Текст книги "Торлон. Война разгорается. Трилогия"

Автор книги: Кирилл Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Сколько тебе зим?

Он тронул пальцем ее губы, предполагая, что, если она ответит, это будет похоже на поцелуй.

– Не считала.

Она не отвернулась, но и поцелуя не получилось.

– Тринадцать? – предположил он со слов старухи, оттянул верхнюю губу и посмотрел на довольно ровные и тоже белые зубы.

– Тринадцать, – согласилась Пенни.

– Мы готовы, – сказал, приоткрыв дверь, один из братьев.

– Зайди-ка.

Сима был вынужден оставить связанную девочку в покое и выпрямился. Перед ним стоял Бриан, младший. Точная копия отца, снова промелькнуло в голове невольное сравнение. Только когда тому было зим двадцать пять или тридцать. Ростом, пожалуй, даже повыше будет и тоже не сутулится. Такого бы неплохо к себе притянуть, чтобы если что… Старшему-то уже хорошо за сорок, если не все пятьдесят. Такого не перевоспитать. Вот и сейчас он наверняка не хотел в избу возвращаться, где труп старухи, бывшей их соседки, лежит. Младшего послал.

– Мы тут с отцом твоим говорили, – начал Сима, продолжая присматриваться к статной фигуре Бриана. – Я, понимаешь ли, друзей своих разыскиваю. Может, думаю, они через вас ненароком проходили? Трое мужчин и две женщины. Не видал?

Парень неожиданно задумался. Сима сразу предположил, что тот кого-то видел, но сейчас решает, стоит ли поступать по примеру отца и все выкладывать этому странному незнакомцу. Бриан бросил взгляд на Пенни.

– Ну так видел?

– Четверых, – кивнул юный богатырь. – Или пятерых. Точно не скажу.

– И давно?

– Так, кажись, вчера видел. Где-то днем, наверное. Мы еще дрова кололи.

– Под дождем?

– Что «под дождем»?

– Дрова под дождем кололи?

– Нет, зачем под дождем? Под навесом. Пожалуй, что да.

– Что «да»?

– Пятеро их было.

– Понятно. Что говорили?

– А ничего не говорили. Мимо шли. Не здешние, видать. Я их не знаю. Ангус их окликнул, они поздоровались и дальше пошли.

– А отец твой что?

– А что отец? Он дрова не колет.

– Он их не узнал? – Сима чувствовал, что попал на простачка, и очень хотел выведать, не обманул ли его тауд.

– Может, и узнал бы, если бы видел. Я же говорю: мимо они прошли. Люди как люди.

– Вооруженные?

– Кажись, да. Вооруженные. А невооруженным кто ж к нам сюда забредет? Не заметил, но, наверное, вооруженные. А что надо-то?

– Да нет, ничего. Я одного человека разыскиваю…

– Нет, их точно пятеро было, не один, – нахмурился Бриан.

Сима мысленно махнул рукой. Такой соврать не соврет, но и – толку от него мало. Осмотрелся. Взять в избе было ровным счетом нечего. Старуха не шевелилась. Темная лужа вокруг ее головы больше не росла.

– Пожрать в дорогу захватили?

– Ангус собирает. Я пришел сказать…

– Ты уже сказал. Я понял. Поторопи отца, чтобы он мне ботинки притащил. – Сима заметил в окно торопливо приближающуюся фигуру. – Нет, не нужно. Лучше подними девчонку и перенеси в телегу.

В дверях отец и сын с голубоглазой ношей обменялись понимающими взглядами, укрывшимися от внимания Симы, который в это время размышлял над злосчастной кастрюлей, но так и не решился забрать ее с собой.

– Вот, примерьте. – Каур поставил на порог не слишком новые, но вполне сносные сапоги на деревянной подошве. – От жены остались. У нее нога большая была.

«Он хочет сказать, что заметил один из моих недостатков», – усмехнулся про себя Сима. Действительно, размеры некоторых частей его тела оставляли желать лучшего. К счастью, судить о других недостатках никто из мужчин не мог, потому что мыться в общественных местах Сима избегал, а женщины… те, кто видел, уже ничего никому не скажут.

