Текст книги "Торлон. Война разгорается. Трилогия"

Автор книги: Кирилл Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Хочешь, я поведу? – не выдержал он и перевернулся на живот.

– Да ничего, отдыхай, недалеко уже, – ответила старуха, не оглядываясь и только усерднее понукая то, что когда-то родилось, чтобы быть лошадью. Сима не послушал ее и подсел рядом на козлы. Старуха бросила на него не испуганный, но подозрительный взгляд. – А справишься?

Сима пожал плечами, принял из мокрых варежек поводья и попробовал заставить конягу прибавить ходу. Получилось не сразу, но получилось. Во всяком случае, телега покатила ровнее.

– Значит, Тангай, говоришь? – переспросила старуха. Сима, не глядя на нее, хмуро кивнул. – Хорошее имя. Тот Тангай, которого я давным-давно позабыла, был мужик исправный. Когда жена у него померла, все к дочке моей сватался. Да, весело было. – Старуха прыснула, что-то вспоминая. – Да мы его дружненько отвадили. А что толку? Живет невесть где, почитай, на другом конце мира. Целыми днями на заготовках пропадает. Кому такой муженек нужен, спрашивается?

– А у вас тут что, большой выбор? – не сдержался Сима.

– Выбор не выбор, а за первого встречного нечего выскакивать, – усмехнулась старуха. – У меня вон теперь внучка на выданье, так я и ее кому ни попадя не отдам.

– Значит, дочка все-таки замуж вышла, – сообразил Сима.

– Так а чего не выйти-то? Конечно, вышла. Только померла, так и не родив. А внучка – дочка сына моего. Девочка прекрасная. Трудиться любит. По дому всегда все приберет да приготовит. Стряпать умеет похлеще меня. А уж лучше меня стряпать мало кто может.

«Зачем ей взбрело в голову все это мне рассказывать?» – подумал Сима, но промолчал, продолжая слушать вполуха.

– Сына тоже уже нет. Он на заставе служил, той, что первой еще по осени сгорела. Может, и не погиб, конечно, раз я его тела не видала. Так ведь был бы жив, вернулся бы, скажи? – Сима кивнул. Его внимание куда больше привлекали приближающиеся избы. – Вот и я так думаю. А жене его, Квалу ее забери, только того и надо было. Вильнула хвостом и в Малый Вайла’тун подалась чуть ли не наутро, после того как новости из Пограничья пришли. Дочку мне оставила. Хоть за это ее благодарю. Да а чего благодарить-то, ей бы та только в обузу была… Слышала, она теперь у какого-то эделя тамошнего живет, на содержании, причем таких, как она, говорят, у него аж целое стадо. – Старуха снова засмеялась удачно подобранному слову. – Ну и пусть. Лишь бы не возвращалась. А уж мы с Пенни как-нибудь проживем.

– И сколько же твоей Пенни зим? – поинтересовался Сима, поинтересовался довольно искренне.

Прежде чем ответить, старуха внимательно посмотрела на него, однако, наверное, не увидела перед собой ничего, кроме замученного бедняги, потому что честно призналась:

– Не считала, но думаю, что тринадцать или четырнадцать. А тебе зачем?

Сима любил этот возраст. Обычно ему попадались подружки постарше, но на его веку было несколько случаев, когда удавалось заполучить пленницу – ровесницу этой Пенни. Бывало, правда, много слез и крика, но Симе особенно нравилось покорять непокорных. Особенно если они сопротивлялись не от стыда, а от страха.

– Мне незачем, – ответил он и добавил, указывая рукой на избы: – Сюда, что ли?

При ближайшем рассмотрении изб оказалось шесть. Они стояли рядком вдоль дороги, отгороженные друг от дружки низенькими плетнями, и у каждой над трубой курился серый дымок. Позади изб, как водится, чернели огороды с покосившимися сараями да побросавшие листву плодовые деревья. Все было уныло и безлюдно.

– Хорошо тут у вас, – сказал Сима.

– Да уж не жалуемся, – ответила ему посерьезневшая как-то сразу старуха. – Ну, изыди давай. Приехали.

Сима послушно слез с телеги и остался стоять посреди дороги, наблюдая, как негостеприимная попутчица справляется с поводьями и пытается заехать в ближайший дворик.

