Текст книги "Отрада округлых вещей"

Автор книги: Клеменс Й. Зетц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

СПАМ

The days begin to be grow.

Fonseca & Caroline «English as She is Spoke»[57]57
  «Дни начинаются себя прибавлять». Фонсека и Каролину, «Английский, как на ней говорят» (искаж. англ.). Цитата заимствована из португальско-английского разговорника, изданного Жозе де Фонсекой (?) и Педру Каролину в 1855 г. и изобиловавшего ошибками, смешными непреднамеренными нелепостями, примерами буквального перевода.


[Закрыть]

Уважаемый господин Dear/ Sir,

до моего внимания дошло, что Вы более не жить в Вене, той город, где мы перекрещивались много лет тому. Что Вы на меня помнить, я не могу ожидать, так как мировая история маленьких людей часто увлекает себя в бездну, однако если Вы уделить мне одну мгновение, то тогда, возможно, Вам будет даровано отлагательство в несколько столетия skip-ahead[58]58
  Перепрыгнуть, перескочить (англ.).


[Закрыть] сэкономленного Чистилища, но это есть только шутка.

Меня зовут Сара Мартингаль.[59]59
  Мартингал – математический термин, заимствованный из теории случайных процессов; им описывается такой случайный процесс, при котором лучшим предсказанием его поведения в будущем является его нынешнее состояние.


[Закрыть]

Мы встретились с Вами на скамейке в парке перед музеумом, когда Вы ходили с работы в домой. Минуты, проведенные вдвоем на этой летней сидячей месте, впечатались ко мне в память, что хотя за годы бежит и утратила какое-то время, но как будто вчера они были начертаны в звездах. Всё это наверное в высокой кой мере приводит Вас всмятку. Однако я хочу Вас уверять, что я искренняя в своем сообщении к Вам спустя столько много лет. Уже тогда я совершенно с полной и абсолютной ясностью уверовалась в то что Вы создавались для меня, так как в Вашу манеру себя вестись я влюбилась полностью и целиком. Я тотчас пропогибла. Однако Вы никогда не узнать мое имя. Сколько лет Вас сейчас? Прошлой зимой возможностью исполнялось около шестьюдесятью. Или немножко шажочков меньше. В моем воспоминании кристально-ясный сохранилось образ необузданной прически на обочине дорог через короткий парк за памятной площади, где Вы он сидит на скамейке и ждет кто знать кого после столь долгой времени еще откуда. И тогда, в первый раз, да actualy[60]60
  На самом деле, действительно (искаж. англ.).


[Закрыть] в тот день я была взволнована и беллая и должна взять лицо в руки, когда я приселась рядом с Вами, предвестие того, что мои туфли промокли, были в дождевых лужах прямого бульвара по левое плечо прямо до кладбища, от которого я пришла, атмосфера словно бы в voskresenye.

Действительно воздух была чист и свободен отмытый вялым дождем и от башенных часов доносились удары колокола качающегося airborn,[61]61
  Переносимый по воздуху, находящийся в воздухе, оторвавшийся от земли (искаж. англ.).


[Закрыть] приглашение прохожим к взгляду на запястье их часы под солнцем. Середина июня, Вы вспоминать? Теперь может быть.

Жарким этот день не быть в беззвучной волнении садов, свежий, длился он после расстройства короткого ливня, но мы оба в несколько более легкой одежде со мной в летнем платье с прозрачными для взора бретельками а Вы в пуловере более легком чем обычно можно на Вас наблюдать в этом сияющем календарном месяце. Неделя очень Highlight[62]62
  Выдающаяся (приблизит. англ.).


[Закрыть] лотерея фортуна. Легендарная изобретательность просто двоих людей, которые приближаться к себе и знать друг друга уже по ежедневному виду, здороваться привычным кивком на протяжении нескольких секунд, за взглядыванием следует кратчайшая улыбка, вдвоем на расстоянии двоих незнакомцев благосклонная и легкая через день. Потом и первый разговор, и ах, и Ваша расческа, которая то и дело выскальзывала у Вас из нагрудного кармана и мои опыты поднять ее для Вас, что я охотно совершала несмотря на мокрые от дождя надежды, в которых я находилась. Вы возблагодарились перед меня и Ваша радость была беседоваться несколько минут, ослабленная я и непостижимый и свободный тот. Руки лучей послеполуденное солнце содержали колокольни над рекой в их там была колыбель розового цвета, почти слишком нежного, и именно в воспоминании столь мучительно это «О» фигур мадонн в Санта Мария Маджоре.

