Текст книги "Единственная"

Автор книги: Клара Ярункова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

10

О! О! О! Не успели мы сесть в поезд, как один господин пригласил меня к нему в купе! Господин был, правда, не бог весь какой, но лет девятнадцать ему наверняка исполнилось. Ха, если б с нами был отец, уж он бы порезвился! Тетя Маша смеялась, и я, естественно, уступила ей место рядом с «господином». Тот стал укладывать на полки наши рюкзаки, потому что думал, что тетя Маша – моя мама, и мы одни, и нам нужна помощь. Когда же ввалились дядя Томаш с Бабулей, наш кавалер сник, как проколотый воздушный шар, и выкатился в коридор курить. Мы хохотали и, воспользовавшись случаем, совсем вытеснили его с места. Он появился в купе, только когда поезд остановился в Жилине, взял чемодан и вышел. На меня и не взглянул больше. Тетя Маша смеялась:

– Если бы не Ольга, мы бы до сих пор стояли в коридоре. А еще говорят, что это мы должны о ней заботиться!

Факт. То же самое было и на турбазе. Тетя Маша потеряла тросик крепления, а у заведующего запасного не оказалось. Тогда пошла к нему я, и для меня тросик нашелся! Правда, не у заведующего, а у одного студента из тех, которые тут на лыжных курсах. Он хотел сам приделать мне тросик, но тетя Маша уже выехала, подвязав крепление веревкой, и все обнаружилось. К счастью, этот студент был не такой, как «господин» в поезде, он не обиделся, а пошел со мною к подъемнику. Снял лыжу с ноги тети Маши и прикрепил тросик. Когда он ушел, мы чуть не лопнули со смеху.

Стали мы ждать подъемник, и тут я подружилась со студенткой Зузкой. С ней в паре мы и сели на сиденье подъемника. До полпути все шло хорошо, а потом фуникулер вдруг остановился, и все сиденья от толчка раскачались. Мы очень испугались, потому что до земли было далеко. Но когда мы увидели, что на канате висят другие люди, вернее студенты, то расхохотались. А они только того и ждали. Посыпались такие шутки и советы, что мы совсем забыли о морозе. От одеял мы, конечно, отказались: маленькие, что ли? Я даже шапку сняла, так мне было жарко. Ветер чудесно обдувал мне косу.

– Эгей! – крикнул нам ближайший сосед. – Пора завтракать! Ловите конфету, девчата!

Зузка протянула руку, но сосед ничего не бросил.

– Это не тебе, Зуза! – закричал он. – Это для смуглой феи, что рядом с тобой! Лови, миленькая!

Что они себе только не позволяли – ведь вокруг нас не было ничего, только грозные горы, хмурое, почти черное небо да деревья, совсем белые, засыпанные снегом. Как мрачная гравюра… Я смеялась, хотела уже было протянуть руку, но заметила, что Зузка сердится. Я пальцем не шевельнула, конфетка пролетела мимо. Шлепнулась на ветку заснеженной елочки.

– Ничего, бамбина! – крикнул сосед. – Лови другую! Протяни же лапку, ну!

Мимо мелькнула конфета в красной обертке, щелкнула по мачте ниже нас и исчезла в сугробе. Зузка постукивала ногой по решетчатой подножке так, что сиденье содрогалось.

– Ох, какая ты неловкая! – кричал парень. – Так ведь умрешь с голоду, и никакая горная служба тебе не поможет! Последняя попытка на мысе Канаверал! Лови!

Я перестала обращать внимание на парней, хотя они вовсе не казались мне ужасными. Но вот голубая конфета полетела прямо в меня, я поймала ее и скорее подала Зузе, чтоб не сердилась. А она отвернулась, конфету не взяла. Я просто не знала, что делать.

– Дураки какие-то ваши ребята, – сказала я.

– Не всегда, – отрезала она.

И меня словно холодом обдало, даже под лыжными брюками по ногам пробежали мурашки. Даже вздрогнула от страха.

– Они прекрасно знают, что с кем можно, – окончательно добила меня эта противная, злая девушка.

Если бы мы не висели так высоко, я бы соскочила с сиденья и ушла бы к тете Маше или домой к маме.

