Текст книги "Торлон. Война разгорается. Трилогия"

Автор книги: Кирилл Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Пленник заметно оживился и кивнул. Тангай, давно не бравший в рот ничего горячительного, даже крок, не говоря уж о чистом вине, поморщился. Но это был его личный выбор. Они могут хоть все тут выпить. Он снял и бросил на стол рукавицы, наклонил голову пленника и развязал веревку на затылке. Парень с трудом выплюнул разбухший кляп.

– Продышись пока. И не вздумай орать.

– Дайте хоть воды, – хриплым голосом попросил Гийс, облизывая губы.

Откуда ни возьмись появилась Велла, потрошащая на ходу свой мешок и достающая кожаный бурдюк.

– Много сразу не пей. Вода замерзла, – приговаривала она, держа его над запрокинутым ртом пленника. – Ну все, хватит, уймись! Лучше я тебе потом действительно вина дам.

Хейзит, видя, что интерес к нему и свитку почти пропал, не стал больше распространяться по этому поводу и развязывать тесемку. Но и обратно в сосуд свиток не убрал. Отложил в сторону и молча осмотрелся.

– Вон там, – сказал он наконец, указывая на противоположную от входа стену, – должен быть коридор и лаз вверх, в дом Харлина. Надеюсь, там все по-прежнему завалено сгоревшими бревнами и снегом. В противном случае люди Ракли давно бы нашли этот лаз, а вместе с ним и подвал. Так что с той стороны опасность, думаю, нам не угрожает.

– Ты это к чему? К тому, стоит ли разжигать костер? – безошибочно прочитал ход его мыслей Тангай. – А дрова у нас есть?

– Ну, можно принести из прохода и поджечь сразу несколько факелов. Хоть согреемся.

– А меня больше волнует вопрос, как мы будем спать, – сказала Гверна. – На полу я вам не позволю. Верная простуда даже в шубах.

– Можно прислониться к стенам, а сидеть на мешках, – предложила Велла.

– Можно.

– Спать будем на столе. – Тангай как раз закончил привязывать веревку, тянущуюся от рук пленника, к массивной ножке. – Для троих места запросто хватит. Трое спят, двое на страже. Дерево не морозит.

В самом деле, отсутствие окон, предвкушение тепла и нелегкий пройденный путь сбили ощущение времени. Веки у Гверны предательски смыкались. Так что возражать дровосеку никто не стал.

Первыми на стол улеглись женщины и Гийс. Тангай наотрез отказался развязывать ему руки.

– Спать хочет – и так заснет, – заметил он, усаживаясь на табурет поодаль и кладя подбородок на рукоять упертого в землю топора. – Я ему в няньки не нанимался. А ты куда направился? – окликнул он Хейзита.

Вместо ответа тот подошел к тому месту, откуда они недавно пришли, поднял над головой руки и ловко распутал никем до сих пор не замеченный валик под потолком. Валик резко раскрутился и превратился в кожаный полог.

– Наверное, он тут и в прошлый раз висел, – пояснил Хейзит, возвращаясь к столу и садясь поближе к Тангаю, чтобы не повышать голос, – потому что я тогда никакого другого прохода не замечал. По-моему, так лучше. Скоро тут должно стать теплее. Ну, доволен?

– Пока нас не поймали, доволен, – усмехнулся дровосек. Он развязал ворот шубейки и впервые за все время стащил с головы шапку, открыв здоровенную проплешину на макушке. Нельзя сказать, чтобы она ему шла, однако теперь вид его показался Хейзиту каким-то, ну, что ли, более завершенным. – Я бы пожрал, правда.

Хейзит вспомнил, что сам с утра ничего, кроме сестриной хлефы, во рту не держал. Стараясь не разбудить спящих, развязал ближайший мешок, пошарил в теплом его нутре и извлек мягкую буханку хлеба. Разломил, отдал половину старику.

– А еще что есть?

«Быстро дед, однако, приспосабливается, – подумал Хейзит. – Только-только с нами сошелся, а уже на материны припасы вовсю претендует. И ведь не откажешь: заслужил. Если б он тогда не подоспел, где бы я, где бы мы все сейчас были? Может, конечно, Гийс бы помог, но теперь уж этого не узнать. Прямо спроси, конечно, скажет, что на помощь спешил. А как оно на самом деле было, кто его знает? Так, что там упругое такое?»