– Может, калитку все-таки подержишь? – крикнула она, когда окончательно поняла, что одной не справиться.

Сима пожал плечами и лениво подошел к плетню. Калиткой служила жердь, которая была заранее кем-то отодвинута в сторону, но недостаточно, чтобы телега проехала, не задев колесом. Он снял жердь и бросил на землю. Старуха что-то сердито пробурчала, но тихо, и телега всеми колесами проехала по жерди. Сима стал укладывать не только мокрое, но теперь еще и грязное дерево на место, исподлобья следя за дальнейшим. Старуха устало спустилась в лужу и первым делом принялась отвязывать от оглобель лошадь.

– Пенни! – крикнула она. – Куда ты запропастилась? Иди-ка помоги мне.

Сразу же дверь избы распахнулась, и на порог выскочила среднего роста кукла, с головы до ног накрытая не то полотенцем, не то скатертью, одним словом, чем-то пестрым и неподходящим. При всем при этом Сима с изумлением отметил, что кукла бежит через двор босиком, словно не замечая ни луж, ни холода. Лица странного создания он не видел, но руки, придерживавшие скатерть, были маленькие и бледные.

Пока обе женщины возились с лошадью и телегой, Сима недолго думая шмыгнул в оставшуюся распахнутой дверь дома. Внутри все было точно так же, как в том торпе, где его чуть не убили. С той лишь разницей, что здесь царили тепло и уют. Чувствовалось, что тут живут постоянно. И пахло не только сухими травами и грибами, развешанными по стенам, но и вареной едой.

Сима понимал, что рискует, что не сможет оправдаться, но был бессилен что-либо с собой поделать. Усталость, холод и голод оказались сильнее. Он только и успел, что сбросить при входе мокрые ботинки, стянуть расклякшие носки и устремился к печи, на которой аппетитно бурлил и попыхивал белым паром чугунок. С удовольствием обжигая пальцы, он сбил на сторону крышку и готов был сунуть руки в кипящее варево, но его взгляд вовремя упал на забытую рядом с чугунком большую деревянную ложку. Первым ему удалось выловить средних размеров шматок говядины на кости. Мясо было не до конца проварено, жесткое, однако Сима впился в него зубами и стал грызть и жевать, уже не замечая ничего вокруг и упиваясь давно забытым вкусом. Наслаждение, нахлынувшее на него после двух голодных дней, трудно было описать, да и описывать было некогда. Нужно было есть, жрать, насыщаться, давиться, заглатывать, чавкать, чтобы скулы сводило, чтобы побеждать этот подлый голод, чтобы снова чувствовать себя человеком, чтобы когда-нибудь наконец позволить себе не думать о еде…

Появление хозяек нисколько не смутило его. Сима пристроился на краешке стола и с трудом пережевывал недоваренную зелень, которая норовила вывалиться из его набитого мясом рта, и он запихивал ее обратно жирными пальцами.

Вбежавшая первой девочка ойкнула и юркнула за широкую юбку старухи, которая застыла на пороге и некоторое время тупо смотрела на незваного гостя, потеряв от такой вопиющей наглости дар речи. Когда же этот дар вернулся к ней, Сима услышал такую отборную брань, о существовании которой даже не предполагал. Старуха призвала на его голову все возможные несчастья, самым невинным из которых был топор пьяного дровосека, неоднократно вспомнила смертельные возможности Квалу и остановилась только тогда, когда внучка расплакалась.

– Я прошу меня простить, – добродушно отмахнулся Сима, – но мне очень хотелось есть.

Старуха резко отстранила прильнувшую было к ней Пенни, подскочила к аппетитно рыгнувшему ей навстречу негодяю, подняла карающую руку, но бить по улыбающейся физиономии не стала, а схватилась за кастрюлю.

– Ты знаешь, что ты наделал, урод? Это была наша с ней еда на ближайшие три дня, а то и на четыре! Что нам прикажешь жрать теперь? Твои испражнения? Ублюдок! Ворище! Откуда только ты такой свалился мне на голову?

