Текст книги "Отрада округлых вещей"

Автор книги: Клеменс Й. Зетц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Да просто так.

– Да, как правило, да.

Она почесала левую грудь, потом соскользнула с меня и принялась на ощупь искать в постели футболку.

5

Чего я не мог предвидеть, так это того, что по прошествии двух недель действительно оказалось, что истекло четырнадцать дней. За это время я побывал у Ани в общей сложности девять раз, и теперь уже никогда не смогу сказать ей правду. «Слушай, кстати, у тебя тут на стенах написаны ужасные вещи». Нет. Мы каждый день оставляли друг другу на автоответчике трогательные послания, и я дважды приносил ей подарки. «Gifts to give a blind person»,[78]78
  Подарки для слепых (англ.).


[Закрыть] поиск в Гугле давал сотни результатов, человечество было исполнено сострадания и доброты.

Если это действительно было испытание, то я его, конечно, не выдержал. Но даже если нет, что представлялось мне более вероятным, я, разумеется, не мог ничего сказать, потому что тогда Аня, естественно, стала бы возмущаться, почему я не сделал этого раньше и так далее.

Аня заметила мою рассеянность и напряженность.

– Тебя что-то угнетает. – Она любила перебирать пальцами волосы у меня на затылке, словно сплетая из них какие-то узоры.

– Да все из-за кошки.

– Я бы очень и очень хотела с ней познакомиться, – сказала Аня.

– Ах, нет, то есть я хочу сказать, да. Но она и правда очень-очень старая. И квартира у меня – просто вонючая дыра.

Потом мы некоторое время говорили о кошке и о том, сколько зарабатываем. Аня была терпелива и внимательна и даже расспрашивала меня, сколько стоили мои подарки. Я испытывал благодарность за то направление, которое принял наш разговор. По крайней мере, тут было понятно, как себя вести и чего ожидать. При этом я лежал в постели на спине, уставившись на исписанную лопасть вентилятора. Я уже успел расшифровать слово, начертанное там, под потолком. Но зачем его повторять. Люди такие странные.

Особенно невыносимо сделалось мне как-то в обед, когда Аня доказала мне, что доверяет, оставив на два часа одного в квартире. Пожалуйста, можешь все посмотреть, перевернуть, обдумать, сказала она, она, наверное, это не сразу и заметит.

– О, окей, ха-ха.

– Ну, ладно, пока.

Я бросился вслед за ней к входной двери. Я уже несколько раз предлагал проводить ее к врачу, но она отказывалась, это, мол, очень мило с моей стороны, но ей надо учиться находить дорогу самостоятельно, без этого просто не обойтись. Она в этом смысле обленилась и «потеряла квалификацию».

Вот потому я и сидел один в ее квартире.

Проведя немалое время в одиночестве в чужом доме, полностью утрачиваешь всякое право сообщать о каких-то таинственных надписях на стенах. Потому что тогда тебя начнут подозревать в том, что это твоих рук дело.

Как же нам тогда сблизиться, по-настоящему? А что если кто-нибудь придет в гости? Ну, скажем, Грегор. Я заметил, что мне уже некоторое время все больше и больше этого хочется. Пусть бы они с Марио пригласили меня на какое-нибудь официальное мероприятие вроде боулинга или тенниса.

Я спасся бегством, выбравшись на нагретый солнцем балкон. Внизу на улице разъезжала на велосипедах или выходила из вегетарианского ресторана на углу всякая молодежь. Беззаботное поголовье городского скота.

С другой стороны, вдруг Аня поверит мне, если я скажу, что до сих пор ничего этого просто не замечал, ведь я ношу очки. Я вижу нечетко, не может же слепая не принять этот довод.

