Текст книги "Оборотни"

Автор книги: Клайв Баркер

Соавторы: Майкл Маршалл,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Стивен Джонс,Бэзил Коппер,Рональд Четвинд-Хейс,Роберта Лэннес,Марк Моррис,Стивен Лауз,Скотт Брэдфилд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

Джон скользнул к двери и открыл ее. Крадучись прошел по коридору. Поднялся по лестнице, так же крадучись прошел по коридору второго этажа. Раскрыл выкрашенную кремовой краской дверь, ведущую на чердак. Взобрался вверх по лестнице.

Он не сомневался, что волк-ковер со своими сверкающими желтыми глазами и жесткой шерстью ждет его. Джон прополз на четвереньках по грубому гессенскому ковру, погладил шкуру и прошептал:

– Человек-волк – вот кто ты был. Не отрицай. Ты был снаружи, верно? Ты был шкурой. Вот в чем разница; вот то, чего никто не понимал. Оборотни – это волки, превратившиеся в людей, а не люди, которые превратились в волков! И ты бегал вокруг их домов, так ведь? Бегал по лесу и ловил их, и кусал их, и разрывал им горло, и убивал их! Но они поймали тебя, да, волк? Они вытащили человека, который был у тебя внутри. Они вытащили все твои внутренности, и у тебя не осталось ничего, кроме твоей кожи. Но ты не беспокойся. Теперь я буду твоим человеком. Я надену тебя на себя. Вот сейчас ты ковер, а через минуту будешь настоящим волком.

Он встал и поднял с пола ковер. В тот день, когда Джон с ним боролся, он казался ему тяжелым, теперь же он стал еще тяжелее, почти таким же тяжелым, как живой волк. Джону понадобились все силы, чтобы взгромоздить шкуру на плечи и расправить на себе ее пустые ноги. Затем он надел себе на макушку волчью голову.

Волоча на себе шкуру, он еще долго топтался по чердаку.

– Я – это волк, волк – это я, – шептал он. – Я – это волк, волк – это я.

Он закрыл глаза и принялся раздувать ноздри. «Теперь я волк, – внушал он себе. – Свирепый, быстрый, опасный». Он представил, как мчится по лесу, между деревьев, лапы его бесшумно и неумолимо передвигаются по толстому ковру из сосновых иголок.

Он открыл глаза. Пришло время реванша. Волчьего реванша! Он спускался по лестнице, а хвост тяжело и глухо ударял по ступеням. Он толкнул дверь и вприпрыжку поскакал по коридору к слегка приоткрытой двери смит-барнеттовской спальни.

Из глубины его горла вырвалось рычание, изо рта закапала слюна. Но приблизившись к двери спальни, он затаил дыхание.

Я – это волк, волк – это я.

Он был в трех-четырех шагах от двери, когда она бесшумно открылась, и коридор залил лунный свет.

Джон мгновение поколебался, потом снова зарычал.

И тут из спальни Смит-Барнеттов что-то вышло – что-то такое, от чего волосы на затылке у Джона встали дыбом, а душа ушла в пятки.

Это была миссис Смит-Барнетт… и все же это была не она. Она была голая, высокая и голая, однако не просто голая – у нее не было кожи. Ее тело светилось белыми костями и туго натянутыми перепонками. Джону видны были даже ее пульсирующие артерии и ажурный узор из вен.

Внутри узкой, длинной грудной клетки в частом тяжелом дыхании вздымались и опадали легкие.

Лицо ее было ужасающим. Казалось, оно вытянулось в длинную костистую морду, губы запали внутрь, вплотную к зубам. Глаза горели желтым светом. Желтым, как у волка.

–  Где моя кожа? – спросила она не то шипящим, не то рычащим голосом. – Что ты делаешь с моей кожей?

Джон не заметил, как волк-ковер сполз с его плеч и соскользнул на пол. Мальчик не мог говорить. Он даже дышать не мог. Не в состоянии пошевелиться, он с ужасом смотрел, как миссис Смит-Барнетт упала на четвереньки и, казалось, скользнула внутрь волка-ковра, как проскальзывает голая рука в меховую перчатку.

– Я не хотел, – успел выдохнуть он, но тут когти впились ему в горло, и зверь прижал его спиной к стене. Мальчик сделал вдох, чтобы закричать, но вместо воздуха в горло ему хлынуло полпинты теплой крови. Волк-ковер пришел за ним, и Джон не в силах был его остановить.