– Все это легко поправить, – выждав паузу, возразил Сима. – Ваша замечательная кастрюля не дала мне умереть, и я готов расплатиться тем же. Я тоже не позволю вам умереть от голода.

Признаться, прозвучало это так, будто Сима имел в виду, что позволит им умереть от всего чего угодно, кроме голода. Старуха ничего этого, разумеется, не заметила, но выхватила суть и снова молча уставилась на гостя, ожидая объяснений. Объяснений не последовало. Вместо этого Сима снова громко рыгнул, икнул и попытался изобразить на лице смущение. Это ему определенно не удалось – стеклянный взгляд остался наглым и заносчивым.

– Пенни! – крикнула старуха, проворно просовывая руку куда-то сбоку от печи и извлекая на свет не нож, не кинжал, а здоровенный тесак, которым одинаково удобно как резать мясо, так и рубить кости. – Сбегай-ка кликни Каура. Пусть сыновей прихватит, если хочет. А я пока этого гнуса посторожу.

Внучка кивнула и умчалась исполнять поручение, а бабка, не спуская с Симы въедливых глазенок, угрожающе расставила ноги и взяла грозное оружие на изготовку. Благодушный вид исчез с побледневшей физиономии гостя. Челюсти остановились, он перестал жевать и задумался над только что услышанным. Сейчас сюда ввалится лихая ватага фолдитов, и ему крышка. В лучшем случае его сильно поколотят, хотя могут и зарубить. Зазубрины на лезвии говорили о частом его употреблении. Да и руки у старухи сильные, такие в последний момент не дрогнут.

– Ножик-то положь, – сказал Сима. – Нехорошо получается.

– Сейчас все хорошо получится, – заверила она, оглядываясь на дверь. – У нас тут с такими, как ты, знаешь, что делают? Не знаешь? Узнаешь. У честных людей последний кусок отбирать! Зверь ты, вот ты кто! Зверина и ворище!

– Я…

– Да умолкни ты! И сиди тихо. Мне твое рыло сразу не понравилось… Эй, ты чего это, разжалобить меня вздумал? Плачешь, что ли?

Сима не плакал. У него просто слезились глаза. А руки тем временем сами теребили полы плаща и шубы, под которыми пряталась спасительная стрела. Лишь бы старуха не почувствовала… Но она почувствовала и махнула в его сторону тесаком. Махнула, да так расчетливо, что, если бы он не дернулся назад, чуть не завалившись на стол, лезвие точнейшим образом полоснуло бы его по подбородку. Старуха явно не шутила и не играла.

Стол жалобно скрипнул и отодвинулся.

Сима перевалился на живот, спиной к нападавшей, показал, что бросится вправо, а сам резко метнулся влево. Тупой удар возле бедра означал, что на сей раз снова досталось столу. Вероятно, лезвие застряло в дереве, потому что старуха замешкалась.

Симе некогда было разбираться в происходящем. Он был на полпути к двери, когда ощутил в руках тонкое, но твердое древко стрелы. Метнуть или сделать выпад? Старуха уже выдергивала тесак из крышки стола и готовилась кинуться в погоню.

Сима замахнулся и напружинился перед прыжком. Мысленно он пронзал дряхлую шею и пускал долгожданную струю крови, когда в действительности его отведенную назад руку перехватило что-то необоримо сильное, а хриплый голос рявкнул:

– Сейчас ты сдохнешь!

Сима сразу поверил, что так оно и будет, и выпустил стрелу. Чужая сила безжалостно развернула его, швырнула на пол. Грохнувшись на спину, он решил, будто у него троится в глазах: над ним нависло три одинаковых плечистых торса, и три физиономии о трех длинных бородах, красные и морщинистые, вперились в него холодными голубыми глазами. Нет, одна борода была все же седее двух других. И ее обладатель, вытирая кулачищем кривой нос с хищной горбинкой, продолжил тем же надтреснутым голосом:

– Кто смеет обижать соседей Каура, тот будет падалью для весенних ворон.

Симе хватило духа задуматься над смыслом только что услышанной фразы. Он сообразил, что имеются в виду вороны, которые зимой пропадают, но вновь появляются с наступлением весенней оттепели, чтобы склевать гниющий под снегом труп. Его труп.