Старик оказался прав: сапоги подошли.

– А носков не было?

– А ваши что, не высохли еще?

Он и забыл, что бросил их на печь сохнуть, когда вошел. Придирчиво потрогал. Нет, уже почти сухие. Вот что значит горячая печка!

Бриан вышел. Каур потоптался на пороге и тоже поспешил удалиться. Нет, слепо верить никому нельзя. Даже таудам.

Когда Сима наконец оказался на улице, перед крыльцом стояла все та же телега, запряженная все той же измученной, не успевшей отдохнуть лошадью. Ангус сидел на месте возницы и смотрел в сторону. Не может простить ему старуху. Надо намекнуть Кауру, чтобы поговорил с ним по-родственному. Недругов и без того хватает. Старик примостился рядом с сыном. Спиной к нему прислонилась Пенни, по-прежнему связанная. Сима забрался в телегу и сел напротив девочки, рядом с аппетитно попахивающим мешком. Бриан устроился рядом с ней и стал равнодушно смотреть на Симу.

– Ну, что стоим? Поехали. К ночи надо добраться.

– Доберемся, – заверил старик, кладя руку на плечо Ангуса. Тот встряхнул поводья, и лошадь понуро поплелась.

Если бы Сима удосужился оглянуться на уже выброшенную из памяти избу, он был бы немало удивлен, увидев в окне перепачканное кровью и искаженное ненавистью лицо убитой Радэллы…

Обитель надежды

Она брезгливо растерла по лбу и щекам остатки соевого соуса, который за время ее долгого лежания на полу, похоже, успел въесться в морщинистую кожу, и беззвучно прокричала вслед телеге скорбные проклятия.

В том, что ей удастся вызволить из плена доверчивую внучку, Радэлла совершенно не была уверена. Но ведь точно так же она не была уверена в том, что ей посчастливится избежать лютой смерти от собственного верного тесака, попавшего по ее неосмотрительности в руки Каура, который оказался таудом. Вернее, о том, что Каур был таудом, она знала давно, да только кто же мог предположить, что мерзкий человечек, которого она по доброте душевной согласилась подвезти, окажется тауд’ айгеном, то есть повелителем таудов, которому Каур просто не мог не подчиниться. Хвала героям, что чужак не удосужился посмотреть, как выполняется его приказ. Тогда бы он заметил, как молниеносным движением руки Каур подхватил со стола и сунул ей чуть не расплескавшуюся чашку с соевым соусом, увидел, как она, потрясенная услышанным и происходящим, плашмя валится на пол, выплескивая перед собой содержимое спасительной посудины и судорожно соображая, нужно ли при этом кричать от боли. Крикнуть у нее не получилось. Не успела. К счастью, чашка не разбилась при падении, и она накрыла ее своим телом. Теперь предстояло самое трудное и страшное: не шевелиться, не дышать и надеяться на то, что подлец не захочет удостовериться в том, что она мертва. Потому что Каур не имел права заступаться за нее. Приказ тауд’айгена он выполнил настолько, насколько тауд’айген сам был в этом уверен. Если обнаружится подвох, Кауру несдобровать. Тем более он не мог поднять на всемогущего гостя руку и разом избавить их от этой напасти. Радэлла до конца не знала всех причин подобного поведения таудов, но, лежа лицом в пахучей луже собственной «крови», судорожно проигрывала в пока еще целой голове возможные варианты дальнейшего развития событий и понимала, что судьба ее полностью в руках изменчивого провидения.

Сообразительная внучка, которая все видела и наверняка ничего толком не поняла, вместе с тем превосходно сыграла свою роль. Ангус и Бриан тоже оказались на высоте. Судя по всему, они знали значительно больше, чем им положено было знать, и потому ни на мгновение не растерялись, когда чужак с такой ловкостью воспользовался тайной их отца. Пенни они вязали от души, не боясь причинить своей любимой соседке боль. И причиняли ровно настолько, чтобы она сопротивлялась, кричала и рыдала. Радэлла не могла видеть, что происходит, по слишком хорошо слышала и заставляла себя лежать трупом. Все четверо, они сейчас занимались тем, что спасали ее, Радэллу, вязли в происходящем, не ведая причин и смутно предчувствуя последствия, но при этом слепо верили в то, что, если с ней ничего страшного не случится, она потом наверняка им поможет, выпутает из любой неразберихи, как то получалось у нее до сих пор столько раз.

