Текст книги "Обреченная"

Автор книги: Клаудия Грэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Глава 29

Когда вечером 18 апреля спасшая нас «Карпатия» вошла в гавань Нью-Йорка, нас встречали такие толпы народу, каких я не только в жизни не видела, но даже и представить себе не могла. Шел настоящий ливень, но это не отпугнуло тысячи любопытствующих зевак, пришедших увидеть людей, выживших на затонувшем «Титанике». Те, что с фотоаппаратами, наверняка были репортерами. Один из них даже прыгнул в воду в надежде, что его поднимут на судно и он сумеет получить эксклюзивный репортаж.

Мы с Мириам наблюдали за этим бедламом с очень выгодной позиции – из иллюминатора каюты, находившейся на пару палуб ниже. Эту очень славную каюту нам уступили добрые пассажиры «Карпатии». Хотя доктора давали не очень оптимистичные прогнозы насчет моей жизни, когда подняли меня на борт из шлюпки, Мириам укутала меня одеялами и заставляла пить горячий бульон кружку за кружкой до тех пор, пока я не поинтересовалась, не намерена ли она закормить меня до смерти. Тогда Мириам гордо заявила врачам, что если уж я набралась сил, чтобы грубить ей, значит, мне хватит сил и чтобы жить. Я все еще чувствовала себя ужасно, но уже могла понемногу ходить и решила, что она права.

– Пойдем, – предложила я. – Если придется, мы протолкаемся сквозь толпу. Ноги моей больше не будет ни на одном корабле.

– Скоро. Сначала должны сойти пассажиры первого и второго класса.

– Конечно.

Мы смотрели, как наши выжившие товарищи по несчастью выходили, ослепленные вспышками фотоаппаратов. На многих были шубы – единственное, что у них осталось с «Титаника». В основном шли женщины, но и мужчин из первого класса оказалось куда больше, чем представлялось. Некоторые из них умудрились взять с собой в спасательные шлюпки даже собачек. Одна леди вышагивала с пекинесом на руках. Была там и молодая девушка, помогавшая Мириам ухаживать за мной на палубе. Оказалось, что это юная вдова Джона Джекоба Астора. Была Маргарет Браун, грубоватая американка, сумевшая уберечь свою шлюпку от неумехи-матроса, который хотел в ней грести. И Беатрис Лайл на руках доброй женщины, которой я отдала девочку в ночь, когда мы тонули. Сегодня утром мы с ней успели поговорить. Она отправила маркониграмму виконту Лайлу, и он собирался как можно быстрее приехать в Бостон, чтобы забрать своего единственного выжившего ребенка. Я смотрела, как малышка Беа исчезает в толпе, – последнее звено, связывавшее меня с прежней жизнью.

«По крайней мере ее я спасла, – думала я. – Сделала хотя бы что-то».

Но это единственная жизнь, единственная спасенная. Ночью, мечась между бредом и сном в чужой койке, я словно видела, как умирают остальные.

Я видела миссис Хорн, забившуюся в угол каюты Лайлов и отказывающуюся посмотреть на воду даже тогда, когда та поднялась, чтобы залить элегантные ковры и мебель, чтобы поглотить ее.

Видела леди Регину и Лейтона в одном из коридоров, смотревших на захлестывавшую их волну почти в гневе: как та посмела прервать их путешествие!

Видела Говарда Марлоу, курившего последнюю сигару на своей частной прогулочной палубе и искавшего утешение в воспоминаниях о жене, которую потерял, и в гордости за сына, которого, как ему казалось, он спас.

Видела Джорджа на капитанском мостике, выкрикивавшего последние приказы в надежде, что, выполняя свой долг, он спасет еще несколько человек.

И что ужаснее всего – я видела Ирен и Неда уже под водой, утративших всякую надежду. Ее платье вздувалось, волосы плавали вокруг, а они все тянулись друг к другу. Вода смыкалась над их головами, они погружались все глубже и глубже в последнем разделенном объятии.

Этим утром я прошла всю палубу до конца, слабо опираясь на руку доктора. Он сказал, что прогулки пойдут мне на пользу. Но на самом деле я искала их всех – тех, кого потеряла, тех, чью гибель видела в бреду. И так хотела, чтобы эти видения оказались лишь сном.