Я съежилась – холод делался невыносимым. Пальцы в варежках наверняка побелели, а зубы я стиснула изо всех сил, чтоб не стучали. Уставилась я на свои лыжные ботинки, и если б мне не были так знакомы эти красные шнурки, ни за что бы не поверила, что это мои собственные ноги – такими далекими они мне казались. Словно в неверном тумане.

Был бы тут папка – добрался бы до меня хоть по этой заиндевевшей мачте, закутал бы меня в одеяло… Люди бы смеялись, а мне было бы все равно. Только бы он был тут!

– Да ты не замерзла ли, девочка? – опять окликнул меня сосед. – Пошевелись хотя бы, покажи, что ты жива!

Но я не шевельнулась. Я боялась Зузы. Я совсем помертвела от холода и все не могла забыть о моей соседке.

– Был бы на тебе такой слой сала, как на Зузке, мы бы за тебя не беспокоились, – не унимались озорники, и я дрожала, что Зуза сейчас возьмет да и сбросит меня прямо на макушки деревьев.

С Хопка налетел страшный ветер, бросил мне на ноги колючую снежную крупку. Я видела, как на моей оранжевой куртке белеет растрепанная черная коса. С трудом я пошевельнулась, вытащила из кармана шапку и натянула ее на голову. Мороз пробрал до костей… Тут в мачте что-то щелкнуло, сиденье дернулось, и фуникулер наконец-то заработал.

На Луковой я сошла. Мне в голову не пришло спускаться на лыжах. Тетя Маша так и не попала на подъемник, а одной спускаться она мне запретила, потому что я вовсе не мирового класса лыжница. Теперь уж тетя вряд ли поднимется. Я решила не ждать ее. Купила билет, перенесла лыжи через машинное отделение и отправилась обратно. Вниз. Наконец-то избавилась от Зузы – она побежала к парням. Когда подъемник тронулся, я услышала – парни меня жалеют, а Зуза отвратительно смеется.

Внизу ждала тетя Маша, она обрадовалась мне. А я обрадовалась ей. И Бабуле, и дяде Томашу.

Вечером я ревела, чего со мной давно не случалось. У меня к тому же в постели страшно мерзли ноги!

Мы почти все дни катались на лыжах, но солнышко не выглянуло ни разу. Так что загара не будет. После случая с Зузой я никуда не ходила, каталась только на Дереше, там не было никого, кроме замерзшего оленя, его замело снегом в стланиках. Из снега торчали рога, и было это ужасно грустно.

Когда мы пошли туда в третий раз, я провалилась в заросли стланика, засыпанные снегом. Да как провалилась-то! Вниз головой! Тетя Маша никак не могла меня найти; тогда она испугалась и позвала дядю Томаша. Он вернулся и сразу обнаружил, где я. Присел на корточки и крикнул в снежную дыру:

– Выходи, Оленька, черника еще не поспела!

Он почти никогда не смеется, но уж если что сказанет – помрешь.

Меня по частям вытащили из провала: сначала лыжи и палки, потом части одежды и, наконец, меня лично.

– Дереше – славное место для самоубийцы, – сказал дядя, – после обеда поедем кататься на поляну, где подъемник, как все приличные люди.

Ха-ха, приличные…

Но что я могла сделать? После обеда мы отправились на поляну. Там были все. Подъемник не работал.

Я чуть не упала, когда ко мне подкатила Зуза.

– Привет, Ольга, – сказала она. – Пошли с нами, если хочешь. Мы катаемся цепочкой.

Дядя Томаш спросил, берут ли они мальчиков, – он бы сам с удовольствием пошел. Зуза заржала и отчалила. Я не пошла, хотя тетя Маша уговаривала меня кататься с молодежью. Знаю я эту Зузу! Сначала она как мед, а потом возьмет да обидит. Мне, между прочим, и без них очень хорошо.

Но Зуза опять прикатила с четырьмя парнями, и они силком потащили меня в цепочку. Мы схватились друг за дружку и, присев в коленях, помчались по поляне. Цепочка извивалась в зависимости от того, куда поворачивал головной. Но ни разу мы не добирались до цели – всякий раз кто-нибудь терял равновесие, и вся цепочка валилась в кучу малу. В тот вечер, после инцидента на подъемнике, я думала, что уже никогда не смогу смеяться, но теперь, когда даже взрослые ржали как сумасшедшие, я не выдержала и тоже взорвалась.