Он попытался отбиться ногами, но детины уже держали его с боков, мучительно придавливая к полу. Искал глазами оружие врагов. И не находил.

– Только не у меня в доме, – гаркнула старуха, опережая скорый суд.

Сима увидел, как она передает тесак седобородому. Это был конец. От сознания неминуемой смерти ему стало не то чтобы легко, но спокойно. Даже сопротивляться расхотелось. А что толку? Вот нож, вот человек, от руки которого ты отправишься к праотцам. Расплатишься сторицей за съеденное ненароком мясо. Кто сказал, что жизнь – справедливая штука? Либо младенец, либо выживший из ума старик…

Симу подняли и понесли. Распахнулась дверь. Пахнуло холодом. Ах да, он же разулся. Ничего, скоро ему мороз будет нипочем! Так глупо попасться… Ведь знал же, что в этих местах шутки плохи. И все равно полез в капкан, надеясь, что тот сломался и не сработает. Большее из того, что сказала про него старуха, – правда. Такие идиоты не достойны коптить воздух.

Он запрокинул голову, как теленок, которого привязали к жерди и несут на убой. Увидел перевернутый стол и старуху возле него. Потом откуда-то сбоку выплыла Пенни, обществом которой ему так и не суждено было насладиться…

Бородачи замешкались. С ношей посередине они не проходили в дверь плечами.

Сима напряг шею и посмотрел на свои ноги. Он увидел широченную спину главаря, в давно не стиранной льняной рубахе с празднично вышитым воротом, прикрытым седыми патлами. Видно, так в ней сюда на зов соседей и прибежал. Прикрикнув на сыновей, чтобы поторапливались, старик оглянулся через правое плечо на жертву. Седая прядь над виском была заплетена в маленькую косицу с зеленой тесемкой, какие иногда делают бывшие виггеры. На самом кончике косицу перехватывал едва заметный золотистый бантик…

Сима не поверил своим глазам, однако времени на размышления у него сейчас не было.

– Призываю призванных! – громко и четко выпалил он в спину седого гиганта.

Тот застыл в дверях, словно налетевший ветер превратил его в ледяного истукана.

– Долги даются, долги отдаются! – торжествующе продолжал Сима. – Кто пришел, чтобы уйти?

Оба сына видели, как их отец поворачивается и с неприязнью и страхом смотрит на того, кого они продолжали держать на весу. А потом открывает рот и не своим голосом, вялым и едва ли не робким, отзывается:

– Я и те, кто со мной…

– Вот и ладно, – сказал Сима. – А теперь пусть твои добры молодцы поставят меня на ноги.

Старик выразительно глянул на сыновей, и те так же молча подчинились, ничего по-прежнему не понимая.

– Тебя Каур зовут, не так ли? – на всякий случай уточнил Сима.

– Каур.

– Что тут происходит, Каур? – подала голос хозяйка. – Почему ты освободил этого негодяя?

– Покончи с ней, – равнодушно бросил Сима, не оглядываясь и ловя краем глаза взревевшую от ужаса Пенни. Девочка тоже ничего не понимала, но она чувствовала главное: теперь здесь распоряжается он и его нужно бояться.

Каур, не переспрашивая, подошел к потрясенной старухе и, не успела она поднять руки, чтобы защититься, коротким махом обрушил на ее круглую голову тяжелый тесак.

Сима наблюдал за сыновьями. Один, помладше, похоже, ровесник Симы, явно хотел остановить отца, второй, постарше зим на десять-пятнадцать, ухватил брата за рукав и удержал. Косичек у них не было, однако второй явно кое-что знал. Всего он, разумеется, знать не мог, поскольку в таком случае он либо тоже носил бы отличительный признак таудов, либо не носил бы ничего, потому что покоился бы в земле, убитый, быть может, собственным отцом. Потому что таудов не существовало. Ни для кого. Кроме самих таудов и тех, кому они беспрекословно подчинялись, получив сигнал в виде ничего не значащих фраз, вроде тех, которыми воспользовался Сима, заметив опознавательный знак. На языке вабонов «тауд», или «таод», собственно, и означало «подвязка для волос». В форме «таод» оно таковым и осталось, а более старое произношение «тауд» стало достоянием тайных заговорщиков. Вабонов, носивших точно такие же или подобные косички, было значительно больше настоящих таудов, поэтому, а также для того, чтобы без труда выявлять возможных врагов, хитростью пытающихся проникнуть в их ряды, все истинные тауды должны были знать наизусть несколько вариантов вопросов и ответов. Если человек носил косичку, но не реагировал на случайное к себе обращение, его не трогали. Если реагировал, но невпопад или неправильно, его подозревали в злом умысле и чаще всего просто уничтожали.

