делал? – спрашивает он, выпрямляясь и наблюдая за мной, пока я осматриваю полки в поисках мешка с мукой. – Я ничего с ним не делал. Это он признавался мне в любви.
– В любви? – я усмехаюсь, оборачиваясь и обнаруживая Спенсера слишком близко ко мне. Он прижимает меня к себе, обхватив руками по обе стороны от моего тела, и наклоняется ближе, от него исходит древесный тёплый аромат, похожий на кедр и иссоп. Его рот оказывается слишком близко к моему, чтобы чувствовать себя комфортно, и я жалею, что это не было на прошлой неделе, когда у меня во рту было это жгучее ощущение перца. Тогда можете поспорить на свою задницу, что я поцеловала бы его в ответ и обожгла этим капсаицином.
– Да, такое случается. Я имею в виду, что в академии не только есть геи и би-парни, но это школа только для мальчиков, – Спенсер проводит костяшками пальцев по моей щеке и захватывает мой подбородок пальцами, заставляя меня посмотреть на него. – Иногда даже натуралам бывает одиноко.
– Это то, что ты хочешь сказать мне прямо сейчас? – спрашиваю я, дыша так тяжело, что у меня запотевают очки. – Что ты просто одинокий натурал?
Спенсер сощуривает свои бирюзовые глаза и наклоняется чуть ближе, наши губы едва соприкасаются, вызывая у меня самое сильное нервное чувство за всю мою жизнь. У меня такое чувство, будто я только что опрокинула десять «Ред Булл» подряд.
– За последние несколько лет я получил десятки предложений, – говорит он, прикусывая нижнюю губу. Его веки сейчас немного опущены, и меня так и подмывает ударить его в живот и убежать. Вместо этого я просто стою там и жду. – Может быть, и больше, но… Я отказал им всем. Ты первый парень, который когда-либо привлекал моё внимание.
– Мне повезло, – тяну я, закатывая глаза, но наши рты всё ещё так близко, что трудно сосредоточиться.
– Что в тебе такого? – снова начинает он, морща лоб и запуская пальцы в волосы у меня на затылке. – Что-то в этом рте… – А потом он ругается, ненадолго отворачивается, а затем снова поворачивается ко мне лицом, притягивая мои губы к своим в сокрушительном, собственническом поцелуе.
Мои руки поднимаются и цепляются за его блейзер, и, хотя моим первым намерением было ударить его коленом по яйцам, всё, что я в итоге делаю, это приоткрываю губы и позволяю ему засунуть свой язык мне в горло.
«Срань господня, этот поцелуй!» – думаю я, внутренне взвизгивая и стараясь не растаять в лужу на полу кладовки. Спенсер целуется так же хорошо, как и издевается: горячо, интенсивно, сокрушительно. Это слишком много, и я ненавижу то, как хорошо это ощущается.
Он прижимается ко мне всем телом, и я чувствую его твердость сквозь тёмно-синие брюки. Боже милостивый. Через мгновение Спенсер замолкает и смеётся, этот тёплый, пьянящий звук проходит сквозь меня и заставляет дрожать.
– Я никогда раньше не целовался с парнем. Кто бы мог подумать, что у тебя такой горячий ротик? – Спенсер берёт меня за подбородок и снова целует, наклоняясь, чтобы схватить мою руку и положить её на выпуклость в своей промежности. А потом он двигает своей рукой, как будто намереваясь схватить мою.
Только… там не за что хвататься.
А ещё у меня есть парень. Дома, в Калифорнии, меня ждёт Коди, а я, чёрт возьми, ему изменяю?!
Чувство вины поднимается внутри меня яростной волной, и я отталкиваю Спенсера так сильно, как только могу, обеими руками. Он настолько не ожидал этого, что, в конце концов, упал на задницу, с проклятием ударившись головой о стену.
Я пробегаю мимо него, совершенно забыв о муке, а затем возвращаюсь в свою комнату на остаток ночи.
Во мне нет такой части, которая хотела бы разобраться в том, что только что произошло. Но я знаю, что, когда поеду в Калифорнию на зимние каникулы, мне придётся рассказать Коди о том, что произошло. У меня достаточно секретов, которые я могу хранить, не беспокоясь ещё об одном.
Я так плохо справляюсь с учёбой в Адамсоне, что это даже не смешно. Серьёзно, я отношусь к последним десяти процентам в классе. Не то чтобы я когда-либо была отличницей – отнюдь – но я привыкла маневрировать с оценками «С».