Отсюда намекается мой вопрос на Вас, откуда взимается Ваша определенность из зарабатывания средств к существованию так близко от музеума, может быть, точка отпуска для обеденного перерыва? И мне сохранился в памяти Ваш ответ: однако ведь, что я совершенно правильно догадывалась, обеденный час в проведении света и омытого дочиста воздушного пространства и окружное присутствие высоких зданий в тени neighborhood,[63]63
  Соседство (искаж. англ.).


[Закрыть] так что земля в ее жаркой коже не столь тяжким бременем ложится на гомункулуса.

Печальнее и в значительных зонах ограниченнее, в то время как призрачно, есть лето до полудня, сказали Вы, вознамерившись откусить кусочек сэндвича, держимого в руке. И Вы поведали мне, в то время как я слушала, что существует звуковой барьер времен внутри музеума, который соблюдают все сотрудники и начальники, и даже директор, которого имя мне не вспоминаться более, но его изображение на почтовой марке мне кажется полвека тому назад еще возросла в цене путешествовал по полконтиненту. Так строго поделены времена перерывов, да и полуденные колокола – не надежная гавань решения запертых ворот Музеума Труда, так строго, сказали Вы мне. И я сказала, что мне знакомы эти процессы.

А Вы: Это также хорошо уйти прочь от моих картин в свободу, которые я копирую для этого College-of-the-Arts.[64]64
  Школа искусств (искаж. англ.).


[Закрыть] (На каком акценте Вы тогда говорил? Он звучит у меня в ушах, но нельзя сказать, откуда, так много есть разных возможностей). Сейчас это Брейгель и копия детских игр, сказали Вы, на этот момент предоставлены из авторства другого музеума. А еще нидерландские пословицы, сказали Вы, и есть моей работы прямо в это мгновение мольберта в нескольких отдаленного от нас в тихом уголке затемненной комнаты открытия выставки. Я никогда не слышала лекцию одного человека, такого рода как Вы некогда в тот день взять на себя за труд прочитать. Полнота, безвременность! Я поспрашивала Вас за многочисленные картины Вашей внутри сферы Вашего вступления – потом Вы были так взять за руку мою и меня руководили к непостижимым вратам напротив того музеумового парка в конце. Тут Вы сказали, там внутри собрание портретов королей, чуду в истории, короли и королевы, что что-то подобное есть мы обязаны столь же им, сколь и чуду биологии, одноклеточных и ластоногих, чудесные познания физики и все-же-предмет искусства-в-сотворении пред Господом. Вы можете наверняка думать уверенно, что в тот день я пошла домой в исключительной эскадрилье облаков Ваших голосов.

И что потом я намеренно пошла к парку, каждый день, для с целью того, чтобы видеть Вас, возжаждуя только этого каждый новый. Всегда, всегда, и Вы умели что-то для меня транспортировать. Рассказывать о ландшафтных картинах, напримерно, и издревле, или также полные затмения Солнца перед ратушей этого года наблюденные сквозь зеркальные очки из картонных морщин на лицо. У меня так часто рот был открытый как я внимательность была рассказам в молчании слушать часы. Вы постигли меня со словом о физике сегодня во времени и о подвешенности всех теорий, или таких, как Вы мне нашептывали, что гребцам на космическом корабле будет показываться, что они не в опасности, когда они наймут к краю черной дыры в пространственной субстанции Вселенной – в то время как так что в стоящих вне системы наблюдательных инициалах видит, что он стоит тихо, космический корабль в вечности. Как свеча, сказали Вы, только не колышется и не мерцает.