Старик Каур оказался таудом настоящим. Это Сима определил по тупому стуку упавшего тела. Радэлла не издала ни звука. Очевидно, слишком доверяла соседу и до конца не верила в то, что он ни с того ни с сего послушается чужака.

Машинально выбросив руку, Сима ухватил за локоть мелькнувшую справа тень. Пенни попыталась спастись самым естественным способом – бегством. Он больно стиснул ее руку и резко развернул к себе. Зареванное, перекошенное от страха и горя лицо было прекрасно. Перечеркнуть его тесаком было бы кощунством.

– Вяжите ее! – Он оттолкнул девочку к братьям. Младший снова проявил малодушие и отпрянул, но старший сообразил, что любым ослушанием подведет отца. Легко завалил Пенни на пол и прижал коленом, ожидая дальнейших распоряжений.

Каур велел младшему сыну найти веревку и помочь брату. Сам же подошел к Симе и показал окровавленный тесак.

– Я знал ее больше пятидесяти зим…

– Потом пожалеешь, что не прикончил раньше, – не то пошутил, не то огрызнулся Сима. Он уже думал о предстоящем, позабыв все свои прежние волнения. – Вы должны доставить меня домой. Девчонку тоже прихватим. Я найду ей занятие.

– А с ней что? – Каур покосился на труп.

Сима впервые повернулся и пристально посмотрел на дело чужих рук и своей воли. Старуха лежала на животе, разметав руки, и из-под головы ее по доскам растекалось красное озерцо.

– Сам решай. Можно спалить дом вместе с ней. Шуму будет много, зато потом никто не хватится. Можно ночью закопать ее где-нибудь подальше. Но тогда соседи рано или поздно поднимут переполох. Кто они?

– Соседи-то? – Каур уже обдумывал что-то. – Да обычные. Ничего особенного. Большинство вроде меня, из бывших виггеров.

– Еще тауды есть? – Сима понизил голос, чтобы их не услышали.

– Один был. До зимы помер. Других нет.

– Ладно. Скоро выступаем. Телега есть?

– У Радэллы была…

– Знаю. Только лучше было бы ее для отвода глаз здесь оставить. Больше нет?

– Да нет, мы все ею кто когда пользуемся. Лишнего добра никто тут не имеет. Со своим бы протянуть.

– Короче, распоряжайся по своему усмотрению. – Сима вернулся к столу и заглянул в остывший чугунок. – Но мне еще засветло нужно быть дома.

– Дорогу покажете?

– А ты что, в Малом Вайла’туне никогда не был?

– Да вот все не приходилось… – Каур выглядел если не смущенным, то озадаченным. – Если что, она от нас туда и ездила, – кивнул он на распростертое под ногами тело.

Между тем его сыновья с грехом пополам справились с задачей: девочка лежала связанная, с кляпом, растягивающим мокрые от слез губы. Сима выловил из чугунка кусок мяса, вероятно, последний, взял за торчащую косточку и с удовольствием стал кусать, обводя всю честную компанию подобревшим от удовольствия взглядом.

– Мы с вашим отцом давненько друг друга знаем, – заметил он, обращаясь к стоящим бородачам. – И то, что он в недобрый час пришел на помощь именно мне, а не вашей сумасшедшей соседке, не должно вас удивлять. Я все правильно излагаю, Каур?

– Да, конечно, – буркнул тот, до сего дня даже не догадывавшийся о существовании Симы.

Принимая во внимание, что Сима был едва ли старше младшего из братьев, его объяснение звучало, мягко говоря, нелепо. Но если Каур дорожил своими сыновьями, оставлять их в неведении было его делом. Сима откусил от кости жилистый кусок, не смог разжевать и выплюнул прямо на пол. Он откровенно испытывал терпение новых знакомых. Потому что позволить себе такое в доме вабона, а тем более фолдита, дорожившего каждой крошкой с обеденного стола, считалось верхом неприличия.