Так как я проспал фазу активного участия, мне осталась только мрачная сфера частных расследований. Теперь мне уже казалось, что надписи сделаны тремя однозначно различными почерками. Исходя из этой гипотезы, я стал разрабатывать теории. Может быть, первый спутник жизни (Ане был сорок один год), повинуясь какому-то загадочному импульсу, вдруг стал оставлять надписи на стенах и обстановке, потом его сменил другой, очень удивился, подобно тому, как удивился я, и запутался, не зная, какой выход избрать (заговорить ли об этом с Аней, игнорировать, перечеркнуть, сфотографировать, изучить), и в итоге растерянно стал продолжать в том же духе, а потом за дело взялся следующий ее партнер, и так далее. В некоторых случаях почерк менялся даже на протяжении одной и той же цепочки ругательств, и потому возникало удручающее впечатление, словно здесь оставил свой след не один бранящийся себе под нос человек, но и сохранился какой-то уродливый диалог, беседа двух или более единомышленников. Особенно заметно это было по надписи ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ SLUT FUCK SLUT,[79]79
  Шлюха трахнуть шлюха (англ.).


[Закрыть] красовавшейся на стене за дверью спальни.

В каком-то документальном фильме о пещере Шове на юге Франции, знаменитой своими наскальными рисунками, говорилось об изображении лошади, которое было начато примерно тридцать четыре тысячи лет тому назад, а завершено пять тысяч лет спустя в почти том же стиле. Об этом свидетельствовал анализ сталактитовых отложений. Пытаясь вообразить что-то подобное, с ума можно сойти.

Я обошел комнаты и сфотографировал все надписи.

Вернулась Аня – вспотевшая, но гордая, что со всем справилась сама. Она быстро вспомнила, как пользоваться тростью, некоторые вещи, мол, никогда не забываются. «И мне это только на пользу», – заключила она.

Она отправилась принимать душ, а я тем временем остался сидеть в кресле, украшенном надписью «ВЫДРА ВЫДРА ВЫДРА». За окном стемнело. Я случайно сунул руку в складку на боку кресельной подушки и что-то нащупал. Это был фломастер. «Вот оно что», – подумал я, рассмотрев его и повертев в пальцах. И только тут понял.

Я тотчас же положил этот зловещий предмет перед собой на пол. Из ванной доносилось непрерывное журчание воды. «Нет-нет», – подумал я. Это его фломастер. Или один из его фломастеров. Лучше выкинуть.

Но им я, пожалуй, мог изменить одно слово. Чтобы разрушить прежние чары новой магией. Да, почему бы что-нибудь не переписать? А то здесь ты словно заперт, как в рэперском речитативе.

Щеки у меня горели.

Неужели к Ане никто ни разу сюда не приходил? Ни хозяин квартиры, ни трубочист, ни водопроводчик? Я мысленно перебрал разные подходящие профессии. Потом поднял с пола фломастер и сунул его в карман.

Только позже, когда явившаяся из душа Аня взяла меня за запястья и привлекла к себе на кровать, где я однако, несмотря на все ее старания, оказался робким и бессильным, он, вероятно, выпал у меня из кармана.

6

На следующий день на работе я снова завел разговор о мальчишке, которого Грегор в начале своей работы в школе, то есть примерно в такой же ситуации, что и я сейчас, одним рывком вернул из небытия, однако Грегору было не до того. Вчера он навестил своего отца в новом доме для престарелых, и тот умолял дать ему плюшку с корицей, которая случайно оказалась у Грегора с собой.

– Разумеется, они мне сказали, что он не голодный, он, мол, каждый день питается любо-дорого посмотреть. Но он был голодный, это сразу стало ясно.

– Вот гады.

– Его пребывание там стоит уйму денег, – сказал Грегор, – а они его не кормят. Он вот так сидел и умолял дать ему плюшку. Уже одно то, что он ее учуял, хотя она была в бумажном пакете. Сытому такого не учуять.

– И правда, ужас какой-то.

Я заметил, что тон искреннего участия удается мне не вполне. Однако я должен был что-то сказать.

– А особенно если это старик. У стариков обоняние и так снижено. А эти про него просто забыли! Я хочу сказать, он сидит целыми днями у них прямо под носом. А они себе и в ус не дуют, и забывают его кормить.

– Ты призвал их к ответу?

«Призвал к ответу». Всё, что бы я ни говорил, по какой-то причине казалось деревянным и канцелярским, как в телесериале.