Употребление моего личного имени было мне едино с начала, вот только Вы избегались привести Ваше. Я менее редко спрашивала по мере того как время удалялось вперед к тому происшествию, которое теперь разоблачится как истинная причина моего письменного писания к Вам через большое пространство земного шара до Вас. Вы помните? Начало дня над часом в конце августа вписан, ожидание на жаре початое и без Вас. Пока Вы не пришли и вследствие я вежливо повлияла на Вас все-таки не заставлять меня ждать на протяжении полудня. В шутку. Но туда Вы внезапно очень серьезны и держа мою руку и прижимая к щеке, чувственный фарватер и мне едва ли недоставало до слез в моих глазах. У меня есть квартира, сказали Вы, в непосредственности от парка, в тудашнем направлении я вследствие пошла и более не забуду этот вечер, от воспоминания. Снова Вы говорили в таком мягком и звучном настроении также о физике.

Возвратный путь потом стал для меня исполнен одновременно тягостности и исцеления. Каждый шаг приблудной тоски некий easier.[65]65
  Проще, легче (англ).


[Закрыть] Почки ожидания чисто и богато в ночи беспокойно проведенной ожидая опять до утра, потом внутри Парк-Музеумного парка в нем. Тут Вас больше не было здесь. Нигде. На скамейке, нашей, больше нет и произвольно также вокруг здания, туманны мои глаза, и предчувствие, какой конец получить эта история.

Ни единого дня в последующие недели и луны, когда я могла бы мочь увидеть Вас в области скамейки, ни более в солнцевороте, которое стало слабее, двигаясь к осени, потом догорел дневной жар и зима и первые симптомы новы в теле. Я была поникла, очень, мои волосы седеть я прошла эту стадию, ах мой прежний спутник-незнакомец, определенный как и это другое внутри радиуса солнечной системы, увы.

Мои первые размышления направлены на всю смерть и печальную перспективу на событие Рождества. На потом на конце весны будущего года узел распустился с судьбой: это был первый поход назад из больницы в тень пробок на парковке и ветер, что это меня раздавило под недостатком движения этого решения так тяжко, что я почти не в силах была дышаться. Но Даниэль, наш сын, родился в мир в эту секунду только по-настоящему, эту секунду плюс решения на парковке больницы.

Сегодня Даниэлю есть девятнадцать лет и стоит в начале изучения юридических наук далеко от этого удаленный в Берлине. Иногда мы бываем в разговоре друг с другом по телефону или через пересылание туда-сюда mail. Это моя гордость и моя полная серьезность остаться в этом мире, Даниэль, одна из креатур возниклых в rush hour[66]66
  Час пик (англ.).


[Закрыть] космоса, но потом чтобы стать жизнецентром, который я не забуду. Но Даниэль не только единственно мой сын, он также есть Ваш дитя тоже, так как я этим откровением буду поразить тебя здесь в этом месте менее, чем в начале.

Да, ты наверняка догадывался, что скрыто в этих строках уже с начала чтения. Я буду быть честной, если признаюсь в представлении, что ты это срочное сообщение глазами, тихо прочитал всплывая эти несколько воспоминаний о кратком как также и встреча была во дни этого тогда темного прошлого когда-то. Речь не идет не о батюшки мои овладение ни о виновном в этом счастливом существовании у меня в объятиях из больницы красного кирпичного здания аллеи через пассаж в центре города к моей квартире с ним вместе одновременно. Такая маленькая, такая нежная головка есть круглое чудо голенькой мягкости, во сне наяву, только кома ближе к блаженной смерти посредством рая. Может быть, так как прошло столько промежутков во времени случилось так, что Ты тоже знаешь это чувство весны и омоложения мира посредством потомства в первые дни по его прибытии. Приуготовления к первому дню рождения, business со свечами Happy-Birthday и выдувание впервые воздуха из жемчужины короны ротика, крохотного и все же такой формы, как маленький узелок на заднем выходе праздничного воздушного шара. «Ф-ф-ф!!!» И свеча погасла, даже не замерцав, это был прекраснейший день для с тех про в моей жизни есть он. По сравнению с этим все прежнее казалось как заросший огород. Разрушения после бури. Я водила Даниэля в школу одна, кормления предпринимала ежедневно, и также свое первое слово он произнес в моей области въезда в квартиру – она до сих пор по-прежнему находится там, на балконе над concrete[67]67
  Бетонный (англ.).


[Закрыть] двором весь день под гул выбиваемых ковров условного стука соседями.