Но никого из них тут не было. Все они ушли навсегда.

И я ни разу не увидела Алека, даже в своих снах на «Карпатии». Может быть, сознание избавляло меня от видений о нем, потому что картина его гибели убила бы меня. И как ни ужасно я себя чувствовала, как ни близко подошла к концу, сердце мое упрямо продолжало биться.

«Живи ради меня», – сказал Алек, и, похоже, я должна.

Мне дали новое платье, серое, почти монашеское, пожертвованное какой-то пассажиркой с «Карпатии», чья доброта во много раз превосходила вкус в одежде, а красное, испорченное, когда мы тонули, выбросили. Впрочем, сначала я забрала из кармана две необходимые мне вещи. Во-первых, две десятифунтовые банкноты, что дала мне Ирен, – смятые и все еще мокрые, теперь они больше походили не на деньги, а скорее на прощальный подарок. Вторая вещь была еще более ценной, и сейчас я положила ее на ладонь: серебряный медальон, который отдал мне Алек в конце нашей с ним единственной ночи. Он сказал, медальон меня защитит; может, так оно и случилось. На меня смотрело лицо матери Алека. Теперь муж и сын с ней. Должна ли я черпать в этом утешение? У меня не получалось.

Мириам шумно выдохнула, я снова взглянула на трап и увидела, как сходят на берег несколько выживших офицеров «Титаника». Все офицеры оставались на борту до последнего, как и Джордж, и ушли под воду вместе с кораблем. Но некоторым удалось вскарабкаться на днище перевернувшейся спасательной шлюпки и спастись. Джорджа среди них не было. Должно быть, Мириам терзается мыслью о том, как он бьется в той ледяной воде, пытается спастись и вот уже почти подплывает, но все равно гибнет.

Я знала, что нельзя говорить ей ласковые слова, которые она сочтет за жалость, поэтому просто подошла, обняла ее сзади и прижалась головой к спине. Мириам потерла мои руки и сказала только:

– Все еще холодные.

– Да. – Мне казалось, что я больше никогда не согреюсь.

Когда на берег сошли все пассажиры первого и второго класса, выпустили и нас, из третьего. Репортеры уже ушли. Версия событий, которую могут предложить бедняки, недостойна освещения в печати. Но зато на берегу ждали своих любимых члены их семей. Мириам, обнимая меня за плечи, помогла мне спуститься с трапа и попала в объятия своих кузенов. Я отошла назад и стояла там, неловкая и чужая, за тысячи миль от всех, кроме Мириам, – она, по крайней мере, знала, как меня зовут и беспокоилась обо мне.

Я оглянулась на «Карпатию». За одним из иллюминаторов маячили китайцы из моей спасательной шлюпки. В Америке существует «Акт об исключении китайцев», и только им одним из всех выживших не разрешили спуститься на берег. Они здесь еще более нежеланны, чем я. Впрочем, это мало утешает.

25 апреля 1912 г.

Я сидела у окна в арендованной квартирке семьи Нахас и смотрела вниз, на Орчард-стрит. Вероятно, когда-то давно там был сад, хотя сейчас в это просто невозможно поверить. Нью-Йорк оказался намного больше и стремительнее, чем я себе представляла, и если в нем и имелось более шумное место, чем улица перед этим домом, то не хотела бы я там оказаться. На ней постоянно толклись сотни людей, детей, собак, рабочих, молодых матерей, разносчиков, уличных торговцев, а один раз я увидела на чьем-то плече обезьянку, клянусь.

– Как у тебя получается так быстро? – спросила Мириам, поморщилась, в очередной раз уколовшись иголкой, и пососала большой палец. – Ты уже почти закончила.

Моя часть работы над розовыми платьями для бизнеса ее кузена лежала, сложенная, рядом со мной.

– Последние два года я шила почти каждый день. Практика, вот пальцы и двигаются быстро.

– Умея так шить, ты запросто найдешь работу в хорошей мастерской.

– Скоро найду, – пообещала я. – Но сначала я хочу немного помочь тут. Расплатиться со всеми вами за то, что взяли меня к себе.