– Ну да, само собой, – ответил Грегор. – Но знаешь, как это вечно бывает: они делают большие глаза и наперебой начинают тебя уверять, что все в порядке. Боже мой, как жадно он ел!

– О таких людях надо сообщать властям.

– Никаких сомнений, его не кормят!

– Мерзавцы, ни стыда и ни совести!

Несмотря на всю мою необщительность, чем дольше мы возмущались, тем более меня охватывало чувство психологического комфорта. Двое мужчин в пустой школе, объединенные общим врагом. Приятное ощущение. За окнами догорал день.

– Бедный твой отец, – качая головой, повторял я.

– Да. А потом они стоят перед тобой и уверяют, что все хорошо.

– Мерзавцы.

– Пожалуй, я и правда сообщу о них куда следует.

– Так и надо.

На какое-то время мы оба замолчали. Неловко вздернув плечи, я вытер влажный лоб рукавом футболки.

– Кстати, я вот еще о чем хотел у тебя спросить, – начал я. – Что это такое, по-твоему?

Я показал Грегору одну из фотографий, что сделал в квартире Ани. Ту, на которой была запечатлена надпись «ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ SLUT FUCK SLUT», сделанная по меньшей мере двумя отчетливо различимыми почерками. Грегор взял айфон у меня из рук и внимательно рассмотрел снимок.

– Старшеклассники, – сказал он.

– Точно?

– Как пить дать. По линиям видно, ну, вот же.

– Вот оно что.

– Они вообще злее малолеток, часто зацикливаются на одном слове и так его повторяют и повторяют.

– А на вид как будто двое разных писали.

– Ну, лет эдак пятнадцати-шестнадцати, не младше, – предположил Грегор, игнорируя мое замечание, – в этом возрасте всё и начинается. Да-да, сразу видно, что вот эти каракули их не удовлетворяют. Они, чтобы дать выход своей агрессии, просто малюют на стенах отдельные бессмысленные слова и бесятся, потому что эти слова не выражают того, что им хочется. Ну, может, и не так. Мне-то откуда знать, мне-то никогда не было шестнадцати.

– Правда?

– Правда-правда. А зачем? Просто сразу перескочил из четырнадцати в восемнадцать, ну, вроде такой апгрейд, раз и готово.

Тут Грегор улыбнулся, и вокруг глаз у него залегли симпатичные морщинки.

– А, ну ясно, – ответил я, хотя на самом деле вообще ничего не понял.

Подошло время монтировать на спортплощадке новые футбольные ворота. Я был рад выйти на воздух. Солнце опустилось за дома, но небо было по-прежнему светлое. В частных садах, граничащих с футбольным полем, стояли в ряд трамплины, готовые телепортировать своих владельцев. На качелях, сделанных из автомобильной покрышки, сидела ворона и внимательно подмечала всё, что происходит вокруг. Я погрузился в мысли, исполненные доброты и благодушия.

7

– Хочешь, какое-то время не будем встречаться? – заботливо спросила она.

Наш телефонный разговор длился уже три минуты.

– Нет-нет, все хорошо.

Джинни сидела рядом со мной на полу, подобрав лапки. Я прислонился к кровати.

– Ну, я только хотела сказать, тебя, по-моему, что-то угнетает.

– Да, это так, тут ничего не скажешь, – понесло меня, – меня постоянно что-то угнетает, это правда, все так. То есть у меня курсы повышения квалификации сегодня и завтра, но ничего, как-нибудь наладится.

– Что наладится?

– Да с курсами. Раньше я не могу.

Как это ни глупо, в последний раз я забыл у Ани свою бейсболку.

– Ну, хорошо.

Свободный вечер. Внизу в заасфальтированном дворе слонялись какие-то дети и, безмолвные, как гифки, повторяли почему-то одно и то же движение.

А когда же я в последний раз гулял? Я поискал в шкафу кепку от солнца, но ничего там не нашел, кроме носков. Джинни поела и спряталась под кровать, а значит, несколько часов я мог жить без забот. Из верхней квартиры доносился вой пылесосного хобота, то и дело на несколько секунд присасывавшегося к полу.