О сколь охотно я бы сообщить тебе что во время военного путча в африканском государственном образовании наорудовала на 1 000 000 миллионов и теперь вовлеку тебя в свое внезапное богатство. Или что плата за транзакцию не одна совершает миллиардное снятие со счета. Но Даниэль это не есть внезапное богатство, но медленно возросся, пока днем не содержит себя как официант в одном ресторане а вечера внутри города Берлина осваивает курсы юридических наук в больше продолжительности и дисциплине. Я еще буду переживать, как он как докторская степень вернется ко мне в крохотную квартиру, от радости быть мать адвоката еще позволю себе и увидеть его высший крест любой биографии. Но до тех пор состояние жесткое и скудная борьба за каждый отдельный день, впроголодь, батюшки мои. В то время как я не даю ему увидеть я продаю от горькой бедности бытовые предметы как можно более быстро и невидимо, чтобы нарастить ему денег, чтобы он купил себе что хочется, так как мысли о беззаботно потраченных в юности и в игре деньгах печалят меня широко меньше чем мысль о страхе вечеров без электричества в доме, чтобы читать специальную литературу и рукописи перед его адвокатских экзаменов.

И поэтому я надеюсь, что это мое Е-Mail-послание путешествующее через языки Translate, template, размноженное в Интернете, все шире посылать и посылать переводить отправлять автоматически, пока мы не найдем Тебя, в которого борода и форма твоего возраста при примерно шестидесяти лет именно согласно моей гипотетической длительности. Ты нам нужен. Даниэль не знает Тебе, к тому же его не сообщали о возникновении его лица широко в прошлости, он в целом меньше вопросов чем мечтаний о будущем и благосостоянии. Он хороший мальчик. Только он совершенно определенно показался бы Тебе знакомый. Во многих он однозначно напоминает о Твоем, брови, дистанция лопаток чуть-чуть слишком великая. Так многие. И нам нужна Твоя помощь, так как в это время есть труднейше, чем когда-то-либо. Так по крайней мере твое ЧИСЛО КРЕДИТНОЙ КАРТЫ.

И данные в ЖИЛЬЕ, ТЕЛЕФОННОМ НОМЕРЕ, КОДОВОМ НОМЕРЕ КРЕДИТ.

В ответном послании, о котором я могу надеяться, оно прибудет в срочности более высокой, чем раньше. Загадка этого запоздалого Он будет отцом будет пластична в той ответственности, с которой я перенесу в Твое ИМЯ, которое я желаю внести в специальную графу пожалуйста, так чтобы он первым напал на мои глаза eyesful:[68]68
  Ненаглядно (искаж. англ.).


[Закрыть]

С наилучшими желаниями пожалуйста о скором свидании я есть Твоя

Сара Мартингаль.

ПРОИСШЕСТВИЕ

Каролине Куттнер

Маленькое чудовище лежало под лупой часовщика и вот уже несколько минут грозило ему кулачком. Часовщик не видел в этом ничего особо удивительного, потому что оно на несколько минут спешило. После того, как часовщик своими тонкими серебряными инструментами заново настроил его, чудовище успокоилось, легло и вскоре уснуло. Только по едва заметному движению его поднимающихся и опадающих ноздрей можно было понять, что оно еще живо. На стене мастерской висело квадратное пятно солнечного света. И тут чудовище внезапно проснулось, впервые увидело часовщика и страшно испугалось. И тотчас же, как, вероятно, сделали бы на его месте все мы, сжало крохотную когтистую лапку в кулачок и погрозило ею непостижимому.

ШКОЛЬНОЕ ФОТО

По двору средней школы имени Эдварда Осбика, мимо статуи, изображающей большую белую птицу,[69]69
  Отсылка к стихотворению американского поэта и иллюстратора Эдварда Сент-Джона Гори (1925–2000) «Птица Осбика», герой которого, викторианский джентльмен, подружился с большой белой птицей.


[Закрыть] шел человек маленького роста. Низкое вечернее солнце ложилось на землю так, что идущего опережала собственная тень, длинный тощий карикатурный силуэт его тела, выделяющийся словно среди языков адского пламени. Зонтик этот человек нес перед собой, как букет цветов. Когда он приблизился к зданию школы и поднял голову, директриса на шаг отступила от окна.