Отец Джона приехал на следующее утро, как всегда около половины десятого, чтобы перед работой минут пять-десять пообщаться с сыном. Его водитель-немец не заглушил мотор «фольксвагена» цвета хаки, поскольку утро было довольно холодное – температура опустилась ниже пяти градусов. Офицерская тросточка прогибалась под его рукой, когда он поднимался на крыльцо. Мужчина удивился, что входная дверь была раскрыта настежь. Он нажал на звонок и вошел в дом.

– Дэвид? Элен? Есть кто-нибудь в доме?

Из кухни послышалось странное мяуканье.

– Элен? Что-то не так?

Он прошел в дальний конец дома. В кухне он увидел прислугу-немку, которая сидела за столом, все еще в пальто и шляпе; напротив нее лежала сумочка. Женщину трясло, она судорожно всхлипывала.

– В чем дело? – спросил отец Джона. – Где все?

–  Etwas schrecklich, [45]45
  Нечто ужасное (нем.)


[Закрыть]– дрожащим голосом ответила прислуга. – Вся семья мертва.

– Что? Что значит «вся семья мертва»?

– Вверху, – сказала женщина. – Вся семья мертва.

– Позовите моего водителя. Скажите ему – пусть идет сюда. Потом позвоните в полицию. Polizei, понятно?

Вне себя от ужасных предчувствий, отец Джона взбежал по лестнице. На первом этаже он увидел приоткрытую дверь спальни, всю в пятнах крови. На ковре валялись измятые фотографии улыбающихся Пенни и Вероники, красные наградные розетки с конноспортивных состязаний были разорваны и растоптаны.

Он приблизился к спальне девочек и заглянул туда. Пенни в неестественной позе лежала на спине, шея ее была так изуверски вспорота, что голова почти отделилась от тела. Вероника лежала вниз лицом, ее белая ночная рубашка была в темных пятнах крови.

На отца Джона страшно было смотреть, когда он направился в спальню сына. Он открыл дверь – кровать была пуста, в комнате не было никаких признаков присутствия мальчика. Отец с пересохшим горлом через силу пробормотал молитву. Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы он был жив.

Он поднялся выше. Коридор второго этажа был забрызган пятнами крови в виде загогулин и вопросительных знаков. Полковник Смит-Барнетт лежал в своей спальне на спине с разорванным горлом и глядел раскрытыми глазами в потолок. Он выглядел так, словно на нем был кровавый нагрудник. Никаких признаков Элен Смит-Барнетт в доме не было. Дверь, ведущая к верхней лестнице, была вся в отпечатках окровавленных рук. Отец Джона открыл ее, сделал глубокий вдох и медленно поднялся на чердак.

Комнату заливал солнечный свет. Войдя туда, мужчина оказался лицом к лицу с ковром из цельной волчьей шкуры. Челюсти волка были темными от запекшейся крови, шерсть на морде слиплась. Ковер приподнимался небольшим бугорком – что-то лежало под ним. Отец Джона долго не мог решиться, но в конце концов взял ковер за край и поднял его. Под ним были наполовину переваренные останки мальчика.

Хью Б. Кейв
Шептуны

Хью Б. Кейв (Hugh В. Cave) родился в 1910 году в Честере, Англия. Когда ему было пять лет, его семья эмигрировала в Америку. Свой первый рассказ «Остров Божьего суда» (Island Ordeal) он опубликовал в одном из журналов в 1929 году.

С тех пор у Кейва вышли сотни рассказов в таких журналах, как «Таинственные истории» (Weird Tales), «Странные истории» (Strange Tales), «Истории о привидениях» (Ghost Stories), «Черная книга детектива» (Black Book Detective), «Захватывающие тайны» (Thrilling Mysteries), «Ужасные истории» (Horror Stories), «Страшные скажи» (Terror Tales), «Сатэрдей ивиинг post» (The Saturday Evening Post), «Шепоты» (Whispers) и «Фантастические рассказы» (Fantasy Tales).

В 1977 году Карл Эдвард Вагнер в своем издательстве «Каркоса» (Carcosa) опубликовал ряд лучших рассказов Кейва в антологии «Марджанстрамм и другие» (Murgunstrumm and Others), получившей Всемирную премию фэнтези (World Fantasy Award).