По улице шло множество людей, большинство из них имели на лице какое-то выражение. Я начал было им подражать, но с трудом сохранял серьезность. Психотерапевт, возможно, посоветовал бы мне пригласить Аню к себе домой, и всё, проблема решена. Тогда мне не пришлось бы больше ломать голову над загадочными словами и их происхождением. Над тайной двух-четырех отчетливо различающихся почерков. Но у меня была только односпальная кровать. Отговорка найдена. Боже, как болит голова.

Возле детской коляски отряхивался пес. От подвальной решетки несло горячим воздухом.

Примерно полчаса я шатался по Шлосбергу, потом отправился на трамвае на север, в Андриц, в оптовый зоомагазин за кошачьим овсом. От магазина вдаль уходили красивые, длинные тропинки для прогулок, вся местность вокруг имела уже какой-то сельский облик, повсюду бросались в глаза пристроившиеся на краю леса группки загородных домов и виллы. Откуда-то доносилась музыка, и я шел и щелкал пальцем по всем листьям, до которых мог дотянуться.

Между двумя домами невдалеке через равномерные промежутки времени вспархивали в небо голуби, безмолвные руины управляемого взрыва. Я прошел мимо детской площадки, на которой раскачивались пустые качели. Все улицы здесь носили названия вроде Ротмоосвег, Ам-Айхенгрунд, Им-Хоффельд, Санкт-Вайтер-Ангер.[80]80
  Моховое Болото, Дубовая Роща, Во Дворике, Выгон Святого Вита.


[Закрыть] Я мысленно представил их себе со всей возможной ясностью на позднесредневековых гравюрах на дереве. В открытом окне одного дома виднелось геральдическое животное этих мест – белая кошка. Куда, собственно, подевались теперь старые фламандцы?

Я рано улегся в постель и стал наугад оставлять на Ютьюбе слова благодарности под случайными видеороликами, посвященными психологической самопомощи. «This helped me so much you sir are a god I’m crying so much thank you thank you»,[81]81
  «Это видео так мне помогло сэр вы бог я весь в слезах спасибо спасибо» (англ.).


[Закрыть] – написал я под предназначенной людям с разрывом диафрагмы видео-инструкцией как делать себе массаж. Только потом я прочитал, что это такое. На диаграмме я увидел проскользнувшую через так называемый хиатус наверх, в грудную полость, часть желудка – он был красный и выглядел каким-то оскорбленным, а назывался, согласно диаграмме, «GERD».[82]82
  Gastroesophageal reflux disease (англ.) – гастроэзофагеальная рефлюксная болезнь.


[Закрыть]

Спустя некоторое время у меня закрылись глаза.

Джинни несколько раз взвывала ко мне, но я тотчас же засыпал снова. Во сне я брел куда-то под опирающимся на ходули автобаном, там мне нужно было собрать чемоданы. Они высыпались из чрева пассажирского самолета, незадолго до того, как тот затылком вперед врезался в красный мак. Сам красный мак вращался в конце горного туннеля наподобие гигантского вентилятора перед раскаленным докрасна въездом вглубь горы. «Вализики, дорогие мои маленькие вализики», – сказал я, обращаясь к чемоданам, чтобы их успокоить. Но они, спотыкаясь и пошатываясь, бесцельно бродили под автобаном туда-сюда. В воздухе еще ощущалась катастрофа, окрестности окутывал голубой дым, поднимающийся от костров дровосеков. Внезапно мне стало ясно: это из-за кетогенной диеты, ее воздействие всему виной. Это из-за нее осень, перемена направления, плюшевые звери. Поэтому я указательным пальцем принялся рисовать волнистые линии и писать слова между парящими вокруг меня дождевыми каплями, оставляя послания для будущих посетителей.

Просыпаясь, я вообразил себя резервуаром для жидкости, в который, к сожалению, вновь стали окунать все предметы, расставленные в комнате.

На окна напирала невыносимая выпуклая жара. Джинни хрипела. Я налил ей и воды, и молока, но она их не узнавала. Надевая ботинки, я услышал, как ее мучительно тошнит за дверью.

