Текст книги "В плену Сахары"

Автор книги: Клаус Полькен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Резня в Лагуате

В 1830 году французские войска высадились на побережье Северной Африки. Лишь через десять лет, преодолевая отчаянное сопротивление местного населения, они завоевали большую часть алжирской территории к северу от Сахарского Атласа. Однако оккупанты на этом не успокоились. В их планы входило дальнейшее продвижение на юг. Французский главнокомандующий генерал Рандон стремился поставить под контроль Сахару по двум причинам. Во-первых, он надеялся получить долю прибыли от караванной торговли, а возможно, и стать совладельцем в этом предприятии; во-вторых, многие алжирские патриоты бежали из Северного Алжира в оазисы, где объединялись и готовились к новым боям. Мухаммед бен Абдаллах, бывший шериф племени улед-сиди-шейх, селившегося на плоскогорьях к северу от Сахарского Атласа и регулярно кочевавшего по пустыне, укрылся в Руиссе, небольшом городке неподалеку от Уарглы, и отсюда призывал население Сахары оказывать сопротивление французам. Затем он перебазировался в Лагуат.

Генерал Рандон сообщил военному министру в Париже, что оазис Лагуат отлично приспособлен для размещения французского гарнизона. Оккупационная армия приближалась к оазису тремя колоннами. Одна шла из Джельфы, вторая – из района южнее Орана, третья – из Бискры. У ворот Лагуата они соединились и 4 декабря 1852 года приступили к штурму города. Силы сторон были неравны. Потери французов практически были равны нулю. Однако позднее французы все же ссылались на какие-то якобы все же имевшие место потери, чтобы оправдать то, что произошло на улицах оазиса. Лагуат пережил не имевшую себе равных резню. Беззащитные жители уничтожались сотнями. Современник сообщает, что один батальон был занят исключительно тем, что в течение трех дней подбирал и вытаскивал из колодцев трупы, чтобы их сжечь. Французский историк Ш. А. Жюльен назвал это «бойней без героизма».

Не удивительно, что весть об этих ужасах, распространившаяся по Сахаре со скоростью ветра, даже в далеком Томбукту вызвала у местных жителей враждебное отношение к Генриху Барту. В 1930 году, когда отмечалось столетие французского Алжира, «директор Южных территорий» генерал Мейнье лаконично писал: «Взятие Лагуата в 1852 году, за которым вскоре последовала конвенция 1853 года, ставившая де-факто под наш протекторат Мзаб и Гардаю, открыло новую веху в активной истории Алжира».

Эта новая веха не предвещала для жителей Сахары ничего хорошего: началась эпоха империализма, колониальных завоеваний и угнетения.

Мзабиты, занимавшие в Сахаре особое положение, о чем мы подробнее скажем ниже, заключили с Францией «оборонительный договор», по которому обязались не оказывать сопротивления французской политике в Северной Африке. Взамен им было обещано, что колониальные власти отнесутся с должным уважением к государственному устройству Мзаба. Французское «уважение» длилось целых двадцать девять лет.

Будучи таким образом защищена с двух флангов, Франция в следующем году начала готовиться к завоеванию Туггурта. 29 ноября 1854 года в восьми километрах от оазиса десять тысяч человек вступили в бой с защитниками Туггурта и в результате заняли и этот важный узел пересечения дорог в Сахаре.

Конечно, это время не благоприятствовало научным исследованиям. Тем не менее ученые не испугались, несмотря на то что помимо обычных опасностей прибавилась еще одна – теперь европейцам приходилось особенно опасаться враждебного отношения местных жителей.

Выдающейся фигурой среди этих ученых был молодой француз Анри Дюверье. Один из немногих он сумел найти общий язык с коренными жителями Сахары. Он неоднократно заступался за них и обрел среди них немало истинных друзей.

Дюверье родился в 1840 году. Изучал в Лейпциге арабский язык; позднее он познакомился с Генрихом Бартом, от которого многое узнал о районе своих будущих научных исследований. В 1857 году семнадцатилетний Дюверье предпринял путешествие в Сахару. Лагуат, Мзаб и Эль-Голеа, Туггурт и Уаргла, Эль-Уэд, Гадамес, Гат и Мурзук – вот важнейшие пункты, которые он посетил во время своих поездок.