Правда, последние два дня удача, похоже, изменила ей, и она, сама того вовсе не желая, медленно и верно втягивала себя и своих добрых соседей в очень неприятную историю с трудно предсказуемыми последствиями.

Началось с того, что она вздумала в самый дождь отправиться на опушку Пограничья за хворостом. Как будто тот же Каур не мог с ней поделиться своими запасами. Конечно, поделился бы. Но она уже успела собраться, прихватила с собой Пенни, и, когда он пришел с целой охапкой сосновых поленьев, соседок и след простыл. Не рискнув входить в избу без хозяев, он сплюнул и ушел восвояси, а они тем временем повстречали по дороге пятерых путников, трех мужчин и двух женщин, хорошо одетых, как одеваются в пределах Стреляных стен. Путники были вооружены, однако вреда им не причинили и повозку не отобрали, а только поинтересовались, не проживает ли поблизости семейство охотника Вайна. Поскольку весельчак Вайн с двумя женами и любимой собакой вот уж сколько зим жил через дом от избы Радэллы, она так чужакам и сказала, а Пенни еще и пальцем ткнула в сторону дымящих у подножия холма труб. На прощание, правда, Радэлла предупредила путников, что ежели они что недоброе для Вайна надумали, то лучше им сразу поворачивать, откуда пришли, потому что у них тут принято за соседей заступаться, а заступиться есть кому. Старик, что шел впереди, хохотнул, и тут по этому самому смешку Радэлла его и признала. Тангай страшно изменился, осунулся, стал сухим и жилистым, а ведь она помнила его высоким и стройным, можно сказать, молодым парнем, дровосеком, который крутил с ней шашни, а потом взял да и женился на ее подруге.

– А голосок-то у тебя как был мужским, так и остался, – заметил Тангай.

Чтобы не смущать его дружков и внучку сценой встречи через столько зим, Радэлла сдержала себя и угостила его шуткой про гриб с проплешиной. Кончилось тем, что Тангай вызвался помочь им с заготовкой дров, что было очень даже кстати, и, предоставив озадаченным друзьям самим искать избу охотника, забрался в телегу. По дороге к Пограничью они много говорили, вспоминая былое и не обращая внимания на скучающую Пенни.

Несмотря на дождь, снег на опушке леса лежал высокий, и лошадь с трудом протащила телегу до первых деревьев. Тангай расхорохорился, тряхнул стариной и быстро порубил то, что, по его мнению, должно было хорошо и жарко гореть.

– Сушняка много стало, – сказал он, забрасывая в телегу последние «пенышки», как их называла Пенни. – Раньше за таким надо было в самую глушь забираться, где солнца поменьше.

Радэлла не спорила. Ей нравилось, что в кои-то веки за ней кто-то ухаживает, да еще в присутствии внучки, получившей возможность не надрываться, как то обычно бывало, таская неуклюже срубленные и наспех очищенные от веток тоненькие стволы молоденьких деревец, а погулять в свое удовольствие по лесу, в то время как в телегу ложились ладные, короткие, под печку подогнанные толстые бревнышки. Сразу было понятно, что топор взял в руки знаток своего дела.

Обычно, когда Радэлла отправлялась за дровами, у нее на все про все уходило полдня с лишком. В этот раз они в срок не управились, зато телега была загружена на славу, не на всю зиму, конечно, но на самые сильные морозы наверняка хватит.

