Текст книги "Характер и невроз"
Автор книги: Клаудио Наранхо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
Вот как занимающаяся протоанализом студентка описала процесс своего взросления:
«Я была невестой своего отца. Он заставил меня поверить в то, что я женщина, созданная для него, и я жила с этой иллюзией. Он так любил меня… но не женился на мне, он был женат на моей матери. Я была счастлива с отцом, жалко, что всему этому пришел конец».
А вот еще одно сообщение, дающее представление о специфических узах, связывающих отца с дочерью:
«Мой отец называл меня своим „тайным знаком". Он говорил, что у меня есть особая родинка на шее, которую только он мог видеть, и поэтому я для него изумительна и неповторима. Я верила этому».
Далеко не всякий принадлежащий к энеатипу II человек, вспоминая о своем детстве, видит себя в нем счастливой, всеми любимой и изнеженной принцессой или обожаемым родителями сыном. В некоторых случаях нам приходится выслушивать рассказ о том, как ребенок лишился любви своих родителей, а иногда последнее обнаруживается в результате терапевтического исследования. В наших возможностях привести пациентку к пониманию того, что времени превращения девочки в маленькую принцессу предшествовало время эмоциональных страданий в ее жизни. В подобных случаях возникает впечатление, что ребенок как бы требует от родителей какого-то особого повторного заверения в любви к себе, выражающегося в повышенной внимательности, в устраиваемых для него удовольствиях и в терпимости к его капризам и приступам гнева. Это как если бы ребенок заявил: «Докажите мне, что вы действительно любите меня!», и в то же время требование особого выражения этой любви к себе являлось бы, по существу, реакцией на то, что он почувствовал себя отверженным.
Пациент, например, говорит: «В глазах моей матери я был некрасивым, неопрятным, заурядным… а я не мог допустить, чтобы такой ее взгляд на меня стал частью моего существа, потому что я панически боялся слиться с этим отталкивающим образом. Именно благодаря этому я научился находить для себя опору в гордости, в чувстве того, что я являюсь центром вселенной». Из этого случая видно, что производимая воображением реконструкция своего Я может предшествовать (и быть более фундаментальной) поиску внешнего альянса, который служил бы опорой для гордого представления о самом себе. Это также наводит на мысль, что компенсация за оральные разочарования в младенческий период включает в себя не только снятие фрустрации, но и характерно компенсаторную самоуверенность. Точно так же, как этот человек утверждал, что он «пуп земли», другой вынужден был усвоить для себя установку «полегче на поворотах!» перед лицом двух своих очень грубых братьев, а третий рассказывает: «У меня был брат– близнец, образцовый ребенок в глазах окружающих, я же был его полной противоположностью. Я взбунтовался. Мое гордое выступление было реакцией на отвержение со стороны матери».
Переход от фрустрации к состоянию, характеризующемуся самоуспокоенностью и самоуверенностью, и, соответственно, к представлению о самом себе, окрашенному в такие же тона, можно воспринимать в том плане, если говорить о женщинах, что на смену переживаниям, связанным с осознанием относительной отчужденности в отношении к вам собственной матери приходит, вследствие превращения в любимицу отца, ощущение развивающейся в вас обольстительности» [155].
«Моя мать была сухой и тощей. Отец же был огромным, всегда веселым, с круглым лицом и с очень красивой кожей. У меня не было надежды стать полненькой, как я ни старалась. Кому непонятно такое настроение, пускай имеет дело с тощими и сухими особами».
Следующий пример включает в себя некоторые дополнительные мотивы: «Мне не уделяли внимания в семье, я чувствовала, что мать махнула на меня рукой [156]. У меня было два отца. В своих мечтах я претендовала на большее, чем Золушка или даже настоящая принцесса. Я должна была дождаться своего принца, но принцем этим был мой отец, который после развода с матерью покинул меня. Я постоянно мечтала о возвращении отца. И только второй отец по-настоящему полюбил меня, хотя я и не была его родной дочерью. Во мне много было от свойственного матери стремления добиваться совершенства во всем, но, помимо этого, я была также очень соблазнительна. При такой матери ничего другого и не оставалось для существа, обреченного постоянно оставаться в тени».