Она была в пиджаке, так как по вечерам уже стало холодать, а отопление в здании еще не включили. Сегодня утром, когда она добиралась на велосипеде на работу, уже пахло осенью, густой, тяжелой землей, желудями и прелой листвой. Но старые листья еще не облетели с ветвей, и попутный ветер был теплый. Несколько дней тому назад поблизости сгорела фабрика, весь транспорт на большом участке направляли в объезд, а Венера и Марс вступили в соединение.

Немного спустя в дверь постучали, вошла Михаэла и назвала фамилию посетителя. Последний из трех «опоздавших», которые записались на прием на сегодняшний вечер. Этот пришел на сорок пять минут позже оговоренного времени.

Они поздоровались за руку. В лицо ей повеяло слабым запахом грибов. Господин Прайснер обильно потел.

– Спасибо за то, что нашли… – начала директриса и предложила ему сесть.

– Пустяки, не беспокойтесь, – отвечал Прайснер.

– Почти все остальные родители пришли вчера вечером, но в этом, особом случае мы приняли решение предоставить шанс каждому, и…

Прайснер чихнул.

– Извините, – произнес он.

Он положил зонтик рядом с собой на пол. То, что она приняла за грибной дух, могло быть запахом салона новой машины, подумала директриса.

– Что ж, хорошо, – сказала она. – Конечно, вы знаете, в чем дело.

Он кивнул:

– Вы хотели обсудить фотографию.

– Совершенно точно, – подтвердила директриса. – В первом письме родителям, и мне очень важно сейчас объяснить это каждому отцу и каждой матери лично, мы выразились, пожалуй, в слишком укоризненном тоне. Это мы осознали, к сожалению, слишком поздно, и за это мне искренне хотелось бы извиниться перед вами. И перед вашей женой.

– О, окей, – откликнулся Прайснер, кивнув с любезным видом.

Он сохранял спокойствие, похоже, безо всяких усилий.

– Хорошо, – сказала директриса, – итак, мне бы очень хотелось, чтобы к концу этого разговора у нас не осталось непроясненных вопросов. А прямо в начале хотела бы уверить вас, что, разумеется, покупать или не покупать что-либо – ваше неотъемлемое право. Но вы, то есть ваша жена, мне кажется…

Она протянула ему записку. Когда он пробежал ее глазами, брови у него не приподнялись, только под одной строчкой он быстро провел указательным пальцем, одновременно приблизив лицо к листку, но в остальном никак больше не реагировал.

– Все правильно, моя жена записывалась, – сказал он, изучив список желающих. – Это она занимается всеми школьными делами.

– Ах вот как. Видите ли, господин Прайснер, я знаю, вы не хотите показаться невежливым и поэтому вы… И пожалуйста, поверьте, я благодарна вам за это, правда, у меня уже побывали некоторые родители, и они совсем иначе… Но, хорошо, я понимаю и это. Зрелище действительно странное. Вот такая фотография. Взгляните.

И сейчас, когда она подвинула ему фотографию класса, он остался совершенно спокоен. На краю группового портрета парил над детьми логотип школы имени Осбика, старательно выведенный фотохудожником и составленный из надписи с коротенькими крылышками по бокам.

– Это ведь из-за Даниэля Грондля? – любезно спросила директриса.

Ее гость излишне поспешно затряс головой.

– Нет-нет.

– Я совсем не хочу вас в чем-то упрекать, господин Прайснер.

– У нас есть на то свои причины, – пояснил он. – Мы ничего не имеем против этого бедного ребенка. Против того, чтобы он фотографировался вместе с остальными. То есть я хочу сказать, я знаю, может показаться, что я, что мы… Но проблема в том, что мы просто не хотим покупать фотографию, даже притом, что моя жена тогда на нее подписалась. Вот и всё.

– Конечно, вполне возможно, что фотография вам не нравится. Почти все родители отказались от нее, после того, как ее увидели. А они заранее знали, что Даниэль тоже будет сниматься вместе с остальными.

– Да, конечно.