Обратно они двинулись той же дорогой, и тут вскоре выяснилось, что про главное они совсем позабыли. А главным была лошадь. Которая совершенно не привыкла к таким тяжестям. Потому на полпути встала и наотрез отказалась идти дальше. Тангай, у которого отроду лошадей не водилось, накинулся на бедное животное, отчаянно пытаясь воззвать к его совести и заставить пусть медленно, но довезти их до дома. Притом уже начались ранние сумерки, и вскоре им предстояло пробираться через дождь и снег в потемках. Пенни заступилась за конягу и отругала самого Тангая за то, что он зачем-то переусердствовал. Тангай начал оправдываться перед возмущенной девочкой, а Радэлла оборвала их обоих и заявила, что выход имеется и что можно срезать путь, но для этого придется миновать покинутый торп. Тангай навострил уши. Отвечая на его расспросы, Радэлла поведала, что в торне раньше жила семья однорукого строителя Морфана, перебравшегося туда давно, когда с его рукой приключилась беда и он потерял работу в замке. Место для жилья, надо сказать, было не самое подходящее. До Морфана там обитали родители его жены: отец тоже был когда-то строителем, а мать занималась хлебопечением, благо соседние поля давали прекрасный урожай пшеницы и ржи. В один далеко не счастливый день обоих нашли мертвыми. На шеважа тогда не подумали, поскольку никому не могло прийти в голову, что дикари способны отважиться на подобную дерзость. Некоторое время торп пустовал. Вероятно, на переезде туда настояла жена Морфана. Поначалу все складывалось как нельзя лучше: он по мере сил занимался хозяйством да благоустройством, а она рьяно взялась за дело своей матери. И так у нее это хорошо пошло, что сперва вкусная выпечка завоевала сердца и желудки обитателей близлежащих изб, включая саму Радэллу с внучкой, потом дошла до Обители Матерей, кстати, не в последнюю очередь благодаря родственным связям между Радэллой и тамошними сестрами, и наконец сдобные ватрушки и пышные булки с изумительной ягодной начинкой стали успешно продаваться аж на рынке Малого Вайла’туна. А потом, перед зимой, когда пришли слухи о пожаре на одной из застав в Пограничье, Морфан, его жена и дети, две дочки и сын, никому ничего не сказав, исчезли и больше не появлялись. Сразу пошли слухи, что их ну точно убили, как и предыдущих хозяев. Однако трупов на сей раз не нашли, и тогда стали говорить, что они всем семейством втихаря перебрались в один из соседних тунов, чтобы быть подальше от лесной напасти. Как бы то ни было, с тех пор Радэлла и ее соседи сочли более безопасным обходить заброшенный торп стороной. Тем более что кто-то как-то видел, будто в неблагополучном торпе горит печь и над крышей курится дым.

Тангай выслушал все это с интересом и выразил желание добраться до дому именно через этот торп. Достаточно было подозрительной Радэлле слегка на него надавить, и он признался в том, что уже гостил там со своими друзьями. Правда, не стал уточнять, как и зачем они туда попали и сколько времени там провели.

К торпу они добрались затемно, выбившись из сил чуть ли не больше несчастной лошади, которую им всю дорогу приходилось только и делать, что уламывать да упрашивать. Дождь к тому времени перестал, небо очистилось, и черные контуры островерхих построек напоминали сказочную заставу, неведомо как оказавшуюся перенесенной из леса на пологий холм. Пенни ни за что не хотела тут останавливаться и все говорила, что до дома осталось еще совсем немного, однако Радэллу взяло любопытство, а Тангай, похоже, устал так крепко, что даже не спорил ни с одной, ни с другой.

Запасливая Радэлла всегда имела для подобных случаев надежно укрытый на самом дне телеги факел с безотказным огнивом. Она никому не доверяла их и потому теперь сама прямо в телеге запалила огонь, озаривший женское испуганное и мужское сосредоточенное лица. Втроем они подошли к двери в избу и попытались ее открыть. Не тут-то было. Дверь оказалась заперта изнутри.

– Этого не может быть, – сказал Тангай, однако вопреки видимой невозможности попытался все же ее открыть тонким лезвием ножа.

И, как ни странно, преуспел. Дверь поддалась. Из помещения пахнуло чем-то затхлым.

– Шеважа, – прошептал Тангай, опережая вопросы и ничем не возражая против широко округлившихся глаз Пенни.