Издательство «Стармон Хаус» (Starmont House) выпустило сборник «Трупных дел мастер» (The Corpse Maker) под редакцией Шелдона Джефри (Sheldon Jaffery), а также биографию Кейва, написанную Одри Парент «Одиссея мастера сенсаций: История Хью Б. Кейва» (Pulp Men's Odyssey: The Hugh В. Cave Story by Audrey Parente). В 1991 году писатель был удостоен награды от американской организации «Писатели в жанре хоррор» (The Horror Writers of America).

Рассказ «Шептуны» – переработанная версия рассказа, который Кейв впервые опубликовал в 1942 году в сборнике «Захватывающие мистические истории» (Spicy Mystery Stories) под шутливым псевдонимом «Джастин Кейс» (Justin Case). [46]46
  По-английски этот псевдоним звучит как «на всякий случай».


[Закрыть]

Это был очень старый и заброшенный дом. Чтобы подобраться к нему, нам пришлось перелезть через сломанные ворота, на которых висела табличка «Продается», а потом продираться через густую и высокую, чуть ли не в человеческий рост, траву.

– Милый, – воскликнула Анна, – это то, что надо! Давай его купим!

Я посмотрел на нее в изумлении. Мы уже неделю как поженились, но до сих пор при каждом ее слове и движении мне хотелось заключить ее в объятия. Анна настаивала:

– Можно ведь привести дом в порядок и ездить сюда хотя бы на выходные.

А я подумал, что вполне мог бы жить здесь постоянно, поскольку я – как писатель – мог жить вообще где угодно.

Через час мы уже были в деревне и отыскали Джедни Прентисса, агента, чье имя и телефон значились на табличке о продаже.

Цену, по моему мнению, он назвал вполне разумную.

– Да и дом до сих пор в отличном состоянии, даром что шесть лет пустовал, – подчеркнул агент. И мы отправились в Харкнесс, чтобы оформить сделку.

Позже мы растопили в нашем новом доме большой камин и сожгли дорожные карты. Потом выбрали комнату, которая будет служить нам спальней, и отправились на работу, решив до вечера хоть что-то сделать. Анна приобрела в Харкнессе кое-что из мебели и постельное белье. В магазине ей пообещали доставить все сегодня же.

Обживать дом было занятно. Чтобы не запачкать платье, Анна разделась, и вот она бегает туда-сюда в одном белье то с тряпкой, то со шваброй и ведром воды. Я любовался ею и думал, как же мне повезло.

А в шесть появилась, так сказать, компания. Анна как раз вышла во двор вылить грязную воду. Я, стоя на коленях, разбирал хлам в спальне. И вдруг со двора у меня за спиной донесся незнакомый голос:

– Вы собираетесь тут жить, мистер?

Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. На пороге стояла тощая, заморенная девочка лет двенадцати. Мне сразу же стало ее жалко, и я поднялся на ноги, стараясь двигаться медленно, чтобы не напугать ребенка.

– А ты кто? Соседка? – приветливо спросил я.

– Я раньше тут жила. Меня зовут Сюзи Каллистер.

Джедни Прентисс упоминал их семью. Каллистеры были из местных и когда-то арендовали этот дом. Потом Джим Каллистер умер, а его жена и дочка съехали.

– Вы что, спятили – селиться в таком месте, – заявила девочка. – Мамка моя говорит, тут нечисть водится.

– Неужели?

– Она с меня шкуру спустит, если узнает, что я сюда ходила!

– А ты часто здесь бываешь? – спросил я.

– Угу. Папка тут помер. Я по нему скучаю, вот и прихожу с ним поговорить.

– Как ты сказала?

– Ну… может, я и не говорю с ним так, как с вами, – туманно ответила девочка, – но я ему все рассказываю, и он слушает. Я спускаюсь в подвал, сажусь там на ящик и рассказываю папке, как мамка меня сюда не пускает. Иной раз бывает, папка что и ответит шепотом. Он там, в подвале, и помер. Сердце у него прихватило.

– Питер! – позвала со двора Анна. – Я приготовила кофе и бутерброды. Уже шесть, я умираю от голода.

– Ой! – всполошилась Сюзи. – Чего, уже так поздно? Мамка меня прибьет! – Она метнулась к выходу, как вспугнутый кролик, потом замерла и тихо, умоляюще сказала: – Можно, я буду приходить иногда, с папкой поговорить? Вы меня пустите? Ну пожалуйста!