– Тебя как зовут? – поинтересовался он у старшего брата.

– Ангус я, – потупился богатырь. – Как-то нехорошо это…

– А тебя? – Сима пропустил замечание Ангуса мимо ушей, про себя отметив, что теперь их отец еще более ему обязан: за терпение, молчание и отсутствие жестокости. Убийство старухи не в счет.

– Бриан.

«Еще бы», – подумал Сима. Имена братьев означали на языке вабонов «сильный», разница была лишь в степени: «Ангус» по силе превосходил «Бриана».

– Ступайте запрягайте телегу, в Вайла’тун поедем, – не слишком уверенно подал голос Каур. – И сена с собой прихватите: по дороге конягу будет чем накормить.

«Он знает, что старуха вернулась недавно», – смекнул Сима. Может статься, из всех изб за ними тогда наблюдали. И сейчас наблюдать будут. Лучше, конечно, действовать затемно. Но ждать ночи не было сил.

Когда братья вышли, Сима указал Кауру на стул рядом с собой.

– Благодарить тебя не буду, – сказал он, когда старик послушно сел. – Сам знаешь, не принято. Но службу ты мне сослужил исправную и еще сослужить можешь, если все обойдется, а заодно девку вместе со мной в целости доставите. Надеюсь, парни твои ничего не знают?

– Откуда! Нет, конечно.

– Это очень хорошо. – Сима поковырял ногтем между зубов и покосился на пленницу. – А как думаешь, они бы согласились стать таудами?

Вопрос был задан в лоб и требовал такого же ответа. Поскольку Каур хоть и ответил утвердительно, но не сразу, Сима только отмахнулся:

– Их дальнейшая судьба, сам понимаешь, зависит целиком от тебя. Найдешь какое-нибудь объяснение, почему подчиняться нужно мне, будете вместе служить, если потребуется. Не найдешь – пеняй на себя, я никого выгораживать не намерен.

– Это ясно…

– Мое дело предупредить. – Сима встал со стула и подошел к свернувшейся калачиком Пенни. Она уже не плакала, а лежала, закрыв глаза, чтобы не видеть всего ужаса своего положения. – У нее и в самом деле родителей нет?

– Никого, – подтвердил Каур. – Отец отвоевался, а мать, если верить слухам, бросила ее и у вас там где-то живет… а может, и не живет уже.

Внешне Пенни напомнила Симе ту девушку, которая шла вместе с остальными беглецами по подземному ходу. Как же ее звали? Кажется, Велла, сестра Хейзита. Она ему не досталась. Где-то они теперь? Кстати…

– Здесь недавно не проходила группа из пяти путников? – поинтересовался он у Каура. – Две женщины и трое мужчин.

– Да нет вроде, не замечали…

– Плохо. Их надо поймать и прикончить или на худой конец отправить в замок. Ты меня понял? – переспросил Сима, а сам подумал, что понятия не имеет о том, как ведут себя тауды в отсутствие своих хозяев. Скорее всего, Кауру плевать на то, что ему нужно, если Симы не будет поблизости. – Если принесешь мне их головы, награжу, – на всякий случай пообещал он.

Каур кивнул.

– Ты мне вот что еще скажи, – продолжал Сима, рассматривая лицо Пенни. – Знаешь, там, за холмом, торп стоит?

– Кто ж не знает…

– Чей он? – На ощупь ее кожа была шелковистой и прохладной.

– А ничей.

– То есть как это? – Сима от изумления оставил в покое слипшиеся локоны девушки и поднялся с корточек.

– А вот так. Заброшенный он. Хозяева оттудова зимы две как съехали. Куда – о том не ведаю. Поговаривают, что их злые люди повырезали.

– Злые люди, говоришь? Ты, случаем, не себя в виду имеешь?

– И без меня охотников хватает, – неопределенно выразился Каур, отворачиваясь.

– Ну и что? С тех пор там никто не живет, что ли?