Пропуская друг друга вперед, они наконец вошли внутрь и сразу же наткнулись на распростертый посреди комнаты труп мужчины с наспех перевязанной грудью. У мужчины были длинные светлые волосы, да и вообще вид он имел весьма представительный.

– А где же… – донеслось до чуткого слуха Радэллы из уст Тангая, но концовка оборвалась радостным восклицанием Пенни, которая, переборов страх, опустилась на колени возле трупа и сразу определила, что на самом деле это никакой не труп, а просто раненый, глубоко спящий.

Теперь даже Радэлла и мигом позабывший про усталость Тангай, не сговариваясь, согласились с тем, что нужно незамедлительно поспешать к дому. Разумеется, прихватив бедного незнакомца с собой. Тангай для порядка прошелся по комнате, правда, без факела, который дрожал в руках Пенни, наблюдавшей за приготовлениями бабушки, осмотрел ворох одежды в углу, не нашел того, что искал, и вернулся, чтобы помочь отнести неподвижное тело. Единственной находкой, которую Тангай не преминул прихватить с собой, был маленький, как будто даже детский лук, валявшийся при входе, да несколько под стать ему коротких стрел.

Выходя, они оставили дверь нараспашку, что, как сейчас вспоминала Радэлла, было второй нехорошей приметой. Первой приметой того дня, вернее, ночи, была луна, которая сопровождала их возвращение домой через заброшенный торп с левого плеча.

С грехом пополам примостив раненого между дровами и накрыв его для порядка какими-то обносками из вороха хозяйской одежды, они поспешили домой, где их давно уже ждали теряющиеся в догадках друзья.

Радэлла сразу заметила, с каким лицом один из юных приятелей Тангая снимал тело раненого с телеги. Она неважно расслышала его имя: не то Гийс, не то Гивс. Беднягу, растревоженного дорогой и начавшего стонать, со всей осторожностью занесли в их избу и положили в самое теплое место, за печь. Гийс, или Гивс, явно узнал его, но смолчал и даже дал себя увести обратно в дом охотника Вайна. Радэлла прогнала и Тангая, сказав, что он и так немало для них постарался и должен как следует отдохнуть до утра. Сама она даже не прилегла, а под утро, когда у раненого поднялся жар и ему на глазах стало хуже, недолго думая оставила Пенни за старшую и отправилась на поиски целебных кореньев.

Какие же коренья зимой? А вот и нет, и такое бывает. Тем более, когда на самом деле не ищешь их, а специально выращиваешь, подбирая правильную землю и растительное окружение. Именно за одной из таких заначек Радэлла и поспешила на другую сторону холма. Если бы не обессилевшая за предыдущие день и ночь лошадь, она бы вернулась гораздо раньше и не повстречала бы по пути безобидного с виду незнакомца, из-за которого произошло то, что произошло. Так он еще имел наглость без разрешения забраться к ним в избу и чуть было не обнаружил в ней раненого. Что-то подсказало Радэлле, что доводить до этого нежелательно. Потому она и разыграла роковой для себя порыв возмущения, обратив его на съеденный непрошеным гостем суп.

Теперь, оставшись одна, она, продолжая вытирать тыльной стороной ладони скулу и подбородок, бросила взгляд за печь. И никого там не нашла. Зато заметила в окно бегущую через двор женщину, из тех, чужих, что свалились им на голову накануне. Кажется, женщину звали Гверна или как-то так.

– Что тут у вас происходит? – начала та прямо с порога. – Примчался Бриан, говорит, чтобы сидели ниже травы и не высовывались, потом они все куда-то уезжают. Что с вами? – Это она разглядела, в каком состоянии лицо бледной хозяйки и грязную лужу на полу.

– А куда дели раненого? – не обратила внимания на ее вопрос Радэлла. – Стоило мне отлучиться, как он пропал.

– Не пропал. Мы его перенесли. Он оказался отцом нашего… друга. Теперь у Вайна лежит. Ваша внучка говорила, что вы за каким-то лекарством для него уезжали. Привезли? Я ведь тоже в этом деле понимаю кое-что.

– Корни экемо готовить приходилось?

– Экемо? Где вы его нашли?

