Текст книги "Характер и невроз"
Автор книги: Клаудио Наранхо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
Эмоциональность
Хотя само по себе слово «эмоциональный» и подразумевает высокую степень страданий, тем не менее эмоциональность заслуживает того, чтобы ее рассматривали отдельно, в связи с определяющим вкладом чувственной доминантности, который она вносит в структуру характера энеатипа IV. Здесь, как и в случае энеатипа II, мы наблюдаем «эмоциональный тип», но в энеатипе IV в большой степени примешиваются интеллектуальные интересы и интровертность. (И действительно, эти два типа характера абсолютно правильно рассматриваются как эмоциональные, поскольку это слово подходит им гораздо больше, чем жизнерадостной обольстительности жадных или защитной теплоте более откровенно боязливых и зависимых трусов.) Это свойство повышенной эмоциональности относится не только к романтическим чувствам, драматизации страданий, к зависимости от любви и благовоспитанности, но и к выражению гнева. Зависимые люди способны очень остро чувствовать ненависть, и оскорбления, наносимые им, производят наибольший эффект. У энеатипа IV есть еще одно качество, которое можно также наблюдать у энеатипов II и III в правом углу энеаграммы; это качество, которое в психиатрии получило название «пластичности» и которое отражает способность выступать в различных ролях (т. е. способность варьировать выражение своих чувств).
Заносчивое высокомерие
Наряду с низкой самооценкой и в качестве ее компенсации у представителей энеатипа IV часто присутствует чувство превосходства, связанное с их эмоциональной способностью к ненависти. Хотя они могут захлебываться от самоунижения и ненависти к себе, тем не менее их отношение к внешнему миру – это отношение «примадонны» или, по меньшей мере, очень выдающейся личности. В тех случаях, когда эти претензии на исключительность терпят крушение, к этому добавляется роль принесенного в жертву «непонятого гения». Однако наряду с этим представители данного типа могут обладать большим остроумием и умением поддерживать интересную беседу, равно как и другими качествами, в которых находит проявление их природная склонность к воображению, анализу и эмоциональной глубине и которые здесь подчинены потребности добиться определенных контактов и желанию завоевать восхищение окружающих.
Изысканность
Склонность к изысканности (и, соответственно, отвращение ко всему вульгарному) находит отражение в таких определениях данного типа, как «обладающий чувством стиля», «изысканный», «элегантный», «имеющий тонкий вкус», «артистичный», «чувствительный», иногда «претенциозный», «жеманный», «манерный» и «склонный к позерству». Наличие всех этих качеств может объясняться как попытка со стороны индивида компенсировать низкую оценку своей личности (так что низко оцениваемый самоимидж и утонченный идеал взаимно дополняют друг друга); кроме того, в этих качествах, возможно, проявляется попытка со стороны индивида стать чем-то отличным от того, каким он на самом деле является, что, возможно, связано с классовой зависимостью. Недостаток оригинальности, являющийся следствием такой подражательности, в свою очередь, порождает зависть к оригинальности, а попытки подражать оригинальности и соперничать с незаурядностью обречены на неудачу.
Артистичность
Характерная склонность энеатипа IV к искусству более чем очевидна: по крайней мере, один из ее корней лежит в утонченности завистливого характера. Эта склонность поддерживается также и привычкой данной категории людей сосредоточивать свое внимание на чувствах. Другим компонентом, вносящим свой вклад в артистичность этого типа, является его способность идеализировать боль с помощью искусства и даже трансмутиро– вать ее до таких пределов, что она становится одним из элементов, входящих в состав красоты.
Сильное суперэго
Изысканность, возможно, является наиболее характерным способом, используя который личность энеатипа IV стремиться стать лучше, чем он или она на самом деле являются, проявляя в этом процессе определенную дисциплинированность. Говоря в более общем плане, здесь мы имеем дело с типично сильным суперэго, который представители энеатипа IV разделяют с принадлежащими к энеатипу I, но в целом они более остро осознают свои стандарты и их идеалы являются скорее эстетическими, нежели этическими. Наряду с дисциплинированностью (которая может принимать мазохистский характер), чертами, характеризующими суперэго энеатипа IV, являются целеустремленность и стремление действовать по правилам. Сильное суперэго, несомненно, способствует характерному для энеатипа IV чувству вины, стыда, ненависти к себе и самоуничижению.