– Сыр будешь? – зачем-то спросил он, вынимая аппетитную белую головку, приятно пахнущую домом.

Вместо ответа Тангай сунул руку под отворот шубы, вытащил припрятанный там нож, деловито секанул по головке, отделил дольку, понюхал, надкусил и расплылся в хитрой улыбке.

– Буду.

Некоторое время они молча жевали, думая каждый о своем и посматривая на крепко спящих спутников.

Нет, все-таки Гийс наверняка пришел по собственному почину. Он ведь с самого начала переезда из карьера чувствовал неладное и старался их предупредить. Правда, последний его совет, насколько Хейзит помнил, был именно идти домой. Но, с другой стороны, а что еще было делать? Бросать мать одну и скрываться? Не навел ли Гийс Донела с его сподручными на таверну? Тоже как сказать! Хейзит ни от кого не таился, где живет. О таверне знали в замке. Пока они с сестрой пробирались туда пешим ходом, Донел получил приказ взять их и на лошадях легко пришел первым. Так что прямых улик против Гийса нет. Самое неприятное, что говорило против него, это то, что он не признавался в том, кто его отец. Не признавался? Да его никто никогда и не спрашивал. Вот если бы Хейзит спросил, а тот отмолчался или соврал, тут да, ничего не попишешь, утаил. А так что? Нет вопроса, нет ответа. В разговоре он, правда, помнится, Демвера упомянул пару раз, упомянул как постороннего, не слишком, прямо скажем, лестно, ну и что с того? Бывает же, что сын отца по той или иной причине стесняется. Стремится к независимости. Тем более показательно, что сошлись они не где-нибудь в замковых покоях или на вечеринке у эделей, а при исполнении сложного и опасного поручения. Ведь Гийс запросто мог бы оставаться все это время при отце, в тепле и покое, не мерзнуть в походном шатре, не рисковать жизнью. Теперь вот в плен сдался добровольно, не сопротивлялся, не возмущался, не запугивал. Так ведут себя те, кому нечего скрывать. Кто не боится, не чувствует вины за свои прошлые проступки.

– Что ты про рукопись говорил? – услышал Хейзит сквозь легкое забытье голос Тангая.

– Что говорил?.. А, про рукопись… – Хейзит пошарил за пазухой и достал свиток, с которым еще не решил окончательно, что делать. Снял тесемку, развернул и разгладил непослушную кожу. – Можешь прочесть?

– Думаешь, если дровосек, то малограмотный? Ну-ка, дай глянуть! Когда-то я неплохо читать умел. Потом, правда, за ненадобностью подрастерял навыки. Так…

Хейзит с интересом наблюдал, как старик изучает свиток, и ждал. В конце концов тот сдался:

– Какая-то галиматья. Слова вроде понятные, а смысл я что-то не шибко улавливаю. Почему так?

– Просто тут на древнем языке написано, – со знанием дела пояснил Хейзит, давая коже, однако, свернуться в прежнее положение, чтобы дед чего доброго не устроил ему проверку, с которой он боялся тоже не справиться. – Мне сам Харлин рассказывал.

– Это который тут раньше жил, что ли?

– Да, и долго служил старшим писарем в замке. Он говорил, что в хранящихся в сосудах рукописях вся настоящая история вабонов. Правильная. Как оно на самом деле было.

– Это как?

– А очень просто! Вот ты знаешь, например, сколько жен было у Дули?

– Эк ты хватил, приятель! Дурить меня вздумал?

– Не знаешь? – прищурился Хейзит.

– Одна. И звали ее Рианнон. Через нее и появился на земле род Ракли. Хочешь сказать, люди, которые легенды про героев своим внукам передают, чушь городят? – Тангай даже насупился.

– Вовсе нет. Легенды правду передают. Да только не всю. В этой рукописи, которая, кстати, по-древнему называется «Сид’э», то есть «Река времени», говорится, что у Дули на самом деле было две жены: одна, правильно, Рианнон, а вторая, не удивляйся, Лиадран. У которой от него тоже родился сын.

Если бы не спящие, Тангай бы наверняка громко расхохотался.