– Это неприемлемо, – говорит папа, угрожающе тряся своим айпадом в моём направлении. На нём один из тех резиновых чехлов, защищающих от детей, с логотипом «Собачий Патруль» на обороте. Он купил его в магазине, и когда я попыталась предложить более подходящий чехол для мужчины пятидесяти с чем-то лет, он практически откусил мне голову и сказал, что если он послужит своей цели, так какое мне дело?
Может быть, он тайно смотрит шоу? Откуда мне знать?
– Мне… жаль, – уклоняюсь я, прикусывая нижнюю губу и отводя взгляд в сторону. Трудно смотреть на него, когда его лицо становится таким багровым. На его шее выступают вены, которые пульсируют. Всё это в некотором роде графично. Это тоже своего рода победа, учитывая, как усердно я пыталась в прошлом воздействовать на него, но безрезультатно. Это, по крайней мере, похоже на то, что, возможно, ему не всё равно. – Учёба здесь действительно тяжелая.
– Шарлотта Фаррен Карсон, – рявкает он, и вот тогда становится по-настоящему страшно. Мой отец не любит кричать, так что, как только это происходит, ты знаешь, что дерьмо вот-вот попадет в цель. – Если ты не поднимешь эти оценки, то можешь попрощаться с поездкой в Калифорнию.
У меня отвисает челюсть, и сердце разлетается на мелкие кусочки, забрызгивая внутреннюю часть груди метафорической кровью. Конечно, это звучит драматично, но и ощущения тоже драматичные.
– Мне почти семнадцать! – выдыхаю я, думая, что это хороший аргумент для того, чтобы он отступил и позволил мне заниматься своими делами. Похоже, это не помогает. На самом деле, я думаю, что от этого ему становится только хуже.
– Вот именно, что означает, что тебе определённо нет восемнадцати. Если ты захочешь сбежать в свой восемнадцатый день рождения и присоединиться к цирку, тогда ладно. Но до тех пор ты принадлежишь мне. Когда ты будешь посещать школу за мои деньги, ты будешь подчиняться моим правилам. Доведи эти оценки до «С», или ты не отправишься в путешествие, юная леди.
Папа проталкивается мимо меня и направляется вверх по лестнице, его ботинки громко стучат по деревянным ступенькам. Я показываю средний палец за спиной, стискиваю зубы и бью кулаком по стене рядом с причудливой деревянной отделкой, обрамляющей дверной косяк.
Это чертовски больно, и в конце концов у меня кровоточат костяшки пальцев. Чертыхаясь себе под нос, я направляюсь в ванную. Проходя через кухню, замечаю, что окно над раковиной открыто, а снаружи… в кустах что-то шуршит.
Я прислоняюсь к стойке и вглядываюсь сквозь ширму в темноту.
– Кто, чёрт возьми, там снаружи? – я рычу своим самым глубоким, рокочущим голосом. Всё, что получается – это звучать так, словно у меня болит горло. Шорох усиливается, и я отталкиваюсь от столешницы, распахиваю входную дверь и замираю, когда со стороны дома доносится звук шаркающих ног.
Я не собираюсь преследовать того, кто это был, но сейчас моё сердце бешено колотится, и мне интересно, как много они могли услышать из разговора с моим отцом. Они слышали, как он назвал меня Шарлоттой? Как насчёт юной леди?
Со стоном я опускаюсь на ступеньки и провожу ладонями по лицу. Между поцелуем со Спенсером, тенью в дверном проёме на Хэллоуин и горой школьных заданий, которые я не успеваю выполнить, я чувствую, что у меня может случиться нервный срыв.
С каких это пор жизнь стала такой чертовски тяжёлой?
Песок, солнце и прибой. Раньше это было моим девизом. Теперь это… секреты, противостояния и сироп. Да, сироп. После того, как я на днях бросила Кулинарный клуб без муки, Студенческий совет выследил меня, и близнецы держали меня неподвижно, пока Рейнджер поливал мои волосы кленовым сиропом.
– Я ненавижу свою жизнь, – стону я, обхватывая голову руками и утыкаясь лбом в колени.
– Почему это? – весело спрашивает чей-то голос, и я поднимаю голову, чтобы увидеть стоящего передо мной Черча Монтегю. Он улыбается, и улыбка озаряет всё его лицо. Всё, кроме его глаз. Даже его кожа вокруг глаз покрывается морщинками, но взгляд… остаётся ледяным.
– Тебе не понять, – ворчу я, бросая взгляд на лес справа от меня. Лес густой, тёмный и дикий, и вдалеке я снова слышу уханье совы. Они здесь повсюду – некоторые виды называются короткоухими совами – но я ненавижу их, потому что они придают зловещий оттенок каждому мгновению.