Разумеется, когда дело касалось политики, Дюверье поступал как сын своего века. В 1862 году ему удалось заключить знаменитый договор в Гадамесе, по которому туареги-адджер выразили готовность без всяких препятствий пропустить через свою территорию французских ученых. Дюверье сумел завоевать дружбу аменокала туарегов-адджер. Он был первым европейцем, который мог без всякого сопровождения, не подвергаясь опасностям, путешествовать по Сахаре. Его путевые заметки, особенно вышедшее в 1864 году произведение «Ле туарег дю норд» («Северные туареги»), оказали очень большое влияние на представления европейцев об этом своеобразном народе, чьи обычаи, нравы и традиции стали известны благодаря этой книге. Именно Дюверье первым описал внешность туарегов: «В общем туареги высокого роста, иные кажутся даже настоящими великанами. Все худощавые, сухопарые, сильные; их мускулы подобны пружинной стали. Кожа у них от рождения белая, однако солнце вскоре придает ей бронзовый оттенок, свойственный жителям тропиков…».

Дюверье создал долгое время бытовавшей образ тарги – благородного рыцаря пустыни: «Смелость туарегов сказочна. Насколько мне известно, их стрелы и копья никогда не бывают смазаны ядом… Защита своих гостей и партнеров по торговле – еще одна добродетель туарегов. Если бы это не совпало с их религией, то транзитная торговля через Сахару была бы немыслима».

Проникнутый романтикой, XIX век прочно забыл о том, что европейский рыцарь средневековья, как правило, был не благородным Парсифалем, а лишь родовитым разбойником с большой дороги. Велико было разочарование, когда позднее у туарегов обнаружили такие же черты. Этим разочарованием не преминули воспользоваться недобросовестные политики, чтобы настроить общественность в пользу своих колониалистских планов.

Между тем и другие ученые-путешественники направились в пустыню, чтобы раскрыть ее тайны. Лейпцигский астроном Эдуард Фогель еще в 1853 году пересек всю Сахару, избрав отправной точкой Триполи. Остановившись ненадолго в Мурзуке, он добрался затем до озера Чад. Фогель получил от британского правительства задание выяснить судьбу пропавшей, как тогда предполагали, экспедиции Ричардсона, Овервэга и Барта. После того как Фогель встретился с Бартом, он отправился в государство Вадаи, расположенное восточнее озера Чад. Здесь его убили, приняв за турецкого шпиона. В 1853 году турецкая армия, завладев Феццаном, временно приостановила свое дальнейшее продвижение. В Вадаи надеялись, что турки, минуя страну, двинутся дальше, на юг.

Чтобы прояснить судьбу Фогеля, в Сахару отправился Мориц фон Бойрман. Выйдя из Бенгази, он пересек Ливийскую пустыню и добрался до Мурзука, а оттуда проследовал по уже испытанному маршруту до озера Чад. Трижды пытался Бойрман проникнуть в Вадаи, при третьей попытке в 1863 году его постигла участь Эдуарда Фогеля.

Истинное мнение

Тем временем в Восточную Сахару собрался немец Герхард Рольфе, уроженец Вегезака близ Бремена. В юности Рольфе завербовался в Иностранный легион, где и приобрел некоторые медицинские познания. Когда в 1861 году он выбыл из легиона и узнал, что султан Марокко ищет врачей, Рольфе решил попытать счастья. Он поехал в Марокко, принял ислам и в качестве странствующего врача отправился в столицу этой страны. Найдя себе временную службу у одного марокканского феодала, он стал систематически предпринимать поездки с научной целью. Рольфе пересек Сахарский Атлас, добрался до уэдов Дра и Тафилалет. После опубликования в Германии путевого дневника Рольфса его авторитет исследователя сильно возрос.

Вторая поездка Рольфса началась в 1863 году. Он собирался пройти из Алжира через Лагуат до оазисов Туата, а оттуда дальше – до Томбукту. Тяжелые бои на юге, однако, заставили Рольфса вернуться в Танжер, откуда он предпринял свое большое путешествие, которое должно было привести его через Атлас в Тафилалет, а затем через уэд Саура в район оазисов Тидикельта. Здесь Рольфе принял безумное решение – пересечь пустыню с запада на восток и через Гадамес дойти до Триполи. На последнем отрезке пути Рольфе присоединился к каравану гадамесского торговца, который вез с юга страусовые перья.

В январе 1865 года Рольфе вернулся в Европу. Опубликование дневников дало ему необходимые средства для новой поездки. На этот раз он отправился по маршруту, уже испытанному Бартом, Фогелем и Бойрманом, – через Мурзук к Куке у озера Чад. Оттуда он, однако, вернулся не на север, а проследовал на юго-запад. Из Лагоса в теперешней Нигерии он направился домой.