– Но мне уже пора, – сказал я.

Приступы рвоты повторялись, напоминая своим ритмом фразу «выдра, выдра, выдра». Потом, наконец, стихли. Я снова сбросил ботинки и пошел за ней убирать. Джинни озадаченно сидела над лужицей желчи, из пасти у нее тянулась бурая ниточка слюны.

– Сейчас пройдет, сейчас пройдет.

На улице рабочие покрывали лаком входную дверь. Когда же я в последний раз, не таясь, плакал на людях?

В «Джирино» я напился прямо на работе. Я уже знал, какую еще бутылку можно было взять с полки так, чтобы никто этого не заметил. Феликс, другой официант, прикладывался к хозяйской выпивке регулярно, с помощью рома он боролся со своими паническими атаками. Дома ему постоянно мотали нервы, отец настаивал, чтобы он пошел к психотерапевту, и так далее. Раньше он допивал пиво и вино за посетителями, но потом подхватил герпес от чьего-то бокала. «Лишнюю» бутылку рома на полке обнаружил он, но мы не стали претендовать на его открытие. Я до сих пор помню тот момент, когда он мне ее показал. Он жаловался на хронические воспаления, которые-де возникают от западной диеты, и вечно пребывал во взвинченном состоянии.

Думаю, никто не заметил, что я пью. Я ожидал, что в привычный час в кафе появится Аня. Чем больше я пил, тем более уверенным и защищенным себя чувствовал. Однако постепенно меня охватила жалость к самому себе, мне захотелось расплакаться над собственными страданиями, и потому я достал все монеты из своего стаканчика для чаевых и распределил по стаканчикам своих коллег. Вот вам, пожалуйста. Большую часть я пожертвовал Феликсу. К счастью, посетителей в кафе почти не было. От кофеварки тянулась неизвестно куда одна единственная, еле различимая паутинка.

На работу в школу я явился вовремя, но немного пошатываясь. Грегор ничего не сказал. Я держался прямо и каждое слово произносил как-то особенно отчетливо.

– Сегодня винтов не будет, – пробормотал я, обнаружив свою чашку пустой.

– Стресс снимал?

– Знаешь, попал вроде как на праздник, – принялся врать я, – дочка шефа окончила школу, и они заставили меня посидеть с ними и выпить.

– А, вот оно что.

– Они все время пели, сплошь какую-то нецензурщину, извращенцы, вроде «шлюха млядь шлюха млядь шлюха млядь», – больные, все без исключения.

– Ай-ай-ай, – покачал головой Грегор.

– Прости, я совершенно не переношу алкоголь, но они настаивали, чтобы я посидел с ними и выпил.

Несколько секунд я с трудом сдерживал слезы.

– Ну ничего, все окей.

– Ну просто вообще не переношу, ха-ха!

– Бывает, – успокоил меня Грегор. – К счастью, работы сегодня немного. В здании всего несколько групп осталось, занимаются элективом. Значит, пройдемся по всем классам с большими пылесосами эдак через часик.

Я отдал честь.

– Но сначала подышим чуток воздухом, – предложил Грегор.

На парковке мне снова пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы не зареветь.

– С тобой все хорошо?

– Моя кошка скоро умрет, – произнес я. – Меня это мучает. А еще алкоголь…

В качестве объяснения я ткнул себя пальцем в лоб.

– Да, чертово пойло.

Лишь мгновение спустя я осознал, что моя отговорка полностью соответствовала истине. Джинни двадцать один год, а сколько могут прожить кошки? Так вот как становятся лжецами.

– Ты хочешь сейчас побыть с ней?

– Что?

– Я вот тут подумал, – продолжал Грегор, – вдруг тебе нужно отнести ее к ветеринару или еще что-нибудь. Я это понимаю. Мы тоже в прошлом году такое пережили.

Я в растерянности взглянул на дисплей мобильного телефона, но не понял, который час, потом кивнул и пробормотал:

– Да, хорошо бы, то есть я хочу сказать, может быть, как исключение, знаешь, ей двадцать один год, и она безостановочно воет…

А ее братья и сестры с прошлой осени покоятся в Андрице под ореховым кустом.