Придурки.
– Так ли это? – спрашивает Черч, засовывая одну руку в карман своих слаксов. – Потому что твой отец позвал меня сюда, чтобы я мог предложить услуги в качестве твоего наставника. – Я фыркаю и качаю головой. Что за нелепая идея. В аду нет ни малейшего шанса, что я позволю Черчу обучать меня. Он бы давал мне неправильные ответы просто для того, чтобы заморочить мне голову.
– Почему бы тебе просто не избить меня вместо этого? – возражаю я, вставая и отходя от него к машине. Я каким-то образом испачкала накрахмаленную белую рубашку, которая идёт к моей униформе, и Студенческий совет ищет любой предлог, чтобы наказать меня задержанием. У меня есть ещё одна форма, нераспечатанная, в багажнике.
Открывая входную дверь, я наклоняюсь и тяну за рычаг, чтобы открыть её. Черч смотрит на меня так, словно я археолог на долбаных раскопках, как будто он никогда не видел такого древнего образца технологии.
– Да, это не Бимер, я знаю, облом. – Я направляюсь к багажнику, а затем останавливаюсь, когда чувствую движение позади себя. Обернувшись, я обнаруживаю, что Черч слишком близко от меня. Он больше не улыбается.
Он запихивает меня в багажник и делает шаг вперёд, хватая меня пальцами за подбородок с такой силой, что мне становится больно.
– Я предупреждал тебя, чтобы ты прекратил копать о сестре Рейнджера, – произносит он холодным, ровным и будничным голосом. Это так не сочетается с его золотисто-каштановыми волосами и радужками медового цвета. Но его взгляд… Нет, эта темнота прекрасно сочетается с его чёрной, разбитой душой.
– Отпусти меня, – рычу я, но Черч только сжимает сильнее, и у меня вырывается тихий стон. В этом звуке есть что-то такое, что заставляет его остановиться, и его хватка ослабевает ровно настолько, чтобы я смогла отвернуть голову. Но когда я пытаюсь вылезти из багажника, Черч запихивает меня обратно, вталкивает мои ноги следом и закрывает за мной крышку. – Эй! – кричу я, начиная чувствовать небольшой прилив паники. Если папа уже удалился на ночь в свою комнату, то может и не услышать меня здесь. Я могла бы просидеть в ловушке всю ночь. – Черч!
Я слышу, как его шаги удаляются по тропинке, прежде чем он останавливается, и меня охватывает небольшая волна облегчения. Он возвращается в моём направлении, и я готовлюсь к тому, что багажник откроется. Вместо этого слова звучат так, как будто Черч наклоняется и прижимает свой рот к замку.
– Приятных снов, Чак. И помни: это твой последний шанс. Если ты продолжишь выкапывать старые скелеты, тебя могут просто спихнуть в могилу вместе с ними.
А потом Черч уходит, и я остаюсь кричать до хрипоты в багажнике отцовской машины.
В конце концов, я сдаюсь и засыпаю. Папа встанет рано, и тогда я снова смогу начать кричать. Сейчас в этом нет никакого смысла. Ну, и как идиотка, я оставила телефон на кухонном островке. Огромная куча пользы, как обычно.
Одному богу известно, как долго я слушаю сов, и наконец засыпаю. Когда просыпаюсь позже, дрожа как сумасшедшая, я обнаруживаю, что багажник открыт, и лунный свет проникает внутрь и ложится на мою кожу серебряными лучами.
Глупо моргая, я сажусь и тру глаза. Черч, должно быть, вернулся, чтобы выпустить меня. Может быть, даже он понял, насколько глупо было оставлять меня в багажнике машины?
– Придурок, – бормочу я, вылезая из багажника и зевая, когда вытягиваю руки над головой. Я понятия не имею, который час, но на улице очень холодно, и с тёмно-синего неба падают крошечные белые снежинки.
Мои ноги хрустят по обледенелой гальке, когда я поднимаюсь к входной двери.
Она заперта.
Серьёзно?
– Блядь, – ругаюсь я, снова проводя руками по лицу. Мне нужен мой телефон, но неважно. Я проверю заднюю дверь, и, если она заперта, я просто вернусь в общежитие.
Я начинаю обходить дом сбоку, когда слышу, как что-то шуршит в лесу футах в пятидесяти (прим. – примерно 15 м) от того места, где я стою. Моё сердце начинает бешено колотиться, но я говорю себе, что это просто олень, или енот, или, может быть, ещё одна глупая сова.