– Не знаю, кто эту твою «Реку времени» писал, но Лиадран приходилась Дули сестрой, а не женой. Ты сам-то понимаешь, что говоришь?

– До некоторых пор я тоже так думал, – подхватил Хейзит, пытаясь припомнить, что именно рассказывал им с Фейли за этим самым столом Харлин. – Но мы откуда об этом знаем? Из легенды, которую передают из уст в уста. А в этой рукописи, которую Харлин списал с еще более древней, сожженной по приказу не кого-нибудь, а Ракли, – да-да, я тоже был поначалу удивлен, когда все это услышал, – так вот, в той древней рукописи рассказывалось, что младшая сестра Дули умерла в детстве, о чем мы узнаем, когда сегодня слышим про то, как Дули оплакивает угодившую под копыта его Руари маленькую девочку.

– Не уловил что-то…

– В действительности Дули по неосторожности погубил не чужую, никому не известную девочку, а собственную сестру. Легенда остается как будто та же, ход основных событий сохраняется, но меняется их суть. Место погибшей сестры занимает в ней вторая жена Лиадран. И что получается?

– И что получается?

– А то, что родная сестра погибла по его вине, но в облике никому не известной девочки-простушки, а законная жена превращается в не менее законную сестру. И потому ее потомки уже не считаются потомками Дули. Дошло теперь?

Тангай тихонько присвистнул и почесал лысину. На всякий случай еще раз развернул свиток. Пробежал глазами по непонятным значкам. Призадумался. Хейзит терпеливо помалкивал.

– Погоди-ка, но тогда получается, что от Дули в самом деле произошел не один род, Ракли, а два?

– Вот и ты теперь понимаешь, почему такие рукописи приходится хранить глубоко под землей.

Тангай имел вид ошарашенный, однако пытался собраться с мыслями.

– Нет-нет, постой! Выходит, у Ракли есть законные противники, которые имеют право оспорить его главенство над вабонами? Правда, если они еще живы. Ты про них знаешь?

– Разве что догадываюсь, – уклончиво ответил Хейзит. – Причем и они тоже наверняка не подозревают об этом. Скорее всего, вообще не знают. Потому что есть легенды, которые на слуху у всех. И которые считаются правдой. А еще потому, что до сих пор неведение было залогом их жизни.

– Но сам Ракли, наверное, эту, как ты говоришь, «Реку времени» читал? Он может разобраться, кто они.

– Мог. Но почему-то до сих пор этого не сделал, если правы в своих догадках те, кто мне про это рассказывал. А теперь, похоже, и не сделает.

– Они его опередили! – выдохнул Тангай.

– Они или кто-то еще – мы можем этого никогда не узнать. Особенно если нас тут найдут раньше, чем мы вырвемся на свободу. – Хейзит почувствовал, что пора начинать разговор начистоту. – Как думаешь, что делать дальше?

– Разве не ты нас сюда завел?

– Я-то я, да вот только дальше я дороги, если честно, не знаю. Оно, конечно, можно тут отсидеться, а когда еда закончится, попробовать наружу кому-то одному выбраться да разведать, что и как. Но все-таки по мне лучше подальше куда-нибудь уйти и там схорониться.

Услышанная только что новость привела Тангая в такое замешательство, что до дальнейшего пути по подземным коридорам, наличия или отсутствия провианта, желания спать или бегать по нужде у него сейчас просто не доходили мысли. И не столько потому, что его поразил обнаружившийся размах разом накрывшего Вайла’тун, словно коршун, обмана, сколько от воспоминания об одном странном пророчестве покойного деда. Нет, не от пророчества, конечно. Это сейчас, после разговора про рукопись, ему все не простым совпадением виделось. А вспомнилась простенькая песенка, которую дед иногда напевал, сидя вечерами на завалинке и перебирая пальцами кудрявые локоны притихшего рядом внука:

 
Лиадран ты моя, Лиадран!
Как же так нас с тобой разлучили?
Кто погиб от полученных ран?
Кони ржали, копытами били…
 
 
Лиадран ты моя, Лиадран!
Мы оправимся скоро от ран.
Нам откроются дальние дали,
И утешатся наши печали…
 