Мне по-прежнему было жалко девочку, да к тому же показалось, что у нее есть какая-то тайна, и поэтому я ответил:

– Приходи сколько хочешь.

Она кивнула и умчалась, хлопнув дверью. Когда я вышел в прихожую, там в полумраке стояла Анна, и выражение лица у нее было странное.

– Что это за девочка, Питер?

Я объяснил, и, как мне показалось, она вздохнула с облегчением. Мы накрыли ужин на кухне. Анна была непривычно притихшей.

Наверное, просто устала. Я обошел вокруг стола и обнял ее за плечи:

– Ты перетрудилась.

Она прильнула ко мне, слегка расслабилась и заулыбалась. И все же она вся дрожала. Внезапно Анна спросила:

– Питер, ты не мог бы сразу после ужина осмотреть подвал? Я туда спускалась, когда убирала, и мне показалось, что там крысы. В углу, где старый верстак, и под ним что-то шуршало. Странный такой звук был.

– Я их оттуда выгоню, – с легким сердцем пообещал я. Но Анне было страшно – я чувствовал это по тому, как она прижималась ко мне.

Однако спуститься в подвал сразу же после ужина мне не удалось: доставили наши покупки – мебель и все прочее, – так что мы провозились с расстановкой до ночи, и заняться крысами я собрался, только когда уже совсем стемнело.

Взяв старинную керосиновую лампу, я медленно, осторожно спустился по стертым крутым ступенькам в подвал, поставил лампу на верстак и огляделся.

Подвал был просторный, стены и пол – голые, каменные. Может, на полу когда-то и были настелены доски, но их давно содрали. Я живо представил себе, как бедняжка Сюзи сидит здесь в холоде и темноте, изливая свои горести покойному отцу. Надо будет что-то придумать насчет Сюзи и как-то разобраться с чертовыми крысами, чье шебаршение девчушка принимает за папин голос. Куда это годится?!

Неужели в доме все-таки водятся крысы? Я сел на перевернутый ящик и прислушался. И постепенно тоже различил не то шорох, не то шепот. Кажется, он исходил именно из того угла подвала, где пол был земляной.

Я поднялся и крадучись пошел на звук. Крысы? Что-то непохоже. Звуки действительно больше напоминали шепот, причем зовущий. Я готов был поклясться, что этот голос пытается мне что-то сказать.

Опустившись на четвереньки, я прополз в дальний угол и исследовал каждый дюйм утрамбованной земли, но ничего не обнаружил. Звуки стихли. Может, крысы вырыли туннель под этой частью подвала? Но роют ли они туннели?

Я шагнул к лампе и замер. Вокруг моей правой щиколотки сомкнулось нечто невообразимо холодное, но при этом мягкое, нежное, будто касание женских губ. У меня захолонуло сердце и по спине пробежала дрожь – наверное, нечто подобное испытал бы мужчина, перед которым откуда ни возьмись возникла бы прекрасная обнаженная женщина.

Опустив глаза, я различил что-то похожее на человеческую руку, ухватившую меня за щиколотку. Но видел я ее смутно и готов был поклясться, что она какая-то прозрачная, призрачная. Внезапно раздался странный скрип, и я вновь остановился как вкопанный, но в ту же минуту рванулся, высвобождаясь из хватки, поднял голову и увидел, что дверь на другом конце подвала распахнулась от порыва ледяного ветра. Вот вам и объяснение! Никакой призрачной руки, а просто ночной сквозняк!

В дверном проеме показались ноги – женские ноги в грубых черных чулках. Потом появилась рука, цепляющаяся за дверь, а за ней – женское лицо. Незваная гостья медленно, хватаясь за стену, спускалась в подвал по старой деревянной лестнице.

Она явно не замечала меня. Странно, ведь лампа горела достаточно ярко. Я всмотрелся в фигуру женщины. Грубое и поношенное черное платье подчеркивало бледность ее лица и шеи. Она прокралась к верстаку, что-то шепча, и ее хрипловатый шепот эхом отражался от сырых стен подвала.

– Опять она сюда приходила. Да, Джим Каллистер? Уж я-то знаю. У нее по глазам видать. Она повадилась сюда, а мне ни слова, все тайком, а ты с ней говоришь, она набирается от тебя всяких глупостей. Но ты ее не получишь, не получишь, прах тебя побери! Ужо я увезу ее, да так далеко, что тебе ее не видать! Не дотянешься до нее своими волосатыми лапами, так и знай! Понял? Я с тобой управлюсь. Один раз управилась и второй смогу.