Я заставляю себя продолжать идти, притворяясь, что я не слабачка и что у меня не трясутся руки. Они абсолютно трясутся.
«Просто будь спокойна, Шарлотта. Будь спокойна».
Я хватаюсь за ручку задней двери и обнаруживаю, что она тоже заперта. По какой-то причине мне не кажется, что было бы хорошей идеей колотить в дверь и будить моего отца. Даже если бы я рассказала ему, что Черч сделал со мной, он, вероятно, не поверил бы этому. Нет, так или иначе, у меня, вероятно, в конечном итоге были бы неприятности из-за этого.
Когда я оборачиваюсь, в тени на опушке леса стоит мужчина. На нём тёмная толстовка с капюшоном, и я не вижу никаких опознавательных знаков. Но, чёрт возьми, он всё равно чертовски жуткий.
– Чего ты хочешь? – огрызаюсь я, мой голос эхом разносится по пустой лужайке между нами. Скрестив руки на груди, я говорю себе, что выгляжу крутым парнем… даже со своими распущенными светлыми волосами и очками. Верно. – Потому что я начинаю уставать от того, что ты подкрадываешься ко мне.
Мужчина стоит там долгое мгновение, а затем я вижу серебристую вспышку рядом с ним. Кажется… нож?
У меня перехватывает дыхание, и я чувствую, как в моей груди зарождается крик. Теперь у меня есть выбор: стоять на своём, кричать и колотить в дверь в надежде, что мой отец проснётся и спустится сюда вовремя… или убежать.
Но Арчи Карсон крепко спит, и иногда он включает свой шумоподавитель, и… Я срываюсь с места, направляясь к общежитию для парней, и эта открытая пожарная дверь, о которой я только молюсь, всё ещё открыта.
Я слышу топот ног позади себя, прерывистое дыхание кого-то, кто бежит со всех ног. Пальцы касаются задней части моего блейзера, и я выскальзываю из него, не задерживаясь ни на секунду. Слава богу, у меня была расстегнута передняя пуговица.
Выбегаю из-за поворота, с одной стороны которого находится главное здание, а прямо передо мной – общежитие для парней, я поскальзываюсь на гравии, и мужчина падает прямо на меня. Я приседаю, моё колено пульсирует от боли из-за того, что я так сильно ударилась о тропинку, и тень извращенца пролетает у меня над головой, чтобы приземлиться на спину в траву.
Это мой шанс.
Я встаю и пинаю руку с ножом так сильно, как только могу, выбивая его. У меня недостаточно времени, чтобы наклониться и схватить его, потому что мужчина пытается схватить меня за лодыжки, поэтому я просто срываюсь с места, бегу так быстро, что кажется, будто моё сердце вот-вот выскочит из груди.
Я более осторожна, когда делаю второй поворот, слегка буксую, но удерживаюсь на ногах. Когда оглядываюсь через плечо, то никого не вижу.
К сожалению, я так занята тем, что оглядываюсь назад, что не смотрю вперёд.
Я резко поворачиваю голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как сапфировые глаза Рейнджера расширяются от удивления. Мы сталкиваемся с парой двойных хрипов, падая на землю, а я оказываюсь сверху. Мои руки сжаты в кулаки на его ночной пижаме, а наши рты… тревожно близки.
Он выдыхает, и я чувствую вкус мятной зубной пасты в его дыхании, вижу удивление в его глазах, когда мы привыкаем к ощущению моего тела, прижимающегося к его. У него длинные тёмные ресницы, которые становятся ещё более заметными в серебристом лунном свете. Когда мы дышим, наши грудные клетки поднимаются и опускаются в тандеме друг с другом.
Это похоже на один из тех идеальных моментов в кино, когда герой и героиня случайно целуются…
– Ч-что за хрень? – Рейнджер сплёвывает, а затем бесцеремонно отпихивает меня от себя. О, верно. Он думает, что я чувак. И он натурал. Который ненавидит меня. – Ах, чёрт, у меня идёт кровь, – ворчит он, протягивая руку, чтобы стереть немного крови с нижней губы.
– Прости, – стону я, перекатываясь на бок и садясь. Я смотрю в направлении тропинки, но нет никаких признаков человека-тени с ножом.
«Ты только что слышал себя, Чак?! Ты сказал, человек-тень… с долбаным ножом?! Вроде как большое дело».
Я всё ещё тяжело дышу, моё сердце бешено колотится, когда я вглядываюсь в темноту в поисках своего собственного, персонального бугимена.