4. Механизмы защиты
Насколько я знаю по опыту, основным механизмом защиты у энеатипа IV, несомненно, является интроекция, действие которой становится очевидным при рассмотрении самой структуры этого характера. Можно сказать, что низкая самооценка у индивидов энеатипа IV есть прямое выражение интроекции самоотвергаемого родителя и что завистливые потребности являются следствием хронической ненависти к себе, вызываемой такой интроекцией, – потребность компенсировать неспособность любить самого себя.
Понятие интроекции было введено Ференци в его работе «Интроекция и трансференция» [100]. Это понятие было затем использовано Фрейдом в его анализе процесса скорби («Скорбь и меланхолия»), где он делает наблюдение, что индивид реагирует на утрату дорогого для себя человека, уподобляясь ему, т. е. как бы говоря ушедшему: «Я не нуждаюсь в тебе, так как ты находишься внутри меня».
В то время как Ференци и Фрейд подчеркивали идею «внесения в себя «хорошего объекта», Мелани Клейн стала подчеркивать значение плохих интроекций. В случае плохой интро– екции личность, движимая чрезмерной потребностью в любви, как бы пытается любой ценой («мазохистски») вместить в себя фигуру родителя.
В связи с понятием интроекции, возможно, полезно указать на то, что Фрейд часто использует понятия «интроекция» и «инкорпорация», не различая их значения. В современном словоупотреблении «инкорпорация» сохраняет значение фантазии внедрения в свое тело какого-то другого лица, в то время как «интроекция» – понятие более абстрактное, так что, когда говорят об «интроекции в эго», например, речь не идет исключительно о внедрении в само тело. В том же смысле, что «интроекция», иногда используется и термин «интернализа– ция», хотя, возможно, более правильно было бы сохранить его для тех случаев, где речь идет о перенесении отношений из внешнего мира во внутренний.
Даже в этом случае, однако, его использование идет рука об руку с интроекцией. Как отмечают Лапланш и Понталис [101], «мы можем сказать, что… с ослаблением эдипова комплекса субъект интроецирует родительский имидж, в то же время интернализуя конфликт с отцом по поводу власти». Подобным же образом и более специфично (с связи с рассматриваемой темой) мы можем сказать, что энеатип IV интернализи– рует отвержение родителем или интроецирует нелюбящего родителя и таким образом привносит в свою душу набор характеристик, начиная от низкой самооценки и кончая стремлением выделиться и связанными с этим хроническими страданиями и (компенсируя) зависимостью от внешнего признания.
Хотя Мелани Клейн придает большое значение проекции в механизме зависти (как и в парадигматической фантазии внесения экскрементов в грудь матери), я думаю, что процесс, в ходе которого в энеатипе IV фамильярность порождает презрение (благодаря которому доступное никогда не бывает столь же притягательно, как недоступное), скорее напоминает «инфекцию», из-за которой самоуничижение распространяется на того, кто благодаря близости отношений (интимности) до некоторой степени познал самостояние (self-quality). В отличие от проекции, при которой то нежелательное, что психика не хочет признать, «выбрасывается» из нее, в этой ситуации имеет место не отречение от личных характеристик, а проявление того, что ощущение самости, которое никогда не является фиксированным, но, как предлагает считать Перлз, есть «функция идентичности»,– по-видимому, у зависимых личностей простирается глубоко в мир интимных отношений.
Примечательным в психологии энеатипа IV (в особенности при его проявлении в терапевтическом процессе) является также механизм, который получил в психоанализе название «обращение против себя» (это приблизительно то же, что Перлз называет «ретрорефлексией». В то время как ненависть к себе и неприятие себя, очевидно, имеет место при интроеци– рованном «плохом объекте», идея ретрорефлексии наводит на мысль о том, что гнев, порождаемый прострацией, направлен не только на внешний источник прострации (и на лицо, вызвавшее прострацию к жизни), но также – вследствие интроекции – и на самого себя.