Она погрозила в темноту кулаком. Лицо ее исказилось от ярости. Мне казалось, я слышу, как оглушительно колотится ее сердце под черным платьем. Я не выдержал и резко сказал:

– Постойте, миссис Каллистер!

Вдова вскинулась как ужаленная. Глаза ее – мутные, белые – обежали подвал и наконец остановились на мне.

Тут я понял, почему вдова не видела меня раньше: она была почти слепой.

– Все в порядке, не пугайтесь, миссис Каллистер. – сказал я. – Меня зовут Питер Уинслоу, я купил этот дом. Я хотел бы потолковать с вами, если вы не…

Она на ощупь нашла дорогу к двери и, прежде чем я успел ее остановить, исчезла – ее будто проглотила ночная тьма. Я тоже поднялся наверх, озадаченный и напуганный.

В ту ночь мы услышали, как возятся крысы. Нежная, мягкая, Анна прижалась ко мне всем телом, дрожа от ужаса. Я попытался ее успокоить, а сам мрачно думал: «В подвале водятся крысы. Там умер отец Сюзи Каллистер. И Сюзи, и вдова Каллистер ведут себя очень странно. И что это за крысы такие, которые не просто возятся, а еще и шепчутся?»

С утра я поехал в деревню за крысоловками (Анна осталась дома). Хозяин местной лавки оказался тощим мосластым мужчиной. Когда я представился, он сказал:

– А, так вы, значит, купили старый дом Прентиссов? Ну и как вам там, пришлось по душе?

– Думаю, когда приведем дом в порядок, нам там понравится.

Хозяин странно на меня посмотрел:

– Оно конечно, покраска и все такое дому не помешают, а только одного они не изменят: того, что случилось с Джимом Каллистером. Я ведь еще и по похоронному делу тут, так что готовил его к погребению. И вот что я вам скажу. По нему было видно: человек не своей смертью помер. Уж я это всем твердил, пока не охрип, да только никто и слушать не стал.

– Объясните, что вы имеете в виду! – потребовал я.

– Дело было так. Он в ту ночь работал в подвале. Похоже, он вообще чуть ли не всю жизнь проторчал в подвале. Ну а в ту ночь уж очень тихо он работал, просто ни звука из подвала. Жена, понятно, всполошилась, спустилась проверить, что да как, глядь – а он на полу лежит, мертвый. Ну, во всяком случае, так выходит по еесловам. – Лавочник фыркнул. – Док Дигби потом сказал: «Каллистер помер от сердечного приступа». Но я же говорю, я готовил Каллистера к погребению, обмывал, то-се, так вот: сроду не видал, чтоб от сердечного приступа человек весь шерстью порос, в одночасье.

– Шерстью?

– Ну да, косматой шерстью, чисто собака или волк. Разве что на лицо она не пошла.

Я пристально уставился на лавочника, стараясь понять, не врет ли он.

– Но и это еще не все. Я когда его обмывал да в порядок приводил… ну, сами знаете, как полагается… так мне сильно не понравилось, что из него лезло.

Меня замутило, и я слабым голосом ответил:

– Не знаю и не вполне вас понимаю.

– Уж больно все это добро воняло. По-моему, Джима отравили.

– Но кто… и зачем?

– Нет, уж пожалуй, я вам больше ничего не скажу. И так наболтал лишнего. – Тут лавочник, он же погребальных дел мастер, повернулся ко мне спиной.

Я размышлял об услышанном всю дорогу домой и решил, что надо осмотреть подвал еще раз. И обязательно при первой же возможности поговорить с доктором Дигби. Уже на подъезде к дому я заметил у ворот чью-то машину – древнюю и с красным крестом. Значит, местный доктор сам к нам пожаловал.

Доктор Эверетт Дигби оказался лысым пожилым человечком. Он уже вовсю болтал с Анной. Представившись, он протянул мне руку, я пожал ее – ну просто мокрая резиновая перчатка, а не рука.

– Решил вот заехать познакомиться, – сказал Дигби, неестественно улыбаясь.

«Как же! Тебе интересно, действительно ли мы решились тут жить, – подумал я. – Ты что-то знаешь об этом доме и о Джиме Каллистере… и не хочешь, чтобы мы это выяснили».