Выслушивая истории, рассказываемые представительницами энеатипа II, я заметил в них нечто родственное состоянию нарушения желания – состоянию, ищущему компенсации в своенравности. Фрустрация трансформируется в данном случае в навязчивые поиски свободы, в которых выражается нетерпимость подобного характера к правилам и ограничениям. Как сказала одна женщина: «Капризы – это проверка любвл». Примером этому может служить одна моя знакомая, которая вспоминает, что когда ее забирали ребенком у матери, чтобы перевезти в дом бабушки, то обещали в качестве приманки и чтобы как-то преодолеть ее явное нежелание уезжать множество приятных вещей. Позднее, чувствуя, что ее коварно обманули, она потребовала куда более приятных и необычных удовольствий, стремясь получить компенсацию что называется «с лихвой».
Вот еще одна цитата, позволяющая нам увидеть в эгоцентризме компенсаторную жажду любви:
«В семье на почве материальных затруднений возникли раздоры, и мне уже в четырнадцать лет пришлось начать работать. Я думаю, что выработавшиеся у меня прихоти были той потребностью, с помощью которой я взимал с окружающих то, что мне, и я это смутно чувствовал, принадлежит по праву».
Не удивительно поэтому, что отцы, чей характер относится к энеатипу VII, часто появлялись в историях, рассказываемых женщинами энеатипа II. Не удивительно, если принять во внимание свойственную таким отцам обольстительность, веселый нрав, любовь к удовольствиям и семейную ориентацию. Как у представителей энеатипа I желание любви превращается в поиски уважения к себе, так у энеатипа II любовное желание, в свою очередь, становится поиском интимной близости и возможности обмениваться нежными чувствами при помощи слов и ласк. Как в одном, так и в другом случае вторичный, производный поиск становится помехой для удовлетворения главного желания. И не только потому, в данном случае, что развитие у человека «аппарата соблазнения» делает его менее совершенным и тем самым менее вызывающим любовь к себе, но также и потому, что для того, чтобы почувствовать любимого, человеку необходимо понять его/ее любовное желание и проникнуться им, а подобное стремление вытеснено у гордых из сознания – вместе с негативным представлением о самих себе, навязываемым им в детстве окружающими.
Характерная особенность раннего периода жизни у представителей энеатипа II, тесно связанная со свойственной им позицией превосходства и одаривания других, заключается в том, что они становятся помощниками матери во всем, что касается заботы о родных братьях и сестрах. Я проиллюстрирую это мое наблюдение фрагментом коллективного сообщения, сделанного группой женщин, принадлежащих к энеатипу II.
«На всех нас с самых ранних лет лежало множество недетских обязанностей; мы становились второй, маленькой матерью для младших братьев и сестер или даже полностью заменяли мать в доме на время ее отлучки. И мы справлялись с этой ролью, мы старались, чтобы наши родители были счастливы и довольны, от чего мы и сами испытывали огромное удовлетворение. Если родители были счастливы, то это заменяло для нас и любовь, и внимание, и одобрение с их стороны, если же недовольны и огорчены, то все вокруг помрачалось и мы чувствовали себя несчастнейшими из смертных. Мы существовали как бы в более безопасной жизненной среде, когда родители были счастливы. Большинство из нас в известном смысле нашло себя, обеспечивая одного из родителей тем, что другой из родителей по тем или иным причинам не мог ему дать, становились, например, собеседником отца, если у матери это не получалось, и наоборот».
Следующий, уже индивидуальный, отчет наводит на мысль, что представительницы энеатипа II могут стараться быть «хорошими девочками»:
«После того как вы установили для окружающих определенный уровень своего поведения, он стал для них чем-то само собой разумеющимся, ожидаемым, и поэтому вам приходится поднимать планку чуть выше, для того чтобы сделать их действительно счастливыми, но через некоторое время этот новый уровень тоже становится само собой разумеющимся, поэтому, чтобы делать их счастливыми, вам приходится поднимать планку все выше и выше». В результате им приходится демонстрировать совершенно экстраординарное поведение. Несмотря на то что об этой девушке энеатипа II вполне можно сказат1, точно так же, как и об упоминавшейся в своем месте девушке энеатипа I, что она «хорошая девочка», отличие ее от «хорошей девочки» энеатипа I состоит в том, что исполнение роли «хорошей девочки» происходит у нее скорее в атмосфере осуществления желания, нежели фрустрации.