Обычная песенка, каких много, грустная, напевная. Не то про ту самую Лиадран, не то про другую, не то просто про чью-то ушедшую любовь; одним словом, дед мурлыкал ее себе под нос, а Тангай слушал и наслаждался безбрежностью звездного неба. И только теперь слова ее озарились в его полусонном, уставшем за день мозгу неким скрытым, не высказанным до конца смыслом. Ведь если так поступили с сестрой, то бишь с женой не кого-нибудь, а самого Дули, то что ожидать от легенд про других, куда менее значительных персонажей того далекого героического времени? Того и гляди выяснится, что было у Дули вообще-то не две, а целых три жены и что последняя была рыжая, родом из шеважа. И ездил он верхом вовсе не на Руари, а на большой зеленой ящерице…

– Что ты сказал? – переспросил он Хейзита.

– Да вот думаю, здесь остаться пережидать или по подземным проходам пойти. Здесь, с одной стороны, безопаснее, конечно, но уж больно долго мы можем просидеть, и ничего не произойдет. Не лета же ждать. Да и за едой по веревке вверх-вниз не налазишься.

– Это уж точно, – кивнул Тангай, без особой радости вспоминая пройденный путь. – Я тоже за то, чтобы попробовать дальше пойти. Авось чего полезное отыщем. А этот твой писарь нынче где?

– Харлин? Что, интересно стало?

– Он небось всю эту «Реку времени» прочитал…

– И не только. Его ведь люди Ракли убить хотели. Оттого и дом его подпалили. Чтобы он поменьше болтал, чего другим знать не положено. Надеюсь, они про переписанную рукопись не догадываются. Не то все бы тут взрыли. Посмотрим, как-то оно теперь будет. Может, новые хозяева замка старика в покое оставят, а может, наоборот, по весне снова за пепелище возьмутся и нас найдут.

– Ну, до весны я сидеть тут точно не намерен. Так он что, сбежал куда?

– Сбежал. Последнее время все куда-то бегут. Жизнь такая у нас бегучая пошла. – Хейзит прислушался к спящим. Ему показалось, что Гийс заворочался. С виду же все оставалось тихо и мирно. – Я бы его с удовольствием отыскал. Он старик толковый, начитанный. Меня грамоте в свое время учил. Надеюсь, жив еще. Когда я его последний раз тут видел, с ним надежные друзья были. Они его не бросят. Если сами, разумеется, в беду не попадут. Но куда они направились, ума не приложу.

– Люди сказывали, что недовольные сейчас на окраинах собираются, по тунам, – подумав, сказал Тангай. – Может, и нам туда податься?

– Недовольные?

– А ты решил, что один такой? Ну, в смысле, с кем власти замка не по совести поступают. Нет, братец, ты молод еще, только-только своей головой думать начинаешь, а меня жизнь помотала да постукала сполна, так что я кое-что в делах этих смыслю. Против Ракли народ вольный давно шушукался. Если бы его сейчас другие не повязали, глядишь, простые фолдиты помыкались-помыкались, да и сами не стерпели бы.

– А оттого, что другие повязали, думаешь, лучше будет?

– Так ведь смотря кто и почему, – многозначительно заметил Тангай. – Я про это ничего не знаю. Как и ты. Если там у них кровная вражда была, глядишь, может, и образуется. А если кому власти или деньжат недоставало, то, помяни мои слова, толку никакого не будет. Разве что хуже станет. Новые – они всегда жаднее получаются. У нас вон тоже с Касом мастер один верховодил, долго довольно-таки верховодил, толковый был мужик, и дело знал, и договариваться умел. Только с норовом был и делиться с кем надо не хотел. Говорят, подстроили ему как-то раз нехорошую историю с деревом: рубили-рубили, а оно не в ту сторону поехало, хлобысь – и накрыло его.

– Насмерть, что ли?

– А то! Думаешь, только от стрел да мечей люди гибнут?

– Да нет, у меня у самого отец на строительстве погиб.

– То-то и оно. Ну так вот. На его место нового мастера отрядили. И что ты думаешь? Мы с ним и одной зимы вместе не продровосечили: все под себя тянул, гад, нам разве что крохи перепадали.

Помолчали.

– А отец твой давно погиб?

– Да уж порядочно. Вайла’тун при нем достраивали. Хоканом его звали. Не слышал?