Директриса повернула фотографию и внимательно рассмотрела ее сама. При этом она попыталась изобразить на лице благосклонную серьезность, избежав показной толерантности. Тем самым она давала понять, что ведет с ним беседу на равных и не намерена прибегать ни к каким педагогическим уловкам. Она чувствовала: этот человек – из числа добрых. К нему в душу она, пожалуй, может проникнуть на межличностном уровне.

– Этот аппарат, – сказала она, дружелюбно взглянув на Прайснера.

На лице его на миг появилось какое-то странное, неопределенное выражение, и тотчас же исчезло.

– А причем тут аппарат? – спросил он.

– Аппарат необходим. Без него Даниэль не смог бы…

– Да-да, конечно, – кивнул Прайснер, как будто слышал нечто подобное уже не раз.

– Знаю, зрелище весьма странное. Но вот, например, ваша Джессика видит этот аппарат каждый день. Учится в быту общаться с товарищами, которые очень и очень отличаются от большинства. Для этого и существуют инклюзивные классы.

– Разумеется.

Посетитель плавно перевел взгляд на потолок, но потолок был в целом неинтересен, фресками не расписан, и потому он вскоре вновь сосредоточился на неприятном разговоре.

– Видите, я сейчас хочу сказать, – начала директриса, – и пожалуйста, не расценивайте это как выпад…

– Мы ничего не имеем против мальчика, – нетерпеливо прервал ее Прайснер. – Мы просто не хотим покупать фотографию. Список желающих – это же не договор.

– Конечно, нет. Это только ни к чему не обязываю… то есть я хочу сказать, обязывающий…

– Да, я очень сожалею, – перебил он ее. – Знаю, вы потратили силы и время, приглашали фотографа и так далее. Это не имеет никакого отношения к Даниэлю.

В усах господина Прайснера посередине наблюдался необычайно большой пробел, что придавало его лицу миролюбивое выражение и одновременно делало его похожим на азиата. Директриса изо всех сил пыталась не смотреть на эту безволосую кожу прямо над выемкой верхней губы. Однако, подобно кошачьему пупку, это место излучало странную, неодолимую притягательность, превращаясь в своего рода живописную точку схода.

– Аппарат вас пугает? – спросила она.

– Что?

Он сделал изумленное лицо, однако удивление его выглядело наигранным и задержалось подозрительно надолго.

– Это совершенно естественно, – заверила директриса.

– Нет, он нас не пугает.

Теперь его голос звучал несколько иначе, более мужественно и сдержанно. Он немного изменил тактику и медлил перейти к следующей стадии – нетерпению и раздражению.

– А меня, когда я впервые его увидела, он испугал, – спокойно сказала директриса. – Я до сих пор помню. В первый момент нельзя было даже представить себе, что там, в аппарате, ребенок, в котором таким образом поддерживают жи…

– Дело не в этом, – прервал ее Прайснер уже слегка утомленным тоном, что представляло собой отчетливый прогресс и, возможно, первый маленький прорыв. – Он только… Я знаю, как сейчас прозвучит то, что я скажу, но я вынужден это сказать, окей?

Директриса молча сделала сочувственный жест, призванный приободрить собеседника. Ее посетитель глубоко вдохнул и выдохнул.

– Мне кажется, существует грань, – произнес он, медленно проводя ребром ладони по деревянному столу. – Есть черта между еще хоть как-то различимым человеческим обликом и… Ага, окей, вы видите? Вот сейчас то, что я скажу, прозвучит так… сейчас вам покажется, что я такой…

Директриса воздела руки.

– Нет-нет, я здесь не для того, чтобы судить о ва…

– Но все-таки вы судите.

– Нет, – мягко возразила она. – Пожалуйста, продолжайте.

Господин Прайснер закатил глаза и откинулся на спинку стула.

– Я понимаю, – проговорил он, – что вы умеете уклоняться от некоторых деталей. Этому учит ваша профессия. Смотрите на эту штуку и думаете: «Окей, там… в каком-то смысле… находится ребенок, он может присутствовать на уроках, пока он там, внутри, и пока эту штуку не отклю…» Ага, видите? Теперь вы смотрите на меня с таким видом…

– Нисколько, господин Прайснер.