Другой фактор в историях раннего детства, который привлек мое внимание, – это чрезмерная опека со стороны родителей, выражающаяся как в том, что их оберегали от столкновений с трудностями, так и в том, что на них смотрели как на свою собственность, которой можно распоряжаться по собственному усмотрению, – особенность, говорящая о том, что в положении любимчика родителей есть и своя оборотная сторона, и именно с ней связана развившаяся у некоторых из наших опрашиваемых с самых ранних лет жажда свободы и стремление к независимости во всем. От девушек энеатипа II, которым в детстве редко доводилось поиграть с друзьями, часто приходится слышать, что они росли в больших семьях и родители им говорили: «Ты должна понять, что у тебя есть родные братья и сестры, и тебе не нужно другой компании для игры», – и на этом основании ограничивали их свободу.
6. Экзистенциальная психодинамика
Если мы воспринимаем гордость как результат резкого крушения надежд на любовь к себе со стороны родителей уже в раннем детстве, из которого ребенок делает вывод, что он существо никчемное и не заслуживает настоящей любви (вследствие чего побуждение нечто из себя представлять и тем самым заслуживать любовь сводится всякий раз к совершаемому как бы помимо своей воли повторению первоначального маневра, имевшего своей целью компенсацию этой ранней жизненной недостачи), то, вероятно, было бы ошибкой продолжать интерпретировать гордость как постепенно выработавшуюся у человека потребность в любви к себе. Придерживаться такой точки зрения означало бы принимать причину за следствие, поскольку острая потребность в любви к себе, свойственная представителям энеатипа II, – это, скорее, следствие гордости, нежели более глубоко коренящаяся в прошлом жизненном опыте черта. В соответствии с избранным нами методом интерпретации, который стремится заменить теорию либидо в понимании невротических потребностей (wants) экзистенциальной теорией, мы можем видеть в гордости (как и в каждой из страстей) компенсацию за открывшееся индивиду понимание отсутствия собственной ценности, которое находится в тесной взаимной связи с помрачением у него ощущения собственного бытия – естественной, первоначальной и наиболее надежной опоры для нашего ощущения личной ценности.
Можно утверждать, что, несмотря на внешнюю энерге– тичность, всегда приподнятое настроение и яркость слов и жестов, в гордом характере скрывается тайное сознание своей пустоты – сознание, трансформирующееся в боль истерических симптомов, в повышенное половое влечение и привязанность к старым любовным связям, неспособность развязаться с ними. Не противопоставляя своего подхода обычной интерпретации такой боли, как связанной с любовными переживаниями, мы все же рискнем утверждать, что было бы, вероятно, более правильным рассматривать ее в качестве принципиально не отличающейся от имеющей универсальный характер, независимо от ее способности быть и характерной особенностью рассматриваемого сейчас типа. Поступая таким образом, мы способны понять, что она может быть трансформирована не только в либидо, что, воспринятая как ощущение личной ничтожности, она становится подпоркой для воли к значительности, лежащей в природе гордости как таковой.
Такая интерпретация полезна, поскольку ориентирует нас на поиск тех факторов в жизни современного человека, которые «увековечивают» эту «дыру» в самом средоточии личности. Как подобная «дыра» возникает, не так уж трудно догадаться, ибо, как заметила Хорни, отдаваться погоне за славой равносильно продаже своей души дьяволу, – поскольку наша психическая энергия оказывается вовлеченной в работу, связанную с реализацией образа, а не нашего подлинного Я.