– А кому охота? В наших краях народ и так вымирает. А если жить хочет, то по тунам разбредается. Там не так вольно, да кому нынче воля нужна, когда дикари под самым боком бродят!

– Это ты верно подметил, – задумчиво пробормотал Сима. – А как ты считаешь, если б кто захотел в тот торп пробраться, ну, я не знаю, переночевать, скажем, вы бы об этом узнали?

Каур не понял вопроса, однако выглядеть дураком в глазах того, кто знал тайные слова, ему вовсе не хотелось, поэтому он сделал вид, будто размышляет, а сам с надеждой поглядел в окно, не возвращаются ли сыновья.

– Хорошо, задам вопрос по-другому: если кто пойдет оттуда в замок, обязательно вас минует?

– Смотря зачем пойдет, – уклончиво ответил Каур. – Если по прямой, то мы в стороне все ж таки стоим. На кой мы ему сдались? А если что понадобится по дороге, то, может, и заглянет. Почему нет?

– Ну так вы этой ночью ничего подозрительного не замечали? Людей каких посторонних? Шедших в ту либо в обратную сторону.

– Ребят моих лучше расспросить. Я теперь ночами все больше сну предаюсь, – признался Каур. – Выматывает за день. Нет, я ничего подозрительного не слышал и не видел. А что?

– Да так, думал, поможешь мне одного человека найти.

– Тоже из замка?

– Тоже. Из замка. – Глаза Симы взирали на старика большими черными зрачками не мигая.

– Важная фигура небось.

– Важная. И даже очень. Такие в ваших краях просто так не шатаются. Его, как ты говоришь, злые люди ранили. Сам он уйти не мог. Но ушел. Значит, не сам, не один. Сходи-ка ты, кстати, какие-нибудь ботинки поприличнее мне принеси. А то вон, видал, мои-то приказали долго жить. Не босиком же мне до дому переться. А я покамест с твоими сынками потолкую.

Каур послушно вышел. «Да, помоложе таудов вербовать надо, – подумал Сима. – Чтобы не задавал и лишних вопросов и соображали побыстрее. А может, Каур просто хитрит и прикидывается? За день, видите ли, он выматывается. Видали мы таких! Да он три дня идти без передыху будет – не устанет».

Отец ушел, сыновья не возвращались, и Сима вольно или невольно перевел свое внимание на притихшую девчонку. Она по-прежнему не открывала глаз и делала вид, будто не желает ничего не только видеть, но и слышать. Однако когда присевший рядом с ней на корточки Сима поднес ладонь вплотную к ее лицу, длинные ресницы заколыхались, и она испуганно глянула на него, сдавленно что-то промычав.

– Ну вот видишь, как все хорошо, – заговорил Сима. – Если будешь вести себя подобающим образом, я не сделаю тебе больно. Захочешь есть – накормлю. Захочешь спать – сделай любезность. Понимаешь меня? Ты теперь никому не нужна. Кроме меня. Здесь тебе не место. Ты меня, конечно, осуждаешь за то, что я так с бабкой твоей распорядился. Я знаю. Это бывает. Она сама виновата. Хотела меня укокошить. Так между добрыми знакомыми дела не делаются. Ну посуди сама, чем я ей навредил? Суп ваш на вкус попробовал? Подумаешь, какую обиду нанес! За это, по-твоему, нужно соседей звать и в расход пускать? Сомневаюсь я. Одним словом, поплатилась твоя бабенция за свою негостеприимность. А плакать не надо: что сделано, то сделано. Без нее поживешь. Будешь умной и послушной – в обиду не дам. А будешь выкобениваться да прошлое вспоминать, враз приструню, да так, что раскаяться не успеешь. Ты меня хорошо слышала? – Он ухватил ее двумя пальцами за кончик носа и поднял лицо к себе. Пенни зажмурилась от боли, но, когда он отпустил ее, снова открыла глаза, посмотрела на него со странным выражением и едва заметно кивнула. – Так-то лучше. Ты наш разговор с Кауром слышала? – Отчаянное мотание головой. – Предположим. А никого подозрительного давеча, или ночью, или утром сегодня не видела? Нет? Точно? Подумай хорошенько. Несколько человек не могли мимо вас не пройти. А ты ведь бабку свою ждала. Наверняка вон у того окна сидела, ее высматривала. Ничего не вспоминается?