– Вам это легко. Вы, вероятно, видите такое каждый день. Вы умеете с этим обходиться. Но у меня это не очень-то получается. Меня от одного вида этой штуки начинает тошнить, извините за то, что выражаюсь так грубо. Невольно спрашиваешь себя, где оно кончается.

Он умолк. По его виду она заключила, что он чувствует себя побежденным. Входя к ней в кабинет, он был твердо уверен, что выйдет из разговора победителем.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила она.

– Если человеческий облик… Две руки, две ноги, лицо… Я хочу сказать, у этой штуки даже глаз нет, она похожа на электрическую розетку!

Возникла зловещая пауза.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – произнесла директриса.

Она попыталась говорить тоном, лишенным всякого намека на укоризну. Он уже забился на крючке, теперь необходимо было проявить осторожность.

– От этой штуки кошмары снятся.

А вот тут он зашел слишком далеко, подумала она. Однако сразу стал чувствовать себя свободнее. Возможно, пора ужесточить избранную стратегию.

– А что, собственно, говорит об этом ваша Джессика? – спросила она. – Неужели она не рада была бы иметь классную фотографию?

По-видимому, Прайснер честно решил, что должен об этом подумать.

– Ну да, – сказал он. – Вы же знаете, как они себя ведут в этом возрасте. Все девочки, без исключения. То им кажется, что они слишком тощие, то – слишком толстые. И это начинается очень рано. Она никогда не повесит у себя в комнате собственную фотографию. А потом, у нее и так всё сплошь завешано всевозможными…

«Интересно, – подумала директриса, – как быстро он ограничился этим сценарием: “у нее в комнате”. Не в квартире, не в столовой или еще где-нибудь, нет, если бы его дочь хотела получить такую фотографию, она повесила бы ее у себя в комнате». И все же она сказала себе: он – из числа добрых людей.

– Я понимаю вас, – заверила она.

– А вы тогда ходили вместе с нашим классом в поход? – вдруг спросил Прайснер.

Ах, он об этой истории. Директриса едва не закатила глаза. Но сдержалась.

– Нет. О каком походе вы говорите?

– То есть я хочу сказать, меня самого там тоже не было, – поспешил добавить Прайснер. – Я знаю это со слов жены. Она сказала, что то мгновение, когда весь корпус… аппарат скатился по склону холма и при этом завибрировал сильно-сильно, как… как на этих видеороликах со стиральными машинами, которые работают в режиме отжима, и тут кто-то бросает кирпич в барабан, и тогда… Знаете эти видео?

– Нет.

– Да их в интернете полным-полно, безумие какое-то. Ну просто с ума сойти, вы же понимаете, о чем я, сначала он начал быстро вращаться на месте, а потом на траву выпал клубок тонких спутанных проводов. Моя жена сказала, что выглядело это, как если бы взорвался холодильник. Съехал вниз с холма. А потом еще эта медсестра, в обязанности которой….

– Фрау Триглер, – подсказала директриса.

Сделала она это, отчасти желая дополнить, отчасти чувствуя, что пора несколько обуздать поток красноречия Прайснера. Щеки у него покраснели, от проступившего румянца он помолодел. Помолодел и выглядел теперь испуганным. Но был еще не готов.

– Да-да, Триглер, – продолжал Прайснер, – подбегает со своими приборами и собирает отвалившиеся части, и тут дети начинают кричать: «Капсула, капсула!» Точно не припомню. А потом несколько секунд всё в беспорядке валяется на земле, и от этого становится не по себе, и все на это смотрят. Знаете, моя жена в тот день вернулась сама не своя. Но Джессика сказала, что такое бывает часто.

– Простите?

– Конечно, это не всегда так потрясает, – согласился Прайснер, – но то маленькие детали отламываются, то какой-нибудь провод сгорает. Дочь говорит, часто пахнет жженой резиной…

– Господин Прайснер, могу заверить вас…

– Нет-нет, я совершенно не хочу сказать, что вы делаете что-то неправильно, я… Ах, Боже мой, как это все тяжело. Просто существует некая граница, ведь так? Вот что я хотел сказать. Не более. Существует граница. И если ее перейти…

– Да, вы это уже говорили.