Мириам сердито запыхтела:

– Ты же знаешь, что можешь жить здесь сколько захочешь. Я только и сказала, что ты очень искусно управляешься с иголкой и ниткой. – Она нахмурилась, глядя на смятую ткань у себя на коленях. – А я нет.

Я засмеялась – пусть не очень громко, но это был первый искренний смех с той ночи, как утонул «Титаник».

Я очень привязалась к семье Нахас, а они были так добры, что позволили мне набраться сил здесь, у них, но я знала, что нельзя задерживаться у них надолго. В этой четырехкомнатной квартирке имелись кухня, столовая, мастерская, комната, где стояла швейная машинка, и единственная спальня. А жили здесь семь человек, включая меня, и, когда двое детишек по утрам уходили на улицу гулять, их место тут же занимали две швеи, работавшие на семейный бизнес. Портновский манекен стоял вплотную к раковине. Здесь имелся теплый туалет, что, конечно, очень хорошо, да только он находился тремя этажами ниже, и мы пользовались им, кажется, наравне с половиной населения города. Как только я слегка пришла в себя, сразу же начала шить, чтобы отработать свой кусок хлеба и расплатиться с родными Мириам за их великодушие, но я уже стала бременем и не хотела скоро превратиться в надоедливую помеху.

– Не могу решить, куда ехать, – призналась я.

Мириам воткнула иголку в ткань, не глядя на меня:

– Ты так торопишься! Тебе что, не нравится тут?

– Ты же знаешь, что это неправда.

– Знаю.

Мы подружились крепче, чем обычно бывает за две недели знакомства, но ведь мы вместе прошли через такое, чего другие и представить себе не могут. И обе безмолвно скорбели о мужчинах, которых любили так недолго. Мне будет трудно расстаться с Мириам, а ее грубоватые ответы означают только, что и ей будет нелегко прощаться со мной.

– Но теперь у нас есть кое-какие возможности, – заметила я. Это значило именно то, что значило: у нас есть деньги.

Казалось, что весь мир содрогнулся от ужаса над судьбой «Титаника»; с того момента, как мы прибыли в Нью-Йорк, заголовки всех газет кричали только об утонувшем корабле. Очевидно, в приличном обществе принято создавать комитеты помощи, потому что их насчитывалось уже несколько дюжин. Две леди в красивых шляпках и пальто появились вчера вечером, потрясенные видом Орчард-стрит точно так же, как поначалу и я, и гордо вручили нам деньги. Это, конечно, не состояние, но вместе с двумя десятифунтовыми банкнотами Ирен их оказалось больше чем достаточно. Часть я, конечно, оставлю семье Нахас в благодарность за приют, но что делать с остальными?

Мириам сказала:

– Ты можешь открыть какую-нибудь лавку.

– Может быть. – Но что я буду продавать? Я снова вспомнила о несчастной Ирен и о том, как сильно она хотела начать свою собственную, новую жизнь. – Или мы можем уехать на запад и стать ковбоями.

– Я не люблю лошадей.

Внизу появился мальчик с вечерними газетами, и я отложила шитье. Не хочу больше ничего слышать о «Титанике» – ни об административных слушаниях, ни о том, что Брюс Исмей, глава компании «Уайт стар лайн», спасся, в то время как другие погибли, ни о чем другом. Но только я успела взяться за окно, чтобы закрыть его, как услышала:

– Найдены тела утонувших на «Титанике»!

Я застыла. Мириам рядом прерывисто вздохнула, словно пыталась взять себя в руки.

– Дополнительный выпуск! – Высокий мальчишеский голос взвивался над шумом толпы. – Кабельное судно «Маккей-Беннетт» подобрало несколько дюжин тел, утонувших на «Титанике»! Говорят, среди них находится Джон Джекоб Астор! Пассажиров первого класса везут в Нова-Скотию на опознание! Остальные похоронены в море!

Мы с Мириам с ужасом посмотрели друг на друга.

– Алек, – сказала я. – И Джордж.

– Не Джордж, – ответила она, и я видела, чего ей это стоило. – Мальчик сказал «пассажиры первого класса». Если Джорджа и нашли, его… его бросили обратно в воду.

Как страшно думать, что Джорджа вытащили из ледяных вод Атлантики только для того, чтобы снова там утопить. Лучше бы его вообще не находили.