Помимо доминирующего механизма защиты остается рассмотреть вопрос о доминирующем содержании репрессии в типе IV, содержании, для подавления которого, возможно, больше всего подходит интроекция. Я думаю, можно утверждать, что самым нехарактерным типом поведения для энеатипа IV является отношение требовательного превосходства, столь естественного для энеатипа I. В свете вышесказанного интроекцию можно считать механизмом, с помощью которого может происходить трансформация чувства превосходства в чувство неполноценности в тех случаях, когда личность использует мазохистскую стратегию в межличностных отношениях. Интроект как бы выступает в роли камня, привязываемого к ногам человека для того, чтобы тот утонул, хотя в то же самое время поддерживает положение, при котором он испытывает потребность в этом человеке, и избегает проявления превосходства, которое, возможно, утратило для него свою функциональность благодаря имевшей место в раннем детстве адаптации.
Стремление требовать от окружающих сохраняется в энеаграмме при переходе от типа I к типу IV, однако при таком переходе чувство законности требований, характерное для типа I, уступает место чувству вины у типа IV (которая поддерживает комплекс неполноценности). Как и в других случаях, динамика, представленная структурой энеаграммы, передает не только подавление какой-то эмоции (гнева), но и ее трансформацию в следующую эмоцию (зависть), – ибо в зависти, посредством интенсификации словесных (устных) устремлений, индивид пытается удовлетворить те же потребности, которые в случае типа I удовлетворяются посредством настойчивой требовательности.
5. Этиологические и дальнейшие психодинамические наблюдения [102]
По конституции энеатип IV по строению тела чаще всего эктомезоморфичен – являясь при этом не столь же высоко эк– томорфичным, как тип V, с одной стороны, и столь же мезо– морфичным, как тип III, с другой стороны, – хотя в некоторых случаях строение тела у них имеет более округленные контуры, особенно с наступлением старости и среди мужчин. Повышенная чувствительность и погруженность в себя, характерные для типа IV, таким образом, сопровождаются це– реброгонией, являющейся противоположностью эктоморфии. Пластичность и артистичность типа IV (которую он разделяет с другими характерами в связанном с истеричностью углу энеаграммы) могут сопровождаться достаточной физической одаренностью. Хотя врожденные недостатки могут поддерживать чувство неполноценности (недаром говорят, что хромые завистливы), я думаю, что отсутствие физической красоты может быть более частой причиной появления зависти у женщин.
Уместно напомнить здесь замечание из известной работы Фриды Гольдман-Эйслер [103] о том, что существует связь между орально-агрессивными тенденциями и какими-то проблемами кормления грудью. Эта связь обычно воспринималась как подтверждение того, что недостаточное кормление грудью влечет за собою болезненные ощущения во взрослом возрасте, однако можно придерживаться И той точки зрения, что ребенок, наделенный от природы большей агрессивностью (т. е. имеющий тенденцию кусать сосок матери), вызывает у нее недовольство, что может способствовать прерыванию кормления грудью. Помимо того, что означает буквально такая идея о связи между кормлением грудью и страданиями во взрослой жизни, она может рассматриваться как проявление более общего соотношения между прострациями, пережитыми в детстве, и неудовлетворенностью жизнью у взрослого. И действительно, более поздний психоанализ показал наличие переживаний по поводу материнской любви в более позднем возрасте, после периода «сближения, когда устанавливаются ранние связи между ребенком и матерью. Этим объясняется ощущение «потерянного рая», переживаемое индивидами энеатипа IV. В отличие от апатичных индивидов энеатипа V, которые не знают, чего они лишились, представители энеатипа IV очень хорошо помнят это, если не в виде реальных воспоминаний, то хотя бы на эмоциональном уровне.