– Э, откуда? Я в те времена в Пограничье трудился, заставы строил. Хорошее времечко было. Слушай, а мать твоя что, с тех пор так замуж больше и не выходила, получается?

– Ну да, конечно. Ей это как-то ни к чему.

– Знаем-знаем, – ухмыльнулся Тангай. – Это ты сейчас так рассуждаешь. Им замуж завсегда нужно. – Он понизил голос: – Сестренка вон твоя, смотри, как с пленничка нашего пылинки сдувает. Того и гляди отпустит. Ты с них глаз не спускай. Еще устроит нам подвох.

– Не устроит.

– А все-таки я бы на твоем месте приглядывал. Спать не хочешь?

– Боюсь, я теперь не скоро засну.

– Брось, это ты сейчас так говоришь. Только без жратвы и сна недолго протянешь.

– Я не против сна. Я просыпаться не люблю. За ночь обо всем плохом забываешь, а как глаза откроешь, все по-новому на тебя наваливается.

– Молод ты еще, чтобы о таких глупостях заботиться, вот что я скажу, – хмыкнул Тангай, устраиваясь поудобнее. Ему нравилось коротать время, ведя неспешную беседу с Хейзитом, которому явно были не чужды копания в себе и окружающей жизни, чем давно уже не радовали Тангая нынешние молодые люди. Тех ничего толком не интересовало, кроме беготни за девками да выяснений, кто мужикастее, а уж о том, чтобы поддержать разговор со стариком, такого и в помине не было. А этот вон каков: и гончарное дело знает, и строить печи умеет, и читает штуки всякие старые, и десятка, видать, не робкого, решительный вроде, мать с сестрой любит. Такому и помогать приятно. Все, глядишь, на пользу пойдет да образуется. – Вообще-то я бы, раз такое дело, воспользовался случаем и пошастал под землей. Авось куда кривая выведет.

– А их с собой таскать? – Хейзит посмотрел на спящих.

– Ну не здесь же бросать. Это хорошо, если веревки наши в колодце никого на мысль не наведут. А если их не отвязывать станут, а воспользуются по назначению?

– Сюда полезут?

– Именно.

– Тогда и комнату эту найдут. – Хейзит огляделся. – Тэвил!

– В каком смысле?

– А в таком, что неохота мне невесть кому рукописи оставлять. Они тут с пожара в безопасности пролежали, а теперь из-за нас все может наперекосяк пойти. Нас-то точно искать будут. В отличие от Харлина, о котором никто, кроме меня, не знает. Думают, что он на пожаре погиб. К счастью для него.

– И что же ты предлагаешь? Одному из нас остаться здесь в охрану?

– …или забрать все свитки с собой. Отыскать их по весу сосудов труда особого не составит. Давай?

– А если мы твоего писаря не найдем? Так и будем с собой таскать?

– По мне так это не та ноша, что тянет. Только представить себе, что здесь изложена вся правда о нас, о вабонах, о том, как все было на самом деле! Голова идет кругом! Я бы такое пуще жизни охранял, раз уж на то пошло. Если честно, мне этот склад все время покоя не давал с тех самых пор, как я про него узнал. Думаю, даже если бы нам не пришлось спасаться бегством, я бы все равно сюда спустился. Харлин, помнится, очень горевал, что не может захватить свои труды. Ну так что, поищем?

– В смысле вынимаем, проверяем на вес и, если легкие, то вскрываем?

– Совершенно верно.

Тангай встал, потер спину, потянулся. Огляделся, оценивая предстоящие труды.

– Ты не знаешь, сколько их должно быть?

– Нет. Сколько ни есть, все наши. – Хейзит уже пошел вдоль стены, по очереди вытягивая сосуды, встряхивая и осторожно убирая обратно.

Пустые пока не попадались. «Вот всегда так бывает, – думал он, краем глаза наблюдая за схожими действиями Тангая, продвигавшегося вдоль противоположной стены в обратном направлении. – Первая же бутыль оказывается с начинкой, а потом, хоть убейся, не найдешь. Но не могла же она быть у Харлина одной-единственной. Надо продолжать. Пока время есть».