– Я же говорю, у нас в прошлом году было same thing.[83]83
  То же самое (англ.).


[Закрыть] А сегодня работы немного, так что можешь идти.

Грегор махнул рукой, и я схватил его за кисть, поблагодарил и наклонился к нему. Он похлопал меня по плечу. Потом он правильно понял мой порыв и на мгновение обнял меня. Я смущенно освободился из его объятий.

– Спасибо, – поблагодарил я, – правда, спасибо. Передавай привет другу.

– Да-да. И выспись как следует.

– Я правда надеюсь, – заверил я, уходя, – что мы когда-нибудь прищучим мерзавцев, которые заставили голодать твоего отца.

Грегор взмахнул рукой, мол, так все и будет. И скрылся в школе.

Джинни подняла голову и посмотрела в мою сторону. Она явно не ожидала, что я вернусь так рано. Она громко замяукала и принялась скрестись о стенку переносного кошачьего дома. В последний раз он пригодился четыре-пять лет тому назад. Джинни зашипела.

– Потерпи, еще немного, – умолял я.

Люди в трамвае оборачивались в мою сторону. Лица как у статистов, на шее – провода наушников. Я был человеком с печальным кошачьим домом. Чтобы ей было удобнее, я положил туда одеяльце. Джинни свернулась на нем клубком.

Аня открыла дверь. Она взглянула прямо на меня, и это на миг меня обезоружило. Однако она меня не узнала.

– Добрый день, что вы хотели?

– Привет.

– А, это ты. Ты же говорил, у тебя курсы повышения квалификации.

Она впустила меня в прихожую, на мгновение притронувшись к моему плечу.

– Смотри, кто тут у нас!

Я поднял кошачий дом повыше.

– Да?

– Я привел твоего бывшего друга, – сказал я. – Ему внизу было так одиноко.

Аня отступила в сторону.

– Что?

– Я пошутил, пошутил, но я правда кое-кого принес, вот, смотри.

– Окей, – сказала Аня и осторожно протянула руку, так как не могла оценить, с какой стороны раздастся «здравствуйте» представленного мной незнакомца.

Я открыл кошачий дом.

– Смотри, кого я принес, – повторил я.

Мое опьянение почти прошло, но невнятный лепет и чрезмерная откровенность казались мне как нельзя более подходящими случаю. Я решил не менять стиля.

К счастью, в это мгновение Джинни замяукала и закряхтела. На лице Ани обозначилось удивление. Она протянула руки.

– Где же, где… – начала она, подходя ближе.

Уверенно ее простертая рука, – ей хватило одного тихого мяуканья, чтобы точно установить местонахождение объекта, – нашла голову кошки, которая тянулась к ней.

– Боже мой… Ну, как ты? Почему… Ай, привет, какая ты мягкая.

Она принялась чесать Джинни шейку.

– Я решил тебя с ней познакомить.

– Батюшки мои. Ты пил?

– Уже почти протрезвел. Выпил на работе. Двое моих коллег, Марио и Грегор, скоро поженятся и вроде как устроили по этому случаю праздник, и мне пришлось выпить с ними. А они алкоголь переносят куда лучше, чем я, ха-ха.

– Да, но почему? – спросила Аня.

– Мне нужно было как-то себя поддержать, – перебил ее я.

– Почему ты привез мне кошку?

– Чтобы как-то себя поддержать, – повторил я.

– Боже мой, ты и вправду напился.

– Это все только из-за того… потому что. Я должен тебе кое в чем признаться. Наверное, ты не поверишь и решишь, что я совсем спятил. Но я должен тебе это сказать. А то окончательно рехнусь.

– А, – произнесла Аня и нервно рассмеялась. – И что же это?

В открытую дверь гостиной я увидел кресло с надписью «ВЫДРА ВЫДРА ВЫДРА». На нем лежала моя бейсболка от солнца, а в ней – какой-то незнакомый желтый, круглый предмет, может быть, мандарин или апельсин.

– Что ж, – начал я, – дело в том, что…