Ощущение того, что "мы действительно существуем, покоится на всеобъемлющей целостности нашего опыта и несовместимо с подавлением сознания, что вы в ком-то нуждаетесь, равно как оно несовместимо и с неспособностью прожить свою настоящую жизнь (как бы при этом мы ни драматизировали свой идеальный образ перед избранным кружком сочувствующих). Возбуждение может завладеть нашим вниманием и выполнять время от времени роль онтического успокоительного средства, но только на поверхностном уровне нашего сознания. То же самое можно сказать и об удовольствии. Индивид, который не в состоянии быть самим собой, конкретным мужчиной или женщиной, взамен этого вынужден лихорадочно искать удовольствий и возбуждения, пытаясь в то же время постоянно находиться в центре внимания окружающих. Таким образом, мнимое душевное изобилие обречено на то, чтобы быть, в конечном счете, эмоциональной ложью, в которую и сам данный индивид полностью не верит, – поск~~оку в противном случае он или она не продолжали бы отчаянно, словно их кто-то преследует, заполнять дыру мучительно ощущаемой безбытийности (Beinglessness). Если именно онтичес– кая недостаточность служит опорой гордости и, косвенно, всей величественной конструкции вращающегося вокруг гордости характера, то онтическая недостаточность, в свою очередь, вызывается каждой из тех черт характера, которые определяют его структуру. Это и веселость, которая влечет за собой (благодаря вытеснению печальных мыслей и ощущений) утрату чувства реальности; и гедонизм, который, в своей погоне за немедленно получаемым удовольствием, довольствуется суррогатами, а не тем, что диктуется требованиями духовного роста; и ставшая второй натурой индивида недисциплинированность, идущая рука об руку с подобным гедонизом, наиболее скандальным и необузданным проявлением которой является «истерия», возникающая тоже благодаря стремлению к достижению таких жизненных целей, которые приносили бы еще более глубокое удовлетворение.
В заключение скажем, что в самом осознании этого порочного круга, с помощью которого онтическая недостаточность поддерживает гордость, а последняя через посредство своих проявлений, в свою очередь, поддержиьает онтическую недостаточность, скрывается терапевтическая надежда; потому что задачи терапии не сводятся только к тому, чтобы у пациента установились хорошие взаимоотношения с внешним миром, которые отсутствовали в прежней его жизни: они могут включать в себя перевоспитание индивида, ориентированное на его самореализацию и на выработку у него привычки в каждодневному получению того глубокого удовлетворения, которое проистекает из аутентичности его существования.
Глава 7
Тщеславие, притворство и «рыночная ориентация»
Энеатип III [157]
1. Сущность типа, номенклатура и место на энеаграмме
Тщеславие – это страстная озабоченность своим имиджем или страсть жить для чужих глаз. Жить для того, чтобы производить впечатление на окружающих, означает, что в центре внимания личности находятся не переживания, а предвкушение переживаний других или фантазии по поводу их переживаний, из чего следует эфемерность усилий, связанных с тщеславием. Трудно придумать более удачное определение тщеславия, нежели «суета сует», нежели то, которое ему дает проповедник Экклезиаст, говоря, что это жизнь ради эфемерного, иллюзорного представления о себе (а не исходя из объективной реальности).
Говорить о тщеславии как о жизни ради образа самого себя, это все равно что говорить о нарциссизме, и действительно, нарциссизм можно рассматривать как универсальный аспект эго– структуры, расположенной в правом углу энеаграммы. Однако, поскольку термин «нарциссизм» используется по отношению ко многим личностным синдромам, особенно со времени публикации DSM-III, по отношению к нашему энеатипу VII, я решил не включать этот термин в заголовок данной главы.
Тщеславие особенно ярко выражено в «истероидной» области энеаграммы (охватывающей энеатипы II, III и IV), однако, как мы уже видели, в случае гордости оно удовлетворяется комбинацией воображаемой самоинфляции и поддержки избранных личностей, в то время как в энеатипе III личность сосредотачивает усилия на том, чтобы объективно «доказать» свою ценность через активную компенсацию самоимиджа перед лицом некоего обобщенного имиджа. Это ведет к энергичному устремлению к достижениям в хорошей форме в соответствии с количественными или общепринятыми стандартами.