На турбазу мы возвращались уже при луне. Она весь день торчала в небе, но только вечером разогнала тучи и начала светить. Мы падали, как спелые груши. При лунном свете не видны неровности дороги, и чуть ли не каждый утыкался носом в снег. Студенты уговаривали меня не скучать со стариками, а прийти к ним после ужина. Так я и пошла!

Кормят тут хорошо. Я не удивляюсь, что Зуза здесь не худеет. Тетя Маша каждый раз таскает в столовую большущую коробку с пирожными, а когда забывает ее захватить, дядя Томаш ворчит, как тигр, у которого тигрица отняла кусок мяса. Что ж, ему здешней еды не хватает, а мне по горло.

После ужина наши играли в карты. Я сидела около них. Бабуля играла с хозяйской Милушкой. Не понимаю, когда этого ребенка укладывают спать. Каждый вечер она в столовой. У студентов была гитара, они пели разные песни. Тетя Маша думала, что они придут за мной, но они не решились.

Я попросила у тети разрешения сесть за свободный стол рядом. Она разрешила, и я стала рисовать в блокноте. Парни с соседнего стола вытягивали шеи – старались увидеть мое художество. Я прикрыла блокнот рукой. Ничего особенного я не рисовала: лыжников, катающихся с горы. Не студентов! Просто себя, тетю Машу, Бабулю и дядю Томаша. Я четко нарисовала на дяде его черную, из чулка, шапочку – на самые глаза, как он носит, чтоб никто не вообразил, будто я кого другого рисую.

Немного времени прошло, а уже двое парней присоединились ко мне. Они попросили бумаги и тоже начали рисовать – меня, дурачье! Интересно, что у них получится!

Зуза, к счастью, не обращала на нас внимания. Она сидела с одним из ребят и держала его за руку. То-то будет потом трепаться!

– Будь у меня уголь, – проворчал один студент, – увидела бы ты, как бы я тебя изобразил.

– Факт, – подхватил другой. – Такую косу рисовать без угля – только дело портить.

– Кто умеет рисовать, – съязвила я, – тот и без угля нарисует. А кто не умеет, тому и уголь не поможет.

Ну и попала же я пальцем в небо! Ребята-то уже на втором курсе Художественной академии! Они мне сами сказали.

– Но если ты полагаешь, что мы плохо рисуем, что ж, придется нам уйти из академии…

Я думала, что сквозь землю провалюсь. Но ведь их портреты были такие неудачные!

Я начала объяснять, что я имею в виду.

– Нечего оправдываться, – похлопал меня по плечу один из них. – Мы модернисты, и нас почти никто не понимает. С какой же стати понимать тебе?

– Не расстраивайся, – прибавил второй. – Мы тебе прощаем.

И начал чертить всякие линии, треугольники и круги.

Надо же, чтоб так не везло! В кои-то веки встретила родственные души – и так сама себя подкосила… Закрыла я свой блокнотик, а сама готова была очутиться хоть на Мадагаскаре. Как раз в это время их руководитель разрешил заведующему турбазой включить танцевальную музыку, и ребята начали сдвигать столы. Оба художника сейчас же пригласили меня. Я спросила разрешения у тети Маши, и она позволила. Вот танцую я с одним, а он мне говорит, что, если после школы у меня будут трудности при поступлении в институт, чтобы я обращалась к нему.

– О, у меня еще есть время подумать, – сказала я, потому что мне пришло в голову, что и насчет двенадцатилетки-то у меня еще не все железно. Ему, разумеется, я не доверилась.

Второй мне тоже обещал протекцию. А мне смешно было от такой заботливости.

– А что, у вас там одни модернисты? – спросила я, потому что академия меня интересует.

– Да нет. Есть несколько тупиц реалистов, только у них нет будущего.

Ой, мамочки! Я уж хотела было спросить, не думают ли они, что и я тупица, да промолчала.