– Приходилось, спрашиваю?

– Да. Давно, но как это делается, помню…

– Вот и хорошо. – Старуха извлекла из-под складок юбки ничем не примечательные мягкие корешки зеленовато-бурого цвета и вручила удивленной Гверне. – Ступайте начинайте готовить, а я скоро подойду.

– А внучка ваша где?

– Ступайте!

Ей не хотелось ни с кем разговаривать и никого видеть. Она во всем винила себя, хотя причиной произошедшего был, конечно, Каур. Еще чудо, что он сумел одержать победу над собой и не подчинился тауд’айгену целиком и полностью, как того требовало его положение. А ведь обычно тауды не имеют сил противостоять воле посвященных, и даже Радэлла оказалась один раз свидетельницей того, как добрый сын не моргнув глазом уничтожил всю свою многочисленную семью. Такова была сила обряда посвящения и заклятий, налагавшихся на тех, кто прошел его. Всех тонкостей Радэлла, разумеется, не знала. Собственно, она не должна была знать ничего, поскольку про таудов никто и никогда не рассказывал, а сами тауды хранили обет молчания. Те, у которых во время обряда оказалась затронутой память, могли сами не подозревать, кем являются. Но Радэлла прожила долгую жизнь. К тому же ее далекая по родству, но близкая по духу сестра вот уже которую зиму жила в Обители Матерей и иногда делилась с ней некоторыми сведениями, порой тайными. И всегда опасными. Потому что знать то, чего не знают все или хотя бы большинство в Торлоне, означало быть преступником. Так было и при Гере Одноруком, отце Ракли, и при Ракли, и тем более сейчас, когда Ракли, вероятно, постигла или постигнет судьба его прежних врагов.

Гверна забрала корни и устремилась через двор обратно. Если она все сделает правильно, то раненого можно спасти. Кто-то вовремя успел позаботиться о ране и неплохо ее перетянул. Благодаря экемо, если использовать его своевременно, выживали и после худших ранений. Повезло тому парню, коли это и в самом деле его отец. Скорее всего, это именно тот, имени которого она так и не запомнила: не то Гивс, не то Гийс. Хотя радоваться рановато. Если рана глубокая, может быть повреждено и легкое…

Только о чем она думает? Почему медлит? Ведь сейчас ей нужно со всех своих старых ног мчаться спасать Пенни. Потому что у того странного парня были явно не самые невинные мысли насчет ее внучки. А потому чем быстрее она настигнет его, тем будет лучше.

Конечно, она не надеялась догнать свою телегу раньше, чем усталая кобыла добредет до дома незнакомца где-то в глубинах Малого Вайла’туна. Не потому, что у нее не хватит на это сил, а потому, что там по-прежнему будет Каур со своими богатырями. Если бы все было так просто, она напала бы на назвавшего себя Тангаем еще тогда, когда тот сидел на корточках возле Пенни. Нет, Каур не позволит ей ничего с ним сделать. И сыновей не отдаст. А они слушаются его так, как если бы сами были безвольными таудами. Тут все сложнее, и потому действовать надо быстро, но изобретательно. И начать надо вовсе не со спасения Пенни, а с того, кто может этому спасению помешать, – с Каура. Вот если Каур, сбросив с себя необъяснимые, но оттого не менее жуткие чары, станет на ее сторону, тогда спасение Пенни превратится в легкую забаву. Означало все это лишь одно: она должна заручиться поддержкой тех, кто способен вернуть Каура в прежнее состояние.

– Я ничего не понимаю! Куда это старуха опять поперлась? – ткнул пальцем в окно Хейзит и покосился на Эллу, младшую из двух жен Вайна, смешливую и хорошенькую. – Смотрите, у нее все лицо какой-то гадостью измазано.

– Не говори так грубо о бедной женщине, – наставительно заметила Гверна, разрезая корни экемо на маленькие кубики.

Тангай покинул свое место возле раненого и шмыгнул за дверь.

– Он так о ней печется, будто тысячу зим назад она была его любовницей. – Хейзит подмигнул Элле и бросил украдкой взгляд на ее мужа, помогавшего Велле варить обед.