– Я хочу сказать, – снова начал Прайснер, – подумать только, ведь это ребенок…

Вот наконец он произнес эти горькие слова. Сколько раз она слышала их за последние дни? Эту мантру, которая явно изо дня в день повторялась в головах родителей, когда они встречали детей после уроков и замечали рампу и переоборудованный автомобиль семьи Грондль, а потом шаткую камеру, поддерживаемую целой гроздью эластичных, упругих шаров марки «периболл», которую скатывали вниз по рампе, и детей, на прощание весело машущих камере вслед. Маленькие, непредубежденные создания, будущее человечества. И чудовищная, напоминающая формой яйцо, передвижная камера для несчастного существа, которое они воспринимали как подобное себе.

– Какими же надо быть родителями, чтобы соорудить такое?

– Пожалуйста, господин Прайснер, – подняла руку директриса.

Она хотела избавить его от необходимости переводить разговор в это русло.

– Нет, – сказал он, и лицо его приняло выражение искреннее и печальное, – я действительно хотел бы это знать. Какими же надо быть родителями, чтобы так поступить с собственным ребенком? Есть же какая-то граница, правда? В какой-то момент жизнь прекращается, обрывается. Всем нам когда-нибудь придется… Я хочу сказать, вы же знаете, как это бывает…

– Да.

– Вы бы поступили так с собственными детьми? Соорудили бы такую штуку и стали бы управлять ею дистанционно, из дома?

– У меня нет детей.

– И все-таки, – продолжал настаивать он. – Вы бы так поступили?

– Господин Прайснер, мне кажется, я не вправе осуждать решение других родителей только потому, что сама выбрала бы другое.

– То есть вы бы так не сделали?

– Я этого не говорила, – отвечала она со всей возможной мягкостью, на какую была способна.

– Я бы тоже так не сделал, – решительно покачал головой Прайснер. – Я мог бы прямо здесь и сейчас дать вам в этом расписку. Я бы никогда не соорудил такую штуку, эту единственную в своем роде камеру… я хочу сказать, если я даже не могу по вечерам укрыть его одеялом, то это уже не ребенок.

Он замолчал. На щеках у него выступили красные пятна. Жалкое, безволосое место над верхней губой как-то особенно выделялось. Он опустил глаза. Наверное, он внезапно понял, что зашел слишком далеко. Этим мгновением она и должна была воспользоваться, чтобы ринуться в атаку: он осознал свою вину, и для нее словно ненадолго приоткрылось долгожданное окно, теперь она без усилий могла заставить его купить фотографию. Однако, в отличие от прежних встреч с родителями, сейчас директриса медлила, и ее взгляд на миг почему-то застыл на маленьком флюгере, едва различимом на далекой крыше какого-то дома. Филигранный предмет, назначение которого заключалось в том, чтобы поворачиваться по ветру и радовать всех живущих поблизости привычным скрипом. Ей вспомнились осенние дни, краснокоричневые листья на подъездной аллее. Укрывать одеялом, по вечерам.

– Простите, – произнесла она. – Что вы сказали?

– Ах, ничего, – отмахнулся Прайснер. – Я не хотел никого обидеть. Стоит что-то такое сказать, и сразу начинает казаться…

– Нет-нет, – возразила она. – Вы сказали: «Если вы больше не можете укрывать его одеялом, то это уже не ребенок» – ведь так?

Прайснер смотрел на нее. Он смущался, не зная, как загладить свою оплошность.

– Можно спросить, откуда вы это знаете?

– Что?

– Откуда вы знаете, что по вечерам его не… То есть вы это просто предполагаете или…

Прайснер втянул голову в плечи и отвел глаза в сторону.

– Может быть, моя дочь упоминала о чем-то подобном.

– Что?

Он сделал нетерпеливый жест, мол, какая разница.

– Ах, да понятия не имею. Вы же знаете, дети иногда говорят за спиной друг у друга жестокие вещи.

Он откашлялся.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, вот, хотя бы гараж.

– Не знаю, о чем вы.

– Правда?

Прайснер, казалось, был удивлен. Во взгляде его даже появилось что-то вроде легкой укоризны, мол, надо же, поразительно, как мало знает она о частной жизни своих подопечных.

– Кровать, – осторожно начал он, – так сказать, больше не требуется.