– И вообще, – засмеялся юноша, – поговорим о более интересных вещах. Как тебе тут нравится?

– Хорошо живется, – сказала я. Но эта тема не показалась мне особенно интересной.

Играли только современные ритмы, и кое-кто танцевал довольно-таки смело. Я оглянулась на наш стол и, увидев, что нашим это даже нравится, выдала перед тетей Машей бешеный твист – почти как дома перед мамой. У всех глаза на лоб полезли, даже у того господина в углу, который ни с кем не разговаривал, – этакий горный волк в толстом свитере. А я смеялась, показывая, что это я просто дурю, а не танцую нормально. Зуза со своим парнем сидела у стенки, как сосиска с горчицей. Им было не до танцев: во время танца они были слишком далеко друг от друга, а это им не подходило. Прелесть!

Потом стали играть в фанты. Когда наступала моя очередь и мне надо было выходить с кем-нибудь в прихожую, тетя Маша всякий раз бросала карты и тоже выбегала, будто бы в туалет. Конечно, не по правде: это она меня сторожила, как бы со мной чего не случилось наедине с парнем! Знаю я эти штучки! Мне было смешно и немножко жалко тетю – еще простудится в своем тонком свитере! Когда она опять прошествовала мимо меня, я побежала за ней и сказала:

– Не бойся, тетя Машенька, я хоть и взбалмошная, но ты все-таки спокойно можешь сидеть на месте. Правда!

Ей-то я могу так сказать: мы с ней друзья.

– Но, Оленька, – стала тетя разыгрывать комедию, – это неприятно, но мне, честное слово, надо часто выбегать…

Смешные эти взрослые!

После фантов мы опять потанцевали. Сосиска с горчицей тем временем исчезли. Заиграли танго «Криминаль», мы уселись и чуть не рассыпались со смеху, представив себе криминалистов, как они танцуют это танго.

Сидим мы, хохочем, вдруг подкатывается ко мне этот горный волк в свитере и кланяется. А мне вовсе танцевать не хотелось, танго я не люблю, но пошла. Чтоб не обиделся.

Волк танцевал молча, но кружил меня довольно-таки неприлично. Меня охватила злость, я немного отстранилась, да и вообще так танцевать нельзя, не говоря о том, что весь он пропах каким-то кремом.

– В чем дело? – притянул он меня к себе. – Ласочка хочет набить себе цену?

Я просто оцепенела, ноги меня не слушались. Что он болтает, этот пакостник? Я хотела вырваться, но он держал меня как в клещах и таскал за собой. Да еще рукой охватил меня гнусно, но так, чтобы никто не заметил. На мизинце у него был длинный черный ноготь и глаза, как у убийцы, который в телевидении убивал девочек среди бела дня.

– Не дури, – пробормотал он. – Я сейчас выйду, а ты выходи за мной в темный уголок. Не пожалеешь.

Кровь остановилась у меня в жилах, и потом я уже не помню, что было. Хотелось со всей силы ударить его по физиономии, но не могу я этого! Я вырвалась, убежала в комнату, бросилась на постель и страшно заплакала. Говорят, в столовой разразился огромный скандал, но меня это не интересует, я туда больше ни ногой. Мне хотелось домой, я все просила тетю Машу отпустить меня утром одну на станцию. Бабуля тоже плакала, а тетя просидела со мной весь вечер. Дядя Томаш пришел позже.

– Ничего, Оленька, этот тип целым домой не вернется! Я позабочусь о том, чтобы завтра его с Луковой отнесли на носилках!

Тетя Маша и Бабуля засмеялись. Я тоже, потому что у меня уже страшно болела голова от рева. Дядя дал мне стакан воды и какую-то таблетку. Я разделась, и мы улеглись спать.

Другие, может, и спали, а я глаз не сомкнула. Ни за что нельзя мне было их закрывать, потому что тогда мне сразу начинал мерещиться черный ноготь этого типа и его отвратительные, напомаженные волосы. И как только возникала опасность задремать, я вспоминала те гадости, что он шептал мне, и сон как рукой снимало. В ушах звучала мелодия того танго. Возненавидела я его на всю жизнь.