– А хоть бы и была, – не переставая ловко орудовать острым ножом, подхватила Гверна. – Тебе-то что? Жизнь и до нас была, и после будет. Мы ей можем или помочь, или не лезть не в свое дело. – Она не уточнила, имеет ли в виду помощь жизни или помощь бедной старухе. На ее попечение был отдан раненый, который сейчас беспокойно лежал в дальнем углу помещения, вертел, не открывая глаз, мокрой от пота головой и стонал. Рядом с раненым сидел его сын, Гийс, бледный и какой-то не по-доброму отстраненный.

Вернулся Тангай. Вытер взопревший от спешки лоб, сел на стул возле двери, перевел дух.

– В Обитель Матерей отправилась. Говорит, наше участие ей за ненадобностью…

– У нее там, кажется, дальняя родственница живет, – сказала Леома, старшая жена Вайна, тоже, вероятно, в прошлом красивая, а теперь сильно располневшая женщина, занятая шитьем у теплой печки. Возле ее ног лежал пес, добродушный увалень по кличке Ястреб, названный так хозяином в пору далекой юности, но не за то, как можно было подумать, что помогал ему на охоте, или за быстроту, а за то, что однажды, еще щенком, свалился с дерева и не разбился. Что он делал на дереве, для самого Вайна осталось загадкой. – Вероятно, ей сейчас больше нашей нужна помощь именно матерей.

– А чем эти матери могут ей помочь? – искренне удивился Хейзит. – У них там армия, что ли, есть?

– Кто их, баб этих, разберет! – брякнул, не подумав, Вайн. Было видно, что своих женщин он давно перестал стесняться, но, вспомнив про гостий, осекся и поспешил добавить: – Если никто не возражает, сейчас будем обедать. Правда, Велла?

– А я слышала, что у них там и армия своя есть. – Леома в очередной раз уколола иглой пухлый палец, но не подала виду, нагнулась и потрепала Ястреба по загривку. – Правда, едва ли Обитель пойдет из-за Радэллы войной на Вайла’тун.

– Наверняка не пойдет, – по привычке согласилась Элла, стараясь не смотреть на Хейзита. Голос у нее оказался резковатым, с хрипотцой и не вязался с милым обликом.

Здесь уже знали почти обо всем, что стряслось с Гверной и ее семейством. Вайн с незапамятных времен был в дружеских отношениях с Хоканом, отцом Хейзита, и одно время даже подсоблял ему по строительству. Последний раз они виделись, когда Хокан лежал в таверне на столе, бледный и мертвый, а Хейзит, совсем еще мальчишка, жался к материнскому подолу и старался не плакать. Собственно, с тех пор Вайн и сделался охотником. Он давно подумывал об этом промысле, однако работы в замке было много, за нее тогда неплохо платили, да и, чего греха таить, Хокан по дружбе подбирал наиболее выгодные заказы, чтобы Вайн мог содержать семью. У него уже тогда было две жены, правда, Леома на тот момент приходилась младшей. Старшая, имени которой никто уже не помнил, через пару зим после переселения в эти уединенные и спокойные по тем временам места умерла от водянки, и ее вскорости сменила юная красотка Элла. О ее существовании Гверна, вспомнившая в подземелье про старого друга мужа, не подозревала. Иначе еще неизвестно, повела бы она их сюда. Приятно, конечно, видеть сына таким повеселевшим и преображенным, но что, если он не справится с собой, а легкомысленный и дружелюбный по натуре Вайн это возьмет да и заметит? Позора не оберешься…