Иногда сильные переживания ребенка по поводу утраты родительской любви не подтверждаются конкретными фактами, и ситуация может быть достаточно тонкой для того, чтобы ее заметили окружающие, и может не сохраниться в памяти, пока она не будет вскрыта в ходе психотерапевтического лечения. Помимо переживаний по поводу утраты родительской любви, в некоторых случаях это может быть событие, которое явилось причиной разочарования ребенка по поводу одного из родителей, ощущения того, что этот родитель никогда не оправдывает ожидания ребенка. Такую ситуацию можно увидеть в следующем отрывке из интервью: «Когда мне было лет семь-восемь, мне очень хотелось научиться отбивать чечетку, что было тогда очень модным. Но у нас было мало денег, мы только что переехали в Нью-Йорк после того, как во время депрессии потеряли все, что имели, и матери приходилось постоянно экономить. Тем не менее наступил день, когда я наконец должна была получить специально предназначенные для чечетки туфли и трико. Отец отправился в нижнюю часть Ист-Сайда, чтобы купить там недорогие туфли, и я весь день только и говорила о том, как я счастлива, и вечером, стоя на лестнице, я наблюдала, как мать пошла открыть дверь, вошел отец, и в руках у него было пусто, он не держал никакого свертка. И поскольку я матери все уши прожужжала своими разговорами о туфлях, она спросила его, где же туфли для Моники. Он посмотрел на нее, не понимая, что она имеет в виду. Я не знаю, помнил он о туфлях или нет, но он сказал, что уснул в подземке и забыл их на сиденье. Это было просто ужасно. Я думаю, в подобных случаях всегда такое чувство, будто ты никому не нужен».
Типичная история жизни представителя энеатипа IV полна мучительных переживаний, причины которых часто являются весьма ощутимыми, так что болезненные воспоминания у таких людей, очевидно, являются не только следствием тех претензий, которые они предъявляют к жизни, и их тенденции драматизировать боль. Такими причинами, помимо отсутствия любви со стороны родителей, может явиться утрата одного из родителей или другого члена семьи. Нередки случаи, когда жизнь ребенка омрачается насмешками родителей или братьев и сестер. Иногда ведущим фактором, создающим трагичность ситуации, является бедность, а в других случаях появлению у ребенка чувства стыда способствуют культурные и расовые различия между его семьей и окружением.
В следующем отрывке можно проследить, как пересекаются между собой различные источники боли: «Я выросла на улице, где жили только переселенцы из славянских стран. Мои мать и отец – словаки, и все жители на нашей улице говорили на словацком, у нас на улице был небольшой магазин, и все дети играли вместе. Поэтому, когда я пошла в школу, в которой преподавали на английском языке, всякий раз, когда я возвращалась домой, у меня было чувство, что я оказываюсь в другом мире, в другой цивилизации. Девушка, которая вышла замуж за моего брата, она англичанка, говорила, что ей не разрешали ходить на Уотер-стрит, потому что там жили „те дети", дети, с которыми не следует общаться; и по мере того, как я становилась старше, у меня появлялось чувство, что я отличаюсь от других. И вот о чем еще мне хотелось бы упомянуть: у меня было чувство, что мать бросила меня, я это ощутила в двух-трех случаях. Когда на отца находил приступ ярости, она, как правило, поддерживала его. Когда наступали какие– то перемены, например нам приходилось менять местожительство или ему нужно было искать другую работу, ведущую роль в семье играла она. Но когда он бил и оскорблял нас, а он действительно бил нас, она отступала и, стоя где-то на заднем плане, уговаривала его не бить нас, а иногда и этого даже не делала… Однажды, когда он сильно избил меня, я помню, что она после этого даже не попыталась помочь мне. Это не было ощущением того, что мать меня бросила физически. Мы были вместе, но я чувствовала, что она меня использует, использует для того, чтобы удовлетворить какие-то свои потребности. Отец ушел на фронт, и она одевала меня, ласкала и везде носила меня с собой, я была первым ребенком и первой девочкой, и первой внучкой для родителей отца, и бабушка заботилась обо мне, когда мать была занята в магазине после того, как мы переехали из бабушкиного дома, но когда мне было два месяца, мать отнесла меня в дом своей матери, и уже в то время мы ездили на поезде то туда, то сюда. Я и в последующей жизни много путешествовала, и можно сказать, что я передвигаюсь всю жизнь. Может быть, это как-то связано с моим внутренним (внутриутробным) движением, я не знаю, но я постоянно куда-то иду. Другое состояние, о котором мне хотелось бы сказать, это ощущение того, что меня использовали, использовали во всех возможных формах в роли жертвы и козла отпущения – практически все члены семьи. И всякий раз, в последующих отношениях с людьми, когда я чувствовала себя счастливой и довольной, наступал момент, когда у меня вдруг появлялось ощущение, что меня используют. И всякий раз, когда это случалось, я как будто умирала и была неспособна что-либо делать, и при этом меня охватывало ужасное чувство страха. Я не знаю, почему это ощущение, что меня использовали, и страх всегда появлялись одновременно».