Он заметил, что Тангай успел вынуть и отставить в сторону две бутылки, и решил последовать его примеру: проверять ряд не вдоль, а сверху вниз и снизу вверх. К счастью, Харлин не отличался высоким ростом, и потому все уровни были в пределах досягаемости. А может, эти отверстия тоже проделывал для него отец? Вот бы он сейчас удивился, застав тут сына! Хотя что такого? Как бы то ни было, работа заспорилась, и вскоре у Хейзита в руках уже были четыре пустые, но закупоренные бутыли, а у Тангая – только три.

– Все просмотрели?

Тангай вынул из стены последнюю бутыль и показал, что она тоже пуста.

– Итого восемь, – подытожил Хейзит.

– Девять.

– Ну да… Наверное, это все, что есть. Я думал, их больше. Странно, что вся история нашего народа уместилась на девяти кусках кожи.

– Писари писали мелким почерком, – заметил Тангай, вскрыв одну из бутылей. Он вытряс свиток, развязал тесемку и разгладил лист на коленях. При этом оба конца свитка упали на пол. Свиток и в самом деле оказался длинным и был испещрен убористыми письменами. – Сумеешь такое прочитать?

– Если посидеть да припомнить, чему когда-то учился, то смогу. Наверное.

– Я бы тоже хотел узнать, что здесь понаписано. Хорошо хоть на старости лет иметь возможность отличать правду от кривды.

Хейзит отметил, что собеседник противопоставил правду не лжи, а именно кривде. Вспомнилось, как Харлин объяснял ему в свое время разницу. Мол, ложь – это всего-навсего то, что на ложе, что лежит на поверхности. А вот кривда – это искривленная, завуалированная правда, куда более опасная, нежели ложь. Потому что ей хочется верить. Видать, Тангай не так прост, как прикидывается. Хорошо бы свести его с Харлином. Да и вообще было бы неплохо выбраться отсюда.

– Не пора еще нам сменяться? – Хейзита потянуло на зевоту.

– Ты, если хочешь, ложись, прикорни. Место вон на столе еще есть. А я посижу пока, подумаю.

Место действительно было, правда, на самом краю, за спиной у Гверны. Хейзит осторожно подсел рядом, завалился на бок и подложил под голову уже согревшуюся шапку. Он предполагал немного полежать, понаблюдать, что будет делать Тангай, и просто отдохнуть душой и телом после стольких переживаний, свалившихся на него за один день. Однако стоило ему прикрыть веки, как дрема накатила сладкими волнами и он безоглядно провалился в сон, глубокий и без сновидений. Последнее, что он видел, был задумчивый дровосек, наклонившийся к своим коленям и водивший мозолистым пальцем по загадочным письменам.

Если бы Хейзит навострил слух, он бы услышал, как Тангай бормочет себе под нос:

– Был бы жив дед, сейчас бы все прочитал как есть… Все чувствовал старик, все ведал… Не зря ведь любил приговаривать: «Пишут для тех, кто читает». Хотел, чтобы и я грамоте учился. А мне когда? Уж лучше неучем быть, чем не быть вовсе. Без отца с матерью да при деде немощном я бы разве выжил, не приди на помощь топор и силушка молодецкая? Эх, дедуля, мало мы с тобой вместе сиживали, мало… Сейчас бы уж я тебя еще как порасспросил! Одна надежда, что скоро свидимся в небесном терему. Да только что мне тогда с того проку будет? Там, глядишь, самого Дули со всей его шатией-братией героев повстречать можно, ежели повезет. И тех, кто до него был. А коли не судьба, так что мне будет до этого мира? Суета тут одна, и с каждой зимой все суетливее да суетливее делается. Скоро, скоро круг замкнется. Как свиток сложится. С начала отсчет начнется. Как он там еще говорил? «Править будет, у кого прав нет, а за кем права, тот не ведает родства». Похоже, как в воду глядел. Молодец дед! Жаль, не ценил я его так, как оно того следовало. Интересно, знает малец о том, что дед мой еще говорил? – Тангай бросил взгляд на спящих и покрутил свиток в руках. – Что раньше не как теперь, а с выдумкой, заковыристо писали. Что, мол, тогдашние слова можно понимать по-разному, и оттого любая старая грамота не один, а сразу несколько смыслов несет. Какие-то значки особые были. Вот только где их искать? – Он потрогал пальцем показавшиеся ему наиболее красивыми закорючки. Склонил голову, пригляделся. Никакой разницы. Разве что похожее на забор стало похожим на приставную лестницу. – Ах да, запамятовал я, что это новый писарь, как его, Харлин, кажись, выцарапывал! Откуда ему про тогдашние закорючки слыхать? Хотя может, и знал про них… Мальца надо будет попытать, как проснется. Вот уж было бы сильно полезно! Авось там какая разгадка всей этой нашей катавасии запрятана. Уж больно надоело одураченным ходить. Кого слушать, с кем объединяться, против кого выступать? «Стой с тем, кто ближе, – говорили в старину и добавляли: – А падая в лужу, не бойся жижи».