Заметив долгожданный кивок, Сима одобрительно пошлепал девочку ладонью по щеке.

– Сейчас я выну кляп, и ты мне подробно расскажешь. А если крик подымешь, он будет последним, что от тебя услышат. Ясно?

Пенни с трудом закрыла освобожденный рот, облизала пересохшие губы и посмотрела на Симу с пониманием.

– Ну?

– Была повозка…

– О, как интересно! Продолжай.

– Под утро. Когда я в первый раз выглянула в окно. Не в это, а вон в то. Думала, это уже бабушка возвращается. – Пенни поперхнулась и всхлипнула. – Но повозка к нам не свернула. Проехала по склону и дальше – к Айтен’гарду.

– Почему ты думаешь, что именно туда?

– Я разглядела в ней двух женщин.

У Симы возникло странное чувство, будто все это время его дурачили. Он высиживает долгое и скучное собрание в Обители Матерей, возвращается домой, с полпути пускается в погоню за беглецами из Малого Вайла’туна, сталкивается в самом неподходящем месте с Демвером, а потом узнает, что этого Демвера, то ли раненого, то ли мертвого, забрали послушницы из все той же Обители. Как мало, выходит, он знает о происходящем вокруг! Тэвил, ему давно следовало догадаться! Ведь если разобраться, он даже не знает, почему Каур его послушался…

Косичка косичкой, слова словами, но что такого важного получают тауды взамен за свою покорность, он понятия не имел. Никогда не интересовался. А если бы задался этим вопросом, ему сказали бы правду? И самое идиотское, что спросить Каура он не может. Что тот о нем подумает? Нет, дотянуть до дома живым и почти здоровым, а потом все остальное. Только бы дотянуть…

– Двух женщин, говоришь? Опиши-ка.

Пенни описала именно то, что он и рисовал в своем воображении: одна, в длинном плаще, пряталась от дождя под глубоким капюшоном, другая, напротив, ничем не прикрывала голову, одета была скорее в мужскую, нежели женскую одежду, волосы имела светлые, туго стянутые на затылке в узел, проколотый длинной спицей. Нечего сказать, наблюдательная девчонка. Самое главное увидела, хотя, по ее же словам, ближе ста шагов повозка к избам не приближалась.

С большой долей вероятности можно было сделать заключение, что Демвера из торна забрала одна из матерей и ее верная охранница, коих при каждой матери состояло по две-три. Если они покинули пределы Обители вдвоем, это следовало понимать как нежелание матери, чтобы о цели их путешествия знал кто-нибудь еще.

«Получается, – подумал Сима, – в Айтен’гарде были предупреждены о месте тайной встречи Демвера с дикарями и спохватились, когда в означенное время он не вернулся. К случайным совпадениям это никак нельзя отнести. То есть, конечно, ни мать, ни охранница могли не подозревать о том, за кем их посылают и кто и при каких обстоятельствах нанес ему раны, но верится с трудом. Охранницы, а тем более матери, не умеют вести себя, как тауды, – слепо и доверчиво. Они всегда понимают, что делают и зачем, и не любят недоговоренностей». Уж эти их привычки Сима изведал на собственной шкуре сполна. Только вот вспоминать о своих первых шагах в Айтен’гарде сейчас ему хотелось меньше всего.

Пенни молчала. Сима протянул руку и через грубую ткань рубахи потрогал ее маленькую, но крепкую грудь. Пенни продолжала молчать. У нее были светлые волосы, забавный курносый нос с веснушками, большие голубые глаза, выразительные брови, в одном месте не то выщипанные, не то пересеченные старым шрамиком, подбородок с ямочкой и какой-то чересчур, как показалось Симе, невинный рот, маленький, с поджатыми губками. Кукла и есть кукла. Первое впечатление никогда не было у него ошибочным. А еще у куклы была, как говорится в таких случаях, белоснежная кожа, на которой прелестно выделялся румянец. Совсем не похожа на сверстниц – детей фолдитов. Тех не загонишь с улицы, и у них от солнца кожа словно грязноватая. Даже зимой.