Помимо национальности, причиной появления у ребенка ощущения того, что он не имеет нормальной семьи, и источником зависти могут стать алкоголизм родителей или другие позорные привычки. Девочка из бедной семьи, например, заявила: «Я чувствовала зависть по отношению к девочке, которая приходила на занятия в школьной форме».
Отношения, связанные с братьями и сестрами, тоже, конечно, являются весьма распространенной причиной появления ранней зависти. Так, один молодой человек рассказывает: «Я был пятым в семье, где воспитывалось семеро детей. Я как бы не принадлежал ни к старшим, ни к младшим и чувствовал себя одиноким ребенком, которому нет места в семье».
Другой человек сообщает: «Я был единственным мальчиком в семье, где, кроме меня, воспитывались четыре девочки. Мать редко меня ласкала, чтобы не сделать из меня „неженку", чтобы я не стал похож на девочку, но в то же время в ее отношении ко мне проскальзывало нежелание того, чтобы я напоминал отца. Я мучительно ощущал недостаток тепла и чувство стыда».
Еще один говорит о своем детстве так: «Я был старшим ребенком в семье, и все шло хорошо, пока не появились другие дети, после чего вся жизнь для меня превратилась в беспрестанное соревнование с ними, которое часто сопровождалось жалобами родителям».
Или вот еще одно высказывание: «Я часто плакал, так как не мог сравняться со своим братом, который усердно учился и был хорошим спортсменом. Я искал утешения в книгах и идентифицировал себя с героями тех книг, которые читал».
В описании детского периода жизни женщин, относящихся к энеатипу IV, часто поражает более или менее отчетливое проявление кровосмесительных отношений с отцом или сексуальных совращений со стороны кого-то из мужчин-родственников [104]. Для некоторых все это не оставило каких-либо следов в психике («Я до сих пор вспоминаю ощущения, которые я испытывала от прикосновений отца»). Для других это явилось источником сложных отношений с матерью. Третьи вспоминают об этом с отвращением и чувством вины. В этом смысле достаточно типичным представляется следующее высказывание: «Я любила своего отца, он позволил мне ощущать себя счастливой женщиной, но позднее высмеивал меня и отверг».
На вопрос, получали ли они больше внимания и заботы в результате страдания и беды, большинство представителей энеатипа IV отвечает утвердительно. «Всякие удовольствия были запрещены, – говорит один из них, – разумный мотив считался лучшим побуждением к действию». Другой замечает: «Никого не интересовало, пороли меня за дело или нет». Еще одна представительница этого типа сообщает, что она всегда изображала жертву для того, чтобы привлечь к себе внимание, но обычно ей не удавалось это сделать, и она чувствовала себя отвергнутой.
Разумеется, иногда ребенок типа IV не осознает своих страданий до наступления периода полового созревания или страдает втайне от всех. Именно поэтому один из представителей этого типа ответил на вышеуказанный вопрос так: «Да и нет: нет, потому что я молчал о своих страданиях и лишь немногие о них знали; да, потому что мое лицо и тело выражали их, и это привлекало внимание». Конечно, довольно часто родители иначе реагируют на потребности ребенка: «Моя мать с сочувствием относилась к моим страданиям и воспринимала их нормально, хотя она и не всегда должным образом реагировала на мои рыдания. А мой брат смеялся надо мной, когда я плакал». Иногда в болезненном состоянии ребенка можно отчетливо различить элемент соблазнения, который проявляется в том, что матери нравится роль сиделки. «Моей матери нравилось заботиться обо мне, когда я был болен, и это давало ей власть надо мной».