Тут Тангай заметил, что пленник проснулся и молча наблюдает за ним, не поднимая головы.

– Что, жрать захотел? – поинтересовался дровосек, однако ответа не получил. Пленник равнодушно закрыл глаза и глубоко вздохнул. – Ну вот и помалкивай, приятель. Девок наших не разбуди, дай им отоспаться.

– Отлить надо, – хриплым шепотом признался Гийс.

Тангай ухмыльнулся и стал быстро-быстро скручивать свиток в трубочку. Получилось. Сунул в бутыль, прикрыл пробкой, поставил в ряд с остальными, выстроенными вдоль стенки. Подошел к столу.

– Ну, раз надо, отливай.

– Руки развяжи.

– Еще чего!

– Тогда сам штаны мне спусти.

– Я тебе сейчас поговорю тут! – вскипел Тангай и, ухватив пленника за воротник, одним рывком сдернул со стола и поставил на ноги. – Может, тебе еще и подер…

Додумать и уж тем более договорить он не успел. Пленник взмахнул почему-то больше не связанными за спиной руками. В одной из них оказался короткий кухонный нож с широким лезвием. Где-то на краю сознания у Тангая мелькнуло понимание того, где он этот нож уже примечал: за поясом у Веллы, когда они шли сюда. Значит, притворяясь все это время спящим, пленник умудрился завладеть оружием ни о чем не подозревающей девушки и втихаря разрезать путы. Нож приковал к себе внимание попытавшегося было увернуться дровосека. Однако у противника оставалась вторая рука. И этой рукой он ловко прихватил Тангая за плечо и развернул к себе спиной. Острый кончик лезвия уперся в шею, напрягшуюся в ожидании боли. Но вглубь не вошел. Сильная рука снова резко развернула старика лицом к столу. Сам пленник продолжал оставаться сзади. Со стола за происходящим потрясенно наблюдали проснувшиеся спутники. Вероятно, Тангай даже не заметил, как от неожиданности издал крик. Гверна смотрела спокойно и внимательно. Велла в ужасе закрыла рот ладонью. На хмуром лице Хейзита читалась напряженная работа ума, принимающего решение.

– Я мог бы прямо сейчас рассчитаться с тобой за тот позор, которому ты с таким удовольствием меня подвергал, – прозвучал над ухом голос, полный едва сдерживаемой ярости. – И когда-нибудь, поверь, я этим правом воспользуюсь. Но не теперь, когда на счету каждый из нас. К тому же я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете. И чтобы вы наконец в этом убедились, вот, смотрите.

Нож перестал угрожающе колоть шею и полетел рукояткой вперед на колени отшатнувшейся Веллы. Рука, сжимавшая плечо, разжалась. Гийс как ни в чем не бывало сел верхом на табурет, повернувшись боком к недавнему заложнику.

– Нет! – крикнул Хейзит, упреждая первый позыв Тангая обрушиться на обидчика всей своей массой. – Говори, Гийс.

– А что говорить? Вы слишком быстро поверили тому, что я способен предавать друзей. Мне это больно, но боль не смертельна. Пускай для всех там, наверху, я буду по-прежнему оставаться вашим пленником. Вам это пойдет на пользу и оттянет конец, а быть может, и сохранит жизнь. Сейчас, когда вы решили взять свою судьбу в собственные руки, я ни в чем не уверен.

– Хочешь сказать, мы помешали тебе нам помочь? – Обращаясь к Гийсу, Гверна смотрела на дровосека.