– А откуда они узнают, кто из первого класса, а кто нет? – спросила я, но тут же сама себе ответила: – По одежде, конечно.

Даже в смерти имеет значение, оторочено ли твое платье кружевами и что надето тебе на ноги – начищенные полуботинки или поношенные грубые башмаки. В этом и заключается разница: или у тебя будет могила, куда смогут прийти и поплакать те, кого ты любил, или тебя бросят в воду в мешке с камнями.

Но Алек плыл первым классом, и это поймут по его дорогому пальто.

Несколько дюжин тел, сказал мальчишка-газетчик. Сообщают, что в ту ночь утонули полторы тысячи человек, а это значит, нет никакой гарантии, что тело Алека среди найденных.

Но на свете не осталось больше никого, кто сможет его опознать… позаботиться о том, чтобы его похоронили как полагается.

Я снова взглянула на Мириам, и она сказала то, что прозвучало не первой фразой в разговоре, а заключительной:

– Да, конечно, ты должна поехать.

Я крепко обняла ее. Если это последнее, что я могу сделать для Алека, я это сделаю.

2 мая 1912 г.

Галифакс – городок на границе Нова-Скотии [9]9
  Нова-Скотия – провинция на востоке канады.


[Закрыть], и когда несколько дней спустя я в новой одежде и теплом пальто вышла из вагона поезда, то подумала, что с таким же успехом могу начать все заново тут, как и в любом другом месте. Меньше, чем Нью-Йорк, но больше, чем деревня, в которой я родилась, а в предвечернем небе есть мягкость, которая мне так нравится, – будто кто-то налил в голубое сливки.

Но Галифакс – это порт, а я не уверена, что захочу всю свою жизнь каждый день видеть океан. Не уверена, захочу ли я вообще его видеть.

Я сунула руку в карман и нащупала холодную серебряную цепочку. Если я найду тут Алека, то перед тем, как его похоронить, надену на него медальон как символ того, что он снова с матерью. А серебро ему больше не повредит.

Мне казалось, что отыскать нужное место будет сложно, но стоило мне сказать человеку на станции, что я хочу опознать тело с «Титаника», как все начали предлагать свои услуги. Кучер кареты с радостью готов был доставить меня в отель, чтобы завтра с утра я первым делом смогла пойти осмотреть мертвых.

– Я не могу ждать до утра, – отказалась я. Откладывать еще? Настоящая пытка. Поисковое судно прибыло в Галифакс два дня назад, просто я никак не могла добраться сюда быстрее. И мысли об Алеке, который лежит тут, одинокий и никому не известный, терзали меня все это время. – Я должна поискать его прямо сейчас.

Они так меня жалели, что это помогло.

Меня отвезли в импровизированный морг – каток для керлинга, из всех возможных мест! – хотя я понимала, что трупы нужно хранить на льду. Смотритель уже собирался закрывать на ночь, но впустил меня моментально.

– Мы все подождем снаружи, – сказал он. – Не будем вам мешать. А если вы найдете джентльмена, которого ищете…

– Я вас позову.

А потом мне придется похоронить Алека. Я надеюсь на это, как ни ужасно это звучит, потому что невыносимо думать, что он все еще погружается на дно Атлантики и его уже никогда не найдут. Мое сердце разорвется, если я увижу его мертвым, но я хотела его увидеть. Пусть даже так.

Однако стоило мне войти на каток, и решимость моя улетучилась. Зрелище оказалось еще более ужасным, чем я себе представляла. Дюжины трупов, закутанных в белые простыни, и все лежат на льду. На катке осталось гореть всего несколько ламп, их свет отражался ото льда голубым, и казалось, что трупы все еще плавают на воде. Моя тень была длинной и водянистой.

Глупо бояться мертвых тел. Я заставила себя шагнуть вперед. Туфли скользнули по льду. Нужно быть осторожнее, чтобы не упасть.

Мертвые лежали длинными рядами. До меня дошло, что мне придется приподнимать ткань и всматриваться в лицо каждого, за исключением слишком невысоких, полных или очевидных женщин. Придется посмотреть на каждого мертвеца и вспомнить их предсмертные крики в океане.