Различие между энеатипами III и IV заключается в основном в том, что первый идентифицирует себя с тем представлением о себе, которое он пытается «продать», в то время как для второго характерен приниженный образ себя, и поэтому свойственные ему тщеславные попытки самоутвердиться никогда не реализуются. В результате энеатип III жизнерадостен, в то время как IV подавлен.
Как уже упоминалось во введении, Ичазо, рассматривая страсть энеатипа III, говорит скорее об «обмане», нежели о тщеславии, относя тщеславие к сфере фиксаций. Исходя из своего преподавательского опыта, я пришел к тому, чтобы рассматривать тщеславие скорее как страсть, близкую к гордости, в то время как в обмане я вижу когнитивную сущность или фиксацию характера энеатипа III. Само слово «обман» – не самое лучшее для обозначения того особого вида обмана, который сопровождает тип тщеславие, отличный, например, от лживости энеатипа II и мошенничества VII, это не недостаток правдивости в отношении фактов (представитель энеатипа III может быть правдивым, правильно излагающим факты репортером), у тщеславия же наблюдается недостаток правдивости в отношении чувств и претензий.
В противоположность комичности энеатипа II и трагичности IV, для энеатипа III характерны нейтральное настроение и ощущение контроля за своими чувствами – он признает и выражает только «правильные чувства».
Хотя в христианский список грехов включена гордость (su– perbia), а не тщеславие, по-видимому, эти два качества часто неотличимы друг от друга, это отражается в общепринятой иконографии, где тщеславие изображается в виде женщины, смотрящейся в зеркало (как на картине Иеронима Босха «Семь смертных грехов»).
Интересно отметить, что характерологическая диспозиция энеатипа III является единственной, не включенной в DSM-III, – откуда возникает вопрос, не связано ли это, возможно, с тем, что это расположение определило формирование модальной [158] личности в американском обществе начиная с двадцатых годов.
2. История исследования типа в научной литературе
Для индивидов, «в характере которых преобладают жизнерадостность и активность», Курт Шнайдер предлагает термин «гипертимический». Он говорит, что «гипертимические личности веселы, часто добры, активны, обладают сбалансированным характером и непоколебимым оптимизмом и, как непосредственное следствие этого, они достаточно поверхностны… и слишком самоуверенны» [159].
Ввиду преобладания типа тщеславия в США представляется интересным, что соответствующий синдром личности не привлек внимания комитета, выпускавшего DSM-III. Помимо сравнительной трудности, связанной с выделением черт характера, которые превалируют и, очевидно, высоко ценятся в этой культуре в целом, другой причиной такого упущения, возможно, явился тот факт, что индивиды этого типа, как правило, довольны собой вследствие того, что их психологическая аберрация состоит в смешении образа себя, который они «продают» (а другие «покупают»), с тем, чем они являются на самом деле. Возможно, более известным является описание энеатипа III, сделанное Фроммом [160], который утверждал, что открыл его как личностную ориентацию, существующую помимо трех классических ориентаций, различаемых психоанализом («рецептивная», «орально-агрессивная», или «эксплуатирующая», и «анальная», или «накопляющая»). Полагая, что это современная ориентация, появившаяся в результате развития общества как следствие возникновения современного рынка, Эрих Фромм называл ее «рыночной ориентацией».
«Рыночное понятие ценности, преобладание ценности обмена над ценностью потребления, привело к появлению подобного понятия ценности по отношению к людям и прежде всего по отношению к самому себе».
Основной чертой рыночной ориентации является то, что самое большое значение придается самопрезентации на «личностном рынке».
«Необходимо быть в моде на этом личностном рынке, а для того, чтобы быть в моде, надо знать, какого вида личности пользуются наибольшим спросом. Знание этого передается прежде всего через весь процесс образования, начиная от детского сада и кончая колледжем, и дополняется воспитанием в семье. Однако знания, приобретаемого на этой ранней стадии, недостаточно: оно выделяет лишь некоторые общие качества, такие как способность приспособляться, амбициозность и способность реагировать на изменение настроения окружающих. Более конкретная картина модели личности, способной добиться успеха, создается исходя из других источников – красочно иллюстрированные журналы, газеты и телевизионные программы полны фотографий и всевозможных жизнеописаний тех, кто сумел добиться в этом мире успеха.