Я не плакала, но, наверное, слезы текли сами собой, потому что подушка совсем промокла. Огонь в печке погас, а погода стояла морозная. Меня стал пробирать холод. Я положила руку под щеку, чтобы не лежать на мокром. И тут опять все началось сначала! Меня затрясло, и я выскочила из постели. Моя рука пропиталась запахом его отвратительного, гнусного крема!

Вскочила и тетя Маша, пошла со мной в умывальную. Я намылилась и вымылась холодной водой. Было четыре часа утра. Тетя Маша принесла свое одеяло и легла со мной. Я взяла с нее обещание, что утром меня проводят на поезд. Был бы тут папка, показал бы он этому Убийце! Только я знаю, что папке я все равно ничего не скажу. Да и как?

Утром светило солнце, резало глаза острыми иглами – пришлось надеть тетины зеленые очки.

Дядя Томаш смазывал лыжи. Мои он тоже намазал, будто не знает, что я сегодня уезжаю. Сказала я ему про это, а он смеется:

– Неужели ты испортишь себе каникулы из-за одного дурака?! В будущем таких мы будем сажать в тюрьмы, а пока сами с ними справимся. Беда лишь в том, что он смылся. Но я его найду, и тогда… быть ему на кладбище или по меньшей мере в больнице! – Он взмахнул кулаком, черным от лыжной мази. Пахла она роскошно!

Пришла тетя Маша. Они с Бабулей разыскивали меня: принесли чаю и пирожных.

– Поторапливайся, Оля, – сказала тетя. – Сегодня загорим, как цыгане!

Бабуля прыгала вокруг нас, теперь ей и в голову не приходило чем-нибудь меня треснуть. Поумнела.

– Когда мой поезд, тетя Маша? – спросила я.

– Когда? – Она посмотрела на меня. – В воскресенье тогда же, когда и наш. Вместе мы приехали, девочка, вместе и уедем. Только ненормальный уедет в такую погоду домой по милости одного негодяя. Поднимемся по канатной дороге на Хопок и будем загорать. А теперь мигом пейте чай, ешьте пирожные, и марш на улицу! И точка!

Да, для меня это была неожиданность. Но когда тетя Маша говорит «и точка», надо слушаться. В конце концов мне тоже неохота возвращаться белой как простокваша.

Я опасалась, что все будут пялить на меня глаза. Напрасно – все уже давно выбрались на солнышко. Что ж, если так, то я, пожалуй, выдержу до воскресенья.

Потеха с этой Бабулей! Духами поливаться смелости хватает, а на канатной дороге дрожит. Уцепилась за маму. Я села с дядей Томашем. Он развлекал меня как мог, но я все время озиралась, нет ли где того Убийцы в свитере. Нет! Может быть, он днем спит, а по ночам выходит на добычу. Конечно – он такой ужасный!

На Хопке солнце шпарило, как летом. Там были уже все студенты, и сразу все они привалили ко мне. Они-де нашли чудесное местечко без ветра, соорудили из лыж лежаки и звали меня к ним. Увидев, что я колеблюсь, пригласили и наших.

А там и впрямь было чудесно. Мы сняли все вплоть до маек и улеглись на лыжи, подвешенные к кожаным петлям лыжных палок. То и дело кто-нибудь валился вместе с лежаком, смеху было. Дядя Томаш долго кружил вокруг своего «прокрустова ложа», все придумывал, как бы его усовершенствовать, он ведь никогда ничем не бывает доволен. Наконец он решился лечь – а мы подстерегали, когда он рухнет, – как вдруг приложил к глазам ладонь щитком и стал смотреть в направлении метеостанции.

– Ага! – крикнул он. – Вот ты где, негодяй!

Я замерла, кое-кто из ребят вскочил. Из-за здания метеостанции вынырнул Убийца и понесся вниз по склону зигзагами, резкими поворотами. На нем был все тот же гнусный свитер. Нас он еще не заметил.

Два студента-художника моментально разобрали свои лежаки и встали на лыжи.

– Предоставьте его нам, – шепнули они, – вы только смотрите.

Стали мы смотреть. Ребята стояли как перед стартом, готовые ринуться вперед. Это было ужасно захватывающе.