В 1869 году Рольфе предпринял свое знаменитое путешествие через Ливийскую пустыню. Пройдя через Ауджилу, где до него из европейцев побывал только Хорнеман (в 1798 году), он выбрал своей конечной целью оазис Сива. Еще дважды Рольфе возвращался в Северную Африку: в 1873 году, когда он из Сивы дошел до оазисов Дахла и Харга, и в 1879 году, когда ему удалось добраться до затерянной в самой глубине Центральной Сахары группы оазисов Куфра.

Целых четыре дня большой караван, к которому присоединился Рольфе, продвигался по безотрадной известковой пустыне к югу от Ауджилы. За день путники проходили девяносто пять километров. На четвертый день караван был остановлен членами Ордена сенуситов, которые потребовали, чтобы незваный гость из Европы был умерщвлен. Сенуси возглавили движение сопротивления против иностранного проникновения в Сахару, а Рольфса они приняли за шпиона ненавистных колониалистов. С помощью нескольких людей из каравана Рольфе ночью тайком бежал из оазиса. Глава сенуситов, убедившись в научном характере экспедиции, распорядился не трогать ученого, но Рольфе узнал об этом уже после бегства. Таким образом, путешественник смог снова вернуться в центральный район Куфры.

Своими путешествиями Герхард Рольфе завоевал широкое признание. У него, безусловно, большие заслуги в вопросах исследования Африки, однако он принадлежал к тому поколению европейских ученых, которые своими экспедициями в той или иной степени сознательно служили интересам колониальной политики. Если Рольфе непосредственно и не возглавлял никаких колониальных походов, его образ мыслей был проникнут колонизаторским духом. Знаменательно в этом смысле письмо ученого, направленное им в 1876 году – перед своей поездкой в Куфру – издателю «Географических сообщений Петермана». В нем он писал о французской колониальной политике в Алжире следующее: «Главная причина того, почему Алжир не стал тем, чем он должен был стать уже давно, а именно всецело французской провинцией, заключается в том, что французы слишком церемонятся с туземцами… Они еще ни разу всерьез не показали туземцам, что они – настоящие хозяева Алжира…».

Подобное высказывание Рольфса, который не мог не знать о французских жестокостях в Алжире, в частности о резне в Лагуате, говорит само за себя. Однако еще более примечательны дальнейшие рекомендации Рольфса: «Зачем туземцам позволяют исповедовать другую веру, кроме христианской, мне непонятно… Почему туземцам позволяют вести кочевой образ жизни? Почему не загоняют в резервации тех, кто отказывается принять французскую цивилизацию, как это делают американцы с индейцами?.. Почему медлят с оттеснением туземцев, которых, как показали четыре с лишним десятилетия французского владычества, не удалось превратить в французов; которые не уважают и не соблюдают французских законов; которые вообще отвергают цивилизацию, как таковую. Почему французы не следуют совету Эрнеста Рено, требовавшего прогнать арабов обратно в пустыню, откуда они пришли?»

Таково было истинное мнение Герхарда Рольфса о людях, чьим гостеприимством он пользовался, чьей дружбы он домогался.

В пустыню – с портретом кайзера Вильгельма

В том же году, когда Рольфе отправился в Сиву, другой немец – представитель того же поколения, Густав Нахтигаль, также предпринял путешествие по Сахаре. Нахтигаль служил придворным врачом у тунисского бея, когда Рольфе познакомил его с поручением короля Пруссии. Тот же король, который, по словам Гумбольдта, «живо интересовался Африкой», послал ряд подарков султану Борну и среди них тронное кресло и свой портрет. Что же связывало прусского короля с султаном Борну? Ничего, кроме желания германского монарха не быть обделенным куском от колониального пирога. Густав Нахтигаль взялся передать султану эти подарки, как он позднее брал на себя и многие другие миссии. Именно он осуществил начало колониальных завоеваний Германии, занимая с 1884 года пост императорского комиссара в Камеруне и Того. Однако во время этого путешествия, на которое Нахтигаля вдохновил король Пруссии, был получен целый ряд новых и в высшей степени интересных научных данных об Африке в целом и о Сахаре в частности.