Она закончила резать корни и попросила Эллу помочь ей с последующими, самыми важными и сложными приготовлениями. Элла была чуть постарше Хейзита, улыбчивая и послушная. Если бы старый друг семьи не был ее мужем, что ж, Гверна не стала бы выступать против дружбы с ней своего сына, но ведь судьба распорядилась по-своему, а уводить жену из-под мужниной кровли не только считалось у вабонов занятием недостойным, но и было чревато, насколько знала Гверна, нехорошими последствиями для всего рода. Как ее учила еще бабушка: «Початая девица для свадьбы не сгодится». Считалось, что первый мужчина у девушки остается истинным отцом ее потомства, даже если от него самого она не родила. Случаев, подтверждающих это неписаное правило, было множество. У Гверны в юности были подруги, которые по секрету признавались ей в том, что соглашались на ухаживания того или иного парня, потом их отношения прерывались, ничем не закончившись, потом они благополучно выходили замуж, рожали детей… которые как две капли воды походили на их первую любовь. И что самое грустное, обычно ничем хорошим подобные истории не заканчивались. Либо муж дознавался до правды и семейное благополучие в одночасье сменялось постоянными скандалами, доходившими до рукоприкладства и окончательного разрыва, либо дети, наследуя повадки истинного отца, сбивались на плохую дорожку и навлекали на всю семью стыд и позор. Не всегда, конечно, но достаточно часто, чтобы поверить словам бабушки. Вот Гверна и хотела, чтобы ее сына миновала подобная участь и чтобы у своей будущей жены он был первым и последним мужчиной. Велла – тут дело обстояло несколько иначе. Ей Гверна тоже желала только добра, однако понимала, что, выйдя когда-нибудь замуж, дочь перейдет в род мужа, а что там будет – это уж ее не касается. Гверна никогда не спрашивала Веллу напрямую, хотя и подозревала, что та за свою недолгую жизнь зналась с несколькими мужчинами. Насколько близко, не разобрать, но всякий раз, когда Велла по-настоящему влюблялась, Гверна безошибочно это определяла. Вот и сейчас ей явно нравился этот хмурый юноша по имени Гийс, причем определенно между ними что-то уже было. Слишком красноречиво Велла избегала его взгляда и слишком жадно искала…

– Как же они у тебя выросли! – продолжал восторгаться Вайн, когда все, кроме Гийса и его раненого отца, сели за стол и отпробовали жирного, наваристого супа. Он завел эту песню еще накануне, приглашая гостей в дом, но, похоже, никак не мог успокоиться. – Велла тогда мне до колена едва доставала, а вон погляди, какой стряпухой знатной заделалась. Хороша, хороша! – Он поймал неодобрительный взгляд старшей жены и набил рот хлебом, чтобы под этим предлогом замолчать.

– А про Хейзита моего вы тут слышали? – не сдержалась Гверна. – Он ведь по стопам Хокана пошел, строителем сделался. Такую вещь придумал, аж сам Ракли его к себе в мастера взял.

– А правду говорят, что Ракли убили? – с детским интересом, как если бы речь шла о каком-то далеком сказочном персонаже, осведомилась Элла.

– Что за ерунду ты говоришь! – одернула ее, как дочь, Леома. – Кто тебе такое мог сказать?

– На самом деле никто толком не знает, – заметил Хейзит, понимающе кивая матери и делая вид, будто выискивает ложкой на дне миски кусок мяса, которого там отродясь не было.

– Он знает.

Присутствующие оглянулись на Гийса. Тот сидел с закрытыми глазами, однако все поняли, кого он имеет в виду.

Тангай кивнул и сплюнул в кулак. Отношение сына к отцу, пусть даже такому, казалось ему верхом предательства. Или того хуже – обмана. Ведь не мог же сын в самом деле быть настолько равнодушен к участи того, кто дал ему жизнь. Да, Гийс все это время не отходил от родительского ложа, но с таким видом, будто только и ждал, когда раненый испустит дух. Из этого следовало, что Гийс разыгрывает равнодушие специально для них, чтобы они поверили ему, приняли за своего. Тьфу, мразь какая…

– Он знает, – повторил Гийс, не открывая глаз. – Можете сами его об этом спросить.

«Прекрасно знает, что не можем», – подумал Тангай, а вслух поинтересовался:

– А ты, его сын, разве не знаешь?

Гийс повернул голову и не столько открыл глаза, сколько прищурился на говорившего.

– Что знает изба о строителе, который ее возвел? – Голос его звучал тихо, заставляя присутствующих вслушиваться. – Что знает косуля о стреле, которая ее пронзает? Но разве при этом они не единое целое?