Подобную функцию выполняет и красочная реклама. Процветающий служащий фирмы в ролике, рекламирующем мужскую одежду, – это имидж того, как должен выглядеть и вести себя человек, который имеет шанс сделать „большие деньги" на современном личностном рынке.
Самым же важным средством передачи желаемого образца личности является художественная кинематография. Молодая девушка пытается копировать выражение лица, прическу, жесты получающей высокие гонорары кинозвезды, так как видит в этом наиболее верный путь к успеху. Молодой человек пытается повторить внешний облик и усвоить манеры модели, которую он видит на экране. Хотя средний человек мало осведомлен о жизни наиболее процветающих в обществе людей, его отношения со звездами экрана совсем другие. Конечно, он не может себе позволить личных контактов, но он может снова и снова видеть их на экране, может писать им письма и получать фотографии с их автографами. В противоположность той эпохе, когда работа актера считалась социально презираемой, а сам он тем не менее служил для того, чтобы донести до публики творения великих поэтов, в задачу наших сегодняшних кинозвезд не входит передавать зрителям какие-то великие идеи – их функция состоит в том, чтобы служить связующим звеном между обычным, средним человеком и миром «великих». Даже если он не может надеяться достичь такого успеха, как они, он может попытаться подражать им, они как бы являются святыми, которым он поклоняется. Благодаря тому успеху, которого они достигли, они олицетворяют принятые нормы жизни».
В то время как Фромм излагает в своей работе взгляд на этот тип характера «социального психоаналитика», Хорни дает нам более четкое клиническое описание [161]. Она использует для обозначения этого характера термин «нарцистический» и делает по этому поводу следующий комментарий: «Я с некоторыми колебаниями использую термин „нарциссизм", поскольку в классической фрейдистской литературе он включает в себя без особого различия всевозможные виды напыщенности, эгоцентричности, чрезвычайной обеспокоенности своим благосостоянием и отхода от окружающих людей. Я же использую этот термин в его первоначальном, дескриптивном значении – „быть влюбленным в свой собственный идеализированный образ".
Говоря точнее, этот характер представляет собой свою идеализированную сущность, которую он, по-видимому, обожает. Это основополагающее качество дает ему ту живость и жизнеспособность, полностью отсутствующие у представителей других групп. Это дает ему кажущуюся безграничной самоуверенность, которая, по-видимому, способна вызвать зависть у всех тех, кто мучается сомнениями, в то время как у него эти сомнения (в осознанном варианте) отсутствуют, ведь он считает себя помазанником, человеком, судьба которого предопределена пророком, великим дарителем и благодетелем человечества. Во всем этом содержится определенное зерно истины. Это зачастую человек достаточно одаренный, еще в детстве с легкостью завоевывавший различные награды, часто любимый ребенок, обожаемый всеми членами семьи. Именно эта не подвергаемая никаким сомнениям вера в собственное величие и уникальность является ключом к пониманию этой личности. Из этого источника он черпает свою жизнеспособность и вечную молодость, равно как и свое часто поразительное очарование. Однако, несмотря на свою одаренность, он стоит на зыбкой почве. Он может беспрестанно говорить о своих подвигах и великолепных качествах и нуждается в постоянных подтверждениях своей самооценки в виде обожания и преданности окружающих. Его чувство превосходства покоится на том убеждении, что не существует ничего, чего бы он не мог достичь, и нет человека, которого он не сумел бы завоевать. И часто он действительно способен быть очаровательным, особенно когда в его орбиту попадают новые люди. Он должен произвести на них впечатление, независимо от того, имеет ли знакомство с ними для него какое-то практическое значение или нет. Он пытается создать и у самого себя, и у окружающих впечатление, что он „любит" людей. Он может быть щедрым, очаровывая сверкающим потоком чувств, лестью, благодеяниями и помощью – в предвкушении обожания и в обмен на ожидаемую преданность. Он удостаивает яркими эпитетами членов своей семьи и друзей, впрочем, как и свои собственные труды и планы. Он может проявлять значительное терпение, не ожидая от других того, что они окажутся совершенными; он может даже стерпеть шутки в свой адрес, конечно, если они отражают удивительные качества его натуры, но его ни в коем случае не следует задевать сколько-нибудь серьезно».