Нахтигаль родился в 1834 году в Эйхштетте вблизи Стендаля; избрал карьеру военного врача, однако отказался от должности по состоянию здоровья и в 1862 году переселился в Северную Африку. Затем появился Рольфе с поручением от прусского правительства. Нахтигаль согласился его выполнить. В феврале 1869 года он отправился в путь. Его маленький караван состоял из шести верблюдов.

«Самый крепкий верблюд, – писал Нахтигаль, – был нагрулсен с одного бока предназначавшимся для владыки Борну обитым красным бархатом тронным креслом с богато позолоченными спинкой и ножками, а с другого – выполненными во весь рост портретами короля Вильгельма, королевы Августы и наследного принца. Груз был не столько тяжел, сколько громоздок и поэтому для животного крайне неудобен. Другой верблюд был нагружен партией огнестрельного оружия и боеприпасами; третий нес остальные подарки: бронзовые часы, золотые карманные часы на цепочке, двойной полевой бинокль, чайный сервиз, несколько отрезов бархата и шелка, фунт настоящего розового масла, четки, браслеты и ожерелья из настоящих кораллов, двенадцать бурнусов из бархата, сукна и тонкую тунисскую шерсть, дюжину тунисских фесок и фисгармонию…».

Было решено добираться до Мурзука – древнего узла пересечения караванных путей – и там сделать длительный привал, во время которого Нахтигаль предполагал заниматься врачебной практикой. В Мурзуке намеревались ждать благоприятных обстоятельств для дальнейшего продвижения на юг. Здесь же Нахтигаль надумал, не теряя времени даром, попытаться проникнуть в нагорье Тибести, известное до сих пор лишь понаслышке. Он нанял «благородного» тиббу в качестве проводника и в июне 1869 года отправился в путь.

«Между нами и первыми населенными речными долинами Тибести, по сообщению нашего проводника Колокоми, была расположена скалистая местность Афафи с превосходным кормом для верблюдов. До ближайшего колодца мы должны дойти не раньше чем через два дня. Однако уже в первый вечер Колокоми посоветовал нам беречь воду. И все же совет был дан слишком поздно, так как мы уже израсходовали больше половины наших запасов. Это было в разгаре лета, когда двухдневное пребывание без воды означало верную смерть. На следующий вечер мы убедились, что горная вершина, на которой мы должны были найти воду, еще находилась от нас на очень далеком расстоянии… К утру 30 июня у нас осталось на десять человек всего полбурдюка воды. Колокоми безуспешно высматривал вожделенную горную вершину… Тогда мы решили оставить наш багаж и осмотреть местность. Каждый получил по стакану воды – весь наш остаток. Мы воспрянули духом, когда увидели вдалеке высохшее речное русло, на верхней границе которого должен был находиться колодец. Однако палящие солнечные лучи, отражаемые темными скалами и светлым песком между ними, вскоре повергли нас в море огня и зноя. Страшная жажда овладела всеми; казалось, будто виски и лоб сжаты железным обручем. Никакого движения воздуха в замкнутой долине; от яркого света и зноя у нас началась резь в глазах; всех охватила страшная слабость».

Когда путешественники, совершенно обессиленные, уже потеряли всякую надежду на спасенье, неожиданно вернулся один из сопровождавших их тиббу и привез… целый бурдюк воды.

Наконец, Нахтигаль и его спутники добрались до поселения тиббу Тао. Оно было почти безлюдным, так как летом тиббу в поисках пищи уходили в долину Бардаи. Находящиеся постоянно на грани голодной смерти, тиббу не были настроены оказывать гостеприимный прием чужестранцу. Напротив, они помышляли о том, как овладеть недоступным для них ценным оружием. Путешественникам не оставалось ничего другого, как спасаться бегством. После страшных мытарств, побросав большую часть оружия, Нахтигаль и его спутники вернулись в оазис Гатрун. «Когда мы наконец подошли к колодцу Мешру, – писал Нахтигаль, – то поняли, что спасены, и я мог снова потешаться над комическим внешним видом нашей маленькой компании. Двое обнаженных слуг с бурдюками за спиной, Мухаммед в длинной рубахе, Бу Заид, чуть ли не падающий под тяжестью своей ноши, которую он из жадности не хотел доверить тайнику в Туммо; сам я, босой, в превратившихся в лохмотья брюках, которые едва прикрывали бедра, закутанный в видавший виды парижский сюртук, задыхался под тяжестью двух винтовок…».