Весьма часто оказывается, что женщины «самопораженческого характера» имели мать с характером того же типа и слабовольного отца. Я также заметил, что у людей типа IV чаще, чем у представителей какого-либо другого типа, встречаются отцы-садисты (энеатип VIII), за исключением самого типа VIII. В таких случаях, конечно, садо-мазохистские отношения с родителями противоположного пола способствуют кристаллизации личности всеохватывающего типа.
В целом можно сказать, что страдающий индивид в глубине души лелеет свою боль, подобно тому, как нищие в восточных странах лелеют свои раны. В то время как тип I стремится к благонравию и претендует на то, что ему причитается, апеллируя к справедливости, тип IV требует, опираясь на свою боль и неисполнившиеся желания. Если стремление к любви у типа I становится погоней за респектабельностью, у самопораженческого типа оно в какой-то степени становится очевидно зависимой погоней за заботой и сопереживаниями [105].
6. Экзистенциальная психодинамика
Хотя имеется достаточно оснований предположить, что наблюдаемая у представителей типа IV зависть имеет своим источником фрустрацию, связанную с ранней потребностью ребенка в том, чтобы иметь близкого человека, и хроническая боль в его характере может рассматриваться как след, оставленный болью прошлого, следует учитывать, что зациклен– ность на страданиях прошлого может стать для представителей этого типа ловушкой. Кроме того, хотя не подлежит сомнению, что ребенок нуждается в любви и стремится к ней, чрезмерная и непреодолимая потребность в любви в настоящем может рассматриваться в качестве дисфункции и являться лишь миражом и приблизительной интерпретацией того, в чем испытывает потребность взрослый. А это вовсе не внешняя поддержка, признание и забота, а способность признавать, поддерживать и любить себя, а также развитие чувства самости как центра, который может противостоять «эксцентричным» ожиданиям доброты со стороны окружающего мира.
Мы можем точно представить себе психологию энеатипа IV с точки зрения истощения бытия или самости, которое стремится «компенсировать» зависть и которое, в свою очередь, сохраняется через самоуничижение, через поиски существования благодаря любви и уподоблению себя другим. («Я подобен Эйнштейну, следовательно, я существую».) Психика типа IV функционирует так, как будто еще в ранней жизни ее представители делают вывод: «Я любим, следовательно, я не являюсь ничтожеством», и в последующей жизни стремятся обрести собственную значимость, обретя любовь, которой они когда-то были лишены («Люби меня, чтобы благодаря этому я знал, что у меня все в порядке»), а также через процесс искажения представления о себе в сторону преувеличения своих достоинств – через стремление к чему-то лично от себя и, по-видимому, к тому, чтобы выглядеть лучше и благороднее, чем он или она есть на самом деле.
Эти процессы являются самофрустрирующими, ибо любовь, как только она завоевана, может показаться ненужной (если он любит меня, значит, он ничего собой не представляет), или же ведут к фрустрации, потому что любовь стимулирует невротические претензии и теряет свое значение на этой почве; однако чаще стремление к существованию путем уподобления себя идеалу основывается на самоотвержении и слепоте в отношении собственной ценности. (Точно так же, как стремление к экстраординарному влечет за собой принижение значения ординарного.) Из-за этого тип IV испытывает, помимо понимания этих ловушек, более, чем какой-то другой тип, потребность в развитии самоподдержки, которая появляется как результат, в конечном счете, осознания собственной значимости и чувства уважения к самому себе и к жизни во всех ее формах.
В зависти есть патология ценностей, которую можно продемонстрировать, используя басню, обнаруженную мною в «Книге о доброй любви» Арчипресте де Гита [106]. Это басня о собаке, которая несет в зубах кость и, увидев в пруду свое отражение, думает, что там находится другая собака с более аппетитной костью. Она открывает пасть с целью отнять ее и теряет ту кость, которую имела. Мы можем сказать, отражение кости не есть реальность, так же как не является реальным идеализированный образ.
Глава 4
Садистский характер и вожделение
Энеатип VIII
1. Сущность типа, номенклатура и место на энеаграмме
Слову «вожделение» словарь испанского языка, изданный Королевской академией Испании, где я сейчас диктую эту главу, дает следующее объяснение: «это порок, состоящий в незаконном использовании или неупорядоченном стремлении к плотским удовольствиям», дается также и дополнительное значение – «чрезмерность в определенных вещах».