С полчаса мы болтали о том о сем. Наконец я осторожно подвел разговор к интересующей меня теме:

– Лавочник намекал, будто Джим Каллистер умер не своей смертью.

Дигби натянуто рассмеялся:

– Вы больше верьте Бену! Он врет как дышит, а все потому, что самогон гонит и ему уже мерещится.

«Или он, или ты – кто-то из вас определенно врет, но вот кто?» – подумал я.

Анна извинилась и пошла готовить ланч. Тут с Дигби мигом слетела вся наигранная вежливость и веселье. Он наклонился ко мне и приглушенно заговорил:

– Вы что, спятили, Уинслоу, – покупать этот дом? Бен Невинс сказал вам чистую правду, ну, отчасти. Обстоятельства смерти Каллистера действительно были странными, а виноват во всем этот дом. На вашем месте я бы начал складывать вещички прямо сейчас!

– Но почему?

Дигби бросил быстрый взгляд на дверь кухни и продолжал еще тише:

– Скажу вам только то, в чем уверен, а свои предположения оставлю при себе. Каллистер поселился здесь три года назад, и поначалу все шло отлично. Потом он устроил себе верстак в подвале, и тут началась чертовщина. Он весь исхудал и стал какой-то дерганый. Жена умоляла меня осмотреть его. Я осмотрел и не знал, что и думать. Вроде бы здоровый мужик, никаких болезней, но с ним творилось что-то неладное. Кожа у него стала белая и мягкая, а потом на ней начала пробиваться шерсть. Да и характер у него поменялся. Раньше он был душа нараспашку, а тут стал какой-то скрытный.

– А перед смертью ему стало хуже? – спросил я.

– Физически – не знаю. После первого и единственного осмотра Джим меня к себе больше не подпускал. Но, по словам жены, он делался все угрюмее. Ей с дочкой здорово доставалось.

– И вы верите, что виноват во всем дом?

Дигби отвел глаза и нервно облизнул пересохшие губы.

– Что-то повлияло на Джима. Изменило его суть. Но что, я не знаю. Одно скажу: вам лучше уехать, и как можно скорее, ради вашей же безопасности. На свете есть многое, что нам не понять, Уинслоу. Я не знаю, какая сила превратила милейшего Джима Каллистера в коварного косматого зверя, но… – Он умолк, но было поздно.

На пороге стояла Анна.

Дигби поднялся и утер со лба обильную испарину.

– Мне пора, – пробормотал он. – Я и так наболтал лишнего. – Он выскочил за дверь и поспешил к машине.

Когда доктор уехал, Анна тихо спросила:

– Питер, о чем это он говорил? Что стряслось с Джимом Каллистером?

– Ничего, милая.

– Скажи мне. Ну пожалуйста!

Деваться было некуда, и я пересказал ей все, что узнал, – правда, тщательно выбирая слова.

– У меня такое чувство, будто в этом доме и впрямь случилось что-то страшное, и отчасти – из-за Каллистера и с ним самим. Мне кажется, что он пытается выкурить нас из дома, прежде чем мы узнаем его тайну, – заключил я. Потом я обнял Анну и поцеловал ее, но мысли мои все равно возвращались к подвалу и загадочному шепоту.

Вечером я возился на кухне, прибивая старые полки, и вдруг мою щиколотку пронзила острая боль. Я чуть было не вскрикнул, но боль прошла мгновенно. Однако при первой же возможности я поднялся наверх, в спальню, заперся, снял носок и осмотрел ногу.

На подъеме появилось какое-то пятно – точно заплатка из белой, даже с серовато-голубоватым отливом кожи. Испуганный, я поплевал на это пятно, растер слюну, вновь натянул носок и обулся. Теперь я непрерывно думал о подвале. Нужно обязательно спуститься туда и во всем разобраться! Я начал лихорадочно придумывать, под каким бы предлогом оставить Анну одну, чтобы она не помешала мне спуститься в подвал, не помешала подкараулить…

Подкараулить что? Шепот?

Подходящий случай подвернулся лишь к ночи. Мы решили выпить по стаканчику на сон грядущий и сидели на кухне. Анна переоделась в пижаму. Я, молодожен, должен был бы радоваться, что эта прелестная женщина всецело принадлежит мне, что я могу в любой миг заключить ее в объятия и осыпать поцелуями. Но я как проклятый думал только о подвале и, улучив минуту, сказал:

– Ступай ложись, милая, а я спущусь в подвал. Надо зарядить крысоловки.