Но если такова цена за то, чтобы найти Алека, я ее заплачу.

Собрав все свое мужество, я приподняла первую простыню. Слишком молодой, мальчик едва ли шестнадцати лет. С веснушками.

Этот слишком старый и смуглый. Он умер в вечернем костюме. Я вспомнила, как некоторые из них до самого конца сидели в салоне, играли в карты и пили бренди.

Следующая оказалась худенькой женщиной – тут я разглядела, кто это, и ахнула. На льду лежала одна из двух старушек-норвежек из моей каюты, с прижатыми к груди кулачками, словно она все еще пыталась спрятаться под своим красно-белым одеялом.

Я опустилась рядом с ней на колени, погладила ее по белоснежным волосам, и глаза мои наполнились слезами, но всхлипывать я начала только тогда, когда сообразила, почему она оказалась здесь… почему поисково-спасательная команда приняла ее за пассажирку первого класса. В ее ушах сверкали красивые жемчужные сережки, которыми она так гордилась. Те самые, что она одолжила мне в порыве бескорыстного великодушия. Должно быть, она вдела их в уши, покидая каюту, – к сожалению, слишком поздно поняв опасность. Надеялась сохранить свою единственную дорогую вещь, которую так высоко ценила. Что ж, сохранила.

Я плакала до тех пор, пока не кончились слезы. Положила руку на ее стиснутые кулачки; только так я и могла с ней попрощаться. Я даже не знала, кто это, Инга или Ильза, но нежно накрыла старушку простыней, жалея, что та ее не согреет.

С трудом поднявшись, я перешла к следующему телу. И к следующему. И к следующему. Мне казалось, что от всего этого ужаса я омертвела, что теперь могу выдержать все что угодно, до тех пор пока я не откинула еще одну простыню и не увидела, кто под ней лежит.

Михаил. Он лежал безупречный, как статуя, его зализанные назад темные волосы и бородка клинышком даже не растрепались. Михаил все равно что спал и выглядел так, словно принял мирную смерть, а его тело здесь ждет, чтобы любимые люди его похоронили, если, конечно, он кого-нибудь любил. Я не могу сказать, какое из моих чувств было сильнее: ярость на то, что его никчемный труп отыскали, в то время как стольких так и не нашли, или облегчение оттого, что он наконец мертв.

Но я тут же сказала себе, что так думать нельзя. Радоваться тому, что Михаил погиб на «Титанике», все равно что радоваться, что «Титаник» пошел ко дну.

Я не могла скорбеть по Михаилу, но хотя бы могла прилично его укрыть. Так что я приподняла простыню, чтобы натянуть ее ему на голову…

…и его холодные, как лед, пальцы сомкнулись у меня на запястье.

Я ахнула. Михаил резко открыл глаза, такие же сосредоточенные и злобные, как всегда.

Он был жив.

Глава 30

Этого не может быть. И все-таки так оно и есть. Я в ужасе уставилась на Михаила, а он сжал мое запястье еще сильнее, и на лице его появилась тень прежней насмешливой ухмылки. Я попятилась, пальцы его разжались, но я наткнулась на чей-то труп, и это на мгновение парализовало меня. Михаил рывком сел, а затем сумел встать. Он все еще был слаб, но совершенно определенно жив.

Этого не может быть!

– Это дурной сон, – прошептала я. – Обычный кошмар.

Михаил просипел:

– Я же говорил тебе, что мы боги. – Голос его походил на голос мертвеца.

Я окинула диким взглядом затененный голубоватый каток, словно кучер и смотритель могли волшебным образом оказаться рядом со мной. Но единственными свидетелями были мертвецы.

– Вчера ночью… кажется… было полнолуние, – проговорил он. – Во времена великой опасности… великого холода… посвященные уходят в место за пределами законов, которым подчиняются простые смертные. А затем луна нас будит. Возвращает к жизни. – Михаил ухмыльнулся. – Теперь понимаешь, насколько мы великолепны?

Я не могла говорить, не могла думать. Со мной разговаривал мертвец!

– Приближается ночь. Я ее чувствую. – Михаил на мгновение удовлетворенно закрыл глаза. – Скоро силы мои вернутся, и тогда я смогу превратиться. Я восстану. – Глаза его открылись, он снова уставился на меня. – И смогу поесть.