Именно это последнее определение совпадает с тем смыслом, который придает ему Ичазо в своем изложении прото– анализа, и мы можем рассматривать первое, более распространенное значение как производное от него. Поэтому я буду использовать слово «вожделение» для обозначения страсти к чрезмерному, страсти, которая стремится к интенсивности, и не только через секс, но используя для этого всевозможные виды стимуляции: активность, беспокойство, специи, высокие скорости, удовольствие, получаемое от громкой музыки, и т.д.
Вожделение размещается на энеаграмме рядом с вершиной внутреннего треугольника, что указывает на некоторое родство с праздностью, на сексомоторную предрасположенность и преобладание когнитивной обскурации или «невежества» над «отвращением» и «страстным желанием» (находящимся соответственно в левом и правом углах). Аспект праздности у вожделения может пониматься не только как реализуемый этим типом принцип, что жить можно, только испытывая острые ощущения, но также и как сопутствующее этому нежелание погружаться в свой внутренний мир. Можно сказать, что характерная для энеатипа V жажда ощущений есть не что иное, как попытка компенсировать скрытую нехватку живости.
Будучи расположенным на энеаграмме напротив зависти, вожделение, можно сказать, образует полюс садо-мазохистской оси. Эти две личности – энеатипы VIII и IV – в некотором смысле противостоят друг другу (как это и предполагают сами термины), хотя в некоторых отношениях, например в стремлении к интенсивности, они являются сходными. Кроме того, мазохистский характер в какой-то степени является садистским, а в характере вожделения присутствует мазохистский аспект: в то время как садистский характер по своей природе активен, мазохизм проявляет эмоциональность: первый стремится удовлетворить свои потребности, не испытывая при этом чувства вины, последний испытывает желания и ощущает чувство вины по поводу своих потребностей.
Точно так же, как концентрирующийся вокруг зависти характер проявляет наибольшую чувствительность из всех типов, изображенных на энеаграмме, энеатип VIII является самым бесчувственным. Его стремление к интенсивности можно рассматривать как стремление получить при помощи действия интенсивность, достигаемую энеатипом IV благодаря эмоциональной чувствительности, которая у энеатипа VIII заглушается не только основополагающей леностью, разделяемой со всеми членами верхней триады энеаграммы, но и с помощью десенсизации, помогающей ему достичь независимости и самодостаточности.
Характерологический синдром вожделения связан с характерологическим синдромом ненасытности в том смысле, что оба они характеризуются импульсивностью и гедонизмом. В случае ненасытности, однако, импульсивность и гедонизм существуют в контексте слабого, мягкого и чувствительного характера, в то время как в случае вожделения мы имеем дело с контекстом сильного и решительного характера [107].
Антисоциальные нарушения личности, описанные в DSM-III, могут рассматриваться как патологическая крайность и особый случай энеатипа VIII. В более широком плане этот синдром можно охарактеризовать, пользуясь термином Райха «фаллический нарциссизм» [108] или описанием мстительной личности у Хорни. Слово «садистский» кажется здесь особенно подходящим ввиду расположения этого характера на энеаграмме напротив мазохистского характера энеатипа IV.
2. История исследования типа в научной литературе
Если мы оставим художественную литературу и займемся историей исследования этого типа в психиатрии и психологии, мы обнаружим, что ему соответствует тип личности, описанный Куртом Шнайдером [109] как «взрывной» (я предпочитаю этот термин ранее использованному Крепелином термину «возбудимый»). Рассматривая «взрывных психопатов», он пишет, что они отличаются непослушанием и вызывающим поведением, что этот тип хорошо известен как из жизненных наблюдений, так и из клинического опыта, и что они способны приходить в ярость в результате малейшей провокации и, даже не задумываясь, проявлять насилие, реакция, которая получила весьма подходящее для нее название «реакции мгновенного действия».
В подобном духе Шольц [110] описывает «моральную анестезию» у людей, которые «прекрасно знакомы с моральными принципами, но не ощущают их и из-за этого не приводят свое поведение в соответствие с ними».