Анна взглянула на меня со странным выражением в глазах, однако я отвернулся и, прикрыв за собой дверь, спустился в подвал.

Ноги сами несли меня к верстаку, к пятачку земляного пола перед ним. Тут я замер и стал ждать. Прошло десять минут, пятнадцать, и вот вновь раздался шепот! Этот многоголосый шепот доносился из-под земли, а может, шел от стен: вкрадчивый, свистящий шепот, в котором, казалось, я вот-вот различу отдельные слова.

Руки у меня затряслись. Я весь задрожал от волнения, опустился на четвереньки и пополз на звук. Внезапно мои руки превратились в когтистые лапы, и лапы эти стали ожесточенно рыть землю!

Теперь шептуны издевались надо мной. Их голоса стучались в мой мозг, мучили меня, требуя чего-то еще. Я рыл и рыл, яростно, как обезумевшее животное, как собака, выкапывающая припасенную кость. Вскоре я уже вырыл яму фута в два глубиной и наткнулся на дерево.

Это оказалась крышка цистерны. Поднять ее мне не удалось, но, поискав, я нашел ломик, которым можно было подцепить край крышки, запечатанный цементом. Я как сумасшедший ковырял и ковырял твердый цемент, пока он не начал крошиться. Потом я налег на ломик, подцепил крышку и невероятным усилием сдвинул ее в сторону.

Передо мной зияла черная яма, чернее темноты подвала. Я опустился перед ней на четвереньки, и из непроглядной сырой тьмы до меня долетел вздох – наполовину человеческий, наполовину звериный, – и в нем была вся утробная тоска мира, в этом скулящем вздохе.

Схватив фонарик, я направил его луч в яму. Она была пугающе глубокой. Свет выхватил из тьмы серые, сырые стены, поросшие лишайником, который, казалось, корчился в агонии, не в силах вынести прикосновения света. Цистерна была так глубока, что на дне копилась тьма, с которой свету фонарика было не совладать, и тьма эта упорно хранила свои зловещие тайны. Казалось, будь луч даже в сто раз ярче, он и то не рассеял бы эту тьму, непроницаемую тьму, из которой поднимались шепотки, голоса неведомых шептунов, взывавших ко мне!

Я вдруг почувствовал, что по подвалу разливается нестерпимый холод. Меня начало колотить. Я в испуге попятился от зияющей черной пасти, но холод не отпускал, точно чьи-то незримые ледяные руки раздели меня донага и теперь теребили холодными пальцами.

Острая, рвущая боль обожгла мне грудь, побежала по рукам. А за болью нахлынул страх – страх перед тьмой, перед черной ямой, перед замшелыми стенами подвала. Скуля от ужаса, я с трудом водрузил на место крышку цистерны и торопливо засыпал ее землей. А потом опрометью кинулся прочь из подвала.

Анна еще не спала – она поджидала меня в постели, листая журнал.

– Питер! – вскрикнула она. – Ты белее мела! Что случилось?

Я забрался в постель и стиснул Анну в объятиях. Меня терзал страх, что нам грозит беда, которая может нас разлучить.

– Милый, – ласково прошептала она, не жалуясь на боль, хотя, уверен, я делал ей больно, – чем ты так расстроен? Успокойся.

Ее губы нашли мои, и страх наконец отпустил меня.

Утром Анна решила, что я еще сплю, поэтому, не желая меня будить, тихонько оделась и ушла на кухню. Но я не спал и наблюдал за ней из-под полуопущенных век.

Я вспомнил подвальные шепотки, вспомнил и то, на что науськивали меня шептуны.

Анна решила в это утро съездить в Харкнесс купить материи на занавески и еще кое-что по хозяйству. Я слышал, как она отъехала. Только тогда я крадучись выбрался из постели, скинул пижаму, нагишом подошел к зеркалу и принялся изучать свое отражение.

Ох, как мне понравилосьто, что я увидел!

Одевшись, я отправился на кухню. Анна оставила мне завтрак на столе. Я ел не спеша и думал об Анне, о том, что случится – не может не случиться, – когда она вернется. Вдруг до моих ушей донесся скрип. Это отворилась входная дверь. Затем я услышал тоненький голосок Сюзи Каллистер:

– Есть кто дома?

Я позвал девочку. Она вошла на кухню и застенчиво, исподлобья, посмотрела на меня.