Убийца промчался мимо, не заметив нас. Он шел на высокой скорости. Когда он оказался под нами, ребята оттолкнулись. Это были классные лыжники. Они летели наперерез, и вот первый со всего маху врезался в Убийцу. Взвилось снежное облако. Первый студент выкатился из этого облака, и тогда второй молнией налетел на Убийцу, который только поднимался. Что-то страшно треснуло, и вверх взлетела передняя половина лыжи. Но это была лыжа не художника – тот мгновенно встал, переступил два-три раза, чтобы найти равновесие, и, сияя, стал подниматься к нам.

– Прошу прощенья! – закричал он Убийце, который сидел на снегу как идиот. – Извините, я нечаянно!

Тут мы заржали, чем себя и выдали. Тип в ярости обернулся к нам, встал на свою сломанную лыжу и начал кричать и грозить нам кулаками. Поняв, однако, что здесь нет одиноких и беззащитных, которые испугались бы, что, наоборот, нас много и все знают, какой он Убийца, он сам испугался, подхватил свои манатки и, прихрамывая, пошел прочь.

Мы еще долго смеялись, потому что ребята снова и снова расписывали, как профессионально они его уложили.

– Славно ты его обработал, – хвалил второй первого. – Я целился ему не только на лыжи, но и на брюки – да вот не знаю, получилось ли. Правда, что-то там затрещало, но я не уверен. Все заглушил треск лыжи.

– Лыжу ты «сделал» отлично, – одобрили его товарищи.

– Я проехал по его бицепсу, – сказал первый. – Как пить дать, порвался его пижонский свитер!

– Ну, таким креплением, – кто-то откинул крепление так, что оно зазвенело, – недолго и брюки отремонтировать!

– Это еще не конец, ребята!

Солнце жарило изо всех сил. Просто видно было, как оно излучает тепло: огромными такими мглистыми кругами. Девчата прилепили на носы белые бумажки. Я, разумеется, тоже. Ну до чего чудесно – такого голубого неба я в жизни не видела. Снег сначала был сухой, потом от тепла на нем образовался тонкий прозрачный наст. Когда мы умолкали, я слышала, как в снегу что-то тихонько шипит, и долго всматривалась, пока не поняла: это с наста капают в снег малюсенькие капельки. И еще: снег пах! Я не выдумываю! У него правда был запах, только я не умею описать какой.

Мы все лежали спокойно, только дядя Томаш все старался придумать усовершенствование.

– А я и не знал, братцы юристы, что вы так разбираетесь в уголовном праве, – сказал он потом, – он все еще думал об Убийце.

Я потянула его за брюки.

– Дядя, они художники, а не юристы!

Тут, вижу, оба художника отодвигаются подальше от меня. Что-то мне это не понравилось.

– Вы ведь художники, правда? – схватила я одного за джемпер.

– Ну, художники… Такие любители, понимаешь? И немножко право изучаем. Ну и что? Отпусти, не валяй дурака!

– Я тебе дам дурака! – крикнула я и толкнула его в снег.

Бабуля вскочила и молниеносно уселась на спину модернисту. Натерли мы его снегом и отпустили только тогда, когда он запросил пощады. Второй «художник» удрал.

– Разве не говорю я тебе всегда, что мальчишкам нельзя верить, ни одному слову? – смеялась тетя Маша.

Здорово они меня на пушку взяли! Модернисты! Протекцию мне в академию окажут! Так попасться! Прямо хоть самой себе затрещины надавать… То-то их рисунки мне сразу были подозрительны. Ей-богу, пещерные люди и то лучше рисовали.

К счастью, никто не обратил внимания на инцидент – подумали, что это мы просто с Бабулей резвимся. И вообще это наше личное дело.

До конца недели не стану с ними разговаривать, будьте уверены! Но ребята они все-таки остроумные, а я дура. Еще голову ломала, не следует ли к ним на «вы» обращаться.

После чая мы писали открытки моей семье. Я написала еще Еве и Марцеле. Послала бы еще одну, да адреса не знаю. Знаю – школа на Подъяворинской, а фамилию – нет. И слава богу, а то было бы глупо. Правда, я бы не подписалась, а вдруг они угадали бы? И без них стыда не оберешься.