Я стремглав помчалась к двери. Михаил буквально наступал мне на пятки, наши шаги эхом отдавались в пустом пространстве.

– Помогите! – закричала я, но те, кто меня ждал, ничего не услышали.

Эхо раскатилось моим голосом: «Помогите, помогите, помогите, помогите!» – по всему ледяному моргу.

Он передвигался не так быстро, как раньше, – видимо, еще был слаб после того, как утонул и после своего долгого мистического сна, и мне показалось, что я смогу выскочить наружу. Но тут Михаил ухватился за рукав моего пальто и резко повернул меня к себе.

Я отшатнулась и снова сумела вырваться. Он раздо-садованно зарычал, и я сообразила, что пока наши с ним силы примерно равны. У меня есть шанс. И если он хочет сражения, клянусь Богом, он его получит.

Сжав пальцы в кулак – большой палец наружу, чтобы его не сломать, как в шутку учил меня когда-то Нед, – я всадила его в лицо Михаила. Руке стало больно, но Михаилу тоже было больно, и это мне так понравилось, что саднящий палец перестал иметь значение.

Я лягнула его в ногу. Еще раз. Потом нацелилась выше, и Михаил от боли сложился пополам.

– Это за Ирен, – выдохнула я, – и за то, как ты хотел обмануть ее семью, А это… – я с такой силой толкнула его, что он врезался в стену, – это за Неда. – Еще пинок, еще. – А это за мистера Марлоу, который хотел только одного – чтобы ты оставил его сына в покое. А это за Алека. Будь ты проклят за то, что сделал с Алеком!

Рука Михаила метнулась вперед и дернула меня за щиколотку. Рывок оказался таким сильным, что я полетела на лед и в коленке что-то хрустнуло. Боль пронзила мою ногу до самых кончиков пальцев, слезы брызнули из глаз.

– Твоя очередь закончилась! – засипел он, нависая надо мной. – Наступила моя. Удар за удар. Боль за боль.

Равные силы означали равные шансы, и прямо сейчас мне показалось, что это обратится против меня. Я лихорадочно начала нашаривать карман в надежде вытащить серебряную цепочку с медальоном и снова его обжечь, но мне мешало пальто.

Михаил нагнулся, словно собрался схватить меня за волосы…

…но его схватила чья-то рука.

– Сейчас моя очередь, – произнес Алек.

– Алек! – закричала я.

Ну конечно, ну конечно, Братство его инициировало! А это значит, что его защитила та же сила, что и Михаила. Когда поисковая команда нашла их тела и доставила сюда, они лежали, погрузившись в сон, подобный смерти, и ждали, пока полная луна их разбудит.

Мой Алек жив!

– Тесс, – сказал он, не отводя глаз от Михаила.

Они смотрели друг на друга, одинаково растрепанные, одинаково бледные. Любой бы поверил, что они в самом деле восстали из мертвых.

Михаил произнес:

– Мы тебя спасли,

Алек ответил:

– Ты хотел поработить меня. Но у тебя ничего не вышло.

Я не поняла, кто из них атаковал первым. Они обменивались ударом за удар, толчком за толчок, и я видела, что вот-вот начнется битва между рыжим и черным волками. Может, они еще и были слишком слабы, чтобы превратиться, но это ненадолго.

В мгновение ока что-то изменилось, и вот уже Михаил берет верх, прижимая Алека к длинному низкому металлическому столу, – вероятно, на нем осматривали тела. Но я уже вытащила медальон и с размаху впечатала его в другую щеку Михаила, чтобы у него появились симметричные шрамы. Он взвыл от боли, а мы с Алеком изо всех сил толкнули его назад. Теперь нас было двое против одного, и этот перевес мне нравился.

Тут Михаил вскинул вверх голову, уставился на Алека, и его глаза засверкали золотом, как волчьи.

– Ты посвящен, – сказал он. – Ты принадлежишь Братству.

Алек замер. Застыл, как каменное изваяние. Его глаза словно поблекли и помертвели, а на каток опустилась таинственная тьма. Только лед еще хранил остатки света и жутковатое голубое сияние слишком четко очерчивало тела.