Злоключения Нахтигаля, как и сообщения французского этнографа Жана Шапеля, способствовали формированию наших представлений о народности тиббу. Нахтигаль был первым европейцем, которому удалось довольно близко познакомиться с этим своеобразным народом. Подобно тому как труды Дюверье, идеализировавшего туарегов, определили соответствующее отношение европейцев к этой народности, так и искажающее истину описание Нахтигалем другой народности Сахары вызвало противоположные чувства, и должно было пройти много времени, чтобы это представление изменилось.

В октябре 1869 года Нахтигаль снова побывал в Мурзуке. Здесь он вынужден был провести зиму, так как лишь весной 1870 года представилась возможность совершить поездку на юг. В это время турецкая миссия собиралась посетить Борну, и Нахтигаль присоединился к ней. Путешествие прошло без происшествий. Нахтигаль наблюдал, как в районе Судана пустыня переходит в саванну: «Сразу после Бильмы начинается дюнный ландшафт шириной около ста двадцати километров, составляющий самый трудный участок пути. Он в течение многих дней подвергает жестокому испытанию терпение и выносливость путешественников и еще больше – верблюдов. Цепи холмов из аллювиального песка, достигающие, как правило, в высоту не более пятнадцати метров, чрезвычайно трудно преодолевать из-за крутизны склонов. Потрясающее впечатление, которое производит это безбрежное песчаное море, не уступающее по красоте настоящему морю и даже превосходящее его своим величавым покоем, постепенно сглаживается и в конце концов совершенно сводится на нет жестокой борьбой, которую вынужден вести человек с природой. Уже внутри дюнного пояса можно обнаружить следы перехода в другие пояса. Сравнительно щедрая растительность в маленьких оазисах, оживленное щебетание и возня птиц, многочисленные следы газелей и довольно крупных антилоп позволяют предположить, что поблизости расположены плодородные места. Вначале удавалось встретить растительность лишь в низинах между возвышенностями, однако южнее оазиса Диббела начинается беспрерывный растительный покров. Если прежде над нами стояло совершенно безоблачное небо, то здесь во второй половине дня его затягивают кучевые облака. Наши лица и тела покрываются потом, тогда как в центре пустыни кожа у нас оставалась совершенно сухой. В направлении к оазису Агадем вся местность изобилует травами и животными. То и дело можно было любоваться пасущимися антилопами…».

Летом 1870 года караван пришел в Куку – столицу государства Борну. Целых три года этот город был постоянной базой для Нахтигаля. Отсюда он предпринимал многочисленные путешествия. Так, однажды он присоединился к группе улед-слиманов, которая отправилась на северо-запад. Племя улед-слиман в давние времена перекочевало из Аравии в Северную Африку и осело на севере Ливии. Затем оно овладело Феццаном. В 1842 году турки одержали победу над арабами в битве при Эль-Багле и вытеснили их из Феццана. Улед-слиманы отошли на юг и с тех пор кочевали между озером Чад и Тибести. Султан Борну выплачивал этому племени жалованье, чтобы оно охраняло рубежи страны от воинов граничащего на востоке с Борну Вадаи. Нахтигаль прошел с арабами низину Бахр-эль-Газаль до котловины Боделе. Здесь он записал следующее: «Коро – самое низкое место в Боделе. Оно расположено более чем на сто метров ниже уровня озера Чад. Кроме остатков живых существ, которые прежде в изобилии населяли эти места, когда они славились обширными водоемами, здесь были найдены многочисленные черепки предметов домашнего обихода, в том числе глиняных сосудов. Эта находка позволяет предположить, что острова и берега бывшей лагуны Боделе были населены оседлыми племенами. Эти наблюдения полностью подтверждают широко распространенное в Канеме предание, будто до высыхания мелкой котловины между Боделе и Канемом существовала постоянная связь. Один из вождей племени улед-слиман, которого его нынешние соплеменники, разумеется, уже не помнят, будто бы рассказывал, что он еще был свидетелем того, как из впадин Боделе и Эгей вода постепенно ушла в Борну, то есть обратно в озеро Чад. Еще живы старики, которые утверждают, что приблизительно сто лет назад их предки совершали разбойничьи набеги по воде – по озеру Чад и восточнее его».

Для обратного пути Нахтигаль выбрал необычный маршрут. Он отправился с запада на восток, пересек Вадаи и Дарфур и достиг, наконец, Белого Нила. Вниз по Нилу он плыл до Средиземного моря и только весной 1875 года вернулся в Германию.