В шесть часов позвонил отец, сказал, что каникулы продлили на неделю: хочу ли я остаться или вернуться домой? Я спросила тетю Машу. Они, конечно, останутся и меня не отпустят.

Но я еще подумала и сказала папке, что с удовольствием съездила бы в Банска-Бистрицу к его сестре, тете Валике. Отец не согласился.

– С Банска-Бистрицей, – сказал он, – из Микулаша плохое сообщение, тебе нельзя ехать одной. Приезжай-ка лучше домой, Оленька. Пусть тебя дядя посадит на поезд. В понедельник будет посвободнее. А мы тебя встретим.

– Ладно!

– Жду тебя с нетерпением, – прибавил он еще. – Папулька соскучился. И береги себя, Олик.

Разумеется! Я не маленькая.

– Что делает мама? – спросила я.

– Да как всегда. Возится в комнате.

– Тогда дай мне ее.

Мама подошла, и, когда я услышала ее голос, мне показалось, что до понедельника так далеко… Она говорила весело, но я-то знаю, меня не обманешь. Потом трубку взяла бабушка и принялась кричать как заведенная:

– Слышишь меня, Олечка? Я тебя не слышу, но если ты меня слышишь, то прошу тебя, меняй носки, не ходи с мокрыми ногами! Слышишь?! И приезжай домой, слышишь?

Ой, я совсем оглохла. Спорю, бабушку было бы здесь слыхать и без телефона. Хотела я ей это сказать, но она мне слова вставить не давала и, конечно, была уверена, что я ее не слушаю, если ни одного слова не произнесла. Прелесть моя бабушка, правда?

– Пока, бабушка! – гаркнула я что было мочи, чтобы перекричать ее. – Приеду!

Когда я вернулась в столовую, все засмеялись – видно, расслышали каждое слово. Тоже мне манера – подслушивать семейные разговоры! Господа «художники» ржали тоже, но, заметив, что меня это сердит, моментально смолкли. Пусть подлизываются сколько угодно, мне до них дела нет! Думают, если мне еще пятнадцати нет, то так и куплюсь на лесть. Как же!

Вечером я играла с хозяйской дочкой Милушкой. Но что она в сравнении с Сонечкой! Ей пять лет, и сказки ее уже не интересуют. Вообще, мне не нравилось рассказывать ей сказки, потому что она больше всего смеется тогда, когда Сонечка порой даже плакала: когда волк съел бабушку или баба-яга заперла Иванушку в хлев и щупала его пальчик, достаточно ли он потолстел. Странный ребенок. А как она рассердилась, когда волк не смог найти козленка, спрятавшегося в часах!

– Такой дулак глупый, я бы ему показала. Почему меня не позвал?

– А знаешь почему? Потому что он тебя боялся! Ведь ты хуже волка.

Господи, девчушка так и залилась смехом! Держу пари, волк и впрямь бы убежал, увидев, как она несется на лыжах с горы. А если бы она еще прикрикнула на него – упал бы от страху. Маленькая ведьма! Да еще и «р» не выговаривает. Когда у нее ручонки коченеют (она принципиально катается без варежек), она начинает прыгать и кричать: «Бл-бл-бл!» Прямо как чертенок в пекле. И еще я про нее кое-что знаю! Она влюблена в одного мальчика с соседней турбазы. Честно! Как только его завидит, бросается к нему и целует, пока тот не свалится. Ему всего два годика, и как ему удержаться на ногах, когда его так трясут! Милушка, правда, поднимает его, но отряхнуть от снега – куда! Убегает поскорей, чтоб не обвинили, что он из-за нее плачет. Хитрющая!

Теперь мы уходим в спальню в половине девятого, чтобы утром первыми выбраться на солнышко. Меня это вполне устраивает, я только злюсь, что эта пигалица Милушка ложится спать позднее, чем я.

По вечерам мы с Бабулей в кровати еще играем немножко в джокера, но это скучно, потому что она жульничает, а мы не можем даже ругаться при ее родителях. Этим-то она и пользуется! Я и молчу. Ничто не важно под луной, кроме добродетели одной, как говорит наша бабка. Даже в рифму.

Но здорово она по телефону разговаривает!