Хотя Фромм и Хорни, несомненно, оказали достаточно большое влияние на психоаналитическую культуру в целом, тот факт, что описанный ими тип был предан забвению, возможно, является результатом ограниченности их влияния на современный мир профессиональных психоаналитиков. В сегодняшней психотерапевтической практике энеатип III обычно диагностируется с помощью используемого Лоуэном биоэнергетического термина «жесткий». В сделанном Джонсоном [162] описании жесткого характера подчеркивается разрыв между отношением к любви и отношением к сексу: «Во всех случаях, где сексуальность отрывается или отходит от любви, какая-то часть естественного человеческого чувства исчезает. В этом смысле можно сказать, что представитель жесткого типа не способен испытывать истинную любовь». Давая более общую характеристику этого типа, он замечает, что жесткий тип «более, чем какой-либо другой тип, способен привлечь окружающих, достигать своей цели и быть самодостаточным. Для женщины этого типа характерна иллюзия, что она может купить любовь с помощью своих достоинств, но поскольку сама она не может допустить истинного чувства, все, что она в действительности получает, это лишь внимание со стороны противоположного пола… Любовно-сексу– альные отношения представляют собой ту часть жизни, которая с наибольшим постоянством приносит ей неприятности. Она может, например, обнаружить, что кто-то сексуально привлекает ее, хотя при этом любви к этому человеку она не испытывает, а в другом случае она может полюбить, но не испытывать при этом сексуального возбуждения. Или может случиться так, что ее привлекают лишь те мужчины, которые являются для нее недосягаемыми, а когда они становятся для нее доступны, она теряет к ним всякий интерес. Возможна также и ситуация, при которой она проявляет много искусства и испытывает удовлетворение, и способна дать удовлетворение мужчине в начальной фазе любовных отношений, но не способна удержать все это, когда отношения становятся более интимными. Компромисс, заключаемый жесткими, в большинстве случаев оказывается наиболее эффективным, наиболее прочным и, с точки зрения культуры, наиболее одобряемым в обществе… Люди, представляющие собой жесткий тип в наиболее чистом виде, обращаются в нашем обществе к психотерапии только в тех случаях, когда возникает опасность того, что супруг (супруга) покинет их, неподобающим образом начинают вести себя дети или когда работоспособность заключенного ими компромисса ставится под сомнение из-за инфаркта или какой-нибудь другой болезни».
Синдром энеатипа III является наиболее частым фоном для того, кто диагностируется как личность типа А: стремящаяся к достижению своих целей, способная конкурировать, всегда напряженная и подверженная сердечным заболеваниям.
Психоаналитики, использующие транзактный анализ, также знакомы с этим синдромом, по крайней мере в некоторых его проявлениях. В работе Стейнера «Сценарии, по которым живут люди» [163], например, мы видим описание «разборчивой Красавицы»: «У нее есть стандартные понятия о так называемой „красоте, популяризируемой средствами массовой информации", и ей кажется, что она обманывает каждого, кто находит ее красивой и считает их глупцами за то, что они купились на этот обман».
Можно привести также и описание «Пластиковой Женщины»: «В попытке получить удар, она создает свой как бы пластмассовый облик: носит яркую бижутерию, обувь на платформе, вычурную одежду, духи с резким запахом и яркий макияж. Она пытается купить красоту и благополучие, но в действительности никогда их не получает. Она ощущает себя всего на одну ступень ниже женщин, олицетворяющих красоту, навязываемую средствами массовой информации, женщин, снимки которых она видит в журналах и на экране и из которых она сделала для себя идолов… Когда эту поверхностную красоту невозможно больше покупать и наносить на себя, ее постигает депрессия: она не получает ударов, которые она в действительности ценит, ни от себя, ни от других. Она может попытаться заполнить пустоту алкоголем, транквилизаторами или другими медицинскими препаратами. В более пожилом возрасте она часто заполняет свою жизнь всякими пустяками, а свой дом – безделушками».