– Не вы, а он. – Их взгляды сошлись в одной точке. – Теперь я не в состоянии доказать, что собирался, а главное, был в состоянии повлиять на решения херетоги Донела. Можете мне не верить, если не готовы. Это ваше дело. Только потом на меня не пеняйте. Ни Донел, ни кто другой в замке не знает, что я на вашей стороне. Для всех я буду оставаться вашим заложником. Правда, не уверен в том, что пригожусь вам в этом качестве больше, чем просто две лишние руки, знакомые с оружием. Если мне его дадут. Мой отец может счесть требования чрезмерными и тогда легко забудет, что у него есть сын. Как забывал об этом до сих пор…

– Какая жалость! – не сдержался дровосек.

– Тангай! – возмутилась Велла, заливаясь краской. Все это время она смотрела на говорившего с восхищением, вспоминая их разговор прошлой ночью в лагере у карьера. Нет, уж о ком угодно, а о ней он не может думать как о предательнице. Она ведь чувствовала его руки, осторожно и очень медленно вынимавшие нож у нее из-за пояса. Она ничего не сказала, надеясь именно на такой благополучный исход и при этом жутко боясь обмана: не окажись Гийс тем, кого она в нем все это время с их первой встречи видела, сейчас бы на столе не сидели встревоженные мать с братом, а лежали три никому не нужных холодеющих трупа. – Я выспалась и могу посторожить. А вы ложитесь. Глядишь, подобреете.

– Я добрый от рождения, – невесело пошутил Тангай. – А нынче особенно. Меня только что чуть не убили. Я очень вам благодарен за это, молодой человек. Так вам ничего подержать не нужно?

– Это был предлог, – признался Гийс. – Но если действительно захочу, непременно о вас вспомню.

– Сделайте одолжение.

– Обязательно сделаю…

– Все это очень мило, – откашлялась Гверна, хранившая до сих пор задумчивое молчание, – но теперь, когда ты свободен, потрудись рассказать нам все, что знаешь о причинах, приведших нас сюда, под землю. Тебе ведь известно больше, чем ты говоришь, и гораздо больше, чем всем нам, вместе взятым. Не так ли? Причем это не будет означать, что ты оправдываешься, хорошо?

Гийс кивнул, однако открывать рот не спешил. Он как будто только сейчас заметил окружавшие соты стен и донышки торчащих бутылей и с нескрываемым интересом разглядывал их, не обращая внимания на те девять, что стояли особняком.

– Там дальше, – заговорил он наконец, – есть туннель, который соединяет подвалы замка и Айтен’гард. Я ходил по нему прошлой зимой. Заблудиться довольно легко, поскольку от него уходят другие коридоры в неизвестных мне направлениях, но я думаю, что правильный путь все-таки вспомню. Конечно, если вам надо. На стенах есть условные знаки, так что тем, кто умеет их толковать, нетрудно найти верную дорогу.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Мама, подожди! – возмутилась Велла. – Гийс говорит о вещах гораздо более важных.

– Нет ничего важнее чистой совести, – заверила дочь Гверна и добавила: – Я даю ему возможность ее очистить.

Гийс встал с табуретки. Его с детства научили, что разговаривать с женщинами сидя невежливо. А разговор сейчас предстоял не из легких.

– Да, мой отец – Демвер, главный над сверами и один из двух военачальников, положивших конец правлению рода Ракли, – начал он спокойно, будто рассказывал никому не интересную, скучную сказку, а не историю, положившую внезапный конец той жизни, которую они все знали. – В свои планы он меня не посвящал. Никогда. Большую часть времени я проводил в замке, где мы впервые встретились с Хейзитом, был с малолетства отдан на воспитание Вордену, посвящавшему меня по мере сил и желания в подробности Культа героев. Я ночевал у него в келье, ел с ним за одним столом, выполнял разные поручения и считал, что так и должно быть. Отца я видел нечасто, по большей части издали, редко наедине. Он мало интересовался моими успехами, считая, наверное, что я по робости избегаю выходов на ристалище, где закалялись в каждодневных сражениях его воины. По правде говоря, если он так думал, то был недалек от истины. Чем больше я узнавал от Вордена о героях прошлого, тем меньше уважения и интереса вызывали во мне нынешние виггеры.