О нет. Братство контролирует сознание! Серебро не защитило его во время посвящения.

– Ты наш! – торжествующе шептал Михаил. Он выпрямился, снова превратившись в джентльмена в вечернем костюме, несмотря на ожог на щеке. – Ты сделаешь то, что я прикажу.

Руки Алека безвольно опустились вдоль тела, кулаки разжались.

Михаил взглянул на меня, и трудно было понять, чем он наслаждается больше – тем, что подчинил Алека своей воле, или тем, что я это вижу.

И тут он произнес:

– Убей девчонку.

Я не могла убежать, потому что прижималась спиной к стене, а они стояли между мной и дверью. Алек повернулся ко мне, глядя пустым взглядом хищника, и мысль, что я погибну от его руки, была даже ужаснее, чем мысль, что я вот-вот умру.

Или я должна сама убить Алека? Он еще не обрел полную силу. У меня есть шанс. Но это убийство будет преследовать меня вечно.

Я подняла руки, сжала неубедительные кулаки. Медальон, принадлежавший матери Алека, все еще свисал у меня между пальцами. И, подумав, что это будут последние мои слова, обращенные к нему, я прошептала:

– Алек, я люблю тебя.

Алек моргнул. Его взгляд расфокусировался. На меня снова смотрел не монстр, а Алек – мой Алек.

Он повернулся к Михаилу и вытащил что-то из внутреннего кармана пальто: Клинок Инициации, лежавший там с момента гибели «Титаника»! Сначала Михаил просто смотрел на кинжал с такой переполнявшей его алчностью, что не понимал, к чему все клонится, пока Алек не прыгнул вперед. Лезвие вошло Михаилу меж ребер, он ахнул, от шока и боли широко раззявив рот, на пол потекла кровь.

Я как завороженная смотрела на Михаила, сползающего с Клинка. Тот влажно блестел его кровью, и между красными струйками я видела сверкающее золото. Алек выглядел так, словно не мог поверить, что ударил ножом человека, но рукоятку удерживал крепко.

– Только… рана, – выдохнул Михаил. – Чтобы убить меня, потребуется большее.

Алек с трудом сглотнул:

– Знаю. Мне нужно серебро.

Он поднял Клинок и резко провел им по острому металлическому краю стола. Позолота сползала с него лентами, и, когда Алек снова поднял кинжал, я увидела обнажившуюся серебряную сердцевину.

Михаил зажал руками рану, будто мог удержать кровь, будто было еще не поздно.

– Ты не сделаешь этого, Алек. Ты всегда говорил, что не хочешь стать убийцей.

– Не хочу, – ответил Алек. – И делаю это только ради спасения жизней, Михаил. Чтобы спасти Тесс и бессчетное множество других.

– И себя! – презрительно фыркнул Михаил.

Прежде чем ответить, Алек подумал.

– Да. – И вонзил Клинок Инициации в сердце Михаила.

Следующий миг оказался ужасен. Михаил застонал, и этот стон в своем роде был таким же невыносимым, как предсмертные крики тонущих ночью пятнадцатого апреля. Это тоже был предсмертный стон. Алек выглядел потрясенным, и я обняла его сзади, вытянув руку вдоль его руки, чтобы смертельный удар мы с ним нанесли вдвоем. Михаил рухнул на пол мертвый, как и все остальные трупы в помещении. Алек как-то повернулся и заключил меня в объятия, и мы долго стояли, не отпуская друг друга, не в силах поверить, что сумели одержать победу над Братством. Надо льдом. Над смертью.

Несколько часов спустя я лежала в постели в небольшой гостинице Галифакса. Мерцающий свет камина играл на моей обнаженной коже. И Алека.

Победив Михаила, мы ускользнули через задний ход катка. Надеюсь, добрые люди, ожидавшие снаружи, смогут меня простить. Мы затерли кровь и положили Михаила на его прежнее место среди трупов. Хотя Алек и выглядел потрепанным, мы сумели почистить его и пройти по улицам Галифакса, не вызывая подозрений. Мы нашли эту гостиницу и сняли номер – вместе, хотя пришлось немного соврать.