– Вы сказали: я могу приходить, как захочу, – напомнила Сюзи. – Приходить поговорить с папкой.

– Деточка, конечно, на здоровье!

– Если я в подвал спущусь, вы мамке не скажете? – Глубоко посаженые глазки смотрели на меня умоляюще. Губы дрожали. – В прошлый раз мне от нее ух как влетело. Она говорит, мы отсюда уедем. Может, прямо завтра. Вот я и хочу проститься с папкой.

Я улыбнулся, взял Сюзи за руку и повел через холл к двери в подвал, потом поставил ее на верхнюю ступеньку скрипучей деревянной лестницы и проследил, как девочка спускается в темноту. Конечно, она слишком мала и в ее хрупком тельце мало привлекательного. Но кожа у нее нежная, белая, ножки стройные, грудки уже проклевываются – все лучше, чем ничего.

Шепотки зашуршали у меня в голове, понукая, науськивая. Они звучали громко как никогда, они командовали, что делать дальше, эти голоса зла.

Я мягко прикрыл подвальную дверь и запер ее на ключ. Потом устроился в гостиной и стал ждать.

И вот я услышал и почуял то, чего ждал, и каждая клеточка в моем теле, истомленная ожиданием, затрепетала, как трепещут от страстной ласки. Из темноты подвала долетел тонкий заячий вопль ужаса. По ветхой деревянной лестнице протопали детские ножки. Кулачки Сюзи яростно заколотили в запертую дверь.

Вопль стих, потом возобновился с новой силой, перешел в надрывный вой, а затем смолк.

Я сидел в гостиной и улыбался во весь рот, слушая этот жалобный крик как музыку, смакуя его, как гурман смакует хорошее вино, пока не наступила тишина.

Я отворил дверь в подвал, но там было тихо. Шептуны унялись. Я спустился вниз и осмотрелся. Малышка Сюзи простилась не только с папой, но и со всем белым светом. Она исчезла.

– Ничего, – успокоил я шептунов. – Будет и другая. И не одна. Скоро. Уж подождите.

Мамаша Каллистер заявилась час спустя. Она решительно поднялась на крыльцо и заколотила в дверь, а когда я отпер, только что не накинулась на меня. С искаженным лицом она визгливо закричала:

– Где Сюзи? Она ж сюда пошла, разве нет? Где ребенок?

– Дорогая миссис Каллистер, – проурчал я, – с чего вы взяли, что Сюзи тут?

– Не лгите мне! Я дочку насквозь вижу!

– Заходите и проверьте сами, миссис Каллистер, – пригласил я, – и вы убедитесь, что ребенка здесь нет.

Она вихрем ворвалась в дом, быстро сунула нос в гостиную, затем в столовую, потом промчалась через холл в кухню.

– Сюзи! Сюзи! – выкликала она. – Ты что, прятаться от меня вздумала, бесенок? Сюзи! Куда ты подевалась?

Я следовал за ней из комнаты в комнату, исподтишка рассматривая ее. Вот уж кто понравится шептунам! Женщина в самом соку, женщина в теле. Ноги крепкие, все при ней. Платье у нее такое поношенное, что сквозь него видно, какая белая у нее кожа.

Она сбегала наверх, проверила, нет ли Сюзи в спальне, спустилась обратно в холл (я везде поспевал за ней). Наконец миссис Каллистер сунулась к двери в подвал и тут замешкалась. На какой-то миг ярость на ее лице сменилась страхом.

Я распахнул дверь.

– Не пойду я туда! – прошептала она.

– Но почему же, дорогая моя миссис?

– Не пойду, и все! – Голос ее взвился до визга. – Сюзи! Ты там, что ли, прячешься? Вот я тебе задам!

Странно, что она не слышала шептунов. Я-то их прекрасно слышал. Теперь это был уже не шепот, а громкие, настойчивые голоса, и к ним примешивалось потустороннее подвывание, будто во тьме подвала таилась стая волков – собралась пировать над добычей. Я отлично слышал, как они воют, и точно знал, чего они от меня хотят.

Я мягко отступил – так мягко, так беззвучно, что миссис Каллистер и не заметила. Я посмотрел на свои руки и медленно, медленно, чтобы не спугнуть добычу, поднял их на уровень ее плеч. Один решительный толчок – и мамаша Сюзи Каллистер с воплем скатится по ступенькам, во тьму подвала. Затем я захлопнул бы дверь, уже привычным движением повернул бы ключ и…