– Мистер и миссис Марлоу, – произнес Алек, будто прочитал мои мысли, и неторопливо провел пальцем по моему плечу. – Может быть, очень даже скоро.

Меня это ничуть не удивило. Я почти с самого начала знала – что-то обязательно свяжет нас навечно, но все равно улыбнулась:

– Будет только справедливо, если ты сделаешь из меня честную женщину.

– Ты самая честная женщина на свете. Пожалуй, чересчур честная.

– Только потому, что, когда мы приводили тебя в порядок, сказала, будто ты выглядишь как подогретая смерть?

– Это один из примеров, да. – Но его голая грудь тряслась от еле сдерживаемого смеха.

Я его поцеловала, и на некоторое время он смеяться перестал.

– Когда мы наконец разлепились, он, тяжело дыша, сказал:

– Я-то думал, мне придется тебя уговаривать.

– Остаться с тобой?

– Со смертью Михаила опасность не закончилась. – Алек снова сделался серьезным. – Раньше или позже Братство снова за мной придет. Может быть, они появятся в Галифаксе через несколько дней, чтобы проверить, выжил ли Михаил. Им не понравится ни мое сопротивление, ни твое вмешательство. А я достаточно хорошо тебя знаю – ты обязательно вмешаешься. – Это прозвучало как особая похвала.

– Тебе не придется меня уговаривать по той же причине, по которой мне больше не нужно уговаривать тебя. – Я положила руку ему на сердце. – Когда пароход тонул… когда казалось, что времени больше не осталось, я все думала, как было глупо мучить себя и прощаться навеки на минуту раньше, чем следовало. А сейчас случилось чудо. Ты снова со мной. И на этот раз я никуда не уйду, Алек.

– По той же причине. – Он мягко улыбнулся. – Потребуется что-то более серьезное, чем Братство, чтобы снова разлучить меня с тобой.

Я придвинулась к нему, чтобы прижаться целиком, от виска до пальцев на ногах.

– А куда мы поедем?

– Хотелось бы мне остаться тут навсегда. В этом номере, в этой кровати. – Огонь раскрасил неукротимые кудри Алека в почти рыжий цвет. – Но ведь ты хочешь, чтобы я вел себя практично, правда, Тесс? Нам придется вернуться в Чикаго, хотя бы на время. Нужно уладить дела отца. Я не хочу брать на себя руководство «Сталью Марлоу», но нужно решить, кому я могу доверить компанию. И… я понимаю, что похоронить его мы не сможем, но мне бы хотелось поставить папе надгробный камень. Что-нибудь в память о нем.

Я сжала его руку, соглашаясь с ним, но спросить все равно должна была:

– А люди не будут удивляться, что ты… ну… жив?

– Да, но это довольно легко объяснить. Ты же говорила, что газетные сообщения о «Титанике» выходят по два-три раза в день и зачастую противоречат друг другу. Мы просто скажем, что меня случайно не внесли в список выживших, а сам я был ранен и до сих пор не мог послать им маркониграмму.

Да, это звучало разумно. И мне понравилось, как Алек сказал «мы», как он прекрасно понял: что бы ни случилось дальше, мы с ним будем вместе. Распластав ладонь по его мускулистой груди, я прошептала:

– И ты свободен.

Может быть, нам придется скрываться. – Пусть благородство и чувство вины больше не заставляли его отталкивать меня, Алек все еще считал, что обязан меня предостеречь. – Братство не отпустит меня так легко, даже если я вовсе отойду от дел «Стали Марлоу». Наверное, мне следовало бы сделать это прямо сейчас, пока они ничего не знают, но я не могу поступить так с дедом, бабушкой и кузенами. Прикинуться мертвым было бы для Алека лучше всего, но слишком жестоко. На это он не пойдет никогда. Я мысленно нарисовала себе ту хижину на границе, о которой он говорил когда-то: небольшую, но укромную и уютную, не пограничную заставу, а настоящий домашний очаг с вьющимся из трубы дымом и занавесками на окнах. Огородик с овощами для нас обоих и цветы для меня – просто поразительно представлять себе, что у меня может быть собственный клочок земли, где можно посадить цветы. Алек больше не будет вести образ жизни богатого человека. Я больше не буду прислугой. Мы станем равными. Вместе.